Текст книги "Проклятый город. Однажды случится ужасное..."

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 36 страниц)

Глава 3

Подобно комиссару Бертеги и почти в то же самое время, что и он, Одри Мийе увидела первый в этом году туман с балкона своей квартиры, на последнем этаже небольшого дома в Вонж, одном из новых кварталов, расположенном на некотором возвышении в центре Лавилль-Сен-Жур. Несколько минут она наблюдала за тем, как тонкое кружево тумана путается и рвется в кронах высоких деревьев, чувствуя, как сердце переполняется гневом, отчаянием, тоской… и ненавистью. Однако была и надежда: забрать сына и уехать как можно быстрее из этого проклятого города…

– Мам, кажется, папа звонил…

Она обернулась. Давид был уже полностью одет и собирался уходить. В виде исключения Жослен на этот раз позволил ему провести у нее две ночи подряд, хотя полагалась только одна в неделю – с субботы на воскресенье (да и чтобы получить хотя бы такое право, ей понадобилось столько хлопот, нервов и слез!). Накануне этих выходных ее бывший муж попросил оставить у себя Давида и в ночь с воскресенья на понедельник. Если бы не счастье провести с сыном несколько лишних часов, она, конечно, отказалась бы. Она не хотела договариваться с Жосленом. Больше ни о чем. Никогда!

– Ты уверен, милый? Я ничего не слышала…

Неудивительно, что она предпочла не слышать: этот звонок домофона, словно погребальный звон, тут же напомнил ей о той ситуации, в которой она находилась…

Давид утвердительно кивнул белокурой головой. На нем была голубая куртка – Одри сама купила ее для сына несколько дней назад. Она опустилась перед ним на колени и застегнула молнию до ворота. Давид ей улыбнулся: он был из тех детей, что ценят материнское внимание – и сказку, прочитанную на ночь, и поцелуй без всякой причины, и одни и те же советы, повторяемые по сто раз…

– У тебя все в порядке, котенок?

– Конечно. Не волнуйся…

Но она, конечно же, волновалась.

Новый звонок заставил обоих вздрогнуть.

– Пф-фф, он, кажется, спешит, – заметил Давид с иронической гримасой. – Впрочем, как всегда…

Чувствуя, как сжимается горло, а в груди опять закипает гнев, Одри быстро прошла через холл и резко произнесла в трубку домофона:

– Он уже спускается!

И, не дожидаясь ответа, резко опустила трубку на рычаг.

Вслед за Давидом она, как была – в халате и шлепанцах, вышла на лестничную клетку и остановилась у лифта. Когда дверцы лифта открылись, Одри в последний раз горячо поцеловала сына.

– Не забывай, Давид: что бы ни случилось, у тебя есть мобильник и в справочнике – четыре номера, по которым мне можно звонить. Если что – даже не раздумывай, хорошо?

Сын кивнул. Он знал все это наизусть, но был еще слишком мал, чтобы открыто проявлять недовольство излишними тревогами матери.

Она сама нажала на кнопку первого этажа. Дверцы захлопнулись. Вот и все…

Одри медленно прошла на кухню. Окно кухни выходило на парковку за домом. Она тут же узнала внедорожник Жоса – тот всегда питал пристрастие к большим машинам. Одновременно с этим она заметила, что внизу туман гуще, чем в кронах деревьев.

Потом она увидела фигурку сына, торопливо идущего к машине. Жос вышел из машины, но не затем, чтобы встретить его – Одри это знала, – а чтобы устроить для нее спектакль. Он бегло поцеловал сына в щеку и открыл для него заднюю дверцу. Пока Давид забирался в машину, Жос поднял глаза и взглянул на ее окно.

На таком расстоянии, да еще и в тумане, Одри не могла различить его лица – Жос был лишь призрачным силуэтом в длинном синем пальто. Но она даже не сомневалась, что в глазах его светится то же победоносное выражение, с каким он выходил из суда после завершения процесса. Триумф и вызов: «Ты его не получишь! Даже если тебе удалось найти работу и обосноваться всего в двух километрах от меня – что бы ты ни делала, все равно ты его не получишь!»

Но, так или иначе, он ошибался.

Одри резким жестом задернула венецианские шторы и направилась в ванную, чтобы привести себя в порядок.

* * *

Было 8.20 утра, когда она вошла во двор лицея имени Сент-Экзюпери – наиболее привилегированного (и, как следствие, самого дорогого) учебного заведения в Лавилль-Сен-Жур и, без сомнения, в Бургундии. Решительным шагом она пересекла красивый ухоженный двор с аккуратно подстриженными газонами, окруженный по периметру сводчатыми галереями, оставшимися от старинного монастыря, на месте которого в течение нескольких десятилетий мало-помалу возникали корпуса лицея.

По дороге она не встретила никого из коллег – в это время во дворе были только ученики, – но многие преподаватели из окон своих классов заметили ее – изящную блондинку в элегантном замшевом пальто, торопливо стучащую каблучками: этот звук разносился по двору, повторяясь эхом столетних стен. Светлые волосы Одри развевались на ветру, и в них порой вспыхивали золотистые блики. Некоторые учителя даже на какое-то время отрывались от подготовки к занятиям, спрашивая себя: куда так спешит мадам Мийе, новая учительница литературы, окоторой весь «Сент-Экзюпери» тайно говорил и за которой тайно наблюдал?

В глубине огромного двора-сада она свернула с центральной аллеи и направилась к одному из корпусов, держась прямо и горделиво и стараясь не обращать внимания на взгляды, так и липнущие к ней, словно какие-то скользкие щупальца, с самого ее прибытия сюда.

Легкий шорох чьих-то шагов по гравию заставил Одри остановиться. Она оглянулась и увидела невысокую фигурку мальчика, только что вошедшего во двор. Бейсболка, кроссовки «Найк», роликовые коньки в руках (на территории лицея было запрещено кататься на роликах; впрочем, ни гравиевые дорожки, ни газоны все равно для этого не подходили). На губах Одри появилась невольная улыбка: Бастиан Моро… Один из ее учеников-пятиклассников. Она заметила его еще в первый день занятий, месяц назад. Впрочем, его было невозможно не заметить – в лицее он был белой вороной. Новичок – это она сразу поняла, – к тому же всегда один… Как и она сама. Несколько раз она сталкивалась с ним под старинными монастырскими сводами двора.

Почему он так сильно опоздал на этот раз? Теперь ему придется идти в бюро проверки и выпрашивать допуск на урок… Одри была не слишком удивлена – она часто замечала у него круги под глазами, из чего заключила, что он спит мало или плохо. Постоянная замкнутость мальчика тоже свидетельствовала о каких-то проблемах, несмотря на то что по успеваемости он был одним из первых учеников в классе. В его ответах и сочинениях видны были ум и проницательность. Одаренный мальчик, может быть, даже чересчур… Одри обещала себе за ним приглядывать.

Затем она пошла своей дорогой и наконец толкнула тяжелую деревянную дверь. Как только она вошла, ее окутала волна сладких запахов, словно в венской кондитерской.

* * *

Кафе для преподавателей было под стать лицею в целом: здесь тоже было заметно тонко продуманное сочетание Средневековья и современности. Уют и комфорт в стенах из грубого необработанного камня, сводчатые потолки и столики, как в бистро, светлые каменные плиты на полу и хромированная барная стойка… совсем не похоже на столовую для учителей в лицее имени Декарта, где она работала раньше. Когда директор Антуан Рошфор показывал ей лицей, еще летом, он уточнил: «Нам каждое угро привозят свежие булочки и круассаны, и в кафе даже есть официантка».

Официантка была в розовой блузке, с высокой прической из рыжих завитков, напоминающей кремовое пирожное, и макияжем, выдававшим пристрастие к ярким тонам, – казалось, она только что вышла из американского фастфудовского заведения, облюбованного студентами, типа «Happy Days».

– Здравствуйте, мадам Мийе! – воскликнула она, улыбаясь во весь рот. – Вам кофе с молоком, как всегда?

Одри улыбнулась в ответ. Соня была единственной из всего персонала «Сент-Экзюпери», кто разговаривал с ней и к тому же оказывал больше внимания, чем любому другому преподавателю. Она упорно называла Одри «мадам Мийе», хотя та всегда просила обращаться к ней просто по имени.

– Да, Соня, спасибо…

Одри положила сумочку на столик у окна и обвела глазами кафе. В этот час было еще почти пусто. Она увидела лишь месье Лефевра, учителя физики и химии, с подстриженными по-военному усами, в очках в золотой оправе и в неизменном твидовом пиджаке с кожаными налокотниками на рукавах. Она молча кивнула ему, и он ответил тем же – любезно, но все же достаточно ясно обозначая дистанцию между собой и этой своей коллегой, слишком неопытной, обладающей слишком… скандальным прошлым, чтобы получить место в таком учебном заведении.

(«…а кстати, это правда, что она любовница директора, месье Рошфора? что у нее есть ребенок, которого у нее забрали согласно постановлению суда, из-за ее образа жизни?.. кажется, проблемы с наркотиками?..»)

Одри взглянула на часы: у нее было еще несколько минут. Она подошла к самому дальнему окну и посмотрела во двор. На нее волной нахлынуло ощущение дежавю. Что там говорил Антуан во время первого собеседования?..

– Знаете, мадемуазель Мийе, я люблю это место. Я сам здесь учился и был здесь счастлив. И я хочу, чтобы мои ученики тоже были здесь счастливы. Видите – этот двор, эти аркады… Это место совершенно уникально! Именно поэтому за учебу платят такие деньги.

Стоя рядом с директором у этого самого окна, она смотрела на галереи, опирающиеся на стройные колонны из резного камня, столетние деревья, безупречно ухоженный сад. Да, в самом деле, «Сент-Экзюпери» был невероятно красивым местом. Одри попыталась представить, как оно выглядит зимой, когда желтоватый свет льется из окон во двор уже начиная с четырех часов дня и призрачные фигурки учеников неслышно скользят под сводами, наполовину погруженными в туман, который целый день окутывает здание… Сегодня утром она получила частичный ответ на этот вопрос – точнее, увидела его своими глазами.

– Странная штука, да?

Одри вздрогнула.

Соня стояла у нее за спиной с чашкой кофе в руке.

– Туман… – пояснила официантка.

– Да… действительно странная.

– И это еще только начало. Что до меня, я никогда к этому не привыкну. Никогда. Даже после стольких лет…

Этим утром Одри, как никто, могла ее понять. Да, разумеется, Лавилль был настоящим музеем готической архитектуры; да, ее зарплата позволяла ей без проблем снимать квартиру, рассчитанную на семью из четырех человек; да, все здесь словно дышало мягким, ватным спокойствием. Но что сказать о той непроницаемой черноте, что ядовитым облаком окутывала город?.. О тайной конкуренции влиятельных семей и их состояний, о тайных супружеских изменах под маской внешнего благополучия?..

А что сказать о совсем недавнем прошлом Лавилля? Об ужасной истории, которая кровавым пятном легла на безупречную репутацию города, доселе известного лишь своей старинной архитектурой и необычным климатом, – о детях, похищенных и убитых во время сатанинского ритуала? Заголовки газет в тот период говорили сами за себя: «ДЬЯВОЛ В СЕРДЦЕ БУРГУНДИИ»… «ДРЕВНИЕ СТЕНЫ СОЧАТСЯ КРОВЬЮ»… «МОНСТРЫ В ТУМАНЕ»… Вышли даже две или три книги, посвященные тем событиям, а недавно Одри где-то прочитала о том, что на основе этих книг в Голливуде снимается фильм (хотя действие перенесено в Новую Англию)…

Что сказать, наконец, об этом постоянном тумане?

«Да, забрать сына и бежать как можно скорее…»

В этот момент под входной аркой двора появилась мужская фигура, и Одри вздрогнула, отвлекшись от своих мыслей. Затем мужчина приблизился, и она облегченно вздохнула. Когда любишь кого-то, ты готова узнавать его в каждом встречном… И когда ненавидишь (с недавних пор она это знала) – тоже.

Теперь она могла разглядеть мужчину: кожаная куртка, черные джинсы, тяжелые ботинки, черные волнистые волосы, спортивная походка. Николя Ле Гаррек.

На полпути к зданию он внезапно замедлил шаг, словно не решаясь идти дальше, потом остановился под сводом галереи и поднял голову. Одри показалось, что на его лице появилось озабоченное выражение, взгляд посуровел, лоб пересекли морщины… Но, скорее всего, это было лишь плодом ее воображения.

– А вот и мой гость, – сказала она, улыбаясь слегка натянутой улыбкой.

– Николя Ле Гаррек пришел к вам в гости? – с удивлением спросила Соня.

Одри кивнула.

– Точнее, у него встреча с моими учениками. Кажется, он – старый знакомый Ант… месье Рошфора.

Николя Ле Гаррек по-прежнему стоял на месте.

– Что он делает? – невольно прошептала Одри.

– Вспоминает, я думаю…

Одри повернулась к Соне.

– Он здесь учился, – пояснила официантка. – В то же время, что и Рошфор. Кажется, они даже были одноклассниками. Наверно, поэтому он и согласился встретиться с учениками. Я слышала, что обычно он не дает интервью, не устраивает пресс-конференций… ничего такого. – Она помолчала. – Странно, я вообще не ожидала увидеть его в Лавилле…

Одри пристально взглянула на профиль женщины, стоявшей рядом с ней, – та была похожа на Шелли Уинтерс в «Приключениях „Посейдона“».

«Почему?» – чуть было не спросила она. Что удивительного, если писатель приехал в родной город, в котором он вырос? И почему Антуан не сказал ей, что знаком с Ле Гарреком со школьных лет?..

Но Соня уже вернулась к барной стойке. А Николя Ле Гаррек направлялся в сторону кафе.

* * *

Это был привлекательный мужчина. У него были красивые руки, сильные и изящные одновременно, и теплая улыбка – словно в противовес излишне сумрачному взгляду. Одри была удивлена: она судила по его произведениям и представляла себе типа с наружностью голодного вампира, а не этого молодо выглядящего, одетого в спортивном стиле человека, обладающего природной элегантностью. Хотя ей бы стоило об этом догадаться еще во время телефонного разговора, когда она позвонила ему, чтобы пригласить на встречу с учениками, – он оказался вежливым и вполне демократичным собеседником. И потом, разве Стивен Кинг – монстр? Разве Томас Харрис – каннибал?

Они сидели за одним столиком вот уже несколько минут. Ле Гаррек с аппетитом ел круассан и прихлебывал кофе. Одри смотрела на мужчину, чувствуя некоторое смущение и напряженность – не столько из-за того, что он был известен, сколько из-за того, что он был талантлив: Одри была из тех людей, кто испытывает к писателям глубокое почтение, догадываясь о том, сколько труда, горечи и одиночества стоит за каждой книгой.

– Ну, расскажите, как это обычно происходит? – спросил он в перерыве между двумя глотками кофе.

– Все довольно просто. Ученики будут задавать вопросы о вашей работе, о писательском вдохновении… И о самой книге. Она им очень понравилась.

– Их будет много?

– Примерно сотня, насколько я знаю…

– Хм… А сколько всего учеников сейчас в «Сент-Экзюпери»?

Одри почувствовала, что краснеет. Она поняла скрытый смысл его вопроса – «почему не всех учеников пригласили на встречу?»

– Я вас уверяю, количество не имеет никакого значения, – заверил Ле Гаррек. – Я прекрасно понимаю, что автор триллеров – это не тот писатель, который может пользоваться доверием у всех без исключения учителей литературы.

В его интонации звучала полускрытая насмешка. Во всяком случае, никакой горечи он не испытывал. И кстати, он был совершенно прав: большинство ее коллег испытывали к его книгам обычное для своего статуса презрение, отчего отклонили приглашение Рошфора прийти на встречу.

– Я… мне очень нравится то, что вы пишете, – сказала она, словно извиняясь за остальных.

– О, в самом деле? Мне очень приятно это слышать.

– Да, в том числе и самые первые романы…

«Особенно они», – хотелось ей добавить, но в этот момент Ле Гаррек рассеянно отвел взгляд, отчего Одри почувствовала раздражение: с какой стати она тут перед ним распинается? Подписанные псевдонимом два первых романа были наиболее горькими – и наименее понятыми публикой.

– Вы не здешняя, не так ли? – внезапно спросил он.

Одри, не ожидавшая такого вопроса, растерялась.

– Вы правы. Я родилась в Париже, но почти всю жизнь прожила на юге. Сюда приехала несколько месяцев назад.

– То есть это ваша первая осень здесь? Первый туман?

Она невольно повернула голову к окну.

– Да…

– Странно – покинуть юг ради Бургундии… Что привело вас в «Сент-Экзюпери»?

Одри ответила не сразу. Ей не хотелось, чтобы этот разговор принял слишком личный оборот. Хотя, скорее всего, со стороны собеседника это лишь профессиональное писательское любопытство… Но что ему ответить? «Развод… Этот мерзавец забрал нашего сына – МОЕГО сына! – с помощью каких-то грязных махинаций… Он увез его за семьсот километров от меня! Но я не собиралась сдаваться и последовала за ним сюда. Я собираюсь отобрать у него Давида. Может быть, этот мерзавец сохранит свои яйца, если повезет, но сына я у него заберу!»

– Просто случайность.

– Хм… странно.

– Почему?

– Потому что в Лавилль-Сен-Жур нельзя попасть случайно. Это не Рим, куда ведут все дороги. Сюда приводят лишь узкие сельские тропинки… на которых порой можно заплутать. – Он помолчал. – Впрочем, заблудиться без причины тоже непросто, да?

Одри невольно моргнула, ощутив внезапное головокружение.

– Да, Лавилль и правда не Рим…! Но эти туманы… и архитектура… Это как будто… немного волшебное место. А в такие места как раз часто приводит случай, разве нет? Впрочем, вы ведь и сами это знаете. Вы же писатель. К тому же отсюда родом…

– Это Антуан вам сказал? – перебил он. – То есть месье Рошфор?

Одри решила не отвечать на этот вопрос. Она расхрабрилась. В конце концов, он сам перевел этот разговор в личное русло.

– Признаться, я была удивлена, когда ознакомилась с вашей биографией, – продолжала она. – Я знала, что вы из Бургундии, но не припомню, чтобы читала где-нибудь, что вы выросли в Лавилль-Сен-Жур. Теперь, как мне кажется, я лучше понимаю вашу творческую вселенную… Но, мне кажется, я бы на вашем месте регулярно приезжала сюда – за вдохновением…

Глаза Ле Гаррека сузились. Он пристально посмотрел на Одри.

– Но именно за этим я сейчас здесь, – почти прошептал он.

Молчание словно воздвигло преграду между ними. Одри заметила, что месье Лефевр и Соня время от времени украдкой посматривают в их сторону – и, скорее всего, подслушивают. Она снова перевела взгляд на Ле Гаррека, который теперь смотрел в окно, на окутанный туманом двор. Наблюдая за ним, Одри вдруг поняла, что не слишком сильно обманывалась в своих изначальных ожиданиях: порой Ле Гаррек выглядел именно таким, каким она его себе представляла до знакомства, – мрачным, неразговорчивым человеком, со взглядом одержимого, которого преследуют кошмары…

Точнее, такой взгляд был у него в те моменты, когда он смотрел на туман.

Глава 4

Ле Гаррек, Одиль…

Бертеги набрал это имя в поисковике своего служебного компьютера и стал ждать. Напрасно… Оно ни разу не появлялось в полицейских отчетах. По крайней мере, если верить архивам. Но, как он успел убедиться, полностью полагаться на местные архивы было нельзя. Отдельные фрагменты и целые дела бесследно исчезли, некоторые имена были стерты или вычеркнуты вопреки всем процессуальным нормам… Может быть, имя Одиль Ле Гаррек было одним из таких?

Комиссар удобнее устроился в глубоком кожаном кресле и, затянувшись сигаретой, выпустил клуб дыма (если бы Мэрил его увидела, она устроила бы ему первостатейный разнос). Он чувствовал раздражение и одновременно охотничий азарт – загадка Одиль Ле Гаррек не давала ему покоя. Даже вызывала чисто физическое недомогание. Убийство?.. Или все-таки естественная смерть?..

…умерла от страха…

Он все еще не мог сделать окончательный вывод. После отъезда судмедэксперта Бертеги осмотрел сверху донизу весь дом, но не обнаружил ни малейшего следа взлома.

По ходу осмотра он задержался в одной комнате немного дольше, чем в других помещениях. Судя по всему, это была комната Николя Ле Гаррека – во всяком случае, он жил здесь, когда был ребенком. Несмотря на полное отсутствие пыли – в этом поддержании чистоты было что-то маниакальное, – комната выглядела совершенно нежилой, застывшей во времени: на стенах висели постеры, свидетельствовавшие, что хозяин комнаты в молодости увлекался музыкой в стиле «новая волна», – на них красовались The Cureи Depeche Modeв готических нарядах. На стеллажах выстроились романы Стивена Кинга вперемешку с детективами Агаты Кристи и Джеймса Хедли Чейза и комиксами про Астерикса… В углу были сложены гантели, старые кроссовки, а также видеокассеты: «Экзорцист», «Знамение», «Омен», «Хеллоуин»… В принципе, ничего ненормального, если Ле Гаррек и впрямь уехал отсюда молодым человеком: в переходном возрасте многие подростки любит оживлять свои детские страхи и испытывают повышенный интерес к смерти, порой переходящий в зачарованность ею… если им от пятнадцати до двадцати, – как говорят психологи, в этом нет ничего такого, из-за чего родителям стоит тревожиться.

Но тогда откуда у него это давящее, неотступное ощущение, что каждая стена, каждый предмет меблировки несут на себе следы… чего-то совсем иного, потустороннего? Бертеги не мог этого объяснить. Он лишь понимал: в этом доме что-то произошло – несколько часов или много лет назад, – и, хотя ему самому ничего об этом не было известно, он чувствовал, что дом номер 36 на рю де Карм сохранил об этом воспоминание.

Резкий стук в дверь прервал его размышления и вернул к окружающей действительности: огромный новый стол (Мэрил и Дженни, смеясь, пытались найти хоть крошечное свободное место на столе, чтобы за ним расположиться, – он был весь завален папками, хотя большинство из них содержали материалы по мелким правонарушениям и личные дела сотрудников); два кожаных кресла, теряющиеся в чересчур просторном, хотя совершенно безликом помещении: несколько растений; окно, полускрытое жалюзи и выходившее в коридор… Ничто не указывало на то, что это служебный кабинет человека, взявшего на себя обязательство защищать других и в свое время имевшего возможность претендовать на довольно высокий пост на набережной Орфевр.

Бертеги прогнал внезапную горечь резким жестом, словно стряхивая пылинку со своего пиджака от Армани.

– Войдите.

Появился Клеман.

– Все подтвердилось – провода в самом деле перерезаны. Это точно – никаких технических повреждений со связью в последнее время не зафиксировано, грызуны тоже исключаются. Мы нашли то место, где провода были перерезаны. Позади дома.

– Следы? Что-нибудь еще?

– Ребята пока там работают. Я сказал, чтобы доложили мне, если что-нибудь найдут… Но, так или иначе, уже ясно, что провода перерезали ножницами или секатором.

Бертеги закрыл глаза. Значит, кто-то в самом деле умышленно перерезал провода… но ради чего? Следов взлома нет, и, судя по всему, ничего не украдено… Одиль Ле Гаррек умерла в своей спальне, запертой изнутри. Ничто не свидетельствовало о попытке проникновения снаружи со злым умыслом. Для чего кому-то понадобилось ее изолировать?

Просто затем, чтобы помешать куда-то позвонить в случае нападения? Но если бы она не сжимала в руке телефонную трубку, никому бы и в голову не пришло усомниться, что причиной смерти стал инфаркт.

Внезапно Бертеги пришла в голову одна идея.

– Это имя… Одиль Ле Гаррек…

– Д-да?..

– Ты никогда не слышал его раньше?

– Я… не понимаю, о чем вы спрашиваете, – пробормотал Клеман.

Бертеги поморщился. Клеман должен знать, на что он намекает… и что он уже знает. Пора бы с ним серьезно поговорить. Вообще-то, уже давно было пора… но Бертеги хотел сначала освоиться в городе, в здешнем обществе, которое представляло собой замкнутый клан… а потом уже строить подчиненных. Но теперь настал момент переходить к серьезным вещам. Даже если в конечном итоге окажется, что они не имеют никакого отношения к Одиль Ле Гаррек.

Легким движением подбородка он указал лейтенанту на кресло.

– Присядь-ка, – мягко сказал он.

* * *

Об этом деле стало известно восемь лет назад. Оно прогремело как гром среди ясного неба. В те времена Бертеги следил за ним из Парижа, с захватывающим и в то же время недоверчивым интересом, который тогда разделяла вся Франция.

Первое тело нашли под ворохом сухих листьев в парке Труандьер, считавшемся «зелеными легкими» города; иногда его называли Лесным парком. Мальчику было семь-восемь лет; тело было страшно изуродовано: буквально выпотрошено и расчленено, к тому же лишено гениталий. Это зверское убийство стало первым из целой серии подобных преступлений: одного ребенка похитили в городском сквере, другого – в Лесном парке во время верховой прогулки; еще один был спасен полицейским от жестокой смерти во время сатанинского ритуала. Да, именно об этом шла речь – не о преступлениях серийного убийцы, маньяка-одиночки, но об исполнении древней традиции, передающейся из поколения в поколение. Это было делом рук не Жиля де Рэ [4]4
  Жиль де Рэ (1404–1440) – французский барон из рода Монморанси-Лавалей, маршал и алхимик, участник Столетней войны, сподвижник Жанны д'Арк. Был арестован и казнен по обвинению в серийных убийствах, хотя достоверность этих обвинений в настоящее время оспаривается.


[Закрыть], а целой организации, чьи предки занимались тем же самым… в некотором смысле это было делом рук всего города.

В конце концов дело частично замяли. Однако кто мог сказать точно, как было на самом деле?

Конечно, были названы непосредственные виновники: семья Талько, одна из самых знатных в прошлом веке, – именно она организовала все эти преступления. Это была проклятая семья, чей кровавый жребий и дьявольская власть распространялись далеко за пределы города – по всей Бургундии, больше того – по всей Франции и за ее границами. До сих пор, хотя прошло уже восемь лет, не удалось полностью установить, что ими двигало, – все документы и прочие свидетельства по этому делу сгорели во время гигантского пожара; многие из преступников сами бросались в огонь, чтобы избежать правосудия, а что касается немногочисленных обвиняемых, представших перед судом, – они пролили не слишком много света на это дело: немые и безразличные, фанатики или обычные исполнители, они не выдали ни имен, ни мест, ни дат… Двое покончили с собой еще до начала судебного процесса (один из преступников перерезал себе бедренную артерию бритвенным лезвием, тайно пронесенным кем-то в здание суда во время предварительного следствия); горстку остальных приговорили к строгому тюремному заключению, находясь в котором, они, однако, могли вести переписку с такими же безумцами со всех концов света.

Так или иначе, по завершении дела, получившего широкую огласку, члены семьи Талько были освобождены – очевидно, благодаря Мадлен Талько, главе семейства, которую остальные называли Мать, и ее многочисленным, в том числе международным, связям на самом высоком уровне. Она действовала с невероятным бесстыдством и жестокостью – ее подручные похищали, насиловали и убивали детей, а также ими торговали. При этом она не получала никаких финансовых выгод – по крайней мере, напрямую. Однако Мадлен через своих присных правила настоящей империей, богатство которой превосходило все провинциальные состояния, вместе взятые, – и, без сомнения, последняя авантюра обогатила бы ее еще больше, если бы раздоры внутри клана не привели его к развалу.

Действовала ли семья Талько лишь ради простой наживы? Или из каких-то иных побуждений? Об этом так и не узнали… так же как и о том, с каких пор детей похищали в тумане, мучили, приносили в жертву. Более того – не были известны ни имена подлинных виновников трагедии, ни их количество. Именно этот факт был наиболее потрясающим во всем деле.

На данный момент было обнаружено тридцать восемь тел – по крайней мере, было точно установлено, что останки, тайно зарытые в течение последних сорока лет в окрестностях Талькотьера, – старинной семейной усадьбы, где проводились черные мессы, – принадлежат тридцати восьми разным детям. Отдельные кости, которые оказалось невозможным идентифицировать, были извлечены из-под развалин сгоревшего замка. И, скорее всего, понадобилось бы перевернуть весь город вверх дном, чтобы узнать хотя бы часть истины.

Даже при дневном свете Лавилль-Сен-Жур хранил в своих недрах тайну – надежно спрятанную, возможно, еще живую и трепещущую в его чреве, заполненном туманом.

Многочисленные исследователи, съехавшиеся в Лавилль со всей страны, продолжали заниматься раскопками. Некоторые из них считали, что чудовищные преступления были «всего лишь» данью семейной традиции. Часть первых обитателей Лавилля, обосновавшихся здесь в XV веке, когда город представлял собой лишь крохотное селение, затерянное среди равнин, прибыли из Арраса. Это были те, кто уцелел после грандиозного процесса колдунов, одного из самых известных в истории средневековой Европы – Аррасского дела, – и нашел убежище среди осенних туманов Бургундии.

Генеалогическое древо семьи Талько вырастало из тех далеких времен, когда колдуны наводили порчу и готовили зелья. Но достаточно ли этого, чтобы делать точные выводы?.. Не хотелось в это верить. Однако тридцать восемь жертв за сорок лет… сколько же их было за четыре с лишним века?

Но, разумеется, людям свойственно отгонять подобные мысли. Иногда лучше не знать… Однако здесь, вдали от больших городов и каналов цифрового телевидения, долгими зимними вечерами, когда снег укрывает каждую улочку плотным покрывалом, во время доверительных бесед порой внезапно осознаешь, что у этого города действительно особенная судьба, складывавшаяся на протяжении веков… Все знали, что, например, период Великой французской революции город пережил вполне мирно – здесь не было ни одной казни, ни одной отрубленной головы. О немецкой оккупации в годы Второй мировой войны здесь тоже остались самые приятные воспоминания – немцев встречали с распростертыми объятиями, и многие офицеры вермахта по выходным наезжали сюда из соседних городов как на курорт, хотя в те времена Лавилль еще не мог предложить своим гостям особого комфорта. Повсюду постоянно звучала смешанная немецко-французская речь… С другой стороны, полицейская статистика всегда свидетельствовала о том, что если процент мелких правонарушений в городе стремился к нулю, то процент насильственных смертей – самоубийств, убийств на почве ревности или в результате семейного насилия – был, напротив, невероятно высок. Да, порывшись в городских архивах, можно было найти подлинные истории прошлого, замаскированные современностью, – и постепенно Бертеги все отчетливее различал тот путь, которым следовали жители Лавилля из поколения в поколение, – путь, отмеченный необъяснимыми трагедиями… Так, отец семейства месье Перроден в один прекрасный ноябрьский вечер 1968 года привел свою жену и четверых детей на скотный двор, связал их и у них на глазах зарезал всех коров, что там были – числом семьдесят восемь, – прежде чем подверг своих близких такой же участи. Его нашли три дня спустя, оборванного, с блуждающим взглядом, в полях недалеко от замка Талькотьер, на большом расстоянии от города. «Это был единственный способ заставить те голоса замолчать… – сказал он. – Нет, даже не голоса… шепот… перешептывания детских голосов…»А Магали Пикар, детский врач, любимая и ценимая всеми, задушила одного из своих маленьких пациентов, пока его мать ждала в приемной. «Я должна была это сделать… Он захотел, чтобы я это сделала…»Кто «он»? Об этом так никогда и не узнали…