Текст книги "Проклятый город. Однажды случится ужасное..."

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 36 страниц)

Часть III
Ужас

Глава 49

Доктор Либерман неподвижно лежал на огромной кровати в просторной комнате, обставленной в стиле хай-тек, посреди хаотического переплетения трубочек, шлангов и электрических проводов. Рядом с кроватью был установлен аппарат искусственного дыхания, издававший мерный, убаюкивающий шорох, а прямо под рукой пациента – какой-то сложный прибор с системой мониторов, на которых мелькали цифры и диаграммы. По крайней мере одна рука Либермана могла немного двигаться – Бертеги увидел, как тот слабым движением стянул с лица маску, открыв мертвенно-бледное лицо с искривленными в застывшей гримасе губами и пергаментной, словно у мумии, кожей.

– Вы ранняя пташка, комиссар, – прошелестел он хриплым, слегка свистящим голосом вместо приветствия. – Последний раз мне звонили из полиции в семь утра, когда нужно было сделать первичный осмотр трупа, но я сомневаюсь, что ваш визит связан с моей бывшей профессией.

– В самом деле, не вполне, – кивнул Бертеги, слегка удивленный таким агрессивным приемом, не соответствующим добродушному виду этого человека.

Как сказал Клеман?.. Бывший судмедэксперт… теперь почти овощ. По словам лейтенанта, доктор Либерман тщательно изучал историю Лавилля и стал настоящим знатоком черной магии. Учитывая состояние, в котором он пребывал сейчас, Бертеги не слишком радовался перспективе встречи, но у комиссара не было другого выбора.

Прошлой ночью ему приснился отвратительный кошмар: мадам Менгиронд, надев наголовный фонарик и взяв в руки топор, с дикими воплями гналась за Дженни по темному городскому парку, а сам он был каким-то образом отгорожен от происходящего и не мог спасти дочь. Потом все смешалось, и Дженни оказалось висящей на решетке парка, а от толпы стоящих рядом зевак медленно отделилась Одиль Ле Гаррек, шепча мертвыми губами: «Совсем как сын Роми Шнайдер…»

В результате Бертеги пришел к заключению, что дело, которое он расследовал, начинает переходить в самую напряженную фазу. Мрачный вид Мэрил, с самого утра казавшейся сильно встревоженной, лишь подтвердил его подозрения. Он уже почти с нетерпением ждал, когда в деле появится еще один труп – на этот раз жертва настоящего, безоговорочного умышленного убийства. Что-то реальное, осязаемое, чтобы можно было наконец обрести под ногами твердую почву и выяснить, кто его настоящий враг. Потому что сейчас у этого врага не было лица, не было облика. И вот, не имея никаких надежных следов, а следовательно, и возможности всерьез надавить на Ле Гаррека, чтобы заставить его выложить все, что тот скрывал, – а именно это дало бы ключ ко всему делу, Бертеги был в этом уверен, – комиссар решил встретиться с доктором Либерманом, как ни угнетала его перспектива беседы о сатанинских ритуалах, вырезанных бычьих сердцах и тенях, одетых в черное.

Слабым кивком бывший судмедэксперт указал ему на кожаное кресло с металлическими подлокотниками, в котором Бертеги уместился с большим трудом: кресло было, конечно, стильное, но совершенно не приспособленное для обычных, иными словами, несовершенных людей.

– Я так понимаю, вас направил ко мне Клеман…

– Он самый. Это один из моих подчиненных.

– Да-да… я был с ним знаком. Очень правильный молодой человек. Итак, чем я могу вам помочь?

Бертеги поерзал в неудобном кресле. Характер его просьбы, окружающая обстановка – огромная, почти пустая комната, куда едва проникал дневной свет, просачиваясь сквозь плотные вертикальные жалюзи, да еще и кресло, – из-за всего этого он чувствовал себя не в своей тарелке.

– Полагаю, это имеет отношение к «делу Талько»? – подбодрил его Либерман.

– Некоторым образом да…

На застывшем лице собеседника появилось подобие улыбки.

– Я так и предполагал. Я вас слушаю.

– Клеман говорил мне, что вы разбираетесь в ритуалах черной магии…

– Не совсем так. Хорошо разбираться можно только в том, что применяешь на практике, комиссар… Изучение – ничто без применения, не правда ли?.. Скажем так: я попытался понять, что со мной произошло.

Бертеги коротко взглянул на лежащую перед ним мумию – невозможно было понять точный смысл последних слов Либермана. Комиссар решил идти к цели напрямик.

– На ферме недалеко от города был убит бык. И у него вырезали сердце. Я хотел бы узнать, есть ли в этом какой-то ритуальный смысл. И еще мне бы хотелось услышать от вас, как проходят… все эти шабаши, черные мессы и прочее в таком духе…

– Это связано с каким-то вашим расследованием, я полагаю?

Бертеги кивнул.

– И убийство быка – это в нем не самое главное?

С этими словами доктор устремил на своего визитера проницательный и любопытный взгляд, совершенно не похожий на взгляд «овоща». Даже его голос теперь уже не был таким прерывистым и дребезжащим, как в начале встречи.

– Не могли бы вы рассказать, что именно произошло?

– К сожалению, нет.

– Понимаю. Разрешите мне уточнить: произошло похищение или исчезновение? речь идет о ребенке? или молодой девушке?

– Нет, ничего из перечисленного.

– Это произойдет. Неизбежно.

Эти слова прозвучали как приговор.

– Вы ведь недавно в городе, комиссар, если я не ошибаюсь? – спросил Либерман.

– Да.

– Хорошо. Я не знаю точно, что вы ищете или, наоборот, чего пытаетесь избежать, но могу сказать вам следующее: для того чтобы понять, что происходит в Лавилле, нужно сначала понять, что это такое – Лавилль-Сен-Жур.

– Понять, что это? – переспросил Бертеги.

– Да. Каково его происхождение. Этим и обусловлено все остальное. Лавилль-Сен-Жур – это место на границе двух миров. Мост между ними. И одновременно убежище.

Бертеги уже собирался перебить доктора и попросить, чтобы он не слишком удалялся от основной темы разговора. Но Либерман даже не дал ему открыть рот.

– Сначала Лавилль был просто точкой на карте, имеющей свое название. В нем не было и следов галльско-римского прошлого, в отличие от многих ему подобных мест по соседству. Скорее всего, по причине климата – ну, о нем вы уже получили представление. Кто захотел бы жить в низине, постоянно заполненной туманом, густым, как картофельное пюре?.. Даже здешние виноградники долгое время стояли необработанными. Но, тем не менее, Лавилль имел одну особенность. Вы когда-нибудь слышали о Большой Шайке? О Живодерах?

Бертеги отрицательно покачал головой и слегка нахмурился, надеясь, что собеседник заметит его нетерпение.

– Большая Шайка – так называли себя разбойничьи орды, залившие кровью огромную часть Франции в Средние века. Одними из самых известных разбойников были Живодеры, которые хозяйничали на территории Бургундии. Некая ассоциация злодеев, если хотите… но у этих была одна особенность: среди них были не только обычные головорезы, но и люди благородного происхождения, часто бывшие военачальники. Они обладали огромной властью – герцоги бургундские фактически платили им дань за позволение беспрепятственно проезжать по собственным владениям.

Если Либерман и заметил, как комиссар нетерпеливо постукивает пальцами по подлокотнику кресла, по колену или по лацкану пиджака, то не обратил на это никакого внимания.

– Живодеры наслаждались своей безнаказанностью – не официально-юридической, разумеется, но фактической: они были недосягаемы. И вот эти-то Живодеры, комиссар, были первыми обитателями Лавилля. Именно они построили здесь первые дома, проложили первые дороги, начертили первые планы. Без чьего-либо ведома – ну, или почти. В этом заключается первая особенность истории города: он возник вне закона, отдельно от окружающего мира. К нему, больше чем к какому-либо другому городу, можно применить выражение «построен на крови». К тому же – на деньги, добытые разбоем и грабежами…

В пятнадцатом веке Лавилль был, по сути, еще небольшой деревушкой, затерянной в тумане, существование которой держалось в секрете, – хотя из-за того, что управляли им люди, в чьих жилах текла голубая кровь, этот секрет не мог в полной мере оставаться таковым. И вот тогда состоялось знаменитое Аррасское судилище…

– Аррасское судилище? – переспросил Бертеги, в котором постепенно начал пробуждаться интерес.

– Да, один из самых известных процессов колдунов за всю мировую историю… В сущности, это была борьба за власть между бургундской знатью и Людовиком XI. Вы, должно быть, знаете, что в Средние века было несколько таких периодов, когда охота на ведьм становилась особенно ожесточенной. Но в Аррасе произошло нечто исключительное: гонениям подвергались не отщепенцы, как в других местах, но и почтенные буржуа, состоятельные торговцы… Именно поэтому Аррасское дело вошло во все исторические хроники: это была борьба между центральной и местной властью, происходившая не на поле боя, а на юридической почве. Арестовано было множество знатных и богатых горожан: эшевены, рыцари, сборщики налогов и так далее… Под пытками они сознавались в самых неслыханных деяниях… Кстати, я с интересом следил за Утросским делом – в некотором роде современная версия Аррасского судилища…

В общем, множество людей оказались в заточении или были казнены. Но были и другие. Те, кому удалось бежать. И именно здесь они нашли убежище. В Лавилль-Сен-Жур. По соседству с Живодерами.

На некоторое время Либерман замолчал, видимо, ожидая реакции собеседника. Но, не дождавшись, снова заговорил:

– Вы понимаете, почему я назвал Лавилль убежищем? Вначале он стал убежищем для разбойников и их предводителей из дворян – хоть и объявленных вне закона, но очень богатых. Именно благодаря их деньгам город начал быстро укрепляться и расширяться. В течение пятнадцатого века он стал, если можно так выразиться, довольно процветающим.

– Но как это связано с недавними событиями?

– В том-то и суть… Я недаром провел параллель с Утросским делом… Большинство обвиняемых, проходивших по нему, оказались невиновными. [14]14
  Утросское дело (по названию города Утро) – проходивший в начале 2000-х годов громкий процесс во Франции, связанный с сексуальным насилием в семьях по отношению к детям. Процесс велся поэтапно и длился около 5 лет. В конце концов 1 декабря 2005 года все обвиняемые были оправданы, так как суд пришел к выводу, что в ходе следствия на них было оказано сильное давление, в результате чего они были вынуждены себя оговаривать.


[Закрыть]Но не все. И Аррасское судилище тоже возникло не совсем на пустом месте. Некоторые… обряды там и в самом деле проводились.

Либерман снова замолчал, словно давая комиссару время для понимания того, что он подразумевал под «обрядами».

– Вы должны понять, что Лавилль-Сен-Жур был ареной кровавых событий на протяжении всей своей истории. У меня нет ни малейшего сомнения в том, что спасшиеся из Арраса, одержимые гневом и ненавистью, посвятили Живодеров в свои… ритуалы. Вот почему Лавилль-Сен-Жур – уникальное место: здесь варварство грабителей с большой дороги соединилось с безумием дьяволопоклонников. И те и другие были изгоями. Причем богатыми, что немаловажно… По сути, это была едва ли не единственная общинаадептов черной магии – со всеми внешними атрибутами таковой.

Бертеги вспомнил то определение, которое пришло ему в голову во время разговора с Джионелли: «мафия сатанистов». Это вполне подтверждал и рассказ Либермана. Союз Живодеров и бежавших от суда дьяволопоклонников…

– Если вы заметили, – продолжал Либерман, – у города весьма характерные очертания. По форме он представляет собой пентаграмму.

– Я заметил четыре точки на окружности, но не пять.

– Это потому, что нынешняя форма города отличается от первоначальной, – Лавилль разросся за последние века. Но в пятнадцатом веке это была просто большая деревня… Оконечность пятого луча – это собор Сен-Мишель.

– Горгульи, – прошептал Бертеги.

– Именно. Собор с горгульями… Есть тут и другие здания, архитектура которых подтверждает особую природу этого города. Например, многие старинные дома имеют подземные ходы. Обычно легенды гласят, что колдуны и ведьмы летают на шабаш верхом на метле, но в данном случае все гораздо более прозаично: в ту эпоху здешние колдуны перемещались по этим туннелям. Которые одновременно предназначались и для того, чтобы скрыться в случае опасности. В конце концов, большинство местных жителей продолжали оставаться вне закона.

– Но, я полагаю, город недолго пребывал в безвестности, – заметил Бертеги.

– О нет, конечно, нет! Обе части общины заключили между собой негласный договор: Живодеры приняли аррасских буржуа и обеспечили им защиту в обмен на их богатства. В свою очередь, новоприбывшие предоставили средства на строительство города и, некоторым образом, облагородили его обитателей. И вот примерно через три десятка лет город облекся в мантию респектабельности. В принципе, одной смены поколений оказалось для этого достаточно.

– Но, я так понимаю, несмотря на это, «обряды» продолжались?..

Либерман уже хотел ответить, как вдруг все его тело сотряс приступ кашля. Бертеги заметил, что по мере того, как собеседник говорил, голос его становился все более свистящим и даже слегка задыхающимся – несмотря на лихорадочное воодушевление, с которым доктор Либерман делился своими познаниями. Но когда Либерман замолкал, он снова выглядел так, словно находился на пороге смерти. Смерти, которая непрерывно подтачивала, грызла, истощала его, дожидаясь своего часа.

– Да, продолжались, – снова заговорил он, отдышавшись. – Сейчас мы живем, как принято считать, в обществе с высокой моралью… но дети исчезают так же легко. Полагаю, происходит как минимум четыре жертвоприношения в год – во время главных праздничных шабашей в начале каждого времени года… Но, возможно, их гораздо больше. И все вокруг знают, что здесь происходит. Но герцоги бургундские, а позже и французские короли никогда не беспокоили местных горожан. Поскольку боялись их тайной силы.

– Понимаю, – с сумрачным видом кивнул Бертеги, – но все же – какая здесь связь с «делом Талько»? Все, о чем вы говорите, было пять веков назад!

– Самая прямая. Чародейство как невроз – это наследственное.

Бертеги чуть не подскочил.

– То есть?

– Есть два способа передачи магических способностей: инициация и наследование. Это знание – или вера, – которое передается с помощью ритуалов. Нечто вроде посвящения, которое происходит из поколения в поколение. Ритуалы разработаны до мельчайших подробностей. О, разумеется, с течением времени город сильно изменился внешне, еще больше разбогател – местные вина приобрели мировую известность… Но традиции остались прежними. Среди нынешних горожан немало семей, на чьих руках кровь – вот уже на протяжении веков… И дети с раннего возраста присутствуют… при всем этом. Видят все… включая самое ужасное и невыносимое. Родители сами проводят обряд посвящения…

– Вы хотите сказать, что все местные жители входят в некое преступное сообщество? Что вот уже пять сотен лет они практикуют… не знаю, как это назвать… человеческие жертвоприношения?

– Нет, но многие из них в самом деле перешли запретную черту. Потомки самых первых здешних обитателей тесно связаны с… неким другим миром и его явлениями… Их ритуалы производят, как бы это выразиться, некую разновидность энергии…

Бертеги подозрительно взглянул на собеседника.

– Энергии? Что вы имеете в виду?

– Здесь постоянно происходят какие-то вещи, которые выходят за рамки обычных явлений. Как будто у смерти здесь больше власти, чем в других местах. Этой энергией, о которой я говорю, буквально пропитан весь город…

Голос Либермана превратился в хриплый шепот. Но в его лихорадочных речах сквозило нечто большее, чем исследовательский пыл ученого: это была одержимость верующего.

– Вы хотите сказать – сверхъестественные вещи? – уточнил Бертеги.

– Да, если вам так больше нравится… Вся эта ненависть, все эти злодеяния не могли не оставить следов. В таких случаях неизбежно что-то остается… Можно сказать, что сам этот город был построен благодаря силам Зла. Природу энергии, о которой я говорю, никто не может ни объяснить, ни изучить. Можно, конечно, попытаться вовсе ее не замечать. Но она здесь. Постоянно. Знаете, о чем говорит легенда? Здешний туман состоит из теней. Белых теней… Это призраки детей, принесенных в жертву в Лавилль-Сен-Жур. Вот почему с каждый годом туман становится все гуще…

Бертеги хмыкнул, что, кажется, отрезвило доктора Либермана.

– Впрочем, на совести города много и обычных криминальных преступлений – я говорю сейчас не о «деле Талько». Они, как правило, более очевидны. В восемнадцатом веке Антон де Вильнев «прославился» тем, что убивал проституток в Париже. Этот французский Джек Потрошитель появился раньше своего английского собрата… В девятнадцатом веке был Фредерик Утремон, прозванный Провансальским огром, потому что он не только убивал детей, но и съедал их… И вот, совсем недавно, Пьер Андреми…

– Андреми? – удивленно переспросил комиссар, вспомнив громкий процесс, проходивший несколько лет назад. Тогда речь шла о множестве детей, изнасилованных и убитых в парижском округе «красивым молодым человеком с неизвестным прошлым».

– Да, Андреми, напрямую связанный с семьей Талько, поскольку его мать, Матильда Андреми, их родственница и одна из наиболее активных участниц во всех их делах… она до сих пор в розыске. Андреми и многие другие здешние семьи, они все в родстве между собой – все друг другу кузены, племянники, прочие свойственники… Даже если некоторые уезжают отсюда, они поддерживают связь с остальными. Понимаете, о чем я говорю? Даже если вы не верите в мою теорию об энергии, которая выработалась здесь за века ужасных злодеяний, вы ведь не можете отрицать, что дети из этих семей с самого раннего возраста становятся моральными калеками? Не мне ведь вам объяснять, как формируются будущие преступники?

Бертеги промолчал.

– И сейчас в этом городе живет множество людей… молодыхлюдей, – с нажимом произнес Либерман, – которые по-прежнему участвуют в сборищах и ритуалах, проводимых уцелевшими членами семьи Талько… Как вы думаете, кто из них вырастет?

– Жертвы судьбы, – пробормотал Бертеги.

– Именно. Жертвы судьбы… или палачей.

* * *

Оба некоторое время молчали. Бертеги уже не видел перед собой комнату и неподвижно лежавшего на кровати собеседника – комиссар полностью погрузился в бурный океан своих мыслей, стараясь привести их в порядок. И вот, когда шторм улегся, на поверхность медленно всплыла некая гипотеза, словно огромный воздушный пузырь. Внезапно Бертеги понял, почему не мог представить себе лицо своего врага. Врагом был сам город. Тень, замеченная трижды – на местах всех недавних преступлений, – была порождением Лавилль-Сен-Жур и повиновалась ему, следуя своему предназначению, начертанному городом.

Человек, родившийся в Лавилле и вернувшийся сюда после долгого отсутствия… Все по-прежнему указывало на Ле Гаррека!

– Недавно мы нашли кровь Мадлен Талько, – произнес Бертеги так тихо, словно сознавался в чем-то постыдном. – На осколке зеркала.

– На месте преступления? – тут же спросил Либерман.

– Не совсем. Но и в самом деле недалеко от… тела, – ответил комиссар, стараясь отогнать всплывшую в памяти картину: тело четырнадцатилетнего подростка, насаженное на острые прутья ограды…

– Случайно, не в парке? – сказал доктор, и Бертеги моргнул от удивления.

– Да…

– Кто-то хотел связаться с ней…

– Что?!

– Я же говорил вам, что город пропитан энергией. А сильнее всего – в центре, на пересечении лучей пентакля… Вы в это не верите, но те, кому нужно вступить с ней в контакт, в этом убеждены.

– С кем с ней?

– С Мадлен Талько.

– Зачем им это нужно?

– Им нужна ее поддержка, ее сила. Потому что она последняя великая чародейка из тех, что жили в Лавилле.

Бертеги закрыл глаза. В голове у него все опять смешалось: передача силы, всеобщее родство, энергия в центре пентакля… Как можно вообще всерьез произносить эти слова – «последняя великая чародейка»?

– Так что вы там говорили о быке? – неожиданно спросил Либерман.

– Ах да. У него вырезали сердце и унесли.

– Многие ритуалы унаследованы из глубокой древности. Жертвоприношения детей, например, восходят к культу Ваала – их сжигали десятками в огромной печи, чтобы умилостивить гневное божество. Затем, после распространения христианства, ритуалы изменились, и детей уже не сжигали, а перерезали им горло. То же самое, видимо, сделали и с быком. Смысл этого обряда можно трактовать по-разному: во-первых, это может быть обычная ритуальная жертва на очередном шабаше…

– Нет, это не тот случай. Быка зарезали прямо в загоне, и никаких признаков ритуального убийства не было обнаружено. Даже крови было не слишком много.

– В таком случае это могло быть сделано в наказание. Быка могли убить вместо ребенка хозяина – как бы намекая, что ребенок может стать следующей жертвой.

– А зачем унесли сердце?

– Если бы его сожгли, это означало бы смертный приговор хозяину. Если нет, его могут потом подбросить кому-то как предупреждение.

Бертеги снова подумал о мафии, которая присылает языки животных тем, кто может слишком много рассказать полиции.

– Да, я понимаю, что все это звучит довольно нелепо, – сказал Либерман, словно догадавшись о мыслях комиссара. – Во всей этой символике есть даже что-то комическое. Но что касается Лавилля, я отношусь ко всему, что здесь происходит, с крайней серьезностью. – Он умолк и после недолгой паузы добавил чуть слышно: – Да и как бы я мог иначе в моем нынешнем положении?..

Бертеги взглянул на пепельно-серое лицо бывшего судмедэксперта и после некоторого колебания спросил:

– А что с вами случилось?

Либерман кашлянул, чтобы придать голосу твердость, но, когда он заговорил, голос по-прежнему был слабым и прерывистым – то ли от волнения, то ли от усталости.

– Никто этого не знает. Во всяком случае, ни один врач не сказал мне ничего определенного. Я дважды имел дело с семьей Талько, последний раз – уже в ходе судебного процесса… Я… скажем так, представлял для них угрозу.

Бертеги молчал, ожидая продолжения.

– Некоторые врачи говорили о мозговом кровоизлиянии, приведшем к параличу, но… как тогда объяснить тридцать три перелома костей, случившихся спонтанно, в один момент?

Бертеги с трудом сдержался, чтобы не вскочить с кресла.

– Меня кое-как починили, – продолжал Либерман, – и, как видите, ко мне вернулся дар речи. Хотите – верьте, хотите – нет, но это произошло в первые минуты после смерти Мадлен Талько. Однако у меня до сих пор проблемы с легкими и утрачена большая часть двигательных функций. Конечно, инсульт может иногда привести и к худшим последствиям, но я же врач. Я знаю: то, что произошло со мной, с научной точки зрения невозможно.

– Почему вы остались? – спросил Бертеги после некоторого молчания.

Либерман улыбнулся слабой и горькой улыбкой. Бертеги догадался, что этот немой ответ наверняка включал в себя множество вариантов: «Хочу в этом разобраться…», «Мне некуда ехать…», «Надеюсь и впредь помогать полиции, как делал это раньше…», «Все равно я уже почти мертв…», «Вас это не касается…» Он чувствовал, что за огромным самообладанием Либермана скрывается столь же огромная человеческая трагедия: по сути, у него украли жизнь. Или, по крайней мере, он был убежден, что это так – но результат был тем же.

Взгляд этого человека, похожего на мумию, теперь был устремлен на окно, едва пропускавшее сквозь жалюзи серый дневной свет. Бертеги понимал, что ему пора прощаться и уходить. Он поднялся и напоследок все же задал вопрос, который несколько раз начинал вертеться у него на языке во время разговора с судмедэкспертом:

– Скажите, доктор, зачем все это? Жертвоприношения… черные мессы?

Не поворачивая головы, Либерман снова перевел взгляд на собеседника. По выражению его глаз комиссар понял, что он доволен тем, что разговор не завершился на личной и печальной ноте.

– Вначале это было противодействие – местной власти, церковным запретам… Хотя психологи считают, что в основе подобных действий лежит стремление освободить свое рвущееся на волю «сверх-Я» и удовлетворить свои подсознательные стремления – путем определенных практик, которые выполняются участниками сборищ в состоянии наркотического опьянения. Все это дает наслаждение, перерастающее в безумие. Что и составляет глубинную сущность всякого чародейства.

А потом уже не остается другого выбора. Начинаешь входить во вкус. Так или иначе, если город хочет что-то получить, он добивается этого любой ценой. А хочет он только одного – крови. В жертвенной крови он черпает силу.

И, больше не глядя на Бертеги, доктор Либерман тихо добавил:

– В этом городе нет ни одного дома, где за несколько сотен лет не исчез хотя бы один ребенок… Вот на чем стоит Лавилль… Понадобятся еще целые столетия, чтобы стереть память о том, что случилось… и еще случится.