Текст книги "Уроки ирокезского (СИ)"

Автор книги: Луиза Франсуаза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 90 страниц)

– Думаю, что в слове моем у вас сомнений нет, хотя и спорим мы иногда изрядно. А иные гарантии… Завод по решению иерархов мне в управление отдается, ну а я лемеха буду лишь в те села направлять, что школу выстроят и детей не менее, скажем, трех четвертей в нее определят. А если в селе или деревнях окрестных мужики колхоз организуют, то и саму церкву можно будет каменной под куполами теми поставить…

– Ну что, можно считать что почти договорились. А чтобы совсем уже договориться, я попрошу опять же церковь артелей подобрать, которые для школ фундаменты сделают и домики для учителей поставят. У меня-то таких бригад хорошо если с сотню имеется, а школ за год, ну за два хотя бы нужно выстроить больше семидесяти тысяч. У меня просто людей нет не то что в артельщики, а даже для управления таким числом артелей. Ну а вы, церковь в смысле, если поручите каждому епископу в своей епархии только процесс наладить… опять же, по монастырям сколько послушников да монахов баклуши бьет? А школы – сами же говорите, что дело это богоугодное, посему государство будет готово для монахов работу эту за службу в армии зачесть.

Отец Питирим только что в голос не рассмеялся:

– Матушка моя так и предвещала, что вы и монасей постараетесь к делу своему пристроить. Но дело действительно богоугодное, так что не пообещаю, но старания приложу подобным образом устроить не в одной моей епархии. Однако попрошу и о взаимности: пусть и ваши артели в селах, где школы ставят, не откажутся и церковь поднять при потребности. За деньги, конечно, но чтобы без запроса…

– Договорились. Когда ваш завод заработает? Ну, чтобы в план включить поставки сырья.

– Александр Андреевич посчитал, что завод выстроить до зимы получится. А потому я попрошу вас выделку лемехов на механическом заводе пока не запрещать. Много поначалу нам не понадобится, но с дюжину церквей золотыми главами украсить – сугубо для почину, в пример прочим – было бы правильно.

– Скажите честно, Кирилл Константинович, у вас в роду точно евреев не было? А то вы торгуетесь как…

– Так торгуюсь-то я к выгоде взаимной, а не дабы обмануть. Как и вы сами, кстати. Ну как, договорились?

Я взял в руки принесенный попом лемех. Вроде бы ничего сложного, но все же видно, что вещь делали не абы как. Края листа аккуратно подогнуты, "позолота" и на подгибе на сантиметр нанесена. Обратная сторона листа прокрашена глифталевой эмалью (другой-то пока нет, по крайней мере на механическом точно нет). В крепежных отверстиях вставлены втулки полиэтиленовые: хочешь – гвоздями в дерево прибивай, хочешь – винтами на железный каркас крепи – покрытие не повредится. Опять, же изнутри наварены "ребра жесткости", точечной сваркой, а снаружи – гладкая блестящая поверхность – то есть после сварки еще и шлифовка была. Не простая это штамповка, труда много вложено… так что обманули заводчане попика, не в два рубля лемех заводу встал. Его обманули, а скорее – Евдокию (которую и называли в городках не иначе как "Евдокия-кормилица"), от которой поп цену и узнал: сам он врать точно не стал бы. Но в одном Кирилл Константинович прав: с помощью церкви школы будут быстрее строиться, и народ в них потянется. В смысле, батогами крестьяне детишек своих будут загонять. Или хотя бы не препятствовать детишкам учиться.

Я вспомнил, что бабушка рассказывала про своих уже дедов. Мой пра-прадед в селе рос, большом селе, где школа стояла. В институт поступил уже после революции, сам учителем стал. Сначала – в школе, позже – в университете преподавал, до профессора вырос. Из девяти его братьев и сестер, не померших в детстве, выросли два главных инженера крупных заводов, один капитан речного парохода, один агроном. Двое учителей, хоть и начальных школ. И это – благодаря единственной в губернии сельской школы-четырехлетке.

А пра-прабабушка закончила педучилище, и уже потом, заочно, пединститут. И она была "до войны" – то есть до Великой Отечественной – единственным человеком из всего уезда с высшим образованием – если "из простонародья" считать. Потому что ее семья переехала в город, а в селах и деревнях нормальных школ не было. Я еще запомнил из бабушкиных рассказов, что "двухклассная" школа – это как правило с одним годом обучения, только там учили лишь читать "по печатному". А "четырехклассная" – в них учили детишек чаще два года, и не только читать, но и писать, а еще считать до сотни…

Бабушка мне тогда на примере моих предков по сути дела поясняла: как "всеобщее четырехлетнее" в СССР ввели, то чистый выхлоп от затеи получался очень простым: одна деревня со школой – один инженер, врач или учитель в год. В стране – под сотню тысяч деревень, так что считать выходит просто. Но мне-то нужны миллионы специалистов!

Да, я жадный. Но – расчетливый. И если мне получить эти миллионы будет помогать церковь – то пусть помогает. Если будет помогать черт лысый – и ему скажу спасибо. Потому что в одном я уверен точно: заграница нам не поможет. Потому что она, глядя на Россию, все чаще вспоминает Парагвай…

Глава 45

«Да, телефон – это замечательная выдумка, ведь с его помощью так просто стало позвать друга, чтобы поговорить о чем-то в уютной атмосфере» – думал Сэм, глядя на сидящего в кресле Генри. Собственно, звонок от старого друга и привел его в эту уютную гостиную – но о чем тот хотел поговорить, так и осталось непонятным: тот все еще сидел в кресле у камина с каким-то сердитым выражением на лице и мысли его явно бродили где-то далеко.

– Сэм, ты когда прочитал эту книгу?

– Какую именно? Я вообще-то довольно много читаю…

– Которую нам подарил этот сумасшедший русский.

– А… Сразу и прочитал. И, кстати, понял, почему он попросил сообщить о впечатлении не раньше чем через полгода.

– Ты написал ему? Что?

– Это, вероятно, самая необычная книга из прочитанных мною за всю жизнь. И если бы я написал ее, то гордился бы ею больше, чем "Гекльберри Финном". Больше того, скажу тебе честно: когда я ее читал, то у меня иногда даже возникало чувство, что я читаю написанное мною… нет, что я читаю то, что должен был бы написать сам. Но не сейчас, а…

– Я понял. И тебе, как другу, признаюсь: у меня было похожее чувство. Нет, не то что я должен был написать это… просто как-то странно читать собственный некролог.

– Наверное, мы все же по-разному ее восприняли. Скорее, это панегирик тебе, причем создается впечатление, что написан он лучшим твоим другом. Конечно, там многое выдумано, но по некоторым деталям можно догадаться, что герой книги списан все же с тебя.

– По некоторым деталям?! Да он описал такие "некоторые детали", о которых даже я успел забыть! И о которых, между прочим, никому и никогда в жизни не рассказывал! Тот эпизод о десятилетнем мальчишке с луком… и не он один! И ладно бы он писал про события, о которых все знают, или я знаю – но ему этого мало! Он описал что Я думал, когда делал то или иное… описал, почему Я это сделал, и даже описал то, что я НЕ сделал и почему! Но меня пугает даже не это… знаешь, я-то слова не сдержал, все руки не доходили, да и обещаний все же ему не давал. Книгу я прочитал пару месяцев назад, так в ней он еще за два года до событий точно описал что я БУДУ делать и почему! Но ведь так не бывает!

– Генри, в жизни я встречался и с более невероятными совпадениями…

– Сэм, ты ВНИМАТЕЛЬНО прочел его книгу?

– Думаю, да…

– Возьми мою, – Генри протянул Сэму знакомый томик, – посмотри последнюю главу. В твоей книге она была?

– Я думаю, что он нам дал одинаковые… а ты знаешь, этого точно не было. Про здоровый образ жизни я понял, а вот дальше… это о чем? Ты же знаешь, в финансовых делах я не силен.

– Это о том, как банкиры будут разрушать все то, что я выстраивал в течении всей жизни. И я не поверил… Сэм, а теперь я хочу тебе кое-что рассказать и мне очень нужен будет твой совет. Когда я все это прочитал, кое-что мне осталось непонятным… ладно, мне просто стало интересно, откуда он столько про меня узнал. За два последних месяца я потратил на разного рода детективов почти миллион долларов. Но сейчас не жалею ни о едином пенни из этой суммы, хотя и не узнал, что хотел. Но узнал кое-что другое – и мне теперь просто стало страшно…

– С тобой действительно что-то не в порядке – с тревогой ответил Сэм, – в стране просто нет столько детективов…

– Нет, но они щедро раздавали взятки, покупая людей и документы. Ты знаешь, за один документ я уплатил в конечном итоге почти четверть миллиона… не волнуйся, я пока не сошел с ума. А теперь по делу: ты помнишь тот кризис, что случился в Европе?

– Я тогда жил в Европе, если ты не забыл, но не представляю, какое он имеет отношение. В книге о нем вроде не упоминается…

– В Европе кризис бушевал, а у нас он лишь немного потрепал нервы банкирам. Так вот, теперь слушай. Все эти заведения Бариссона, Истмана, Голдберга, даже Гейтса – все это придумано Волковым и, более того, все это ему и принадлежит! Но именно из-за них у нас и не было кризиса, и вовсе не потому, что они что-то особое делали, а потому, что они мешали что-то делать другим! Вся эта компания практически убила розничную торговлю в стране…

– Ты точно ничего не путаешь? Я где-то читал, что продажи только росли…

– Конкурирующую торговлю. Они заставили людей больше покупать – у них покупать – и тем требовали от нас больше производить. Больше народу получало работу – и, плату за эту работу, компании Волкова продавали все больше – дешево продавали, поддерживая тем самым спрос. Сэм, я умею считать деньги, и теперь, получив документы о работе этих компаний, понял: Волков зачем-то прилагал все силы, чтобы кризис не загнал страну в депрессию. Нашу страну!

– И чего тогда бояться?

– У него теперь есть своя личная страна, и у нас он выходит из бизнеса, переводя активы к себе. А когда он совсем выйдет… он ведь не отменил кризис, он задержал его, прижав торгашей. А если он их отпустит – кризис в Европе покажется детским писком на лужайке по сравнению с тем, что здесь начнется.

– Понятно… то есть не понятно: я-то в финансах не разбираюсь. Какого же ты ждешь совета от меня?

– Какого? Сэм, он написал эту книгу для нас. Для меня и для тебя, только для нас двоих. Для меня – финансиста, и для тебя – писателя. Он ведь и сам писатель, как и ты… Кстати, ты ведь сказал, что тебе казалось, что книга как бы тобой и написана? Сэм! Зачем ты писал эту книгу? То есть зачем ты бы ее писал?

– Воздать должное твоей памяти…

– Нет! Если бы ты ее писал мне еще живому?

– Я… я не знаю… Знаю!

– И зачем? – вкрадчивым голосом поинтересовался Генри.

– А вот за этим самым. Чтобы ты спросил у меня, зачем я ее писал.

– Ну так зачем!?

– Генри, но ее-то написал не я. Зато, я слышал, Черт Бариссон может связаться с Волковым по телефону…

– Ну, в одном этот Волков точно не ошибся: ты самый гениальный писатель Америки – уже повеселевшим голосом, но изображая недовольство, пробурчал Генри, схватив телефон и набирая запомнившийся ему номер.

– Чёрт? Это Адская гончая. Я тут книжку одну прочитал, и у меня появился вопрос к автору. Теренсу Хиллу, да, ты не можешь устроить разговор с ним? Что? Спасибо, я уже выезжаю. Сэм, я прямо сейчас еду в Балтимор. Не хочешь составить мне компанию?

К середине тысяча девятьсот шестого я, наконец, получил некоторое признание со стороны если не всей нынешней «элиты», то самой важной ее части. На моей стороне безусловно были все министерства КГБ и Красная Армия. Князь Хилков вместе со всем МПС меня точно поддерживал, ведь он смог (при моем непрерывном пинании, но и столь же непрерывном финансировании) за два года выстроить больше восьми тысяч километров только магистральных железных дорог, и тысяч двенадцать существенно улучшить. Еще «за меня» точно стояли финансы (государственные, в лице Коковцева) и культура. Но главное – на моей стороне оказался сам император, причем практически без моего сколь-нибудь деятельного участия.

Линоров со своей весьма немногочисленной группой и приданным ему Малининым расследовал попытку переворота "по верхам" – то есть среди высокопоставленных чиновников и царских родственников, а вот "по низам" все же расследование вело КГБ. И Вячеслав Константинович кое-что тоже нашел, правда, не "все концы", но ему удалось зацепить помощника военно-морского атташе Британии в Петербурге, и – уже с помощью моей охраны – тот был "нечувственно изъят" и доставлен в тихое место. Тщательно допрошен, а затем – продемонстрирован Николаю. Шлома Розенблюм (под скополамином) императору такого порассказал, что Николай теперь из моего городка предпочитал больше не высовываться даже на большие праздники. Но самым важным результатом общения царя со шпионом стало то, что он не просто перестал вмешиваться в дела Канцелярии, а, наоборот, все попытки царедворцев как-то на эти дела повлиять, он в Канцелярию и переадресовывал. Что было весьма забавно.

Но – вполне объяснимо. Этот самый Шлома императора ненавидел, впрочем, как и вообще всех русских. А под скополамином человек тупо отвечает на вопросы, причем отвечает правдиво, так что если вопросы задавать правильно… Евгений Алексеевич задавал именно правильные вопросы, и после встречи с "английскоподданным" Николай задал и мне вполне естественный вопрос:

– Почему они хотят убить именно меня? Ведь это же вы, как канцлер, всячески мешаете британцам в достижении их целей… подлых целей… они же не дураки, должны понимать, что ведь если они уберут вас, то…

– Николай Александрович, британцы, как вы верно заметили, не дураки. Но, как вы уже успели заметить, подлецы – и в силу этого считают, что и все вокруг такие же подлые. Что они видят? Русский император внезапно – о способах мы сейчас говорить не будем – разрушает их замыслы на Дальнем Востоке и, очевидно предвидя возможную реакцию, немедленно убывает в заранее выстроенную копию столицы. Недоступную британским агентам. Выстроенную каким-то писателем детских книжек на гонорары, в десятки, в сотни раз меньшие, чем стоимость строительства. И назначает этого писаку канцлером – мальчишку назначает, который занимается тем, что снимает фильмы, устраивает красочные парады… Страна тем временем – пока этот мальчишка занимается кинематографией – богатеет, причем богатеет в изрядной степени за счет отнятого у британских подданных промышленного капитала. А император, сидя где-то в глуши, занимается неизвестно чем – но в столицу не возвращается потому что там началась непонятная – и очень долговременная – стройка.

– Но вы-то все время на виду.

– Да, просто британцы искренне считают меня всего лишь подставной фигурой. Императорским шутом, призванным отвлекать внимание. Но они-то не дураки, все понимают… – я усмехнулся. – Понимают, что шут для того и поставлен, чтобы привлекать внимание – в том числе и показной охраной из юных девиц в разноцветных мундирах. Видите ли, примеривать короны желающих полно, а колпак с бубенчиком… ну кому он нужен?

– И что же, мне теперь здесь до конца жизни сидеть?

– Отнюдь. Через некоторое время до британцев все же дойдет мысль, что в дураках остались как раз они, но будет поздно – просто потому, что Россия станет действительно богатой и сильной державой. Достаточно сильной, чтобы очистить Британию от подлецов. Или, на худой конец, заставить их отказаться от совершения подлостей в отношении нашей Державы. Да, я вычистил в значительной степени явных и неявных британских агентов, и теперь большей частью те же люди, что и два года назад, работая на благо России успевают сделать в разы, на порядки больше. Собственно, я свою работу почти закончил, они теперь и сами справятся… большей частью. Я лишь еще некоторое время буду помогать им по-прежнему верить в свои силы, ну и финансово немного помогать, не без этого, конечно. Кстати…

– Что вы замолчали? Продолжайте.

– Насколько я в курсе, у вас за границей имеются довольно значительные средства. И не как канцлер, а как беспринципный бизнесмен, я бы вам посоветовал средства свои оттуда изъять. Отнимут ведь, поскольку подлость их пока еще не укрощена…

– Спасибо, я подумаю… А ваши планы каковы будут? Я имею в виду, как вы собираетесь заставлять англичан вести себя… прилично.

– Этим занимаются другие люди, и занимаются весьма успешно, как вы, вероятно, сами увидели. Этого одесского жида ведь Вячеслав Константинович нашел, я про него вообще не знал. КГБ и армия, МИД и Внешторг пусть и дальше выполняют свою работу без помех, а я займусь все тем же, чем и раньше: кинофильмы поснимаю, книжек понапишу… найду чем заняться.

Конечно же, Николаю я в глаза наврал: на самом деле на меня только за "нефтяное эмбарго" два покушения готовили. А всего их (неудачных конечно же, иначе я не смог бы царю врать) было уже раскрыто с десяток. Но так как служба Линорова их часто искала "от обратного" – то есть отслеживала, кому мои указы поперек горла встали и пытались разобраться, "почему он до сих пор не покусился" – то я о покушениях особо не беспокоился.

Но моему вранью Николай поверил. Не потому, что я глядел на него очень честными глазами, а, скорее, потому, что некоторые мои обещания – в которые он даже и поверить не мог – начали внезапно сбываться. Например, финский сейм обратился к нему (как к главе государства) с "нижайшей просьбой" остатки Великого герцогства окончательно присоединить к России в качестве новых губерний. Правда, Николай сразу не согласился (по-моему, он просто опешил), но и отказывать в просьбе тоже не стал. Решил подумать – причем думал он не только о финнах, благо информации для дум ему много подкинули.

Чем мне самому заняться, я действительно нашел, причем практически тем же, что Николаю и обещал. А вот Николай выпустил указ, запрещающий евреям въезд на территорию "Державы Российской": Шлома намеревался устроить покушение на Императора руками как раз своих единоверцев, навербованных в Европе из числа тамошних "социалистов". А то, что "люди канцлера" именно эту попытку и не заметили, Николая все же дополнительно испугало.

А я заодно подписал у царя указ о равенстве всех религий России. О равенстве в правах. Поначалу Николай даже не понял, "о чем это я", но объяснить ему пользу указа вышло буквально в двух словах. В смысле, "права без обязанностей не бывают"…

В январе еще я вместе со Степаном изготовил "электрический граммофон". Не граммофон с моторчиком вместо пружины, а то, что в моем детстве называлось, если я не путаю, электрофоном – с электрическим моторчиком и пьезоэлектрическим звукоснимателем. Изобилие сапфиров позволило поставить на головку иглу, которую не требовалось менять после каждой прокрутки пластинки, а присутствие рядом Камиллы позволило для записей применить недорогой (и уже достаточно доступный – хотя бы и чисто "теоретически") материал. Насколько я успел освоить "химическую терминологию", это был сополимер хлор– и ацетатвинила, и качество записей оказалось куда как выше, чем на довольно-таки шипящем шеллаке. Жалко только, что пока объемы производства пластмассы были маловаты для тиражирования: Камилла в лаборатории университета изготовила килограмма полтора и сообщила, что может повторить процесс еще раз или два, но в течение месяца…

Где-то в конце марта я изготовил диск из толстой (почти в миллиметр) лавсановой пленки, и тогда же выяснил, что "сынуля" – при активном участии сестры и ее мужа – наладил производство электрофонов. Не сказать чтобы уж совсем "массовое", но десяток в сутки выделенная мастерская на его заводе выпускала. Пришлось это дело срочно пресечь – в мастерской электролампового завода пресечь, выделив под производство один из строящихся заводиков и поставив энтузиастам уже серьезную "производственную программу" по выпуску минимум ста тысяч устройств в год. Ну, когда наладят это самое массовое производство, конечно…

Камилла задачу оценила и тоже где-то стала налаживать выпуск нужного сополимера. Полиэтилентерефталат-то оказывается и в производстве подороже пока выходил, и в других изделиях от него пользы больше. Ну а я начал потихоньку мечтать о массовом выпуске различной музыки в красочных альбомах, "теплом ламповом звуке"… и в процессе мечт сообразил, что для этого потребуется, кроме всего прочего, и полиграфию для выпуска собственно альбомов наладить, или хотя бы просто выпуск конвертов для дисков обеспечить. В принципе, где их печатать, было…

А после беседы с Николаем мне вдруг пришла в голову интересная мысль. Пришла и несколько дней их головы уходить не желала, причем настолько она меня достала, что я позвал доктора Батенкова и попросил его "простимулировать мне память". Ну, Николай Николаевич после долгой и занудливой нотации простимулировал, а заранее проинструктированная Марша задала мне "правильные вопросы". Когда я пришел в себя – примерно через полтора суток – зарекся экспериментировать со скополамином, но все же результат меня порадовал. И радовал примерно пару месяцев…

Полиграфический комбинат имени Чехова начал свою работу, но по его использованию у меня сразу же начались разногласия с Зинаидой Николаевной. Она-то за дело взялась рьяно, набрала довольно много народу – из людей, в вопросах именно культуры явно разбирающихся. По крайней мере набор книжек "для детей дошкольного и младшего школьного" у меня вызвал лишь уважение: из Толстого был выбран "Филипок", напечатанный двухмиллионным тиражом в "полукопеечном" формате – всего восемь страниц, в четвертушку бумаги размером, но с картинками на каждой, причем картинками цветными. Еще – миллионным тиражом – были изданы "Черная курица" Погорельского, "Конек-Горбунок" Ершова, "Рождественская песнь в прозе" Диккенса. Эти книжки были напечатаны еще в Векшинской типографии: ее Лера Федорова (после моих настойчивых приглашений) возглавила и оборудовала лучшими французскими машинами под массовую печать учебников для моих школ. И ее мощности на "самые детские книжки" хватило.

Но когда я решил печатать учебники на всю страну, Валерия Ромуальдовна, все тщательно подсчитав, сообщила что за год напечатает только учебники Киселева, да и то если бумаги хватит. А вот с последним как раз было неочевидно…

У меня с названием "Балахна" еще с детства была одна ассоциация: "балахна-картон". Так называл картон для книжных обложек один знакомый школьных еще моих лет, работавший в типографии. Поэтому когда – перед войной еще – встал вопрос о производстве целлюлозы для пороха, я без особых размышлений, исключительно на рефлексах выстроил целлюлозный заводик как раз в этом волжском городке. Ну заводик-то я построил, и целлюлоза там делалась – паршивенькая, но я особо за качеством пороха не гнался, мне количество важнее было. Порох – взрывался, и на остальное я внимания не обращал.

Затем эту целлюлозу стали использовать для выделки бумажной изоляции для кабелей, и – по отзывам кабельщиков – бумага получалась очень даже неплохая. И прочная – ее же стал активно использовать и папаша Мюллер для изготовления мешков, в которых цемент перевозился. Все замечательно было – но ровно до той поры, когда приспичило мне бумагу для типографий делать.

Вообще-то заводов, разную бумагу делавших, в стране было уже под двести. Много разной бумаги в России делалось – но тем не менее почти все книги печатались на бумаге импортной. Да и газеты в большинстве – тоже, потому что многочисленные заводы все вместе делали этой самой разнообразной бумаги столько, что не хватало даже на верчение кульков для семечек на рынках. То есть на кульки наверное хватило бы, но на что-то более серьезное…

А вот из целлюлозы с Балахнинского завода, оказывается, бумагу типографскую делать не получалось. Казалось бы, что проще: нарубил щепок, сварил их в щелочи – и вот тебе готовая целлюлоза. Она и на самом деле "вот тебе", но коричневого цвета. Прочная, для той же крафт-бумаги (ну или для с детства запомнившегося обложечного картона) очень даже подходящая – потому что всем плевать какого цвета мешок для цемента или картонка под наклеенной бумажкой.

Камилла мне объяснила, что в щелочи варится целлюлоза, именуемая сульфатной, и она коричневая. А можно еще щепки варить в кислой среде, в бисульфите натрия – и тогда целлюлоза получается желтоватой, а потом если ее в хлоре отбелить, то станет она белой – но очень непрочной, потому что хлор волокна рвет. Но больше всего меня поразило то, что газетная бумага вообще не из целлюлозы делается: бревна просто истирают в кашу (на бетонном барабане) и прямо из этой древесной каши бумагу и делают. Газетную, хреновую совсем: она через месяц пожелтеет, а через год-два просто рассыпаться начнет.

Правда, "бумажники" сказали, что если в чистую белую целлюлозу добавлять половину "деревянной каши", используемой для газетной бумаги, то на такой бумаге книжки уже печатать можно. Особенно учебники, которые все равно лет за пять приходят в негодность. Вот только если для этого закупать хлопок (а где еще белую целлюлозу-то брать?), то дешевле будет бумагу в той же Германии закупать. Потому что немцы бумагу делали по "кислому" процессу – хреновенькую, но дешевенькую, и всю такую целлюлозу сами и тратили, а я как-то не сподобился озаботиться такими заводами…

Пошел жаловаться Камилле. И, оказалось, не зря. Жена выслушала, не отрываясь от переодевания Лизаветы, а затем, как-то ехидненько на меня посмотрев, попросила:

– Дай-ка мне телефон, и чтобы на том конце провода Антоневич висел.

– Вешать его обязательно? – уточнил я, набирая номер.

– Канцлер, не прикидывайся большим дураком, чем ты есть. Саша? Это Камилла. Тебе, я гляжу, сейчас делать нечего… Что? А я говорю нечего. Не спорь, а слушай и запоминай, и лучше запиши: ты сейчас едешь в Балахну и строишь там ванны для отбелки целлюлозы. Размеры сам посмотришь, я не знаю, сколько ее там делают… значит так, первый этап – обработка персульфатом аммония в серной кислоте, пятидесятипроцентной, при комнатной температуре, часа четыре. Тонна персульфата на тонну целлюлозы. Там тепло выделяется, поэтому ванны должны быть с охлаждением, записал? Потом промывка в воде и кипячение в трехпроцентной щелочи один час. И снова промывать, до получения нейтральной реакции… Химию-то не забыл еще? Что? Денег тебе Саша даст, а все остальное возьми сам, и не спрашивай меня где. Сроку тебе… – Камилла посмотрела на меня, стоящего рядом с открытым от удивления ртом – в общем, если за месяц справишься, я тебе дам откусить от Дарьиного пирожка, немножко конечно. Что? Да там по персульфату почти полная регенерация, нужно будет просто понемногу в раствор добавлять на каждом цикле… предусмотри! Ты у нас инженер, а не я. В общем, я через час иду гулять и если увижу тебя еще в Москве… Да, ты совершенно верно все понял.

– Камилла, я прекрасно знаю, что ты – величайший химик современности – не удержался я. – Но чтобы так, почти не задумываясь, изобрести способ отбелки этой самой целлюлозы…

– Ладно, только чтобы ты не ходил еще неделю с открытым ртом… – засмеялась Камилла. – Вот это что? – она сунула мне под нос грязную пеленку.

– Пеленка… описанная, а что?

– А то, что она из конопли, и способ убирания этого самого лигнина и отбелки растительных волокон мы придумали еще год назад. Ладно, я придумала, но потратила на это почти два месяца… Помоги Вовке одеться и пойдем вместе в парк погуляем – хватит тебе сидеть на своих совещаниях, скоро ходить разучишься. А заодно расскажешь, по какому поводу поцапался с Юсуповой…

Прогулки с семьей – они настраивают на позитивный лад. Успокаивают. И позволяют взглянуть на проблему свежим взглядом – в особенности если это взгляд умного человека.

– То есть вы всего лишь не поделили типографию? Ну вы и придумали развлечение: бумаги нет, а они из-за типографии собачатся! Ладно, бумага будет, может не через месяц, но к осени будет. И я тоже думаю, что учебники сейчас важнее, но ты же сам типографию всю Зинаиде Михайловне пообещал. Так что будет абсолютно честно, если что печатать будет решать именно она, тем более что книгоиздание теперь вообще не твое дело. Ну а чтобы она сама решила печатать учебники… Саш, у тебя же все министерства в госкомитеты собраны, так?

– Ну, почти все…

– И это неправильно…

– Почему это неправильно?!

– Потому что почти. Система должна быть единообразной. И если ты учредишь Госкомитет по образованию и культуре, подчинив ему и министерство культуры, и министерство печати, и министерство кинематографа, и министерство по радиовещанию… и министерство просвещения конечно же – а то какая же культура без образования?

– А Зинаиду Николаевну назначу председателем Госкомитета?

– Вот видишь, сам догадался – улыбнулась жена. – Анну Петровну назначь министром радиовещания, Лера пусть печатью заправляет. А министром просвещения…

– Камилла, ну двух женщин-министров у меня еще терпят, тем более что Зинаида Николаевна…

– Министром просвещения поставь Олю Мельникову. Будет у тебя женский госкомитет, один. Ты же не виноват, что Юсупова в свой комитет женщин на работу министрами берет?

– А что, это мысль неплохая. Надеюсь, она отвлечет народ от прочих забавных начинаний… вот только хороший диктор на радио или заведующая городскими школами – это совсем еще не министр.

– А им и не нужно быть "совсем министрами", Зинаида Николаевна одна со всем этим справится. То есть всем, кроме печати, а с книжками лучше Леры ты все равно не найдешь. Зато у тебя будет полностью женский Госкомитет и… в общем, довольно долго никто и внимания не обратит, что ты будешь делать сам.

Как же, не обратит! Введение государственной монополии на внешнюю торговлю – это такой незаметный финт… хотя можно ведь хвост и частями отрубать? Так что первое из намеченных "забавных начинаний" (то есть эту самую "монополию") пришлось перенести на конец августа. Второе – автоматически ставшее первым – под бурное обсуждение назначений сразу пяти женщин министрами действительно проскочило почти незамеченным, тем более и касалось-то оно исключительно "простого люда". То есть и тех, кто уже "не очень простой" тоже касалось, но "в полезном для кармана смысле": "Указ об обязательном четырехлетнем образовании" открывал почти двести тысяч педагогических вакансий для людей, получивших образование хотя бы в пределах реальных училищ, не говоря уже о гимназиях. А молодой семье бесплатное получение своего дома, полутораста рублей оклада на семью и еще изрядное количество привилегий раньше-то и во сне присниться не могло.

Впрочем, и немолодой – тоже, за месяц заявки на замещение вакансий подали и почти двадцать тысяч отставных офицеров. Им-то тем более предложение по вкусу пришлось: пенсия военная – невелика, дети выросли уже, в городах жить дорого и скучно… Нет, в деревне тоже особого веселья не ожидалось, но если внимательно прочитать "список привилегий", то там можно найти немало привлекательного. Например, "приоритетное получение автомобиля".