Текст книги "Уроки ирокезского (СИ)"

Автор книги: Луиза Франсуаза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 61 (всего у книги 90 страниц)

Сначала Камилла полиакрилат калия делала понемногу, сугубо в шкурно-гигиенических целях. Но с ростом популярности прокладок среди отечественного женского населения ей пришлось всерьез заняться производством акриловой кислоты (слава богу, пропилена угольная химия и крекинговые нефтяные колонны давали для этого в изобилии). Ну а поскольку жена почему-то решила сразу облагодетельствовать всех женщин Державы, а с калием у нее особых проблем не было, этот самый полиакрилат калия стал производиться сотнями тонн в сутки.

Ну да, на гектар степи его нужно всего-то килограмм пятьсот – зато в поле он удержит при малейшей возможности уже тонн двести воды на этом самом гектаре. А при случае еще и вернет воду, которую растущая, скажем, пшеничка даже испарить успела, хотя и немного – так что польза от химикалия получилась ощутимая. Причем ощущать ее начали уже года два назад: гидрогель этот пару лет с полной отдачей "работал" пока не начинал портиться, а вообще в поля его сыпать начали уже года три как. Местами уже и дважды сыпануть успели, и получилось все правильно. Хотя именно что "местами", однако мест-то таких было уже все же немало.

Дочь наша в Можайске выстроила по сути дела собственную "столицу", там даже институт открылся: Можайский станкоинструментальный. Да, для ее стекольных дел станки и оборудование требовалось довольно специфическое, и Машка решила "ковать свои кадры" для собственных нужд. Ну а для наплыва абитуриентов в городе действовали уже четыре школы-десятилетки (правда, классов с восьмого по десятый в каждой насчитывалось только по одному – кроме "второй школы", выстроенной напротив "инженерного квартала", где все три потока были "десятилетними"). В квартале, конечно, не одни инженеры жили, врачам и учителям там тоже местечко нашлось… десять четырехэтажных домов по периметру квартала, два трехэтажных плюс двухэтажный детский сад – внутри. В одном из внутренних домов и сама дочь наша с семьей жила, а во втором – не поместившаяся в первой "личная охрана". То есть девочки эти тоже почти все или где-то учились, или… или не учились, а работали: по поводу "персональной безопасности" Маха отличалась здоровой паранойей. В чем я ее всячески поддерживал, поскольку очень многие почему-то люто ненавидят тех, кто лучше их одет и сытнее ест – а год-то нынче не из самых сытых. Впрочем, как и многие другие года.

Слава уже в начале августа принес расчеты по грядущему "недороду", и по его расчетам выходило, что "недородовать" по России придется миллионам так двадцати пяти народу. Из которых миллиона четыре – если не пять – окажутся на грани голодной смерти.

– Я и сам знаю, что ты мне скажешь, но все же – исключительно для составления верного плана работ – хочу уточнить: как ты собираешься народ кормить. То есть куда заранее хлеб завозить, и где заранее новые деревни под колхозы строить. И сколько…

– Слава, у нас же есть уже план по землеустройству новых территорий? Вот пусть он и выполняется, а я думаю, что менять планы во время их исполнения контрпродуктивно.

– Контр… что?

– Вреда он этого получится больше чем пользы, вот что. А народ я, кстати, кормить вообще не собираюсь.

– Не со… а тогда зачем ты из штанов выпрыгивая строил все эти элеваторы, овощехранилища, зачем торговлю зарубежную полностью загубил?

– Ответь мне, о прекрасный юноша, а каковы перспективы урожая в благословенной Европе?

– Европа тоже в… хреновые у них перспективы, я имею в виду.

– И почем там будет нынче зерно?

– Ты собираешься все запасы продать в Европу?!

– Нет конечно. Но я собираюсь предложить американцам дать мне взятку… за то, что я в Европу зерно продавать не буду. Ни свое не буду, ни аргентинское, которое я почти все на корню тоже скупил. Они на этом получат лишней прибыли долларов по пять, а то и по шесть с тонны, и с их стороны было бы свинством не поделиться с тем, кто не даст ценам упасть. Много, конечно, я с них не слуплю, но, думаю, миллионов двадцать – долларов конечно – взять с них будет справедливо.

– И что ты будешь делать с этими долларами?

– Лишние деньги никогда не лишние. Закуплю станки какие-нибудь очень нужные… ты знаешь, я пожалуй взятку сразу станками и потребую. Так что выстрою еще пять, а то и десять заводов разных нужных…

– Саш, все это, конечно, хорошо, но я не за этим пришел.

– Я не собираюсь, как ты говоришь, кормить народ. Я – один, а народа – много. Народ пусть сам себя кормит – точнее, я буду в этом помогать лишь тех, кто и сам это сделать в состоянии. А у нас сами себя прокормить могут, как показывает опыт, только колхозники, поэтому и помощь продовольствием и фуражом только колхозы и получат. Колхозы, а не народ!

– Вот колхозы-то в помощи как раз не нуждаются…

– Те колхозы, что уже колхозы – не нуждаются. А вот те, которые только станут колхозами…

– То есть… я понял!

– Да, кто землю свою обобществит и в колхоз запишется, или хотя бы в ТОЗ – тот с голоду не помрет. А кто не захочет – ну что же, вольному воля. И, кстати, с первого сентября во всех казенных магазинах продукты мы будем отпускать только за советские деньги.

– Но ведь их-то в зарплату получают только рабочие казенных заводов…

– Почему? Тех заводчиков, кто товары для казны делает, мы же советскими деньгами обеспечиваем?

– Но на казну-то немногие работают…

– Казна товары покупает по нами же рассчитанным ценам. Хочешь дороже продавать – иди на свободный рынок, так покупателей вроде море толпится. Я что, хоть слово против сказал?

– Так ведь рабочим-то с этого…

– Слава, ну ты же экономику знаешь. Подумай сам: зачем государству заботиться о рабочих, которые сами о себе заботиться не хотят?

– Как не хотят?!

– Никак не хотят! В Ярославле Рейнсдорф-младший два десятка ПТУ открыл – и кто там учится? Дети одни? А рабочему – зачем учиться, он и так свой рубль в день заработает на поденщине! Вот пусть на свой подсобный рубль и кормится! У нас мальчишки на ткацких производствах пудовые шпули ворочают – и их я за труд доблестный голодными не оставлю, от пуза накормлю – чтобы силу побыстрее набирали.

– А на других заводах…

– Слушай, ты, марксист-расстрига, у тебя на казенных заводах вакансий сколько? Кто только и мечтает, чтобы столичным жителем остаться – останется, даже место на столичном кладбище досрочно получит. А кто готов вместо кладбища поехать в Караганду какую-нибудь… нет, я знаю что в Караганду уже не требуются, это я для примера – их и перевезу, и обустрою, и пропасть не дам. Так что по первому вопросу мы, думаю, все решили.

– Я все же не понял: куда хлеб-то везти?

– Берешь карту, смотришь, где у нас народу много, а колхозов мало… и вообще, кто у нас планированием хозяйства занимается? Ты? Вот иди и занимайся!

Второго сентября ко мне пожаловал неожиданный посетитель. В принципе, я его знал – в прошлой, если не ошибаюсь, жизни, встречался несколько раз. Но сейчас…

Николаю Александровичу Второву в этот раз стать самым богатеньким буратиной в России не случилось. Во-первых, самым богатеньким даже официально уже стал я, а во-вторых, то, что я потихонечку вытворял в стране, очень сильно мешало ему наращивать капиталы на казенных заказах. И на неказенных – тоже: политика управляемого Мышкой Госбанка сделала банковское дело крайне рисковым и невыгодным занятием, казна – и, главным образом, армия – все необходимое получало с "казенных" же заводов и фабрик, а вся "большая химия" у частников была напрочь задавлена усилиями Камиллы, Ольги Александровны и могучими ордами учеников Фаворского и Менделеева, возглавивших десятки опять-таки "казенных" уже предприятий. Но одна важная отрасль народного хозяйства у меня осталась практически неохваченной – из-за полного отсутствия представления о предмете. И вот в этой части Николай Александрович себя проявил, став крупнейшим текстильным магнатом.

Да, пришел он неожиданно, но с вопросом более чем ожидаемым:

– Господин канцлер, я вынужден вас побеспокоить по вопросу важности первостепенной. Казенные магазины перестали отпускать товар за обычные деньги…

– Мои магазины, как хочу, так и торгую…

– Я имел в виду казенные…

– Николай Александрович, вы же за каждой копейкой в чужих руках следите пока она не попадет уже в ваши, так неужели вы не знаете, кто все эти магазины выстроил и содержит?

– Ну да… извините. Но тем не менее, в большинстве-то городов иных магазинов, кроме ваших, почитай и не осталось продуктами торговать. И, выходит, рабочим негде их купить. У меня тридцать тысяч рабочих продукты купить не могут! А у них и семьи – и что им делать?

– А на рынке покупать?

– Смеяться изволите… колхозники-то… ваши колхозники, да… они теперь тоже за товар советские деньги просят. А кроме них никого на рынке нынче и нет.

– Так платите рабочим уже советскими деньгами…

– А где их взять? Я бы платил…

– А вы свои товары за них продавайте – лучезарно улыбаясь, "догадался" я.

– А я бы и продавал, но рабочий с вашей деньгой в кармане закупается в ваших же городках, а мне туда ходу нет. Вы же товар мой не покупаете?

– Дорого, вот и не покупаю. Хотя не скрою, товар нужный, очень нужный. Но – дорого.

– А дешевле продавать себе в убыток выходит! И…

– Николай Александрович, уж мне-то про убытки не говорите. Я ткани вон для своих рабочих и крестьян большей частью в Америке покупаю, и то дешевле выходит – а рабочим там платят втрое больше, чем в России. Но позвольте один вопрос, частного, так сказать, свойства?

– Пожалуйста…

– Вот вы лично, в смысле вы и ваша семья – вы сколько денег в месяц проедаете?

– Не совсем понял…

– Сколько в месяц ваша семья тратит на свои личные нужды? На еду, одежду, жилье, на врачей не приведи господь, развлечения всякие… сколько? Не считая расходов, на дело уходящих?

– Довольно много… думаю, тысяч пять, больше даже. Мы же не в трактире обедаем, да и одеваемся не в дешевых лавках. Опять же прислуга…

– Не сомневаюсь. Я тоже… у меня с женой, четырьмя маленькими детьми, тремя уже почти взрослыми на все уходит почти четыре тысячи. Ну да, у меня и одежда подешевле выходит, и продукты те же… я к чему спрашиваю: у вас в год выходит до… убытков минус пять миллионов примерно. Пять миллионов прибыли вы же не проедаете? Зачем они вам?

– Думаю, вы не очень удивитесь, если я скажу что вкладываю их в дело? Новые фабрики строю, рабочие городки опять же… И если у меня прибыли не будет, то не будет и фабрик, и рабочим негде будет на хлеб зарабатывать…

– Понятно. И хочется прибыли побольше чтобы фабрик больше понаставить…

– А хотя бы и так.

– Отлично. У вас капитал, если не ошибаюсь, миллионов в двадцать семь будет? Так, амортизацию вы наверняка в стоимость включаете, но рабочие всяко ломают станков изрядно… миллиона два на починку уходит, так?

– Меньше… немного меньше, около полутора.

– А рабочих у вас, говорите, более тридцати тысяч… еще тысяч двести в год уходит на помощь им? Докторов оплатить, еще на всякое по мелочи…

– Больше, тысяч до трехсот.

– Небось половина доходов идет в ваши товарищества разные, так что на развитие остается миллиона полтора?

– Торговые товарищества вашими молитвами почитай исчезли, так что больше двух – но это все одно немного. Простой ткацкий станок денег немалых стоит, я уже не говорю о жаккардовых и…

– Николай Александрович, вы же прирожденный текстильный магнат, а занимаетесь мелочевкой всякой. Давайте я вас назначу министром текстильной промышленности?

– Министром чего?

– Того, чем вы занимаетесь. Только на новом месте заниматься этим будете уже всерьез: золотых гор не обещаю, но на строительство новых фабрик миллионов пятьдесят-семьдесят в год вы получите. Только сначала вы выстроите заводы, которые эти ткацкие станки у нас выделывать будут, потому как нечего наши русские денежки разным иностранцам дарить. Соглашайтесь! Министры у меня получают в месяц по десять тысяч оклада жалования, ещё и премии разные бывают… и уж всяко такого медицинского обслуживания вы ни за какие деньги не купите. Условия у меня простые: можно делать все, что нужно для страны и не воровать. Но последнее, я прекрасно знаю, вам и не свойственно, а что стране нужно вы лучше меня понимаете.

– Пятьдесят миллионов, говорите… Все же я, скорее всего, откажусь. Деньги – это понятно, но вы желаете свое производство станков наладить, а ведь многое, что для такого производства потребно, нам, русским, просто не продадут. И выйдет, что я пост сей напрасно займу. Вы уж не обессудьте.

– Не обессудю. Или не обессужу – как правильно? Но это неважно – засмеялся я. – Поставлю задачу иначе: если у вас есть двадцать миллионов американских долларов, на которые американские американцы поставят вам всё, на что вы пальцем укажете – то есть вообще всё что пожелаете, на таких условиях вы бы согласились попробовать?

– Вы, я вижу, не просто так сказочником считаетесь…

– Это точно, вру я много. Но строго пользы дела для вам скажу: сейчас у меня в руках есть стальные тиски, в которые я смог зажать детородные органы некоторых очень небедных янки. Сумма высвобождения упомянутых органов как раз и составляет примерно двадцать миллионов – но владельцы зажатого по ряду причин именно наличными деньгами расплачиваться не могут. И потому поставят в Россию на эту сумму все то, что я попрошу. А если вы согласитесь на мое предложение, просить я буду то, что вы мне укажете.

– А вы не боитесь, что я уже в должности министра буду себе как заводовладельцу контракты наивыгоднейшие отдавать?

– Не боюсь: выгода у меня с любого контракта одинакова будет, а кто их исполнит – меня вообще не волнует. Тем более, думаю, что через год или два вы возжелаете все свои нынешние заводы казне подарить…

– И почему же?

– Потому что вы как министр быстро доведете себя как заводовладельца до разорения. Как – сами увидите… Принимаете пост?

– А с рабочими…

– Исключительно потому, что рабочие городки у вас дают возможность людям жить по-человечески, миллион в кредит я вам дам. Расплатитесь полотном, простынным полотном, сколько – цену согласуете в Госкомитете по ценообразованию. Заранее скажу: цена вам не понравится, но и не разорит. Пока не разорит, но и в убыток все же тоже не введет – пока…

– Спасибо… не от себя, от рабочих спасибо говорю. А о предложении вашем я еще подумаю… недолго.

– Буду признателен: мне список для выкупа американцам надо уже на той неделе отправить.

Ага, он подумает… Я еще раз проглядел подготовленную секретариатом традиционную "Краткую справку о посетителе": в подмосковном Муромцеве, рядом с текстильной фабрикой, пайщиком которой Второв стал в прошлом году, он уже начал строительство завода по выпуску запчастей к ткацким машинам. Серьезного такого завода: уже были выстроены две вагранки – чтобы, очевидно, отливать "запасные станины" из чугуна. Да, я ему "монополией внешней торговли" похоже сорвал контракт с бельгийцами на поставку станков для этого завода – ну так что, если министр представляет собой уже государство, то контракт можно будет и возобновить. Причем как бы уже и "за казенный счет"…

"Подумает"! Профессиональный управленец – это даже не профессия, а призвание, и думать он теперь будет лишь над списками потребного оборудования. И, надеюсь, думать он будет очень не долго.

И изобретатель – это тоже не профессия. А летчик – не авиаконструктор. Изобретенный Уфимцевым мотор, у которого блок цилиндров вертелся в одну сторону, а коленвал – в другую, был, конечно же, шедевром изобретательской мысли. В смысле, очень оригинальные и нетривиальные решения при его изготовлении пришлось использовать. Но мало того, что после Гаккеля использовать сие извращение рискнул только господин Сикорский в Риге – поскольку других аэропланов с двигателями на крыле в России никто не изобретал (не про самолеты речь), так этот мотор (правда всего один – из двух для Сикорского построенных) прямо на крыле и развалился. При первом же полете…

Свешников же был не изобретателем, а летчиком. Да, "три жизни назад" он фактически возглавил постройку "Пчелки" – но по моим эскизам и с помощью пары дюжин инженеров-энтузиастов, исполняя по сути дела роль менеджера проекта. Здесь я ему поручил сделать машинку чуть побольше – вовремя вспомнив, что будущий зять Жуковского во студенчестве разработал методику расчета грузоподъемности самолета в зависимости от мощности моторов. Верно вспомнил – Юрьев такую опять сделал – и я, быстренько прикинув перспективы, попросил изготовить грузовик тонны на три. И очень примерно нарисовал ожидаемое.

Свешников же машину сделал так, как будто бы я ему фотографию отдал или вообще рабочий чертеж фюзеляжа. Машина получилась довольно быстрая – еще бы, два мотора за пятьсот сил каждый. Но с грузоподъемностью он в результате облажался раза в два… ну ладно, я облажался, да и с дальностью полета было не очень. Вдобавок сам он, будучи сильным как молодой слон, вес экономил со страшной силой: гидроусилитель штурвала – понты для дистрофиков! Хорошо еще, что "облетать" машину вызвалась Даница, а ее муж одну в воздух не пускал – в общем, совместными усилиями посадили агрегат в целости. Хотя как Николай Николаевич перехватил у жены управление при исполнении иммельмана – я так и не понял…

Я уж было расстроился, но оказалось, что в группу Свешникову Евгений Алексеевич сосватал именно авиаконструктора. Молодого, но уже сообразившего, что в машине не так. Правда "в прошлой жизни" Дима Григорович "проявился" сильно позднее… А тут – для показа "зарубежным гостям" – я организовал аэроклуб для аэросамоделкиных, где любой желающий мог приобщиться к таинству создания воздушных змеев с моторчиками, и желающих оказалось очень немало.

Да, машины там делались из дерьма и палок, да и сами они были большей частью первой компонентой списка ингредиентов. Однако тот же Гаккель кое в чем превзошел и самых известных зарубежцев… обидно ему будет узнать, что он играл роль "русского идиота". Но Гаккель – мужик все же умный, думаю поймет мои резоны. Просто сейчас еще время не наступило для "настоящей" авиации. Хотя для кое-чего другого, столь долго откладываемого, похоже, уже пора настала…

Глава 56

После завтрака в воскресенье Николай Александрович привычно уже поднялся в небольшую уставленную тихо гудящими и мигающими огоньками приборами комнату под крышей дома. Уже ожидавшая его там молодая женщина опять таки привычно положила перед ним на стол несколько листов бумаги. Однако написанное в бумагах оказалось очень непохожим на все, что довелось ему читать тут раньше.

– Это что?

– Это то, что вы скажете людям сегодня – на невыразительном лице молодой женщины не мелькнуло ни тени каких-либо эмоций. Женщины, не дамы: она была вроде бы калмычкой… впрочем, Николай Александрович иногда думал, что просто у калмыков эмоции иначе выражаются – настолько равнодушным было ее лицо, причем всегда. С ней Николай Александрович был знаком уже… да, больше пяти лет, она тогда была совсем еще девочкой. И успел уже привыкнуть и к постоянному равнодушию, и отсутствию даже следов какой-либо почтительности. Ну что с нее взять: дикая дикарка. Ну а сам Николай Александрович от прочитанного взволновался:

– Допустим, я это прочту. А что потом?

– Если я не ошибаюсь, у вас по распорядку будет обед. Это если вы не поменяли свой распорядок за последнюю неделю…

Да, вот уже третий год эта странная девица появлялась в доме только во воскресеньям – если ничего неприятного не случалось в семье. А если заболевала какая-нибудь дочь – то она появлялась прежде доктора, и все чаще и чаще доктор после нее вообще не приходил: девица училась в медицинском институте, и – судя по результатам – училась довольно неплохо. Однако по воскресеньям калмычка была не "медицинской сестрой", как ее обозвал в свое время доктор, а… нет, лучше использовать название, которое дал девочке ее хозяин: "куратор семейства". По крайней мере, не так обидно, как "надзиратель"…

– А если я откажусь читать?

– Ну вы же сами знаете, – ответила девушка после небольшой паузы, и в голосе ее послышалась скука вперемешку с укоризной: единственная эмоция, когда-либо замеченная у нее Николаем Александровичем, – если не прочитаете или прочитаете неверно, то вы умрете. Быстро умрете, сразу после того как ваша семья примет смерть долгую и мучительную.

Да, говорилось это уже не в первый раз, и опять Николай Александрович не смог не удивиться, насколько равнодушно-обыденно прозвучала эта угроза:

– Вот ты как нехристь какая…

Девушка опять немного помолчала, как бы выискивая слова для ответа:

– Совершенно верно, мы буддистами будем. Вы готовы читать?

Николай Александрович внутренне даже попенял себе за то, что так глупо позволил проявиться охватившему его неудовольствию. Но – недолго: "куратор" никому о случившемся не расскажет, а на то, что она сама об этом подумает, ему плевать: цивилизованного человека мысли дикарей не волнуют. Тем более, что она всего лишь сама выполняет поручение, и отвертеться от него всяко не получится:

– Да, готов. Заводи свою шарманку…

Девица нажала какие-то кнопки на верхней крышке большого ящика, напоминающего пианино, и на передней стенке его привычно – и, как всегда, бесшумно – закрутились большие прозрачные катушки. Николай Александрович откашлялся, тяжело вздохнул и, повернувшись к большому никелированному яйцу с прорезями, начал читать подготовленный ему текст:

– Божию милостью мы, Николай Вторый, император и самодержец всероссийский…

«Водевиль» выстрелил… то есть бабахнул не по-детски. Его полгода крутили во всех кинотеатрах при полном аншлаге – правда, скорее всего потому, что кинотеатров все же было мало, и народ стекался «на зрелище» со всех окрестностей. Степан же, добравшись до моих «предварительных» записей, выпустил пластинку с песнями к фильму, и – по его словам – продал этих пластинок чуть ли не четверть миллиона. Продал бы и больше, но «электрофонов» в стране больше просто не было. То есть их и пятидесяти тысяч, небось, еще не было, но народ – привыкший, что шеллаковые пластинки для граммофонов быстро портятся, закупался «с запасом».

Правда Степан и тут он широко шагнул в плане внедрения культуры в массы: для выпуска электрофонов он построил еще сразу три фабрики. То есть пока они лишь приступили к выпуску – точнее даже, производство только начали отлаживать, но тем не менее к концу года семьдесят тысяч девайсов Степан выпустить обещал. К концу этого года, а со следующего грозился делать по сто с лишним тысяч. Неплохо: даже сейчас машинка ценой в двадцать два рубля в магазинах раскупалась за то время, которое требовалось продавцам чтобы принести их с грузовика в торговый зал…

Но я, глядя на "план" министерства кинематографии на следующий год, почему-то подумал, что спрос на проигрыватели пластинок может и упасть. А чтобы этого не допустить…

Камилла – настоящее чудо. Николай Николаевич долго объяснял жене, к каким непоправимым последствиям может привести моя просьба, но она, глубоко вздохнув, сказала:

– Раз надо, значит надо. В конце концов, все мы смертны…

А затем все два часа просидела рядом с Маршей, сжимая мою руку. И потихоньку, чтобы я не заметил, плача – но, к счастью, все снова обошлось. То есть я надеялся, что обошлось: все же в этот раз в себя я полностью пришел примерно через двое суток. Но раз надо, значит надо… и два – тоже надо, а Камиллу я попросил третьего раза уже не допускать. Шило в заднице – оно, конечно, колется, но кто как не любимая жена может эту задницу привести в чувство…

Тем более выяснилось, что человек даже под скополамином не может вспомнить то, чего вообще не знал. Да и то, что знал, далеко не все вспоминает. Так что я попросил у Зинаиды Николаевны прислать мне "с дюжину профессиональных поэтов, то есть кто рифмы связывать умеет, а талантом обделен" – и сразу девять стихоплетов принялись "восстанавливать пропущенное". Причем каждому я выдал одно и то же задание: пусть пишут, а я потом выберу наиболее подходящее. Того, из чего выбирать, получилось много, так что, надеюсь, результат окажется не самым отстойным.

Коммиссаржевская привела лишь один довод "против":

– Александр Владимирович, мне же сорок пять, а не семнадцать…

– Значит, придется вам помолодеть. У нас осталось две недели, хоть немного похожих на лето – и где я найду за это время семнадцатилетнюю гениальную актрису?

– Спасибо за комплимент, но тем не менее…

– Вера Федоровна, женщине столько лет, на сколько она выглядит, а выглядит она на столько, на сколько себя чувствует. Вы – единственная из тех, кого я знаю, кто может почувствовать себя семнадцатилетней. Я в вас верю, а это значит, что так оно и будет – просто потому, что я не знаю, кто еще в состоянии это сыграть, а времени на поиск уже нет. А если же вы решите, что у вас не получилось… Обещаю, без вашего одобрения фильм на экраны не выйдет.

"Лето" я успел снять в сентябре, а все остальное… Ленин, взятый на "вторую главную роль", с изрядным удивлением поделился:

– Мне кажется, что вы, Александр Владимирович, решили устроить революцию в кинематографии. Мне и в голову прийти не могло, что фильму можно снимать столь долго… и столь достоверно!

Ну да, достоверности будет хоть отбавляй, но будет позже – а пока был объявлен перерыв и я занялся более приземленными делами.

"Колхозная" программа начала работать уже с середины октября: во-первых, народ понял, что жрать будет нечего совсем, а во-вторых, пропаганда тоже сделала свое дело. С первого сентября передача "Слово канцлера" превратилась из еженедельной (выпуски по воскресеньям в час дня) в почти ежедневную – я теперь каждый день, кроме воскресенья уже, сообщал людям что творится и что я по этому поводу думаю. Правда теперь я говорил минут по пятнадцать, а не час, как раньше, а оставшиеся сорок пять минут у микрофона сидели уже другие люди – но ведь и ситуация менялась буквально каждый день. Внешне – вроде бы в худшую сторону: народ активно подъедал и без того невеликие запасы.

Ну а где-то изнутри все выглядело гораздо иначее: янки, после некоторой торговли, согласились, что "продуктовое эмбарго" со стороны России стоит чуть больше двенадцати миллионов долларов, но если я немножко добавлю (денег, в смысле) то "любой товар за ваши деньги" в сумме до пятидесяти миллионов долларов я могу грузить в американских портах хоть завтра – и "никто не узнает, где…" то есть, что я увожу. На чем возить – у меня было, а "хотелки" Второва, все же согласившегося "попробовать упорядочить отечественную текстильную промышленность", уложились в сумму менее десяти миллионов. Ну ладно, еще столько же и даже немного больше ушло на оборудование для заводов прецизионного машиностроения – которое так же в Россию обычным образом не поставлялось, но остаток оговоренной суммы тратить на то, что можно купить в других местах и дешевле, я счел не очень умным делом – и закупил кукурузу и то, что янки именуют "бобами" – то есть черную фасоль. Много.

Кукуруза – она дешевая, а так как я ее закупал не в мешках а "навалом", то выходило чуть ли не даром. Фасоль – она вообще "товар не биржевой", вдобавок при ограниченном спросе имелось практически неограниченное предложение: выращивали ее в южных штатах для еды, причем для еды "долговременного хранения", и запасы ее – частью урожаев чуть ли не прошлого века – были очень немаленькими. Вдобавок в соседней Мексике ее было вообще сколько угодно, чем американские зерноторговцы воспользоваться не преминули. Конечно, перевезти более миллиона тонн зерна было не очень просто, но при наличии балкеров на двадцать пять тысяч тонн задача вполне подъемная: прошлой зимой я только из Аргентины ими перетащил почти шесть миллионов тонн. Причем я и здесь у зернотрейдеров выторговал скидку: образовавшийся небольшой дефицит той же кукурузы помог им поднять цену для европейцев ещё на несколько процентов.

На самом деле уже имеющиеся запасы зерна в государственных элеваторах вполне могли обеспечить относительно сытую зиму во всей стране, но такой закупкой я как бы показывал крестьянам, что "канцлер о своих колхозниках так заботится, что аж из Америки хлеб везет" – стимулируя "запись в колхозники". А во-вторых, помогал американцам перекачивать золото из Европы за океан, что для меня тоже было крайне выгодно: из-за океана я к себе перетаскивал почти столько же, сколько они тащили из Европы и никто пока этого не замечал.

То есть на самом деле все и так знали, что бритвы, допустим, как механические так и "безопасные", в США были исключительно российской выделки. И кофе растворимый – ну так это же мелочи! Но вот сколько было таких "мелочей", американцы пока догадаться не могли. Взять хотя бы чемоданы…

Хороший фибровый чемодан германского производства стоил в той же Америке долларов десять. А такой же – только из пропитанного карболитовой смолой картона – русский обходился долларов в шесть-семь. Но у "русского" была и выдвижная (причем запатентованная) ручка, и колесики (тоже запатентованные), а в США народ "обладал повышенной мобильностью", так что миллион-другой чемоданов в год там легко находили благодарного потребителя. Еще этот самый благодарный потребитель радостно потреблял кастрюли и сковородки из нержавейки, одноименные ложки и вилки – да и та же "бытовая техника", которую "пока не успели придумать хронотуземцы". Точнее, успели, но не успели именно "массово внедрить".

Те же телефоны… Изяслав Михайлович торговый-то бизнес Роджерсу передал, а "про телефоны мы не договаривались". Но ежегодно только аппаратов продавалась за миллион штук – я уже не говорю про практически "монопольную" плату за сами разговоры. Небольшую, так что даже американские "антимонополисты" сюда не лезли, но американские граждане за дистанционное сотрясение воздуха радостно отваливали мне больше сотни миллионов долларов в год. Я уже не говорю про "консервного монополиста" Абеля, так что мне – дабы не настораживать "вероятного противника" исчезновением золота в обороте – приходилось заботиться о пополнении "золотого запаса" США. Ну, еще некоторое время заботиться…

Околхоживание шло по четким – хотя, возможно, и не самым лучшим – правилам: колхоз признавался учрежденным, если в него записывалось минимум сто дворов – неважно, в одной или нескольких смежных деревнях. При непременном условии, что земли всех колхозников получалось "консолидировать", то есть после передела собрать в единый массив. Если народу записывалось меньше или же по разным причинам землю в один кусок собрать не выходило, то записавшиеся переселялись в другие места, ну а их землю "объединяли" в пределах прежней их общины и переводили в казенную. Собственно процесс земельного передела был назначен на февраль, так что особой спешки не было – у новых колхозников не было: прокорм они получали сразу. И, конечно же, сразу получали и работу: я постоянно напоминало в своих передачах о том, что бесплатно никто никого кормить не будет, но работы, чтобы себя прокормить, всем хватит.