Текст книги "Проклятый город. Однажды случится ужасное..."

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 36 страниц)

Глава 65

Ферма Моризо находилась у самой кромки глубокого туманного озера, накрывшего город, – она как будто служила водоразделом. Но Бертеги, торопливо шагая по аллее к дому, не обратил на это внимания. Он лишь бросил взгляд на загон, находившийся чуть ниже по склону холма, где несколько недель назад бык Хосе, всеобщий любимец, нашел вечное успокоение.

Когда комиссар уже подходил к приземистому строению, дверь открылась, и навстречу Бертеги выбежал уже знакомый ему мальчишка – тот самый, чьи глаза так восхищенно блестели при виде рукоятки пистолета, выглядывающей из кобуры. Почти сразу вслед за ним на пороге появилась и мадам Моризо.

– Ты опять насчет Хосе? – спросил мальчишка, глядя на полицейского, словно преданный пес на хозяина.

Вместе с Бертеги он вернулся обратно к дому. Не доходя до порога метров десять, комиссар остановился и взглянул на мадам Моризо, словно ожидая приглашения.

– Вы вернулись, – сказала старая женщина вместо приветствия. В ее голосе не было ни малейшего удивления – она просто констатировала факт.

– Да, мне нужно уточнить пару деталей…

Старая женщина кивнула, без всякого выражения на квадратном морщинистом лице, и вошла в дом. Бертеги последовал за ней, а за ним, буквально по пятам – Жерар. Однако мадам Моризо отослала внука, попросив «проверить, хорошо ли там дедушка смотрит за коровами», и мальчишка без всяких возражений ушел, хотя, конечно, понимал, что это всего лишь предлог, – просто у «больших» должен был состояться «взрослый разговор».

– Смотри не уходи далеко! – с тревогой крикнула она ему вслед.

– Вы боитесь за него? – сказал Бертеги, усаживаясь в продавленное плетеное кресло у большого стола, занимавшего середину кухни-гостиной.

Мадам Моризо поставила на плиту кофейник.

– Да, – угрюмо ответила она. – В такой туман мало ли что может случиться… тем более с ребенком…

Не глядя на Бертеги, она поставила перед ним чашку с горячим кофе и тоже села.

– Вы ведь знаете, почему убили вашего быка, не правда ли? – спросил Бертеги.

– А я-то думала, вы мне скажете, – с иронией проговорила старая женщина.

– Вы увидели то, чего не должны были видеть.

Она искоса взглянула на дверь, как будто боясь, что кто-то войдет.

– Кого вы видели? – спросил Бертеги. – И когда?

Лицо мадам Моризо не изменилось – те же нахмуренные брови, выставленный вперед подбородок…

– Я понимаю, что вы не хотите, чтобы чужаки вмешивались в ваши дела, – снова заговорил комиссар. – Несколько лет назад их здесь было достаточно, не так ли? Но только, мадам Моризо… дело в том, что уже поздно. Кто-то недавно объявился неподалеку отсюда. Я хочу знать, кто или что. И сколько их. И не мне вам объяснять, что это вопрос жизни и смерти.

Наконец старая женщина заговорила, не отрывая глаз от чашки Бертеги, в которой остывал кофе:

– Несколько лет назад я попала в автокатастрофу. Серьезную. Я еле выжила…

– Да, – кивнул Бертеги. – Я слышал, что вы пережили клиническую смерть.

– Я не знаю, что это было, – бесстрастно сказала мадам Моризо. – Во всяком случае, это было не так, как Филипп Лабро рассказывал по телевизору…

– Что вы хотите сказать?

– Я действительно видела свое тело… так, как говорили по телевизору. Я как будто плыла по воздуху. А потом появился туннель. И свет в конце. Но дальше у меня было не так, как у других. Я не хотела туда идти.

Бертеги молчал, пытаясь разглядеть отражение хоть какой-то эмоции на сухом, обветренном лице мадам Моризо, изборожденном морщинами, – как у всех тех, кто живет в деревне и не пользуется продукцией фирмы «Гектикон»… Он понял, что сейчас ее глаза снова устремлены в тот туннель.

– Этот свет не был белым. Он был красным… как кровь. Я не хотела туда идти, но меня как будто что-то толкало. Да, я чувствовала, как меня толкают в спину. Специально, чтобы я провалилась в этот туннель. Свет был уже совсем близко… и вдруг мне удалось ненадолго остановиться. И тогда я его увидела.

– Кого его?

– Город… Лавилль-Сен-Жур, как если бы смотрела на него с высоты… не слишком большой – метров с двадцати… я как будто повисла над самым центром города… где-то рядом с горгульями на соборе.

И вот внизу я увидела детей. Они протягивали ко мне руки. Дети были живые, но мертвые… не знаю, как сказать… бесплотные, и их окружало море крови, они тонули в нем… Это было похоже на картину. Но они двигались, они тянули ко мне руки, как будто я могла их спасти…

Я не знаю, сколько времени я там пробыла, глядя на них. Я думала: Господи, все эти дети… да сколько же их?! Скольких же теубили? И вот я почувствовала, что меня больше уже ничто не толкает в спину, как раньше… И я побежала… полетела сквозь туннель обратно. Мне казалось, что меня преследуют, – или те, кто раньше толкал, или дети, которые тоже хотели выбраться, – но я не обернулась… И снова оказалась над местом катастрофы. Снова увидела свое тело, спасателей, «скорую»… Я не раздумывала ни минуты. Бросилась туда.

И там, внизу, я пришла в себя от удара – то есть так мне показалось. Только потом я узнала, что мне сделали укол в сердце, такой здоровенной иглой… Прямо в машине «скорой».

После того как мадам Моризо закончила рассказ, некоторое время она, как и комиссар, молчала.

– Я себя часто спрашиваю, – снова заговорила старая женщина, – что со мной было бы, если бы мне не сделали этот укол… или сделали бы слишком поздно…

Бертеги догадался, что история еще не окончена, и ничего не сказал, ожидая продолжения.

– После этого все изменилось. Я стала видеть… разные вещи в тумане. И слышать. И еще я заметила, что, если я дотрагиваюсь до кого-то, кому больно, и желаю ему выздороветь, это сбывается…

– А еще было «дело Талько», – резко прервал Бертеги.

Молчание.

– Вы были с ними знакомы, я полагаю.

Она коротко кивнула.

– Даже хорошо знакомы, – продолжал Бертеги. – Поэтому и свет в конце туннеля был для вас не таким, как обычно. Вы это поняли в день катастрофы. Вы увидели адское пламя, которое вас ожидало.

– Я не крала детей, – еле слышно произнесла мадам Моризо.

– Но вы знали. Знали и ничего не сделали. Ничего не сказали.

На мгновение она закрыла глаза.

– После этого вы отдалились от них. И от всего мира.

– Я помогала людям как могла. Чтобы искупить наши грехи, – почти простонала она.

– А недавно вы поняли, что совсем скоро что-то произойдет… снова.

Глубокий вздох.

– На сей раз, может быть, вы сможете что-то сделать, пока еще не поздно. Вы, может быть, еще сумеете спастись от тех детей…

По-прежнему избегая смотреть в лицо Бертеги, мадам Моризо произнесла:

– Я видела свет на холме… В Талькотьере. Он горел недолго, но… Да, я почувствовала, что скоро что-то случится. Это было несколько дней назад. В такие дни, как сегодня – когда туман делается таким густым, – всегда происходит что-то… ужасное. Или еще в дни солнцестояний… Я начала тревожиться за Жерара, не отпускала его от себя. А потом я увидела…

– Призрака, – подсказал Бертеги.

– Тень, – поправила мадам Моризо.

– Бывшего обитателя Лавилля?

– Да, мне показалось, что он…

– Пьер Андреми?

Она вздрогнула, словно от оскорбления.

– Не знаю… я не уверена. С ним что-то не так. У него что-то с лицом… с кожей. Я его еле узнала.

– Оно обожжено? – спросил Бертеги.

– Я не знаю. Было темно. Я просто увидела, что что-то… не нормально.

– Но это мог быть Пьер Андреми? – настаивал комиссар.

– Да. Высокий, стройный… И взгляд… похож.

– Вы его хорошо знали?

– Все здесь его знали. Он был заметной фигурой. С кем только не водился – и с богатыми, и с теми, кто победней… С Талько тоже, само собой… Да, может быть, это он. Хотя я не уверена полностью…

– Вы, случайно, не знаете, чем он занимался в те времена?

Суровые черты лица мадам Моризо исказила гримаса боли.

– Это было так давно… У него была история с моей дочерью.

– Что за история?

– Она… поставляла ему животных.

Бертеги буквально задохнулся от изумления – он совершенно не мог представить себе систему таких поставок.

– В нем что-то было… какая-то власть, – продолжала мадам Моризо. – Уже в те времена он заставлял людей делать что угодно, мог ими манипулировать. Моя дочь была от него без ума. Да и не только она… Все девчонки по нему с ума сходили. Это было что-то ненормальное… И вот, скот стал пропадать. Сначала мы не могли понять, в чем дело, потом…

В ее голосе зазвучала тихая, безнадежная печаль.

– Она уехала почти сразу вслед за ним. И после этого вернулась только один раз – привезла Жерара. Ему тогда было всего две или три недели…

Сейчас мадам Бертеги казалась совсем старой, обессиленной.

– Поэтому он и убил быка, – сказал Бертеги. – Хотел предупредить вас, чтобы не болтали. Иначе у вас будут неприятности посерьезнее.

– Да… Но мой старик ничего не понял. Моризо никогда не хотел ничего замечать, ни во что верить. Он даже не стал меня слушать, когда я рассказала ему про свет, который видела в Талькотьере… А иначе… иначе он бы никогда не стал вызывать полицию. В таких случаях местные предпочитают не иметь с ней дела…

– И вы по-прежнему стояли бы в туннеле и смотрели на детей внизу, тонущих в море крови…

Бертеги отпил глоток уже совершенно остывшего кофе и поморщился.

– Но, может быть, это был и не Пьер Андреми, – продолжал он, чтобы подтолкнуть старую женщину к размышлениям. – Анри Вильбуа, например…

– Вильбуа, – повторила она задумчиво. – Да нет, вряд ли. Он сейчас был бы уже совсем старый. И потом, он гораздо ниже ростом. Почти коротышка.

– Так значит, вы его тоже знали? – с удивлением спросил Бертеги.

Мадам Моризо повернула голову и наконец взглянула ему прямо в глаза – с искренним недоумением.

– Конечно. Они оба постоянно здесь ошивались.

– Вы хотите сказать, они были друзьями?

– Насчет дружбы не знаю. Разве у таких людей бывают друзья? Но, во всяком случае, их что-то связывало.

Бертеги хотел с азартом стукнуть кулаком по столу, но удержался. Вот оно, общее звено, связывающее Пьера Андреми и Одиль Ле Гаррек! Он поднялся, ощущая новый прилив энергии, и вместо прощальных слов произнес:

– Вы так и не сказали, что ему здесь понадобилось.

Мадам Моризо подняла голову и проговорила:

– То же, что и всем. – И, видя вопросительное выражение лица Бертеги, добавила: – Он ищет ребенка.

Глава 66

Глава V

КАЗНЬ

Парк был безмолвным – в нем не было слышно ни малейшего шороха, ни даже тех странных звуков, которые раздавались здесь порой… Обычно деревья в тумане казались одушевленными существами, живущими какой-то своей отдельной жизнью. Но сегодня ночью было иначе. Все было иначе: перед этим снег падал, не переставая целую неделю и только сегодня начал понемногу стихать. Теперь парк, подобно всему остальному городу, был под плотным белым покровом, под которым лишь смутно угадывались очертания деревьев, кустов, скамеек, декоративных камней…

Я оглядел высокую решетчатую ограду и вспомнил подростков, которые перелезли через нее однажды ночью двенадцать лет назад. Все они погибли, кажется, из-за передозировки наркотиков – один из них обезумел и убил своих приятелей. Эти был последний раз, когда парк подвергся осквернению, хотя поистине надо было совсем ничего не знать о Лавилль-Сен-Жур, чтобы осмелиться войти туда, не будучи приглашенным.

Но к нам это не относилось – у Пьера были ключи. Как он их раздобыл? И у кого? Впрочем, неважно. У Пьера были ключи от всего на свете…

– Зачем мы здесь? – спросила Клеанс.

Я повернулся к ней. Глядя на Клеанс, я всегда ощущал сладкую боль… или болезненную сладость, как угодно. Но она не ответила на мой взгляд, и я не смог разглядеть выражение ее глаз под большой меховой шапкой, из-под которой кое-где выбивались белокурые пряди. Вот уже несколько недель Клеанс на меня не смотрела.

Она отдалась мне два месяца назад, и я был ею одержим. Я не был ее единственным мужчиной, но некоторое время верил, что это так.

Итак, Клеанс на меня не смотрела. Она не отрывала глаз от Пьера… Как и мы все, конечно же, но она смотрела на него пристальнее, чем другие. В нем было нечто, что одинаково действовало на всех, мужчин и женщин, – какой-то магнетизм, внутренняя неодолимая сила, власть – хотя в ту эпоху никто из нас не мог бы сформулировать это в подобных словах.

– Это сюрприз… Сегодня ночью я устрою вам праздник. Настоящий…

В глазах Пьера вспыхнул жестокий блеск. В те времена меня и его уже принимали за братьев – скорее всего, потому, что у нас были одинаково темные волосы и бледный цвет лица. Но глаза были разные. У меня были глаза моей матери. У Пьера – глаза демона.

– Сюрприз для тебя, Джонни…

Так он меня называл. Можно было бы счесть это прозвище знаком дружеского расположения, привязанности – но я знал, что Пьер не способен ни на малейшую привязанность. Это был монстр, который не останавливался ни перед чем и которому невозможно было противиться.

Впрочем, ни один из нас и не стал бы этого делать. Все знали, что он – наследник. У Мадлен Талько не было детей. Если кто-то должен был бы однажды воцариться над городом вместо нее, это был бы Пьер и только он.

– …и испытание для вас. Пора уже становиться взрослыми, так ведь? И потом, я всегда вам говорил: однажды случится ужасное, и…

– … и с тех пор уже ничто не будет так, как прежде, – продолжил Антуан. – Мы это уже наизусть выучили…

Блестящие глаза Пьера остановились на Антуане, и тот сразу замолчал. Антуан был первым в спорте и вообще заводилой по натуре. Единственным, кто мог заставить его замолчать одним лишь взглядом, был Пьер – и он никогда не упускал возможности лишний раз это продемонстрировать.

Затем Пьер слегка толкнул створку ворот, и мы вошли – Клеанс, Антуан, Флориана, Жиль Камерлен и я.

– Почему ты не собрал всех? – спросила Флориана.

Все обернулись к ней. Флориана редко обращалась к Пьеру напрямую, точнее, редко задавала прямые вопросы: обычно она ходила вокруг да около, никогда не поднимая глаз, жеманно складывая губки бантиком и постоянно накручивая на палец прядь волос: этот жест был для нее тем же, чем для других были курение, – способом расслабиться.

– Сегодня мне нужны только пятеро, – ответил Пьер, но поворачивая головы, по-прежнему следуя во главе нашей небольшой процессии.

Я переглянулся с Жилем Камерленом – его бледно-голубые глаза в отблесках лунного света на снегу казались почти белыми. Я догадался о его опасениях, но в то же время понял, что он питал к Пьеру безграничное доверие.

Пятеро… как пять лучей пентаграммы. На моей памяти впервые собрание членов Showder Society происходило под открытым небом. Да еще и ночью…

Мы углубились в заросли. Несмотря на снег, дорогу все же можно была различать, и, несмотря на холод, нельзя было не удивляться невероятной тишине и самому виду парка, напоминавшего декорацию к сказочной пьесе… Мы молча шли, полностью застегнув свои утепленные лыжные куртки, и наши тяжелые зимние ботинки оставляли свежие глубокие отпечатки на снегу. Оставалось всего четыре дня до Рождества, но здесь, в отличие от города, который был щедро иллюминирован по этому поводу, ничто не напоминало о празднике.

Минут через двадцать Пьер остановился.

– Вы знаете, где мы сейчас? – спросил он.

Антуан уже собирался что-то сказать, но промолчал.

– В самом центре парка, – ответила вместо него Клеанс. – Здесь когда-то все началось…

Пьер лишь мимолетно взглянул на нее – ему нравилось ее мучить, обращаясь с ней подчеркнуто пренебрежительно. Сейчас я понимаю, хотя тогда это не было для меня столь очевидно: именно поэтому Клеанс дарила мне свои милости щедрее, чем другим, – она, без сомнения, хотела вызвать в Пьере ревность, отдаваясь тому, кто из всей компании был ему наиболее интересен. Кто, по сути, даже и не был частью этой компании.

Я посмотрел вокруг – ничего необычного, по крайней мере, на первый взгляд. Здесь действительно был перекресток двух дорог – позже их заасфальтировали, но, кроме этого, ничто не привлекало внимания. Потом я заметил, что дерево, под которым мы стояли, было выше и массивнее остальных, а его широко распростертые ветви, клонящиеся под тяжестью снега, образовывали над нашими головами подобии свода, напоминающего ледяное кружево.

– Сегодня ночью, – негромко произнес Пьер, – вы станете взрослыми. Настоящими мужчинами и женщинами. И настоящими детьми этого города. А ты, Джонни, – он повернулся ко мне, – сегодня станешь самым свободным из нас. Я сделаю тебе особый подарок на зимнее солнцестояние в твои шестнадцать лет… И на твой первый шабаш.

В меня буквально впились пять пар глаз. Для всех собравшихся я был и по-прежнему оставался чужаком. Я не знал, чем именно они занимаются вместе со своими родителями, в чем они участвуют. Более того, я лишь недавно узнал, чем занимаются мои собственные родители. Точнее, мой отчим. Сегодня я был кем-то вроде приглашенного зрителя, а не одним из тех, кому предстояло пройти обряд посвящения, скорее всего, этим приглашением я был обязан своей встрече с Клеанс и… дружбе с Пьером. Никогда прежде я так страстно не мечтал стать одним из них. Какой угодно ценой.

– Ты знаешь, как здесь обстоят дела, Джонни… Есть живые и есть мертвые… есть палачи и жертвы. И есть Дьявол. Никакой другой власти, кроме него. Если ты не на его стороне, ты нигде. Иными словами, ты приговорен.

Эти разглагольствования меня не удивили, хотя я знал, что Пьер не верит ни в дьявола, ни в Бога. Не так давно я понял, что главное для него – стремление к полному подчинению окружающих и собственному наслаждению, на что он и направлял все свои способности. Поэтому я не заблуждался насчет его речей да он и сам это понимал. Пьер лишь хотел еще больше укрепить свою власть над остальными, и в частности – надо мной: он знал, что если я сейчас отступлю, то исключу себя из их сообщества навсегда. А может быть, даже и подвергну себя опасности.

– ОН с нами этой ночью, – благоговейно прошептал Жиль Камерлен. В отличие от Пьера, он был одержим искренним рвением в своем служении Князю тьмы, отчего во время спиритических сеансов ему порой удавались поразительные вещи. Жиль верил в помощь сил зла и, по моим наблюдениям, в самом деле ее получал.

На губах Клеанс появилась одна из ее легких загадочных улыбок, в которых сквозило чувство превосходства. Интересно, а насколько она во все это верит? Но я знал, что это совершенно беспредметный вопрос, – если бы Пьер сказал, что способен полюбить только женщину-птицу, Клеанс уселась бы на метлу.

– Вы должны образовать круг. Встать по одному вон туда… и туда… и туда. Я не должен вас видеть. И слышать.

Теперь я заметил пять деревьев, образующих окружность, центром которой было то место, где находился Пьер. Пять убежищ, похожих на ажурные сквозные гроты. Мы разошлись и укрылись под деревьями, как он нам приказал. Никто из нас и не подумал ослушаться – даже сегодня я не перестаю поражаться той власти, которую имел над нами этот наш ровесник. Пьер открыл свой рюкзак, достал оттуда факел и зажег его. Потом стал ждать – и мы вместе с ним – в непроницаемом плотном белом безмолвии этой ночи зимнего солнцестояния.

Прошло минут десять, и я уже стал замерзать, неподвижно сидя на корточках у ствола «моего» дерева, как вдруг послышался скрип снега – кто-то шел быстрыми, уверенными шагами – и почти одновременно – слегка хриплое дыхание. Я невольно вздрогнул. Это ведь не мог быть он, не так ли?..

Через полминуты мой отчим показался из-за поворота одной из двух пересекающихся дорог. Ирония судьбы: он прошел примерно в четырех метрах от меня и при этом меня не заметил. Было около полуночи. Отчим, кажется, успел приложиться к бутылке. Он увидел факел, лицо Пьера…

– Господи боже, да что стряслось?! – выдохнул он. – В какое еще дерьмо ты вляпался?

– У меня перехватило дыхание – до такой степени я был потрясен. Я даже забыл о холоде, который с каждой минутой сковывал меня все сильнее. Кто бы мог подумать, что эти двое знакомы – да еще настолько коротко, судя по манере общения! Конечно, они встречались у Талько, но это само по себе не могло бы их так сблизить.

Теперь Вильбуа стоял точно в центре круга, рядом с Пьером.

– Сегодня ночь солнцестояния, – произнес Пьер очень серьезным тоном.

– И что с того?

– В ночь солнцестояния кто-то должен умереть. Либо невинный, либо виновный.

– Ну и кого ты замочил? – спросил отчим почти весело – этот бандитский юморок лет десять назад совершенно очаровал мою мать.

Мое удивление все росло: мало того что Вильбуа знал Пьера, но, оказывается, ему было не впервой являться по вызову дня выполнения грязных поручений.

– Пока никого, но сегодня ночью ты мне понадобишься, – ответил Пьер.

Он стянул шапку и перчатки, и красноватый свет факела озарил его породистое аристократическое лицо. Ему еще не исполнилось шестнадцати, но он уже был выше Вильбуа как минимум на десять сантиметров и впервые в жизни отчим показался мне низеньким, даже каким-то приплюснутым, словно раздавленным самой ситуацией, присутствием Пьера, той западней, которую Пьер ему приготовил… а может быть, не ему, а мне? Я не успел додумать эту мысль до конца – между ними с каждой секундой росло напряжение, и разговор уже шел на повышенных тонах.

– Мать твою, Пьер, что еще за херню ты собираешься учинить? С каких это пор тебя интересуют солнцестояния и прочая погребень? Я-то думал, ты хочешь позабавиться, и больше ничего, – Вильбуа смолк, но сразу добавил: – Как я.

И в эту секунду вся моя ненависть, которая терзала меня с детства и отравляла все юношеские годы, не угасая ни на минуту, поскольку питалась надеждами на будущую месть, которые я лелеял целыми часами, взорвалась, как вулкан, тлевший долгие годы, – и мою душу, словно лава, затопило невероятное отвращение. Несмотря на холод, мне стало жарко. Шарф меня буквально душил.

– Я не собираюсь учинять никакую херню, – ответил Пьер презрительным тоном. – Каждое мое действие имеет смысл, ты этого еще не понял? Так или иначе, уже поздно: ты в это замешан.

Со своего наблюдательного пункта я не мог различить лица Вильбуа, но услышал, как тот возмутился:

– Это во что еще?

Пьер высоко поднял факел и закричал:

– Пора!

Мы бесшумно вышли из своих укрытий – лишь снег посыпался с веток, нарушив застывшую красоту пейзажа.

– Что за…

– Оставайтесь, где стоите, – приказал Пьер, – и в этот момент я ощутил всю интенсивность бушующей в нем силы.

Мы застыли. Вильбуа оглядел всех по очереди и, конечно же, узнал. Он был доверенным лицом Талько, а значит, и Андреми, и наверняка видел родителей моих товарищей по оружию на том или ином сборище. Затем он повернулся и увидел меня. Мы обменялись взглядами, в которых сквозило обоюдное отвращение, но Вильбуа не сказал ни слова. Даже удержался от непроизвольного «Ты?..». Мы с ним никогда, НИ-КОГ-ДА, как говорила мать, не обменялись ни единым словом. Думаю, даже мое имя застряло бы у него в горле.

– Мы пока еще невинны, ты знаешь? – произнес Пьер почти сочувственным тоном.

– Это вы-то? – хмыкнув, сказал Вильбуа.

Не обращая внимания на эту реплику, Пьер продолжал:

– В ночь солнцестояния нужно пролить кровь невинных… чтобы себя ею запятнать. Но лишь виновные могут запятнать невинных, не так ли? Он взглянул в глаза Вильбуа и добавил: – А мы невиновны… пока.

Вильбуа застыл на месте. Мы все оцепенели от изумления и ужаса. И еще… от нетерпеливого предвкушения – словно голодные волчата.

Время как будто остановилось. Пьер продолжал говорить абсолютно спокойным голосом:

– Ты умрешь на том самом месте, где все началось. Где ОН явился в первый раз. Гийому де Шабанну – предку не Талько, а Андреми, точнее, моей матери, Матильды де Шабанн. Это он открыл дверь, и…

– БЕРЕГИСЬ!

Клеанс первая заметила револьвер, который Вильбуа резким жестом откуда-то выхватил, пока Пьер был увлечен своей семейной эпопеей. Однако Пьер среагировал моментально: прежде чем мой отчим успел выстрелить, Андреми изо всех сил ударил его горящим факелом в висок.

Вильбуа лежал на земле. Его щека была обожжена. Густая струйка крови стекала на снег, поблескивающий в лунном свете. Она казалась маслянистой, как нефть.

Наступила полночь. Оставалось четыре дня до Рождества. И всего минута – до того, как случится ужасное и больше уже ничто не будет так, как прежде: я совершу убийство. Вместе с ними. Умышленное и хладнокровное.