Текст книги "Проклятый город. Однажды случится ужасное..."

Автор книги: Лоран Ботти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

О да, когда в памяти неожиданно всплывали те вещи, которые разум обычно старался держать взаперти под замком, в историях для долгих зимних вечеров не было недостатка. А когда наставала пора расходиться, кто-нибудь самый смелый решался вполголоса произнести: а что, если переселенцы из Арраса… колдуны, избегшие правосудия… приносили детей в жертву, чтобы обеспечить себе покой… и власть? Что, если они заключили сделку с дьяволом? Что, если город… проклят?

* * *

Однако Бертеги не собирался всерьез изучать все эти догадки и вымыслы. Его интересовали только факты. А факты были просты: семья дьяволопоклонников приносила детей в жертву. Возможно, у нее были сообщники, возможно, нет. Пока ему не удалось этого выяснить. Дело было официально закрыто два года назад.

Но одно он понял довольно быстро: город тщательно хранил свои тайны. Тот период, что Лавилль провел под неусыпным взглядом прессы, воспринимался его жителями как один из самых травматичных за всю историю его существования. Это было время подлинного хаоса, перевернувшего город вверх дном: толпы журналистов, судебных работников, полицейских… Наиболее известные парижские журналисты сталкивались в местных кафе и ресторанах, болтали, обменивались информацией, продавали друг другу сенсации, гипотезы, свидетельства, истинные и выдуманные…

Горожане в тот период, словно по негласному уговору, стали еще более замкнутыми, чем раньше. В то время как вспышки фотоаппаратов и осветительные приборы тележурналистов здесь и там освещали пласты тумана, жители запирались в домах и закрывали ставни сразу после обеда. Лавилль-Сен-Жур облачился в рясу отшельника.

Затем убийца-педофил Марк Дютру стал очередной сенсацией в другой части страны. На первых полосах газет замелькали названия других городов. По прошествии нескольких месяцев все еще остававшиеся в Лавилле журналисты начали понемногу сдаваться и отступать перед завесой молчания, скрывавшей нечто ужасное… Они стали разъезжаться целыми группами. Некоторые собирались вернуться, когда кончится весь этот нездоровый ажиотаж, но сумрачные взгляды и молчание местных жителей, а порой и проколотые шины собственных автомобилей наконец заставили оставить эту затею даже самых стойких. Большинство их них решили, что лучше уж поискать новости, например, где-нибудь на Корсике. Через какое-то время в Лавилле осталось лишь несколько пожилых безумцев, называвших себя исследователями: они целыми днями просиживали в библиотеке, изучая документы по истории города, который, разумеется, никогда не оставлял даже намека на тайну в общественных документах…

Сейчас город снова покоился в сладостной дреме, как Спящая красавица. Нетронутый. Неподвижный. Облаченный в белые одеяния.

Непорочный.

И именно в этом была одна из проблем Бертеги. Многих материалов предварительного расследования и судебного процесса в «деле Талько» недоставало – это напомнило ему о «деле сайентологов», когда собираемое в течение двух лет досье с материалами расследования таинственно исчезло из канцелярии министерства юстиции, что естественным образом положило конец судебным преследованиям. Как будто Лавилль сам отпустил себе собственные грехи.

Бертеги не хотелось подменять собой IGS [5]5
  IGS (Information Global Service) – Служба глобальной информации.


[Закрыть]и инициировать повторное расследование. В конце концов, дело закрыто. Но его назначение в главный полицейский комиссариат Лавилль-Сен-Жур, очевидно, было вызвано желанием руководства как следует встряхнуть местных полицейских и напомнить им, что «дело Талько» по-прежнему вызывает ряд вопросов, которые не должны остаться без ответа.

* * *

– Ты расследовал «дело Талько», не так ли? – спросил он Клемана. – Ты был одним из тех, кто занимался им вплотную, если не ошибаюсь?

Долговязый нескладный лейтенант покраснел так, что его оттопыренные уши буквально запылали.

– Я… да, в самом деле, я им занимался, – ответил он и поспешил добавить: – Как и все остальные полицейские в нашем регионе.

– Я так и предполагал… точнее, был уверен. Так вот, хотел тебя спросить, Клеман: где все диктофонные записи, относящиеся к делу?

Клеман поерзал в кресле.

– Записи?.. – пробормотал он.

– Да. Те, что должны были отправиться в министерские архивы. И те, что должны были остаться на хранении в полицейских службах. Об этом ничего не известно. Например, имена тех, кто проходил как простые свидетели, уже не узнать. Создается такое впечатление, что, кроме непосредственных обвиняемых, вообще никого не допрашивали. Однако, если память мне не изменяет, по этому делу проходили десятки людей, и многим лишь с большим трудом удалось избежать обвинения. Кто эти люди? Где они сейчас?

Клеман отвел взгляд.

– Не знаю, – прошептал он. – Никто из нас этого не знает. Произошло что-то необычное… Часть материалов действительно исчезла. Но неизвестно, кто, когда и как это сделал…

– Кто-нибудь из местных или бургундских властей проявлял особый интерес к документам, которые впоследствии исчезли?

– О, этим много кто интересовался… и местные, и центральные власти… – Внезапно Клеман оторвался от созерцания носков своих ботинок, подняв голову. – Вас тогда здесь не было… вы не знаете… эти тела… мы их видели. И слышали рассказы… – Он глубоко вдохнул и на выдохе произнес: – Я был среди тех, кто расследовал самое первое убийство.

– Того ребенка, которого нашли в парке?

– Да, в парке Труандьер. С тех пор прошло восемь лет, но мне до сих пор снятся кошмары. По крайней мере четверо полицейских тогда уволились, вы в курсе?.. Потому что это было… слишком. Понимаете, что я хочу сказать? Когда идешь на службу в полицию, все-таки не ожидаешь увидеть… даже не знаю, как это назвать… такое живодерство.

И если вы меня спросите, куда подевались документы, я не смогу вам ответить. Конечно, я могу сказать, что вполне могли найтись люди, которые просто несколько раз нажали клавишу Delete на своем компьютере, – неважно, кто именно, неважно, здесь или в другом городе… Неважно, кто из наших коллег перестал спать по ночам, работая с теми фотографиями, протоколами допросов, отчетами судмедэкспертов о проведенных вскрытиях, – он просто хотел забыть. Точнее, они. Они хотели обо всемзабыть.

В кабинете повисла давящая тишина. Бертеги был слегка удивлен: он впервые слышал, чтобы Клеман произносил такие длинные речи.

– Одиль Ле Гаррек, – наконец заговорил комиссар. – Ты слышал это имя раньше?

– Нет. Я не допрашивал ее по «делу Талько», если вы это имеете в виду.

– Это тоже, но не только. Она появлялась хоть ненадолго в списке подозреваемых? Многие имена потом оттуда исчезли в связи с недоказанными обвинениями.

– Честно говоря, не знаю. Что заставляет вас думать, что она к этому причастна?

Хороший вопрос, подумал Бертеги. Ну и что на него ответить? Комиссар немного поразмышлял.

– Ничего конкретного. Просто не исключаю такой возможности. Как и для любого другого жителя города, кстати. Во всяком случае, ты мне еще понадобишься, – подытожил комиссар. – Я хочу, чтобы ты поднял все ближайшие полицейские архивы и выяснил, не появляется ли где-нибудь имя Одиль Ле Гаррек. Мне местные работники ничего не скажут, а вот тебе, раз ты вместе с ними прошел через такое… испытание, как восемь лет назад, будет больше доверия.

– Это потребует времени… И потом, не могу ведь я ездить от одного полицейского участка к другому и рыться в документах…

– А ты не торопись. Никакой спешки. Я на тебя рассчитываю. Пока все.

Клеман кивнул, встал и направился к двери. Уже взявшись за дверную ручку, он вдруг обернулся.

– Это из-за ее дома?

– Ты о чем?

– Это ее дом навел вас на мысль, что она могла быть причастной к «делу Талько»?

Бертеги ответил не сразу.

– Может быть, и дом… да. Но не только. Главным образом телефон. Провода перерезали, чтобы помешать ей связаться с кем-то. Никто не пытался на нее напасть… по крайней мере, в открытую. Никто не пытался проникнуть в дом. Кто-то лишь хотел, чтобы она… хранила молчание.

Глава 5

Одри повернулась и взглянула на мальчика: лет пятнадцать, на вид – обычный подросток из буржуазной семьи, с внимательным взглядом. Она его не знала – скорее всего, он был из класса мадам Руве, другой учительницы литературы, которая, в отличие от многих, не находила визит Ле Гаррека чем-то неприличным. Подросток тянул руку, собираясь задать вопрос.

Ну наконец-то, хоть кто-то решился!

Одри облегченно вздохнула и по выражению лица Ле Гаррека поняла, что он примерно то же самое подумал.

– Что побудило вас писать? – спросил подросток в той чересчур вежливой, даже неестественной манере, которую Одри порой доводилось замечать у учеников «Сент-Экзюпери».

Они находились в актовом зале, где ставились спектакли. Это был настоящий маленький театр – с деревянной сценой, тяжелым бархатным темно-красным занавесом, лепниной на потолке и отличной акустикой. Здесь директор недавно произносил торжественную речь по случаю начала нового учебного года, после чего состоялся бал, скорее напоминавший американскую дискотеку, чем традиционные французские балы.

Николя Ле Гаррек сидел на сцене за небольшим столом, покрытым белой скатертью, лицом к ученикам и двум преподавательницам.

Что побудило вас писать?

– Мой первый компьютер, я думаю…

В зале прошелестели смешки.

– То есть не в том смысле, что мой первый «Мак» действительно побудил меня писать, но… именно он меня освободил. Видите ли, я с детства постоянно выдумывал какие-то истории и иногда их записывал. И хотя мне нравилось писать, обычно я выдыхался после нескольких страниц… А потом я купил «Мак» и впервые открыл для себя все то, что вы сейчас прекрасно знаете: все эти «удалить-копировать-вставить» и так далее… Но в те времена это мне казалось настоящим чудом. Это меня раскрепостило. Я написал первую сцену, затем вторую… И вот в один прекрасный день – точнее, после нескольких месяцев и сотни литров кофе – книга была готова…

Он произнес все это просто и совершенно естественно. Слушатели почувствовали и оценили его искренность: лед был сломан. Поднялось еще несколько рук, и вопросы посыпались один за другим – точные, смешные или наивные…

– Вы когда-нибудь испытываете «страх чистого листа»? Вот у меня в таких случаях начинает болеть живот… (Смех в зале.)

– У вас были хорошие оценки по литературе, когда вы здесь учились?

– Вы давно знакомы с месье Рошфором. Каким он был в молодости?

– Ваши романы очень продуманы, сюжет никогда не провисает. Как вам удается распоряжаться всеми своими персонажами одновременно? Вы составляете план заранее?

– Почему вы решили убить Лизбет? Она мне очень нравилась. По-моему, жестоко было ее убивать…

Одри также узнала, что Николя Ле Гаррек изучал право и криминологию, причем даже не предполагал, куда его это заведет… Он не представлял себя в роли адвоката, некоторое время работал в полиции, но выход его первой книги, написание которой он считал чистой авантюрой, изменило всю его жизнь. Закончив роман, он разослал его в двенадцать издательств, но только одно из них, самое маленькое, согласилось опубликовать книгу. Почти сразу же после этого Ле Гаррек, вместо того чтобы заниматься рабочими делами, начал сочинять следующий роман, подрабатывая написанием статей для разных газет и журналов. И лишь его первый опус о приключениях лейтенанта Куттоли обеспечил ему возможность жить одним писательским трудом. Сейчас он прощался с этим персонажем – ибо «Голубая лилия» завершала «Квинтет красок».

Одри наблюдала за Ле Гарреком все то время, что он говорил, и заметила, как писатель начинает по-настоящему увлекаться. Однако она обратила внимание и на некоторые… умолчания. Несказанное. Было нечто, о чем он предпочел не говорить, – какая-то тайна. На отдельные вопросы он отвечал с шутливой откровенностью («Ну, Антуан Рошфор был учеником-раздолбаем, уж извините за выражение!»), но от некоторых предпочитал уклоняться, отвечая обычными штампами.

– Что вас побуждает убивать ваших персонажей?

– Даже не знаю… думаю, те самые причины, которые заставляют других смотреть «Молчание ягнят» или читать Агату Кристи… Это то, что Питер Джеймс называл «некой склонностью к смерти»… и это, в принципе, в той или иной мере присутствует у всех, не правда ли?

– Кто или что вас вдохновляет?

– На этот вопрос я, к сожалению, не смогу ничего ответить, поскольку я не контролирую процесс…

Или еще:

– Пишут не тогда, когда хотят, а когда чувствуют неодолимую потребность…

У Одри сохранялось все то же впечатление, что Ле Гаррек произвел на нее утром в кафе: он был двойственным существом, солнечным и сумеречным, простым и сложным, доступным и отдаленным. Человек, открытый первому встречному и в то же время словно окутанный туманом.

Туманом…

Одри непроизвольно повернулась к окну. Туман понемногу рассеялся, и сейчас лицей «Сент-Экзюпери» предстал перед ней во всем своем средневековом обаянии. Она сама раньше не наблюдала такое явление, но слышала о нем: с началом осени туман образовывался ночью, понемногу рассеиваясь к середине дня, и лишь к зиме окончательно устанавливал свою власть над побежденным городом.

До нее донесся шорох крыльев: огромный ворон слетел с дерева и с хриплым карканьем полетел прочь. Одри рассеянно проследила за ним глазами – ворон какое-то время кружил возле окна директорского кабинета, прежде чем скрыться из виду. Одри вспомнила истории о птицах-почтальонах и невольно подумала о том, что ворон докладывал Антуану о том, как идут дела в лицее. Ее позабавила эта мысль, она была до смешного «гаррипоттеровской» – но тут же, по ассоциации, Одри подумала о своем сыне и уже больше не слышала ни вопросов, ни ответов. Давид восхищался персонажами «ГП», и даже если он был еще слишком мал, чтобы уловить всю сложность хогвартских интриг, первые тома приключений юного волшебника, прочитанные с экрана монитора, его очаровали. Гарри Поттер сделался виртуальным членом семьи. Одри пришлось с этим смириться. Но когда бывший муж забирал Давида, и она оставалась одна – двенадцать дней из четырнадцати, – одно лишь имя Гарри Поттера, вид книги или киноафиши, а также новости из жизни автора тут же напоминали ей о разводе, одиночестве, страхе перед будущим.

Звонкий голосок у нее за спиной прервал ее размышления.

– Я прочитала ваш первый роман, который вы подписали псевдонимом… очевидно, тот самый, который вы печатали на новеньком компьютере. (Смех в зале.) Он сильно отличается от «Голубой лилии»… он гораздо более мрачный. Он меня даже напугал. Очень напугал. Я никогда бы не сказала, что его написал тот же самый автор…

Одри показалось, что она узнала голос. Обернувшись, она убедилась, что права: это была Опаль Камерлен.

Каждый год в каждом классе преподавателю встречаются ученики, которых он запоминает с первого же урока, тогда как порой на различение лиц и фамилий требуется несколько месяцев. И дело здесь не столько в физической привлекательности, сколько во внутренней силе, составляющей основу личности.

Опаль Камерлен, без сомнения, была частью этой «элиты» – тех, кто был отмечен печатью внутреннего света. У нее были ярко-рыжие волосы и, как нередко бывает в таких случаях, зеленые глаза, а также густые ресницы и пухлый красиво очерченный рот. Но вместе с тем в ней ощущалось нечто суровое и непреклонное, и серьезное выражение ее лица составляло разительный контраст с детским очарованием и россыпью веснушек на щеках.

Одри перевела взгляд на Николя Ле Гаррека. Его лицо изменилось, это было хорошо заметно в резковатом свете ламп, горевших над сценой: оно застыло, словно на него мгновенно набросили маску. Одри поняла, что слова Опаль – скорее утверждение, чем вопрос, – вывели его из равновесия. «Я прочитала ваш первый роман… Он меня напугал… Я никогда бы не сказала, что его написал тот же самый автор…»

Воцарилась тишина.

Потом раздался крик.

Он был коротким и страшным: полный ужаса, леденящий кровь, он разнесся по всему залу, заставив и учеников, и учителей вздрогнуть.

Одри, как и все остальные, на мгновение окаменела. Затем Мартина Руве, сидевшая рядом с ней, вскочила как испуганная газель.

Немного придя в себя, обе женщины стали оглядываться, чтобы выяснить, кто кричал. Взгляд Одри спонтанно устремился в глубину зала – по опыту ей было известно, что проблемы в помещениях вроде актового зала иногда возникают из-за неожиданных возгораний. Но ничего не горело. Она окинула взглядом ряды учеников, заметив среди них Манделя – верзилу из пятого класса. Он со своей обычной наглостью в упор смотрел на нее, но Одри поняла, что на сей раз он ни при чем.

Она снова повернулась и встретилась взглядом с Николя Ле Гарреком – по крайней мере, вначале ей показалось, что он смотрит на нее, но потом она увидела, что его взгляд устремлен в последние ряды зала.

Проследив за его взглядом, Одри увидела сидевшего недалеко от Манделя Бастиана Моро – единственного ученика, который смотрел не на нее, а…

…в стену?

Да, он устремил взор в стену, и вид у него был абсолютно потрясенный.

Одри почти бегом приблизилась к нему, тогда как мадам Руве по-прежнему стояла на месте, – это был ученик из пятого класса, который вела Одри, где также учились Мандель и Опаль Камерлен.

Когда она оказалась рядом с Бастианом, тот повернул голову и взглянул на нее совершенно пустыми глазами – на мгновение Одри даже отшатнулась.

– Бастиан, что случилось?

Мальчик заметил Одри, и глаза его расширились так, словно он увидел перед собой самого дьявола во плоти. Она услышала, как у нее за спиной зазвонил чей-то мобильный телефон, но оставила это без внимания.

– Бастиан?.. – осторожно произнесла она, слегка дотрагиваясь до плеча мальчика, чтобы не испугать.

– Здесь была… дама… – прошептал он.

Одри недоуменно оглянулась.

– Дама?..

Мальчик снова повернул голову к стене. Вокруг послышались смешки, все более громкие. Бастиан Моро, который и без того успел заслужить репутацию «странного», теперь, кажется, окончательно спятил. Ну и ну. Здорово!

– Замолчите! – приказала Одри, резко обернувшись.

Снова воцарилась тишина. Одри повернулась к Бастиану и увидела, что он недоуменно моргает, словно только что проснулся.

– Все в порядке? – мягко спросила она.

Мальчик посмотрел по сторонам, потом поднял глаза на учительницу. Он выглядел все более смущенным и растерянным, по мере того как к нему оборачивалось все больше насмешливых, любопытных и возбужденных лиц. Он протер глаза, провел рукой по волосам, чихнул.

– Да… все в порядке. Извините. Кажется, мне приснился кошмар.

Эти слова вызвали общее веселье.

– Оба-на! – громко произнес Мандель за спиной Одри.

Она обернулась.

– Мандель, если я услышу от тебя еще хоть один звук, пойдешь к директору!

В зале усилился гул, и в нем слышалось явное недовольство. Если бы Одри располагала временем, она бы поставила Манделя на место, но у нее были более неотложные дела – Бастиан Моро, Николя Ле Гаррек и сотня учеников, ждущих от нее каких-то действий…

Она переключила все внимание на Бастиана, стараясь ничем не выдать своего волнения. В конце концов, за время своей учительской карьеры она сталкивалась и с другими, далеко не самыми простыми ситуациями: приступ эпилепсии, массовая драка в классе… но, правда, еще ни разу не видела, чтобы кто-то из учеников погрузился в такое глубокое состояние оцепенения. И никто при ней не кричал во весь голос от кошмарных видений…

– Приснился? – переспросила она. – Ты уверен, что это был сон?

Бастиан кивнул – слишком поспешно, словно говоря: да-да, не беспокойтесь… Точнее, умоляя: не спрашивайте больше ни о чем… забудьте обо мне… продолжайте. Одри пристально смотрела на него, лихорадочно размышляя, что именно предпринять: отправить его к школьному врачу? или продолжать встречу с Ле Гарреком, словно бы ничего не произошло?

Но тут оказалось, что писатель уже стоит у нее за спиной.

– Простите…

Одри удивленно взглянула на него – она совершенно не ожидала, что он вмешается.

– Можно вас на секунду? – вполголоса произнес он.

И, не ожидая ответа, направился в угол зала. Одри последовала за Ле Гарреком.

– Мне жаль, – заговорил он, – но я не могу больше оставаться…

– Это из-за того, что сейчас произошло?

– Нет-нет… совсем не из-за этого.

Он замолчал. Одри догадалась, что он не хочет посвящать ее в свои личные дела, – очевидно, здесь тоже сыграло роль его постоянное пристрастие к тайнам.

– Это из-за моей матери, – произнес он странно спокойным голосом. – Мне только что сообщили, что она умерла. Я должен идти.

Глава 6

Это был скорее небольшой флигелек, чем дом, но вьющийся по стенам плющ, старые камни вместо предпочитаемых столь многими садовых гномов и чуть покосившаяся бордовая крыша придавали постройке простой и в то же время кокетливый шарм декоративной хижины. К решетчатой калитке крепилась медная табличка с надписью «Сюзи Блэр» и каким-то загадочным символом, о котором Бертеги мог сказать только то, что он, кажется, имеет отношение к астрологии.

Комиссар позвонил.

Занавеска, закрывавшая изнутри верхнюю, стеклянную часть входной двери, шевельнулась. Бертеги терпеливо ждал, ничуть не удивленный: он уже знал, что жители Лавилля далеко не сразу распахивают свои двери посторонним.

Наконец хозяйка появилась на пороге. Белая дама. По крайней мере, такова была первая мысль Бертеги. Не из-за ее одежды – на женщине были обычные джинсы и блузка (слишком легкая по нынешней погоде), хотя этот внешне простой наряд говорил о тонком вкусе и неисправимом кокетстве, что не могло не вызвать мгновенной симпатии у комиссара, которому то и другое тоже было свойственно, – а из-за снежно-белой седины, невероятно бледного лица, на котором не было заметно следов старческой пигментации, и серо-стальных глаз.

Сюзи Блэр даже не спросила, кто он, словно бы ожидала его прихода, и молча направилась к калитке, чтобы его впустить.

Прежде чем Бертеги успел представиться, она полуутвердительно сказала:

– Вы, должно быть, полицейский.

Бертеги невольно взглянул на астрологический символ на табличке.

– Я уже в курсе по поводу Одиль, – произнесла женщина ровным тоном, в котором сквозила едва уловимая печаль. – Мне позвонила Мадлен… ее горничная.

Она протянула комиссару белую и почти прозрачную, словно фарфоровую руку.

– Входите. Я как раз сварила кофе.

Бертеги последовал за хозяйкой. Хрупкая, слегка встревоженная женщина, обаятельная и властная, стройная, несмотря на свои шестьдесят с лишним лет.

Она ввела его в гостиную, меблированную со вкусом, но без особой изысканности – комфорт здесь превалировал над эстетикой.

– Вы посвящаете астрологии все свое время? – спросил Бертеги, когда она вернулась из кухни с кофейным подносом.

– Разгадывать тайны звезд и планет – это воистину занятие, которое требует всего вашего времени, – отвечала седовласая женщина. – Но если вы имеете в виду профессиональный аспект, то для меня это скорее побочное занятие. Иными словами, – добавила Сюзи Блэр, разливая кофе по чашкам, – я консультирую в среднем трех-четырех человек в неделю.

Она села напротив Бертеги и, отпив небольшой глоток из чашки, пристально взглянула ему в глаза.

– Итак, э-ээ… лейтенант?..

– Комиссар.

– …комиссар, чем я могу быть вам полезной?

– Прежде всего я хочу знать, есть ли у вас ключ от дома Одиль Ле Гаррек.

– Да, конечно. Мы были очень близкими подругами. Правда, она не увлекалась астрологией, но у нас и помимо этого было много общих интересов.

– Вы давно познакомились?

Некоторое время Сюзи размышляла.

– Даже не помню… Семнадцать, может быть, восемнадцать лет…

– Значит, вам известно, что у нее были проблемы с сердцем?

– Да, я об этом знала. Но все равно была удивлена. Я никогда не думала, что это случится… вот так. Так рано и так внезапно…

Она снова отпила кофе. Твердая, уверенная в себе женщина, хорошо собой владеющая. Внезапно Бертеги захотелось узнать о ней больше.

– Вы местная уроженка? – спросил он.

– Нет, я родилась в Алжире.

– А, так вы из «черноногих»? [6]6
  Прозвище как алжирцев европейского происхождения, так и французов, родившихся в Алжире.


[Закрыть]

– Я француженка из Алжира, – уточнила Сюзи Блэр.

– И вы переехали во Францию?..

– В шестьдесят втором, как и все остальные.

– А почему именно в Лавилль-Сен-Жур? Ведь когда живешь долгое время на юге – на настоящем юге! – трудно приспособиться к такому климату, как здесь…

Внезапно женщина сделала странный жест: с силой потерла тыльную сторону левой ладони, и на мгновение ее лицо исказила резкая гримаса, похожая на нервный тик.

– А кто вам сказал, что я сразу здесь обосновалась? Мы с мужем объехали всю Бургундию. Он был инженером…

– Вы вдова?

– Я в разводе. Муж сейчас на пенсии. Загорает, – добавила она с легкой усмешкой, показавшейся Бертеги презрительной.

– Вы знаете, что случилось с мужем Одиль Ле Гаррек?

Сюзи Блэр собиралась отпить еще глоток кофе, но застыла с чашкой в руке, не донеся ее до губ.

– Странный вопрос… да и вообще все ваши вопросы странные. Какое отношение это имеет к ее смерти? Я полагала, что вы пришли за ключами.

– Никакого отношения. Точнее, никакого прямого отношения. Но, видите ли, даже если Одиль Ле Гаррек, судя по всему, умерла естественной смертью, некоторые детали нас все же смущают…

Она поставила чашку на стол.

– Странные детали. Да, понимаю.

Это было сказано без всяких эмоций – собеседница Бертеги просто констатировала факт.

– Так бы и сказали с самого начала. Что вас интересует? Ах да, ее муж… Он давно умер. Тридцать лет назад, если не ошибаюсь. Автокатастрофа. Но подробностей я не знаю – ни точных обстоятельств, ни места, где она произошла.

– После этого Одиль Ле Гаррек пыталась снова устроить свою семейную жизнь? Она ведь оказалась совсем молодой вдовой…

– Да, у нее, кажется, было несколько мужчин… По крайней мере об одном я точно знаю. Но это закончилось еще до того, как мы с ней подружились. Так или иначе, она была скрытной и не рассказывала о себе слишком много. Если говорить на моем профессиональном языке, она была типичной плутонианкой – такие люди любят проникать в чужие тайны, но свои при этом ревниво оберегают.

Бертеги кивнул.

– Понятно… Плутон, кажется, бог подземного царства?

Сюзи улыбнулась немного удивленной улыбкой.

– Именно так. Поэтому я и не могу рассказать вам во всех подробностях про ее секретный сад. Хотя на самом деле это не сад, а скорее парк. Ночной парк. Закрытый для посетителей.

Этот образ понравился Бертеги и одновременно вызвал у него легкое раздражение. Эта женщина с тонким фарфоровым лицом и белоснежными волосами вела какую-то игру. Запутывала его, оплетала паучьими сетями. Двадцать лет дружить с покойной Одиль Ле Гаррек, иметь ключи от ее дома, а это знак полного доверия… и в то же время не знать никаких подробностей ее личной жизни?

– Итак, ни мужа, ни постоянного любовника… Во всяком случае, в последнее время. Но у нее есть сын.

Сюзи коротко кивнула, подтверждая эту информацию.

– Если бы с ней что-то случилось, то именно ему вы бы об этом сообщили в первую очередь?

Это был чисто формальный вопрос. Бертеги уже позвонил Николя Ле Гарреку и согласился на его довольно неожиданную просьбу о встрече, которая должна была состояться как раз после разговора с астрологиней.

– Ее родители умерли. У нее сестра в Париже, с которой она всегда поддерживала связь.

– И сын.

– Да.

– С которым она не общалась.

– Да, или очень мало. Он сюда никогда не приезжал. Во всяком случае, я его здесь ни разу не видела.

– Вы знаете, почему он не приезжал?

– Одиль говорила, что ему не нравится Бургундия.

– М-ммм… вот как?

– Возможно, было и что-то еще… какая-то другая причина… Но мне о ней не известно, – быстро добавила Сюзи, прежде чем Бертеги успел задать очередной вопрос, и у него снова создалось впечатление, что она заранее просчитывает все его ходы.

– Вы не в курсе, кто-нибудь угрожал Одиль Ле Гаррек в последнее время? – спросил он, резко меняя тему разговора в надежде застигнуть Сюзи врасплох.

Однако и эта внезапная атака разбилась об ее ледяное спокойствие. Или обстоятельства смерти «старой подруги» не слишком ее интересовали, или… она о них уже знала.

– Насколько я знаю, нет. Она никогда не говорила ни о чем подобном. Но, хотя она была скрытной, я все же думаю, она бы мне рассказала, если бы такие угрозы появились.

– А в тот период, когда стало известно о «деле Талько», она уже жила здесь? Не была ли она к нему причастна каким-либо образом?

Бледное лицо Сюзи впервые расцветилось живыми красками: на скулах выступили два бледно-розовых пятна. Словно кто-то решил нарумянить фарфоровую куклу.

– Силы небесные! Нет, конечно! Какая здесь связь? Я не понимаю, к чему вы клоните!

– Одиль Ле Гаррек интересовалась этим делом? Беспокоилась? Может быть, она была как-то связана с людьми, которые были к нему причастны… прямо или косвенно?

– Нет, она о нем практически не говорила – по крайней мере, не больше, чем все остальные. Тогда ведь все в той или иной степени интересовались… этой историей.

Бертеги некоторое время молчал, но его собеседница больше ничего не добавила. Это был старый трюк комиссара: он знал, что виновные люди плохо переносят молчание полицейского во время расспроса. Но в чем, по сути, могла быть виновной Сюзи Блэр?

Ну, по крайней мере, в молчании.

– Что ж, благодарю вас, мадам Блэр, – наконец произнес Бертеги, поднимаясь. – Думаю, пока у меня всё. Возможно, я снова навещу вас, если мне понадобится кое-что прояснить… но это маловероятно, – солгал он. – Не могли бы вы отдать мне ключи от дома мадам Ле Гаррек?

Сюзи ушла в направлении кухни и вернулась со связкой ключей. Затем проводила комиссара к выходу.

Уже взявшись за дверную ручку, он внезапно обернулся.

– Да, совсем забыл, еще один, последний вопрос.

– Синдром Коломбо? – спросила Сюзи с холодно-вежливой улыбкой, давая понять комиссару, что разгадала его игру.

Бертеги улыбнулся.

– Нет, это вопрос личного свойства. А вы сами, случайно, не плутонианка?

Лицо Сюзи осталось бесстрастным, лишь уголки губ едва заметно дрогнули.

– Нет, у меня преобладает влияние Сатурна и Нептуна. Если вас это по-настоящему интересует, вы выясните, что это значит. Захлопните за собой калитку, хорошо? Всего доброго, комиссар!

И, протянув ему на прощание руку, с вежливой непреклонностью дамы-патронессы положила конец аудиенции.

Бертеги направился к калитке. Выйдя, он обернулся, чтобы захлопнуть калитку за собой, и увидел, что Сюзи по-прежнему стоит на пороге, спокойно глядя ему вслед – как человек, который… знает. И обладает властью.

Он вдруг подумал, что ее тонкая прямая фигура в темном дверном проеме, на фоне которого ее бледность и белоснежный цвет волос стали еще заметнее, выглядит совсем как призрак. Несмотря на обычную городскую одежду, Сюзи Блэр казалась абсолютно нематериальным существом. Словно сотканным из тумана.

Бертеги сел в машину, достал мобильник, вывел на дисплей имя абонента и нажал клавишу соединения.