Текст книги "Проклятый город. Однажды случится ужасное..."

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 36 страниц)

– Вы не заметили ничего странного сегодня утром? – спросил Бертеги, воспользовавшись паузой. – Может быть, входная дверь была открыта?

– Странного?.. – удивленно переспросила женщина. – Нет, ничего такого… Я пришла очень рано, как всегда. Иногда мне было удобнее приходить еще раньше, тогда я предупреждала ее заранее. Но когда я позвонила вчера вечером, было занято…

Последние слова она произнесла ослабевшим голосом и вслед за этим прижала носовой платок ко рту. Очевидно, подумал Бертеги, она хоть секунду, но видела труп – когда пожарные взломали дверь. Она видела глаза покойной хозяйки, выражение ужаса на ее лице. И телефонную трубку в ее руке…

Словно подтверждая его мысли, горничная снова заговорила:

– Должно быть, у нее был сердечный приступ, и она хотела вызвать «скорую»…

– Сердечный приступ? – переспросил Бертеги.

– Да… то есть… я не знаю. У нее уже был приступ в прошлом году. Я подумала, что мог быть новый… или нет?

Она устремила на полицейского взгляд, полный надежды.

– Да, конечно, – кивнул он, – сердечный приступ – это вполне вероятно. Вы знаете кого-нибудь, у кого был дубликат ключа?

– Ключа?.. Ах, да… Нет, не знаю… Хотя, дайте-ка подумать… Может быть, у Сюзи, ее подруги. Да, наверняка у Сюзи. О других я не знаю.

Бертеги несколько мгновений пристально смотрел на горничную, и она густо покраснела.

– И у меня, конечно же, но…

Слова замерли у нее на губах. Она смотрела на Бертеги с таким видом, словно спрашивала: «Вы не верите, что она была одна? Вы не верите в несчастный случай?»

Шорох шагов по гравию, донесшийся снаружи, уведомил о прибытии судмедэксперта. Клеман отправился его встречать.

Оставшись наедине с Бертеги, Мадлен Рабатэ снова с тревогой на него взглянула.

– Вы знаете кого-нибудь, кого нужно уведомить о ее смерти? – спросил он. – Кого-нибудь из родственников?.. Мужа? – добавил он, кивнув на фотографии.

Тон комиссара, казалось, слегка ее ободрил.

– Она вдова. (Горничная нахмурилась.) То есть была вдовой…

– Может быть, ее сын?..

Горничная отвела глаза.

– Сын… он ее никогда не навещал. Хотя живет в Париже, оттуда ехать меньше двух часов на экспрессе, но… Я даже не знаю, перезванивались ли они. Она никогда о нем не говорила.

Немного помедлив, Мадлен Рабатэ добавила:

– Он – знаменитость.

Словно эхо этих слов, сверху донеслись звуки шагов Клемана и судмедэксперта, вошедших в спальню.

– Знаменитость? – удивленно повторил Бертеги, вспоминая мужчину с темно-серыми глазами, чье лицо увидел на фотографии.

– Да, он писатель, – ответила горничная. – Его книги здесь есть, – добавила она. – Если хотите, я вам их покажу, они стоят в гостиной.

– Следую за вами.

Горничная поднялась и, неловко ступая семенящей и одновременно тяжелой походкой в своем бесформенном платье, провела Бертеги в комнату, похожую на все остальные комнаты этого дома, с такой же, как и везде, обстановкой, состоящей из разнородных предметов мебели, безделушек и диванных подушечек, видимо, собиравшихся от случая к случаю в течение всей жизни.

Мадлен Рабатэ пересекла комнату и подошла к небольшому шкафчику, заставленному дешевыми безделушками, дыша так тяжело, словно прошла минимум полкилометра.

– Вот…

Бертеги приблизился. Между двумя фарфоровыми ангелочками стояли в ряд несколько книг, обложки которых напоминали об оформлении детективных романов. Одна из книг была развернута так, что обложка была видна полностью. Бертеги тут же узнал ее: на голубом фоне – цветок лилии с капелькой крови на лепестке… Точно такую же книгу он видел на ночном столике жены этой весной (Мэрил была аспиранткой на кафедре английской литературы, и в течение тех девяти лет, что они были женаты, Бертеги всегда засыпал под шорох переворачиваемых ею книжных страниц). «Голубая лилия». Фотографию автора он тоже узнал – она была точной копией того снимка, что стоял на комоде, только поменьше. Понятно, почему он не узнал этого человека с первого взгляда: как-то не ожидаешь увидеть фотографию писателя, которого читает твоя жена, на комоде возле трупа, распростертого у твоих ног.

Итак, это была фотография Николя Ле Гаррека.

Бертеги вынул из кармана носовой платок и осторожно взял книгу в руки.

– Значит, покойная – мать Николя Ле Гаррека, – проговорил он, рассматривая книгу.

Мадлен Рабатэ кивнула с таким гордым видом, словно бы отблеск славы автора и на нее падал.

Бертеги пробежал глазами аннотацию на обложке. Издатель явно стремился заинтриговать читателя:

«Клэр любит лилии. Нот уже два года она получает их каждую неделю… неизвестно от кого. Тайный поклонник?

Клэр находят мертвой. На ее обнаженной груди – голубая лилия.

Для лейтенанта Куттоли нет сомнений: убийца и даритель цветов – один и тот же человек. Однако вычислить его нелегко: личная жизнь Клэр была весьма запутанной. Два мужа, любовники, любовница… Кто же посылал ей цветы? И главное – зачем?»

На мгновение Бертеги прикрыл глаза и нахмурился. Мэрил что-то говорила ему об этой книге, но он никак не мог вспомнить.

Он снова вернулся к аннотации.

«В свои тридцать восемь мет Николя Ле Гаррек опубликовал уже пятый роман. „Голубая лилия“, вслед за „Голубым изумрудом“ и „Незапятнанной белизной“, завершает его „Квинтет красок“ и серию приключений уже ставшего известным корсиканского полицейского – лейтенанта Куттоли».

Наконец он вспомнил тот разговор с Мэрил, как-то вечером, уже перед сном. Она сказала, слегка рассеянным тоном, словно знала, что ее Кабан уже начинает постепенно обследовать территорию собственных снов: «Забавно, я впервые читаю книгу этого автора, но у меня такое впечатление, что я уже встречала его персонажа. Очень похож на тебя, дорогой».

Бертеги отложил книгу.

– Здесь не написано, что он родом из Лавилля, – произнес он вполголоса, скорее для себя, чем для Мадлен Рабатэ.

– Нет-нет, он отсюда. Он вырос в этом доме. Его комната на втором этаже – такая же, как тогда, там ничего не меняли. Но…

Она замолчала.

– Но?.. – повторил Бертеги.

– Но он никогда сюда не приезжал. Я его никогда не видела. Ни разу за двадцать лет. Все, что я знаю о нем, вот здесь: книги и фотография…

Она понизила голос, словно на что-то намекая.

Из коридора донеслись голоса Клемана и судмедэксперта.

Мадлен Рабатэ устремила на комиссара умоляющий взгляд. Но Бертеги еще о многом нужно было ее расспросить. Были ли враги у Одиль Ле Гаррек? Был ли у нее любовник? Однако он решил не задавать этих вопросов раньше времени, чтобы не порождать ненужных слухов. В Лавилле несколько последних лет и без того было неспокойно.

– Ну что ж, кажется, все более-менее ясно… Простите, что отнял у вас время. Вы можете идти. Не думаю, что вы мне снова понадобитесь. Но если вдруг вспомните что-нибудь, – он достал из кармана визитку и протянул горничной, – вот все мои координаты.

Мадлен Рабатэ взяла визитку с такой осторожностью, словно это была взрывчатка.

– Хорошо. – Она нервно потерла руки. – Что ж, тогда я пойду…

В дверях она чуть не столкнулась с Клеманом и судмедэкспертом Оберти – молодым человеком, недавно назначенным на эту должность.

– Клеман, проводи мадам Рабатэ к выходу. На всякий случай еще раз уточни ее адрес и телефон.

Лейтенант тут же принялся исполнять распоряжение начальника.

– Весьма вероятно, сердечный приступ, – с ходу заявил Оберти.

– Вы уверены… доктор? (Бертеги мгновение колебался, перед тем как произнести это слово, поскольку никогда не понимал, как можно называть какого-то юнца так же, как и почтенного мэтра, потратившего десяток с лишним дет на одну только учебу.)

– Не на сто процентов, но, во всяком случае, после первичного осмотра не могу предположить ничего другого, – ответил Оберти почти радостным тоном, одновременно обводя глазами комнату. – Можно провести и более подробный осмотр, если вы сочтете нужным. – И без всякого перехода добавил: – У нее был вкус, у этой женщины. Но я вот думаю: а умела ли она готовить?

Бертеги ничего не сказал. Он знал профессиональную склонность тех, кто регулярно имел дело с трупами: представлять покойников живыми – пытаться воссоздать их личность, их жизнь.

– Однако нет заметных признаков, указывающих на необходимость вскрытия, – произнес Оберти все тем же рассеянным тоном.

В этот момент его взгляд упал на обложку «Голубой лилии».

– О! Кажется, точно такая фотография стоит в спальне на комоде… Это ее родственник?

– Сын, – тихо ответил Бертеги и уже громче добавил: – Да, я настаиваю на вскрытии.

Юный медик подошел к шкафчику и осмотрел остальные книги.

– Нет проблем, начальник – вы. Но все-таки скажите, какие у вас мотивы? Может быть, это поможет мне найти то, что вас интересует…

– По идее, вам должен был сказать об этом Клеман, когда вы были наверху. Есть одна деталь, которую вы не заметили…

Оберти немного склонил голову набок, словно удивленный щенок.

– …хотя вообще-то это и наш промах. (Бертеги взглянул в глаза юного судмедэксперта за стеклами очков, круглых, словно у Гарри Поттера.) В руке покойной была зажата телефонная трубка. Но линия оказалась перерезана.

Оберти, пораженный, застыл на месте. Но под взглядом комиссара его отвисшая челюсть вернулась на место, и он проговорил:

– Хм… не знаю, поможет ли вскрытие установить, кому именно она звонила, но крайне любопытно узнать то, что могла бы сообщить мать Николя Ле Гаррека…

Глава 2

Бастиан вынырнул из сна, словно из глубокого омута – еле переводя дыхание, с колотящимся сердцем. Несколько секунд он непонимающе обводил комнату глазами: высокий потолок с лепным узором в виде приторно-слащавых ангелочков, высокое окно-дверь, сквозь решетчатый переплет которого уже просачивался слабый бледно-серый свет осеннего утра… Когда его взгляд упал на камин, он успокоился: там, где полагалось бы гореть дровам, стояли плетеные корзины с его старыми игрушками: Джи-Ай Джо, Бэтмен и десятки других, которые теперь, когда ему было уже почти двенадцать, больше его не занимали – он отказался от них в пользу игровой приставки и магических карт.

Реальность вступила в свои права: несчастный случай с Жюлем… переезд… Лавилль-Сен-Жур… его комната.

Бастиан вздохнул. Так всегда было после кошмаров: несколько мгновений «зависания» между сном и пробуждением, потом – узнавание.

Он посмотрел на будильник, сделанный в виде разноцветного куба. На циферблате слабо светились цифры 6.35. Бастиан снова опустил голову на подушку и прислушался. Родители, скорее всего, еще спали – будильник у них звенел в 6.50, и до 7 утра никто из семьи Моро не показывал носа из спальни.

Но сейчас Бастиану не хотелось оставаться в постели – ни кровать, ни сама комната больше не казались ему убежищем. И потом, случалось иногда, что рано утром Патош связывался с ним по ICQ. Так что Бастиан мог пообщаться с приятелем в Сети. Это была связь с прежней, счастливой жизнью, и обещание будущей встречи – на рождественских или пасхальных каникулах.

Дрожа, он вылез из постели, натянул свитер поверх пижамы и сунул ноги в шлепанцы. В его спальне пол был паркетный, но в большинстве комнат нового дома – плиточный, и эти ледяные плитки, уместные в каком-нибудь средневековом замке, совершенно, на его взгляд, не подходили для современного жилища, где обитают нормальные живые люди, – особенно если раньше они жили в обычной современной квартире, где привыкли ходить босиком по ковровому покрытию.

Уже на пороге комнаты Бастиан внезапно остановился и замер.

Что-то было не так этим утром.

Пытаясь понять, что именно, он обернулся и оглядел комнату, которая все еще казалась пустой – точнее, была слишком большой, чтобы выглядеть загроможденной. Медленно осмотрел все, что в ней находилось: большую кровать, напоминавшую корабль, совсем новую, купленную недавно на распродаже; комод, привезенный из Парижа и расписанный матерью; постеры на стенах – Зидан на фоне гигантской рекламы игровой приставки Xbox 360, афиша «Властелина колец», шесть кадров из «Звездных войн», картины с подписью Каролины Моро…

Ощущение неправильности исчезло.

Он пожал плечами, вышел из комнаты, прошел по коридору и вошел в кабинет. Там к нему снова вернулось недавнее ощущение, что что-то не так, но Бастиан решил не обращать на него внимания. Он включил компьютер, набрал свой пароль. Компьютер начал загружаться.

Вот тогда Бастиан его и увидел.

Туман.

Все окно было затянуто пеленой тумана. Вот что изменилось этим утром. Во всяком случае, мир словно предстал в новом свете.

Туман… и свет, да. Белый. Густой. Ватный. Даже дневной свет в комнате, хотя и с трудом просачивался сквозь планки жалюзи, был иным.

Бастиан, забыв о компьютере, осторожными шагами направился к окну, словно приближаясь к красивому, но опасному зверю.

И вот он увидел туман – живой, чувственный, тяжелый и легкий одновременно; туман танцевал в саду, змеился вокруг деревьев, ласкал стены маленькой мастерской, которую мать устроила в бывшей хозяйственной постройке… И качался на качелях. В доме их почему-то всегда называли «садовые качели», как будто были и другие. И они постоянно слегка раскачивались – днем и ночью. Несмотря на то, что никто никогда на них не садился (Бастиан уж точно).

Он невольно закрыл глаза и отступил на шаг. И тут же на него словно опустилась темная вуаль. Однажды случится нечто ужасное, и с тех пор ничто уже не будет так, как прежде…

Бастиан вернулся к компьютеру: сегодня утром ему обязательно надо было с кем-нибудь поговорить. Например, с Патошем – о том, что означает последний расклад магических карт, или о партии в теннис (раньше они играли по-настоящему, ракетками, а теперь – на игровых приставках)… о будущих каникулах, о Сандре Жубер, которая, судя по всему, подкладывает два здоровенных яблока под футболку… Поговорить обо всем и ни о чем из того, что было их прошлой жизнью. Далекой от Лавилль-Сен-Жур. От тумана. От ночных кошмаров.

Но окошко ICQ оставалось безнадежно пустым. Патоша не было.

Бастиан подождал еще немного, сидя перед монитором. Он старался не смотреть в окно на туман и в то же время не мог о нем забыть.

* * *

Они решили переехать полгода назад. Точнее, не «они», а «он». Из-за «нее».

По прошествии нескольких месяцев после смерти Жюля Каролина Моро стала похожей на мать Патоша. Хотя она и не пила, как та, словно алкоголический насос, но во всем остальном походила на нее – сидела взаперти, превратила халат в бессменную одежду, говорила будто сквозь вату и смотрела на все вокруг совсем другим, мутным и полусонным взглядом опухших глаз. Когда она поворачивала голову, глаза всегда реагировали с двух– или трехсекундным опозданием, словно взгляд не успевал за движением.

Она больше не жила. Она больше не рисовала. Тот единственный случай, когда она попробовала это сделать, стал поворотом в судьбе всей их семьи. Бастиан никак не мог забыть огромного красного пятна, которое увидел однажды на новой картине, когда вошел в кухню. Так же как и сосредоточенного лица матери, когда она на глазах у них всех – его, отца и даже Патоша, который случайно к ним зашел, – вонзила в картину ножницы и начала с механическим упорством кромсать холст.

На следующий день отец предложил ему вместе покататься на роликах. Они вышли из дому около девяти вечера, после ужина, который прошел неожиданно спокойно – без ссор, без слез, без тяжелых вздохов. Это был вечер пятницы, в сыром парижском воздухе стоял запах пыльцы и выхлопных газов. Они прекрасно проехались по набережным Сены, хотя почти не разговаривали. Отец начал слегка задыхаться – они впервые катались после смерти Жюля, и он сбился с ритма, – но все равно это была отличная прогулка, и, несмотря ни на что, Бастиан был рад.

Потом отец остановился и присел на каменную скамейку. И неожиданно объявил, что скоро они уедут.

– Как – уедем? Ты имеешь в виду – переедем на другую квартиру?

Даниэль Моро вздохнул.

– Нет. Я собираюсь искать работу в другом месте.

– В другой лаборатории?

– В другой лаборатории… в другом городе. Нам нужна какая-то перемена, Бастиан. Понимаешь, настоящая перемена. Новая жизнь.

Переезд… другая жизнь…

Новая жизнь…

Бастиан не представлял, как реагировать. Он опасался развода родителей, разъезда… И даже если мир кажется абсолютно безжизненным ледяным пространством, когда разделяешь его с двумя призраками, все же большое облегчение – знать, что расставаться они не собираются (хотя он и сам догадывался об этом, потому что всегда знал, что отец без ума от матери, даже сейчас, несмотря на ее мутные глаза и домашний халат). Но уезжать? Куда? Когда?

А Патош? Друг и сосед, который стал ему почти братом?..

– Что ты об этом думаешь? – Даниэль Моро посмотрел на сына.

Бастиан не смог ничего ответить. Ему совершенно не хотелось уезжать. Но и оставаться тоже – особенно рядом с двумя самыми близкими людьми в их теперешнем состоянии. А то, чего он хотел, было невозможно: никогда не видеть, какие глаза были у младшего брата, когда он поднял голову и увидел машину; никогда не слышать этот ужасный звук, словно раздавили панцирь гигантского насекомого; просыпаться как обычно по утрам, потягиваясь и зевая, без всяких ночных кошмаров; видеть, как мать смеется; гулять с отцом просто так, без всяких серьезных разговоров…

– Вам будет лучше, если мы уедем? – наконец спросил он.

Даниэль Моро снова глубоко вздохнул и опустил голову. Мимо проносилась пятничная армия роллеров: сотни юношей и девушек, поодиночке и парами, смеясь и крича, скользили среди автомобилей, которые замедляли ход и пропускали их, включив фары в знак приветствия. Бастиан подумал, что ничего подобного не будет в другом месте. Там все будет иначе. И хуже. Без Патоша…

Когда все роллеры проехали, и уличное движение возобновилось, отец неожиданно произнес:

– Было бы гораздо легче, если бы виновного нашли.

Отец в первый и последний раз заговорил об этом, и Бастиан даже не знал, ему ли была предназначена эта фраза. Но почувствовал, как его затылка словно коснулась невидимая ледяная рука.

Виновным был он.

Конечно, существовал и водитель синего «мерседеса», но именно Бастиан настоял, чтобы они остановились возле палатки со сладостями, хотя и не был по-настоящему голоден… Это ему вдруг пришел такой… каприз. Если бы они там не задержались, Жюль не оказался бы на шоссе именно в тот момент.

Сейчас ему было бы три года.

* * *

Бастиан надеялся, что все-таки они никуда не уедут. Несколько месяцев отец рассылал письма и сокрушенно вздыхал после очередного визита почтальона.

Но вот однажды, когда Бастиан только что вернулся после нескольких дней отдыха с «семейством Патош» на юго-западном побережье, пришло новое письмо – в белом конверте с логотипом в стиле хай-тек. И отец поехал на первое собеседование в Лавилль-Сен-Жур.

После обеда Бастиан пошел в гости к Патошу, живущему двумя этажами ниже. Занавески на окнах гостиной были задернуты, а «мадам Патош» по случаю жары была не в своем привычном халате, а в легком одеянии вроде арабской гандуры, с обтрепанной вышивкой, без рукавов, не скрывавшем ее толстых бедер и дряблых рук. От нее пахло вином.

– Я видела твоего отца сегодня утром, – объявила она, когда Бастиан вслед за своим приятелем вошел в гостиную.

– Моего отца?

Она кивнула и на миг оторвалась от просмотра «Инспектора Деррика».

– Да, сегодня утром. Вы что, действительно собираетесь уезжать?

– Я… я не знаю. Не в этом году, по крайней мере…

– Как раз в этом, – возразила «мадам Патош». – Во всяком случае, твой отец считает, что это возможно. Он даже сказал мне куда – в Лавилль-Сен-Жур! Представляешь себе? Лавилль-Сен-Жур! Ну и дурацкая идея!

– Почему дурацкая? – спросил Бастиан, слегка задетый.

Глаза «мадам Патош» сузились, отчего щеки ее стали еще больше похожи на две пышные булки, а шея напряглась, словно капюшон кобры, готовой броситься на добычу.

– Ты что, никогда не слышал про Лавилль-Сен-Жур?

Без всякой причины Бастиан почувствовал, что краснеет, словно его застигли врасплох за каким-то проступком.

– Странное местечко… Красивое, ничего не скажешь. Все туристы от него в восторге. Старинная атмосфера, свой неповторимый облик, бла-бла-бла… Твой отец, наверно, тоже что-то такое подумал. Атмосфера, да… Конечно, когда приезжаешь ненадолго, ничего не чувствуешь. Но когда там живешь – это совсем другое! Совсем не то… Этот город погружает тебя в туман…

– В туман?

– Да, туман… О нем ты тоже не слышал? – Она вновь повернулась к телевизору и продолжила говорить бесстрастным голосом робота: – Он появляется в конце сентября – начале октября. И первое время тебе кажется, что это даже красиво. Но по прошествии нескольких недель это уже не просто легкая завеса, а плотное белое покрывало. И оно висит, висит… долгие месяцы.

Она замолчала. Бастиан терпеливо ждал, пока она снова заговорит.

– И еще, там происходят разные вещи…

– Какие вещи?

«Мадам Патош» ответила не сразу. Лицо ее было красным от вина и от двухнедельного загара, и с экрана телевизора на него падали светлые скользящие блики. Глаза ее медленно закрывались и открывались, и Бастиан подумал, что она похожа на Джаббу из «Возвращения джедая».

– Всякие вещи, – наконец снова заговорила она, растягивая слова, отчего голос напоминал хромого, с трудом волочащего свою больную ногу: «вся-яяакие ве-еещи». – Это старый город. О-ооочень старый. С долгой историей. О нем рассказывают много всякого… а еще больше – не рассказывают. Там произошло множество убийств несколько лет назад. Твои родители должны об этом помнить. Убийств детей… О них говорили по телевизору, но всего не сказали… Это все из-за тумана. Эти вещи… он их порождает. И это был не первый раз. Отнюдь не в первый («отню-юудь не в пе-ееервый»). В Лавилль-Сен-Жур всегда происходило… разное. Этот город захватывает вас… и не отпускает. Больше никогда.

«Мадам Патош» замолчала.

Бастиан и его друг несколько секунд смотрели на нее: обвислые щеки, рыхлая кожа, приоткрытый рот, пустые глаза, которые не видели ничего из происходящего на экране… казалось, они были навеки устремлены в туманы Лавилль-Сен-Жур…

Когда Патош заметил, как по обожженной солнцем щеке матери скатилась одинокая слезинка, он тут же хлопнул Бастиана по плечу:

– Ну, пошли! Ю-Джи нас ждет!

Бастиан отправился за ним словно на автопилоте. Прежде чем закрыть за собой дверь гостиной, он обернулся. Женщина все так же неподвижно сидела на диване, похожая на огромную толстую куклу в нелепом одеянии. Глаза ее были неподвижными, лишь более блестящими, чем раньше.

* * *

В тот же вечер Бастиан набрал в «Гугле»: «Лавилль-Сен-Жур». Точнее, он сделал это уже ночью, когда родители спали. У него не было никаких причин скрываться, и однако он чувствовал себя так, словно готовился совершить нечто запретное.

Путешествуя по ссылкам, он нашел фотографии с видами города – узкие средневековые улочки, памятники в тумане, горгульи… словно игрушечный готический макет, стоящий на яркой цветочной клумбе.

Бастиан также прочитал о так называемом «деле Талько», убийствах, похищениях детей, скандалах, слухах…

Он провел больше часа в сумраке гостиной, освещенной лишь слабым светом монитора. Он читал бы и дальше, но информация оказалась слишком угнетающей. Когда Бастиан наткнулся на историю судмедэксперта, – тот делал вскрытие первого обнаруженного детского тела и, как говорилось в статье, был настолько потрясен, что это привело к параличу, приковавшему его к постели на всю оставшуюся жизнь, – он решил, что с него хватит. Теперь он знал о Лавилле – его памятниках, его климате, его деле о детоубийствах – достаточно, чтобы понять: такой город не сможет исцелить его родителей. Ни отца, ни мать.

Достаточно, чтобы понять: это последнее место на земле, где он хотел бы жить.

Достаточно, чтобы угадать – непонятно каким образом, – что именно туда они и поедут.

* * *

Они уехали десять дней спустя – перед глазами Бастиана все еще стояла фигура Ольги, подруги матери, машущей вслед автомобилю и уменьшающейся с каждой секундой. Он помнил, какое лицо было у Патоша, когда они прощались – в глазах его приятеля стояли слезы, и говорил он с трудом, – и странную улыбку на лице его матери…

Бастиан проспал всю дорогу, словно одурманенный.

Когда он проснулся, они уже подъезжали. Отец выбрал объездную дорогу, чтобы показать им город «с высоты птичьего полета» – с возвышающегося над ним плато, – словно желая окончательно убедить их в правильности своего выбора.

И вот после очередного поворота город внезапно перед ними появился.

В самом деле, отсюда, с высоты, он был красив как игрушка, особенно в лучах солнца – стояла хорошая погода, – старинная игрушка, немного грубоватая на вид, утопающая в густом зеленом мху. Бастиан почти наяву увидел, как жители города ободряюще кивают им: «А, вот и вы! Ну-ну, давайте, мы вас ждем!»

Почему-то от этого у него мурашки побежали по телу.

Через полчаса они уже входили в дом. Все было так, как в рассказах отца: «Там есть сад и в нем качели для тебя, Бастиан… у тебя будет огромная комната, ты сможешь кататься по ней на велосипеде… а у тебя, Каролина, будет мастерская в саду… и… и…» Дом действительно оказался огромным, и Бастиан невольно задался вопросом, как они смогли позволить себе такое жилище – с лепными потолками, каминами, огромными комнатами, в том числе и его собственной спальней, окно которой выходило в сад, на те самые качели – они чуть заметно раскачивались все время, даже когда не было ветра… Эти качели неожиданно напомнили ему те, что он видел раньше на одной из картин матери, в тот день, когда она рассказывала ему о тайнах живописи…

В ту ночь ему впервые приснился кошмар. Это было месяц назад. А казалось, что прошел уже год.

* * *

– Радость моя, ты что, уснул?

Бастиан поднял глаза. Каролина Моро, стоя на пороге, улыбалась ему, и эта улыбка, равно и весь подтянутый, бодрый вид матери, свидетельствовала о том, что в ее жизни наступила благотворная перемена. Да, после переезда в Лавилль она стала выглядеть гораздо лучше. Если бы только не ее манера запираться на целые часы в своей мастерской в глубине сада и не прежний рассеянный, слегка затуманенный взгляд, когда она оттуда выходила… и если бы не сам Лавилль-Сен-Жур, то Бастиан от души порадовался бы ее выздоровлению.

– Я встал пораньше, думал, может, Патош сейчас в Сети…

Мать приблизилась и нежно провела рукой по его волосам – иссиня-черным, как и у нее самой.

– Мы с папой вчера оставили дверь в нашу спальню открытой. Но ты не кричал. Значит, кошмаров не было. Я рада… Кстати, ты не хочешь одеться?

Нет, он не хотел. Абсолютно. Но не стал этого говорить. Так же как не стал упоминать и о кошмаре, пробудившем его сегодня раньше всех.

– Да, конечно, – вздохнул он.

– Как дела в школе?

– Ну… ничего так.

Очередная ложь. Частный лицей имени Сент-Экзюпери не был похож ни на одну из тех школ, которые Бастиан посещал раньше. Так или иначе, он не обладал умением легко сходиться с людьми. Но и об этом он тоже не хотел говорить… с матерью, но всяком случае. Может быть, с Патошем… Ну вот она опять…

– У тебя будут сегодня интересные уроки?

Он видел, что мать делает над собой усилие, чтобы показать заинтересованность. Она искренне трудилась над собой, шаг за шагом возвращаясь к жизни. Если кто и был сейчас закрыт, так это он сам. Как будто после прибытия в Лавилль у него внутри захлопнулось какое-то окно… и одновременно распахнулась новая дверь – в пещеру, полную кошмаров. Но Бастиан и мысли не мог допустить о том, чтобы отравлять матери жизнь своими проблемами, закрывая от нее тем самым крошечный луч света, впервые за два года пробившийся сквозь черные тучи над ее головой.

– Сегодня будет классно: к нам придет писатель. Э-ээ… Николя Ле Гаррек. Можно будет задавать ему вопросы. Он пишет детективы, кажется. Ты его знаешь? – Бастиан бросил взгляд на мать.

Ни кивка, ни какого-либо другого ответа.

Он вгляделся в ее лицо: Каролина Моро снова была где-то далеко. Она смотрела в окно… на туман.

Точнее, нет – взгляд ее был прикован к мастерской.

Мать улыбалась.

Это была странная улыбка. Бастиану она не понравилась.

От этой улыбки у него волосы на голове зашевелились.

Внезапно сигнал ICQ нарушил тишину. Бастиан повернулся к монитору и прочитал только что пришедшее сообщение. И тут же волна ледяного холод окатила его с головы до ног.

– О Боже мой, ты опоздаешь. Бастиан! – всплеснула руками Каролина Моро, выходя из оцепенения. – Скорее иди умываться, а я приготовлю завтрак.

Она торопливыми шагами направилась к двери, и Бастиан услышал, как она пробормотала сама себе:

– Я слишком много сплю… Да, в самом деле слишком много…

Ее шаги, удаляющиеся в сторону кухни, затихли, и наступила тишина. Потом издалека донесся голос отца, но невозможно было различить, что он говорил. Бастиан продолжал неотрывно смотреть на монитор, чувствуя, что не может шелохнуться. Он даже не был уверен, стоит ли ему верить глазам. В сообщении говорилось: «Жюль Моро [email protected] хочет быть вашим другом. Разрешить этому пользователю войти с вами в контакт. Добавить этого пользователя в ваш список друзей».

Жюль Моро.

Его погибший брат.

Но, разумеется, это невозможно… Жюль уже два года как мертв. И поскольку в момент смерти ему было шестнадцать месяцев, то сейчас было бы три года с небольшим, а это не тот возраст, когда дети осваивают Интернет. Эта мысль вызвала у Бастиана короткий нервный смешок.

Но тогда кто это? Как он его нашел? Зачем?

Кто этот «Жюль Моро»? Откуда у него номер его ICQ? И для чего он хочет… стать его другом?

Он подумал о мальчишках из лицея. Чья-то дрянная шутка? Бастиан еще немного поразмышлял, потом закрыл глаза и стал медленно считать про себя:

«Раз… два… три…»

Он колебался. Ему совсем не хотелось становиться другом «Жюля Моро».

«Четыре… пять…»

Но и отказываться узнать обо всем этом больше ему тоже не хотелось.

«Шесть… семь…»

С таким чувством, что он заключает пакт с дьяволом. Бастиан навел стрелку курсора на «ОК» и щелкнул кнопкой мышки.