Текст книги "52 Гц (СИ)"
Автор книги: Макс Фальк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 49 страниц)
– Зачем?.. – с запозданием спросил Майкл.
– Я хотел… – Джеймс пожал плечами, не договорив, посмотрел в сторону. – Мне было интересно посмотреть на тебя. Каким ты был.
– У меня где-то была копия на кассете, – неуверенно сказал Майкл. – Но это же самый первый фильм, у меня там слов было – три строчки, в основном ходи и молчи. Смотреть не на что.
– На тебя, – негромко сказал Джеймс, прямо взглянув на него. – Покажи.
Майкл вздохнул, прикидывая, где могла бы валяться та кассета и не выкинул ли он ее при одном из переездов – как неподалеку послышался громкий собачий лай. Джеймс замер. Майкл пожалел, что в руках ничего нет, чтобы покрутить – вот хоть чашки с чаем. Надо было две делать. Он взял пачку сигарет, оставленную на столике, потряс, чтобы убедиться, что там что-то есть. Достал сигарету, глядя на свои дрожащие пальцы.
Бобби вылетел из дома, радостно хлеща хвостом воздух, длинноногий, косматый, огромный. Кинулся к Майклу, чтобы облизать его, но, едва добежав и сунувшись мордой ему в лицо, замер и повернул голову в сторону Джеймса. Тот сидел, неподвижный, изо всех сил сжимая губы. Бобби махнул хвостом раз, другой, напрягся – и вдруг сорвался с места, кинулся к Джеймсу, истерически поскуливая, попытался запрыгнуть на него, но от чувств промахнулся. Он метался рядом с ним, хлеща себя хвостом, тоненько тявкая, то запрыгивая на диванчик, то пытаясь запрыгнуть на колени Джеймсу, тыкаясь ему в лицо. Прыгал в сторону Майкла, будто предлагал ему разделить свой восторг, будто ему казалось, что Майкл не в курсе, что тут вообще сидит Джеймс, прыгал обратно к Джеймсу, боясь, что тот внезапно исчезнет, стоит ему отвернуться.
Джеймс сполз с диванчика на траву, Бобби совался башкой ему в руки, дрожал, скулил, тявкал, словно щенок, лизал в лицо. Джеймс, обнимая его за шею, комкал в кулаках серую шерсть и, не стесняясь, всхлипывал.
Майкл смотрел в сторону и курил.
– Я так боялся, что он умер, – сказал Джеймс, вытирая мокрые щеки.
Он говорил ясным голосом, но губы у него дрожали. Бобби развалился на диванчике, попытавшись уместиться на коленях Джеймса, положив на него длиннющие передние лапы и пристроив на них голову. Джеймс гладил его по ушам, по голове, по шее, наклонялся, чтобы поцеловать, а тот нервно и влюбленно закатывал на него глаза.
– Ты же просил о нем позаботится, – сказал Майкл. – Я приезжал так часто, как мог. А потом забрал с собой, когда стало ясно, что я буду жить здесь.
– Я знал, что ты забрал его. Мистер Сайрус сказал. Но я не знал, что с ним потом стало. С кем ты оставляешь его, когда уезжаешь?
– У меня есть парень, который за ним приглядывает, – сказал Майкл. – Но Бобби не любит, когда я уезжаю. Иногда приходится просить Брана посидеть с ним. Бран с ним строже, чем я, – признался Майкл. – Я его избаловал. Он даже спит на мне.
Джеймс неожиданно усмехнулся сквозь слезы.
– Ты спишь с моей собакой?..
– Ему просто нужен тесный эмоциональный контакт, – привычно начал Майкл, – он нуждается в особой забо… – и осекся. Насупившись, посмотрел на Джеймса. – Да, я сплю с твоей собакой, – с досадой признал он. – Посмотри на эту лошадь, он выше меня ростом! Ему отдельная кровать нужна, а я не свихнулся до такой степени, чтобы устраивать для собаки отдельную спальню!
– Где ты с ним гуляешь? – спросил Джеймс.
– Здесь есть несколько парков поблизости. Беверли Глен, Франклин Каньон… мы ходим туда пешком.
– Сходим вместе, – требовательно сказал Джеймс. – Я хочу погулять с ним.
Майкл глянул через стекло внутрь дома, где спала Виктория.
– Вечером, – предложил он. – За ней заедет ее визажист. Не хочу вернуться и найти труп в ванной.
Джеймс кивнул, снова вытер щеки, наклонился, чтобы прижаться лицом к морде Бобби.
– У нее неприятности? – спросил он сквозь шерсть.
– У нее всегда неприятности, – неопределенно сказал Майкл.
Глава 24
Виктория уже пришла в себя, когда за ней заехала Хлоя. Кокаиновая ломка, в отличие от кокаиновой депрессии, проходит быстро. Майкл на всякий случай предупредил Хлю, чтобы та была с ней поаккуратнее, но он сам понимал, что Виктория решит свою проблему быстро – новой дозой. Она сейчас не могла позволить себе отдохнуть пару недель в рехабе – съемки были в самом разгаре.
Когда они уехали, Майкл предложил Джеймсу перекусить. Только предупредил:
– Из готовки я умею включать кофемашину и выставлять время на микроволновке.
– У тебя такая хорошая кухня, – сказал Джеймс. – И ты ею не пользуешься?
– Нет, – Майкл уселся на высокий табурет и поджал ноги. – Я же не Томми. Это он специалист. А у меня особо ни времени, ни желания.
– А Виктория?..
Майкл пренебрежительно фыркнул.
– Она вообще сюда не заходит. По ее мнению, яйца – это растение вроде авокадо. Она умеет открывать холодильник, но на этом ее кулинарные таланты заканчиваются.
– Тебе кто-то готовит?.. – поинтересовался Джеймс, раскрывая и закрывая шкафчики.
– Мне кто-то готовит, кто-то пылесосит, кто-то чистит бассейн и выгуливает Бобби, – уклончиво ответил Майкл. – Здесь бывает толпа народа, я даже не всех знаю. Они приходят, делают свою работу, уходят, а потом присылают мне счет в конце месяца. Очень удобно.
– Ясно. Тогда я сделаю нам тосты по-французски, – сказал Джеймс, доставая глубокую стеклянную миску и безошибочно угадывая, в каком именно ящике лежит венчик.
Майкл недовольно сморщил нос. У него стремительно рождались и крепли большие претензии к Франции. Он начинал думать, что вечная борьба Британии с соседкой была не случайной. Эта Франция его просто бесила. Хотя он и считал себя ирландцем, сейчас он был готов временно присоединиться к фактической родине, хотя бы идеологически.
– Ты не любишь тосты?.. – с улыбкой спросил Джеймс, заметив выражение его лица.
– Я не люблю Францию, – с уныло сказал Майкл.
Джеймс отыскал и выставил на столешницу молоко, яйца, хлеб, тростниковый сахар. Он выглядел по-домашнему естественно, так что очень легко было притвориться, что он здесь уже целую вечность, меняет безликое стильное пространство своим присутствием. Шнурок с подвеской лежал поверх футболки, притягивая взгляд.
– Это вкусно.
– Господи, да мне все равно!.. – не выдержал Майкл.
Джеймс удивленно поднял брови. Майкл запустил руки в волосы, взъерошил их, чтобы отвлечься от пристального наблюдения.
– Мне все равно, – обреченно повторил Майкл. – Хоть тосты. Хоть зефирный торт. Хоть круассаны.
– Ты их тоже не любишь?.. – с улыбкой спросил Джеймс.
– Ненавижу, – честно ответил Майкл. – Всегда ненавидел и всегда буду.
– А если я их сделаю?..
– Съем, но ненавидеть не перестану.
Джеймс тихо засмеялся. Поставил сковородку на плиту, включил нагрев, смешал молоко и яйца. Чтобы не пялиться на него, уязвляя самого себя безнадежной тоской, Майкл сполз с табурета и занялся чаем. Отыскал два ситечка, отмерил в каждое по щепотке чая, залил кипятком. Джеймс достал две большие тарелки, украшенные синими и зелеными полосами по ободу, поставил на стол. Майкл, грохоча ящиками, вспоминал, где у него лежат ножи и вилки, салфетки и прочая сервировка.
– Я слышал, вы тоже собираетесь пожениться, – сказал Джеймс, деревянной лопаточкой переворачивая тосты на сковороде.
– Это вряд ли, – с сомнением сказал Майкл и достал бутылку кленового сиропа. – Сейчас мне это невыгодно, так что не верь слухам.
– Ты не жалеешь, что тебя все это так ограничивает? – спросил Джеймс, разворачиваясь к нему от плиты. – Твой агент, твоя студия… Твои контракты.
– Не знаю… это правила игры. Всегда приходится чем-то поступаться. Не самая большая цена за то, что отец жив, а Фредди живет в тихом районе и ходит в хорошую школу, – сказал Майкл, выгребая из ящика приборы на двоих. – Потом, мне нравится делать то, что я делаю. Я бы уже не смог иначе.
– Ты счастлив?
Майкл поднял на него глаза. Джеймс стоял, прикусив лопатку зубами, смотрел на него. Будто ответ что-то менял. Майкл пожал плечами, опустил взгляд.
– Мне кажется, счастье – это миф, придуманный Голливудом, – сказал Майкл. – Или рекламщиками. Продавать счастье выгоднее, чем зубную пасту и таблетки от кашля.
– Это не ответ, – сказал Джеймс.
На кухню прицокал Бобби, принюхался. Ткнулся в подставленную ладонь Майклу, потрусил к Джеймсу и сел на задницу рядом с ним, выжидательно подняв морду. С намеком покосился на сковородку и облизнулся.
– Тебе нельзя, – Джеймс погрозил ему лопаткой.
Бобби переступил лапами, мол, ничего не знаю, мне все можно, давай пропустим эту часть, где ты мне отказываешь, чтобы не тратить время, и сразу перейдем к вкусняшкам.
– Послушай меня, собака с особыми эмоциональными потребностями, – без шуток сказал Джеймс, и Бобби насторожился. Приподнял уши, покосился на Майкла. – Будешь выеживаться – получишь полотенцем по жопе.
Бобби обиженно заскулил и сделал бровки. С Майклом этот трюк работал безотказно. С Джеймсом, к его удивлению, не прокатило. Бобби сделал бровки еще сильнее, придав морде невыразимо жалостливый вид. Джеймс взял его за подбородок, поднял морду к себе и слегка наклонился, пристально глядя в глаза. Майкл наблюдал за ними, невольно расплываясь в улыбке. Джеймс умел быть безжалостным.
– Нет, – внятно сказал он, и повторил, обрывая голодный скулеж: – Нет. Ты не получишь ни кусочка. Смотри на меня! – приказал Джеймс, когда Бобби, оробевший от такой твердости, покосился на Майкла. – И он тоже тебе ничего не даст. Потому что я не позволяю.
Бобби отполз назад, упираясь лапами в плитку и виляя задом, высвободился из хватки, убежал прятаться за Майкла. Выглядывая у него из-за спины, он пристыженно и жалобно смотрел на него, будто спрашивая, что это за человек и где его прежний, ласковый и добрый хозяин.
– Нет, ну если он сказал – «нельзя», значит – нельзя, – смиренно сказал Майкл. – Ты его собака, а не моя. Ему и решать.
Джеймс, улыбаясь, выключил пискнувшую плиту и повернулся к столу, держа сковороду за длинную ручку:
– Готово.
Джеймс словно чувствовал, что он тут не на особом положении гостя, а в каком-то другом качестве. Майкл и сам не сказал бы, в чем разница – наверное, в отсутствии вежливого стеснения, присущего людям в чужом доме. Джеймс будто чувствовал, что здесь он не чужой. Он не стал спрашивать, можно ли ему занять душ – он спросил, где тот находится и где взять чистое полотенце. Он присаживался, где ему было удобно, спокойно ходил по дому, орудовал на кухне – будто обживался здесь. Майкл ходил за ним по пятам, за Майклом ходил настороженный Бобби и цокал когтями.
Майкл решил не спрашивать, что тот затеял. Он вообще не хотел ни о чем спрашивать, чтобы случайно не спровоцировать разговор на тему «а теперь довези меня до отеля». Майкл уже даже придумал отличную отговорку, мол, машину у меня заберут в сервис, а другой у меня нет, прости. Когда приехал эвакуатор из сервиса, чтобы забрать Анну-Лису, Майкл сказал, что отлучится на пару минут, заполнить бумаги, но Джеймс увязался за ним. И, конечно, в гараже заметил Харлей.
Покрутился возле него, потрогал блестящие хромированные детали, кожаное седло, потом спросил:
– Покатаешь?..
Майкл не смог отказать.
Как можно было отказать Джеймсу?..
Где-то здесь он начал смутно догадываться, что ни в какой отель они сегодня не попадут. Но это было еще не точно.
Он отдал Джеймсу одну из своих мотоциклетных курток, чтобы тот не замерз от ветра. Она была ему чуть велика, но никого из них это не смутило. Джеймс закутался в куртку, застегнулся до горла. Сел сзади, перекинув ногу через седло. Ему чертовски шло сидеть так, Майкл даже пожалел, что рукава куртки закрывают рисунки на руках. Сейчас они казались удивительно уместными. Ему хотелось сохранить себе такого Джеймса, и он задержал на нем взгляд на несколько секунд, прежде чем надеть шлем и сесть за руль.
Когда Джеймс сцепил руки у него на животе, Майкл почувствовал, как замкнулась какая-то цепь. То ли времени, то пространства. Он подцепил ногой и подтолкнул стояночный тормоз, завелся. В пространстве пустого гаража пульсирующий рокот мотора показался особенно громким. Джеймс прижался к нему плотнее – грудью, коленями. И они плавно выкатились из гаража на вечернюю улицу. Заложив вираж, Майкл направил мотоцикл по дороге, не спрашивая, где именно Джеймс хотел бы покататься, но интуитивно догадываясь – да без разницы ему, где и как, на самом-то деле.
Бенедикт Каньон драйв виляла по холмам, кидалась то вверх, то вниз. Они летели вперед, заваливаясь набок на поворотах. Майкл держал в холмы, подальше от города, туда, где кончались светящиеся окна домов, фонари, изгороди – и начинались звезды. Темнело быстро. Рев мотора эхом возвращался к ним, отражаясь от плотной стены деревьев по краю дороги, от заборов и стен, от гаражных ворот, от песчаных насыпей. Они летели по Малхолланд Драйв, обгоняя красные габаритные огоньки попутных машин. Скорость вжимала их друг в друга, руки Джеймса стискивали его под ребрами. С одной стороны поднималась черная стена холма, с другой лежала черная пропасть долины.
На шоссе Сан-Диего Майкл прибавил газу. Скоростной лимит был высоким, и он уже не осторожничал. Тяжелый байк с легкостью обходил машины, в груди замирало от давления ветра. Упругий воздух держал их, отталкивал от земли. Лет десять назад Майкл бы не стал лихачить. Но сегодня – хотелось. Сегодня было можно. Он был уверен, что ничего не случится, и докручивал ручку газа на длинный, прямых, как полет стрелы, участках шоссе.
Они пронеслись через долину за полчаса, потом шоссе потянулось через заповедник, и скорость пришлось сбросить: дорога была, как змея, дуги и повороты. Мелкое зверье тоже не стоило игнорировать: Майкл не хотел получить енотом в лицо. Дорога в такой час была пустынной, но им некуда было торопиться. Они виляли вслед за лентой асфальта, бегущей вперед. Вокруг была пустота – а в этой пустоте – вибрирующий рев мотора и ускользающий свет фар, указывающий дорогу. Они словно ехали из никуда в ниоткуда. Будто где-то в безвременье они так и не расцепились, и оттуда, с шоссе под Лондоном, проведя в пути десять лет, они добрались до этой точки. До сегодняшнего дня. И все десять лет они летели по черной дороге, все десять лет Джеймс держался за него, сцепив руки у него под сердцем, а он закладывал виражи, следуя за разметкой, и не думал, куда приведет дорога.
После озера Пирамид Майкл повернул в сторону океана. Они пересекли заповедник наискосок, через голые холмы, покрытые кустарником, как бородавками, через крошечные фанерные городки с единственным перекрестком, разрезанные на две половины проходящим сквозь них шоссе. Пронеслись сквозь редкие хвойные заросли, где шумел ветер. Иногда дорога петляла по склону так, словно ее прокладывал заяц. Майкл сбрасывал скорость, Джеймс слегка разжимал руки, и они катились почти на одной инерции, почти бесшумно, в мягком ворчании сытого мотора, и на вираже, наклоняясь для поворота, Майкл отталкивался от земли ногой. И они катились, катились, катились, пока не выруливали на прямой участок – там Майкл убирал ногу на подножку, выравнивался, докручивал газ – и байк с радостным ревом прыгал вперед, ускорением вминая их друг в друга.
В темноте с вершины холма открывался изумительный вид на город. Лос-Анджелес расстилался на берегу, как сияющее лоскутное одеяло, а на горизонте, далеко, за пучком небоскребов, все огни кончались. Там был океан. Неслышимый с такого расстояния, но дышащий в лицо влажным ветром. Черный. Зловещий, будто там, где кончалась земля, начинался бездонный провал, в котором был конец всех времен.
Харлей, чуть накренившись, стоял на песчаном пятачке в стороне от дороги. Майкл сидел на нем, упираясь ногами в землю. Джеймс стоял рядом. Смотрел на город. Жевал треугольный сэндвич, запивая водой. После Вентуры они заехали на заправку. Пока Майкл заполнял бак, Джеймс, ни о чем не спрашивая, забежал в магазинчик, вынес пару сэндвичей и бутылку воды, на ходу открутил крышку. К бутылке Майкл приложился сразу. Они передавали ее друг другу из рук в руки, так и не сказав ни слова.
– Не ешь всякую дрянь, – сказал Майкл, отнимая сэндвич и откусывая почти половину. – Я отвезу тебя нормально поужинать.
– Уже ночь, я так поздно не ем, – отозвался Джеймс.
– Позавтракать, – поправился Майкл. – Дай мне отыграться. За все твои кофейни.
– Их было много, – задумчиво сказал Джеймс. – Не отыграешься за один раз.
– Кто говорит про один раз?.. У меня впереди неделя. Завтраки, ужины, ланчи. Поверь мне, я справлюсь.
Джеймс усмехнулся уголком губ – то ли не верил, то ли подначивал. Майкл обхватил его за пояс, подтянул ближе, усаживая впереди себя. Повернул к себе его голову, вместо спора – поцеловал. Джеймс ответил сразу, запустил язык Майклу в рот. Они целовались жадно, но не быстро, не торопясь накинуться друг на друга. Просто целовались, откровенно и внимательно, знакомясь друг с другом заново, то поддаваясь один другому, то напирая, приказывая подчиниться. Целовались, обмениваясь дыханием и слюной, чередуя, кто ведется, а кто ведет. Долго. Привалившись друг к другу, держа друг друга в руках. То дразнясь, то откровенно играя, то вновь увлекая друг друга уже не сумасшедшей мальчишеской страстью, а взрослым опытом. Не думая ни о каком времени, просто целуясь, еще, еще и еще.
Ночью в спальню вливался дрожащий, голубоватый, золотистый отсвет огней. Сияющее поле, расчерченное на квадраты, мерцало до самого горизонта. Отсветы блестели на влажной коже. С влажной кожи соскальзывали пальцы, но Майкл держал крепко, за шею. С шеи стекал, лихорадочно качался шнурок с подвеской. Джеймс ловил ее раскрытым ртом, зажимал в зубах лук со стрелой, глухо стонал. Майкл держал его на прямых руках, рывками ударял об себя голыми ягодицами.
Оба все понимали.
Это уже не случайность, не приступ ностальгии, не власть момента. Это наркотик. Попробуешь – и подсядешь. Вены распирает горячая боль, они вздуваются, бьются под пальцами бешеным пульсом.
Джеймс дышал резко, отрывисто, его напряженное тело было твердым и неподатливым. Ладонями упираясь в сбитую простыню, он толкался назад, к Майклу. Майклу казалось, сердце бьется так быстро, что удары сливаются в один монотонный гул, и этот гул стоял в ушах, разрываемый только резкими, жадными вскриками. Они не говорили ни слова. Майкл даже не помнил, что умеет говорить. Держал цепко – не вырваться, даже не дернуться в сторону. За шею, чувствуя под пальцами тонкий шнурок. Что, никогда не снимал?.. Даже когда трахался с другим?..
Джеймс с хриплым стоном потянул руку вниз, взяться за член – Майкл перехватил, заломил ее за спину.
– Нет. Обойдешься.
Джеймс, задохнувшись, на мгновение замер с напряженной шеей, раскрытым от боли ртом, с маятником-подвеской, заломленной рукой – всхлипнул глубоко, всей грудью – и упал, сминая лицом подушку, невнятно крича в нее что-то бессильное, жадное, может быть, бессловесное, словно вой. Словно это был не оргазм, а агония.
Он закрыл лицо руками, когда Майкл его выпустил, и долго не затихал, пока тот, упав рядом, держал его в объятиях, гладил, целовал в мокрый затылок, ворошил его носом и шептал, что все хорошо, все хорошо.
Джеймс развернулся с болезненным вздохом, лег на спину, поправил под головой подушку. Майкл подцепил ногой тонкое одеяло, набросил на них, укрыв до половины. Повернулся набок, разглядывая профиль Джеймса. Провел кончиками пальцев по левой руке, лежащей на одеяле, очерчивая контур кита. Почувствовал под подушечками пальцев что-то ребристое, будто мелкие волны. Задержав дыхание, провел по ним снова. Шрамы. Ровные, параллельные, один за другим, по всей руке от локтя до запястья. Сдержанно выдохнул, притянул руку Джеймса к лицу, поцеловал их – эти ровные, гладкие волны, по которым скользил кит.
Джеймс сплел с ним пальцы, вытянул обе их руки вверх.
Кит и маяк оказались рядом. Майкл смотрел на них, привалившись головой к голове Джеймса. Они покачивались в воздухе, неверный свет города ложился на них, оживляя контуры. Кит – на внешней стороне руки, маяк – на внутренней.
– Ты не мог не выбрать фаллический символ, – задумчиво сказал Джеймс, и Майкл захохотал, уронив руки. – Ты неисправим. Собственный член – это единственное, что тебя интересует в этом мире, признайся. Он – и куда его приткнуть.
Майкл перестал ржать, приподнялся на локте, чтобы взглянуть на Джеймса.
– Я буду звать тебя «рыбкой», – ухмыляясь, сказал он.
– Кит – это млекопитающее, неуч, – сказал Джеймс.
– А ты будешь спермопитающимся.
Джеймс собрался было ответить – но не успел, рассмеялся раньше. Майкл, улыбаясь, сдвинул с него одеяло пониже, склонил голову к плечу, разглядывая рисунок на ребрах. Там были стебли чертополоха – сухие, шипастые, от пояса до подмышки. Будто когда-то Джеймс хотел вскрыть себе ребра и достать оттуда сердце, чтоб не болело. А потом стянул края раны острыми иглами, и они проросли в коже побегами, выпустили сухие мертвые цветы. Майкл наклонился, поцеловал их, провел по ним губами и носом. Джеймс обнял его за голову, прижал к своей груди, задержал.
Было бессмысленно говорить о будущем и прошлом. Было только сейчас, и сейчас все было – хорошо. На целых семь дней. Семь дней – больше, чем ни одного. Иногда даже больше, чем десять лет.
Утром их разбудил Бобби – просочился сквозь неплотно прикрытую дверь террасы, запрыгнул на кровать и обрушился на нее всей тушей. Джеймс охнул, подскочил чуть ли не испуганно. Потом с упреком посмотрел на улыбающуюся косматую морду, вывесившую длинный розовый язык. Попытался спихнуть с себя Бобби, но тот мгновенно просек хозяйские планы, кувырнулся на спину, кокетливо задрав неимоверно длинные лапы в воздух, и вольготно развалился поперек кровати, придавив собой ноги Джеймса. Майкл, привычный к таким сценам, только сонно протер лицо руками и неласково пихнул Бобби коленом, чтобы чуть сдвинулся.
– Надо вывести его погулять, – сказал он и уткнулся в плечо Джеймса, поцеловал.
– Ты ужасно его избаловал, – недовольно сказал тот, садясь.
– Мне нужно было кого-то баловать, а под рукой был только он. Бобби! – окликнул Майкл и присвистнул. – Неси поводок, пойдем ссать по кустам.
– Я надеюсь, ты не будешь ссать по кустам вместе с ним, – строго сказал Джеймс.
Майкл неопределенно хмыкнул – это, мол, как получится.
Солнце слепило глаза, Майкл щурился из-под козырька бейсболки через темные очки, на ходу прикладывался к бутылке воды. На песочных дорожках парка трепетали тени, ветер шелестел в синем небе, в кронах платанов, дубов и кленов, посвистывал в соснах. Бобби трусил возле Джеймса, иногда забегал вперед, скрывался в колючках – потом возвращался, улыбающийся, довольный, тыкался мордой в руки, напрашиваясь на внимание. Они шли рядом, иногда соприкасались костяшками опущенных рук, иногда, будто случайно, цеплялись друг за друга мизинцами и расцеплялись через мгновение. Маленькая, тайная ласка. Джеймс опускал глаза, сдерживая улыбку, смотрел в сторону, будто его крайне захватывал пейзаж – деревья, белки, утки, встречные бегуны в ярких головных повязках. Майкл тоже твердил себе, что надо быть осторожным. Никаких объятий на публике, никаких поцелуев при свете дня, даже за руки не возьмешься. А хотелось. Хотелось идти, сплетя пальцы, переговариваться, держать друг друга за пояс. Целоваться на ходу, шутливо – или сесть на скамейку, как любая из встречных парочек, шептать друг другу разные глупости в уши. Смеяться. Но нельзя. Нельзя.
Майкл чувствовал себя слегка пьяным – от солнца, от Джеймса, от нехватки сна. Улыбался, кидая взгляд, проверяя, что Джеймс идет рядом. Тот бросал ответный взгляд – и улыбался, опустив голову. Нельзя, конечно. Но если незаметно – то можно.
– Ты обещал показать мне свой первый фильм, – напомнил Джеймс.
– Боже, нет, – шутливо запротестовал Майкл – Ни за что. Я хочу остаться в твоей памяти хорошим актером.
– А я хочу посмотреть, как ты был плохим.
– Тебя просто тянет ко всему плохому, да? – не удержался Майкл. – Прям мимо пройти не можешь.
– Никак не могу, – согласился Джеймс.
– И как мне после этого водить тебя по хорошим ресторанам?
– У тебя хорошее воображение, ты что-нибудь придумаешь.
Майкл засмеялся. Швырнул вперед мячик, Бобби рванулся за ним по дорожке, вздымая песок. Майкл на мгновение прижал Джеймса к себе за талию, шепнул на ухо:
– Сучка.
Тот улыбался, глядя в сторону, будто совершенно ничего не слышал, а если слышал, то это было не о нем. Майкл убрал руки, пошел рядом, ровно. Бобби примчался с мячиком в зубах, полный энтузиазма продолжать игру. Джеймс забрал мяч, запустил вперед – Бобби, счастливый, умчался.
– Я никогда не смотрю свои фильмы, – признался Майкл. – Не могу.
– Ты говорил, – сказал Джеймс.
– Может, я просто дам тебе кассету?
– Нет, – легким тоном отозвался тот, будто дурачась.
– Оцифрую и пришлю по почте?
– Нет.
– Отправлю кассету на твой домашний адрес?
– Нет. Я хочу посмотреть его вместе с тобой. И даже не пытайся сказать мне, что ты его потерял.
– Я его еще и не искал, – буркнул Майкл. Потом смиренно спросил: – Попкорн делать?..
– Нет, – сказал Джеймс. – Хотя… да. Делай.
Домашний кинотеатр у Майкла был вполне настоящим кинотеатром, просто в миниатюре. Два ряда кожаных диванчиков с подставками под стаканы с газировкой, проектор под потолком, экран – все, как полагается. Майкл не понимал тех, кто смотрит фильмы с ноутбука или господи боже с телефона. Ему нужен был масштаб. Он любил видеть лица героев ярко, близко – так, чтобы видна была микромимика, взгляды, выражения губ. Так, чтобы любой взрыв дышал жаром огня прямо в лицо, а в погоне, казалось, ты участвуешь сам, и от виражей у тебя самого немного кружится голова. Бран все время уговаривал его поверить за экран плазму, чтобы можно было поиграть в приставку, но Майкл упирался: кинотеатр был не для игр, а для фильмов, и если Брану не нравится размер плазмы в гостиной, пусть купит туда новую, а ему и так хорошо.
В одной из кладовок под гаражом стояли коробки с разным неразобранным хламом, который Майкл собирался перебрать, рассортировать и выкинуть уже года четыре. Кассета нашлась там, среди потерянных и ненужных вещей, в пластиковом кейсе с выцветшей обложкой, распечатанной на цветном принтере. Майкл взял ее в руки, посмотрел на свою физиономию. Молоденький, страшненький, угрюмый. Фильм снимали в ту осень, когда он освободился. Майкл был полон тоски, вины и надежды. Впереди, как он думал, будет пять лет. Он отнесся к первым съемкам не слишком серьезно, поначалу хотел отказаться – мол, не мое, куда меня с моей рожей – в камеру? Но за съемочный день предлагали хорошие деньги, а деньги были нужны. Кроме того, он не мог не думать, что Джеймс верил в него. Отказаться значило проебать эту веру. Майкл хотел оставить с ним хотя бы эту иллюзорную связь. Мол, я делаю то, что ты бы хотел, чтоб я делал. Видишь?.. Я хотя бы попробую.
Роль была небольшая, обычный парень из уличной банды. В основном он просто присутствовал в кадре, у него бало только три реплики: «Дай сюда», «Это сколько?» и «Сваливаем!». Он настолько был уверен, что у него ничего не выйдет, что он даже не играл. Просто был собой. Чтобы не стоять на фоне столбом, вечно придумывал себе какое-то занятие – то колупал краску на фонарном столбе, поглядывая на разговор главных героев, то сидел на краю стола, сворачивая самолетик из обрывка газеты и качая ногой, то примеривался обчистить чужие карманы, то грыз яблоко. У героя даже имени в титрах не было – просто «Парень из банды № 2».
По пути назад Майкл захватил попкорн из микроволновки, завернул в комнату, выделенную под офис. Достал шкатулку из сейфа, где лежали документы, сценарий Неверлэнда и несколько пачек наличных.
Застегнул ремешок часов на запястье. Вернулся в зал.
Джеймс сидел на диванчике, на полу перед ним лежал Бобби, пристроив ему голову на колени. Джеймс гладил его по ушам, а тот смотрел ему в лицо взглядом, полным немого обожания, и мотал хвостом. Майкл поставил кассету в медиа-центр, погасил свет. Из проектора в экран ударил яркий луч белого света. Майкл сел рядом с Джеймсом, тот привалился к его боку, будто всегда так делал, и Майкл обнял его за плечи одной рукой.
Он смотрел лишь однажды, много лет назад – родители хотели увидеть, что получилось. Сам он, что получилось, так и не понял, но тогда фильм ему не понравился. То есть – он сам себе не понравился, оценить фильм он не смог. Он приготовился вытерпеть полчаса и пожалел, что нельзя уткнуться в телефон, пока все не кончилось.
Джеймс взял его за руку, сплел с ним пальцы, привалился головой к плечу. Словно не было никакого другого мира, другой жизни, а они всегда, вдвоем, первыми смотрели, что получилось.
И все изменилось. Что было иначе – Майкл не мог бы сказать, но что-то было. Он увидел. Не себя – героя. Короткую историю. Немного сумбурную, дерганую, но очень живую. Он как будто смотрел на себя глазами Джеймса – и видел совсем не то, что видел раньше. Будто Джеймс позволил ему отделить себя самого от себя на экране, и он смог взглянуть… непредвзято.
Джеймс был прав – на экране был не он. Его герой. Молчаливый, интересный, немного забавный. Отсутствие реплик ему не мешало – ему не надо было ничего говорить, у него на лице отражалось все, что он думал. Как он следил глазами за другими героями, как он неодобрительно хмыкал и складывал руки на груди или совал их в карманы, сутулясь, как он сжимал губы, как он качал ногой. Это была не его мимика, не его повадки.
И у него открылись глаза. Он забыл, на кого смотрит. В голове пару раз пронеслось: «Зараза, хорошо как играет – надо запомнить, как он это сделал». И только потом с запозданием приходила мысль: «Так ведь это же я и есть».
Фильм был короткий. Майкл не заметил, как пролетело время. Когда начали вспыхивать титры, Майкл, почти не веря, с комком в горле и бьющимся сердцем увидел на черном экране белые буквы.
Парень из банды № 2 – Майкл Винтерхальтер
Это был он. У него получилось. Он словно впервые осознал, какая пропасть сейчас отделяла его от его прошлого. Пропасть, которую он преодолел, и сейчас он стоял на ее другом берегу, с непониманием смотрел на черный провал и не понимал, как это вышло. У него получилось?.. Серьезно?.. Не шутите?..
Джеймс молчал, привалившись к нему, только тихо гладил по руке большим пальцем.
– Давай еще, – наконец хрипло сказал он.
– Что – еще?.. – не понял Майкл. – По второму кругу?..
– Нет… дальше. Твой следующий фильм.
– Мы что, устраиваем марафон моих фильмов?.. – Майкл нервно усмехнулся.
– Да, – сказал Джеймс. – Устраиваем.
– Ладно, – севшим голосом сказал Майкл. – Если ты хочешь.
