Текст книги "Проклятый город. Однажды случится ужасное..."
Автор книги: Лоран Ботти
Жанр:
Триллеры
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)
Глава 31
Звонок прозвенел в четыре часа, и Бастиан облегченно вздохнул. Во время последнего урока он ничего не слышал и не записывал, словно отделенный от всего остального мира невидимой стеной, – лишь в памяти одна за другой проносились фразы: «Однажды случится ужасное… Лавилль-Сен-Жур хочет тебя… Мы спросим об этом у моего брата…»Целый день он ждал этого момента: когда можно будет выбежать во двор, надеть ролики, вставить в уши наушники, включить айпод и заскользить по аллеям парка до самого дома. Уехать… Забыть.
Он направлялся к выходу из класса, когда Опаль нагнала его и быстро прошептала:
– Иди за мной, только не сразу… чтобы никто не заметил. И избавься от прилипалы…
С самого утра он не переставал удивляться: сразу после разговора на «их» скамейке Опаль убежала, не объяснив ему ни своих загадочных последних слов, ни своего поведения, а на остальных переменах не подходила к нему, лихорадочно набирая эсэмэски на мобильнике. Сезар Мандель, напротив, не отходил от него ни на шаг – под изумленными взглядами других учеников, особенно своей свиты – и донимал разговорами: «Какая у тебя сейчас магическая колода? А какая твоя самая любимая? У тебя приставка Xbox 360? Мне больше нравится PS2. А Top Spin – это действительно что-то! Почти как настоящий теннис!» Словом, всячески набивался в друзья.
Так что, говоря о «прилипале», Опаль, конечно же, имела в виду его, и это слово рассмешило Бастиана, несмотря на то что он был весь в напряжении. Он с трудом подавил желание расхохотаться, понимая, что, если это произойдет, ученики сочтут его вовсе ненормальным.
Но, должно быть, когда он вышел во двор, лицо у него было все-таки странное, потому что близнецы Пероно – два абсолютно одинаковых типа в очках, напоминающих донышки бутылок, и с мощными, словно у щелкунчиков, зубами – с удивлением покосились на него и расступились, давая ему пройти; один из близнецов при этом с хрустом разгрыз лимонный леденец, а другой проглотил свой, апельсиновый, даже не разгрызая (в классе близнецы были знамениты тем, что жить не могли без сладостей, отчего их зубам приходилось работать почти непрерывно).
Бастиан оставил их рыться в рюкзаках в поисках новых леденцов и смешался с толпой учеников, направлявшихся к выходу. Он заметил, как фигурка Опаль скользнула к колоннаде, по другую сторону которой находился еще один, совсем небольшой внутренний дворик, – в «Сент-Экзюпери» было много таких уголков, которые он еще не успел исследовать, – и обернулся: Манделя не было видно. Путь был свободен.
Он проследовал тем же путем, что и Опаль незадолго до него. Теперь желание смеяться полностью исчезло, сменившись любопытством вследствие такого загадочного поведения подружки.
Следом за подругой Бастиан вышел во внутренний дворик – по обе стороны типичного французского сада с фигурно подстриженными деревьями и идеальными клумбами геометрических форм тянулись здания, в которых располагались химические лаборатории, компьютерные и лингафонные классы, – и поискал ее глазами. В этот момент рыжеволосая голова показалась из-за каменной арки.
– Сюда, – почти прошептала Опаль.
Бастиан направился к арке, но Опаль почти тут же исчезла, устремившись вверх по ступенькам. У входа была табличка с обозначением туалетов. Что, туда?!
Безмерно удивленный, он вошел под арку и, поднявшись по ступенькам, вошел в небольшой открытый вестибюль. Действительно, Опаль ждала его там. Возле туалетов. По он предположил, что она хочет подняться на второй этаж по лестнице в глубине вестибюля.
– Зачем ты меня сюда привела?
– Ты все узнаешь через пару минут, – ответила девочка.
Затем, порывшись в рюкзаке, достала два заржавленных ключа на веревочке. Больше не обращая на Бастиана никакого внимания, Опаль с заговорщицким видом приблизилась к двери, на которую он раньше не обратил внимания, – она была похожа на дверь подсобки, где хранятся ведра, тряпки и все в таком роде.
– Давай быстрей, надо успеть, пока нас не заметили.
– Что успеть?
Вместо ответа она дважды повернула ключ в скважине. Дверь открылась, но не в подсобку, а на узкую спиральную лестницу, уходящую вверх.
Из туалета донесся шум спускаемой воды.
– Быстрей! – повторила Опаль.
Ее зеленые глаза никогда не казались Бастиану такими огромными. Не раздумывая, он устремился за подругой. Она мгновенно закрыла за ним дверь.
Затем, прижав палец к губам, наклонилась к замочной скважине и какое-то время прислушивалась.
– Хорошо, – наконец сказала она.
И пошла вверх по лестнице.
Они поднялись на два этажа по неровным ступенькам, освещенным лишь слабым дневным светом, проникавшим снаружи через узкие прорези в стенах, и оказались перед другой дверью. Новый поворот ключа. Затем Опаль толкнула дверь.
Стоя на пороге, Бастиан огляделся. Было слишком темно, чтобы определить истинные размеры помещения, в котором они оказались. Во всяком случае, оно было просторным, но в то же время каким-то приплюснутым – такое ощущение создавалось из-за гигантских балок, пролегавших под потолком, какие можно увидеть на чердаке.
– Что это? – спросил он.
Опаль пожала плечами.
– Не знаю. Говорят, что раньше это было что-то вроде монастырской тюрьмы – монахинь отправляли сюда в наказание. Потом одно время здесь был театральный кружок, но с тех пор, как все перестроили, никто больше сюда не ходит. – Девочка помолчала и добавила: – Кроме нас.
– Кого нас?
– Заходи уже!
Он следом за ней вошел внутрь, слегка обеспокоенный, но в то же время восхищенный тем, что Опаль поделилась с ним своей тайной.
– Ничего не видно…
– Не беспокойся. Я знаю дорогу.
Она повела его мимо нагроможденных в беспорядке предметов: пыльной мебели, рулонов ткани, картонных коробок, вешалок, на которых кое-где висели маскарадные костюмы или пустые плечики, еще какого-то хлама…
Наконец в глубине помещения он увидел два продавленных кресла, между которыми стояла большая коробка, служившая столом. Ту часть помещения, где были кресла и коробка, отгораживала высокая перегородка – кажется, ширма из реквизита кукольного театра.
– Мой персональный уголок, – с гордостью сказала Опаль. И действительно, начала действовать так уверено, словно была у себя дома: зажгла свечу, вставленную в стакан, очистила «стол» – собрала в стопку картонные квадратики с буквами, разложенные вокруг стакана, отбросила в угол пустую бутылку из-под кока-колы…
– Но как ты достала ключи? – спросил Бастиан, слегка досадуя на себя за этот постоянный тон маленького мальчика, который ничего на свете не знает.
Опаль повернулась к нему – на ее лице была немного печальная улыбка.
– Ключи были у моего брата… Он часто сюда приходил. И другие…
– А у него они откуда?
– О, это долгая история… Ну, что стоишь – садись.
Бастиан осторожно сел в низкое продавленное кресло и тут же почувствовал, как в зад впилась пружина.
– Ты часто здесь бываешь? – спросил он, посмотрев на Опаль.
– Каждый раз, когда хочу с ним поговорить.
– С кем?
Пламя свечи, слегка колеблемое потоком воздуха, проникавшим внутрь помещения из разбитого окна, на мгновение взметнулось вверх и осветило лицо девочки. Указывая на квадратики с буквами, Опаль ответила:
– С братом.
Бастиан совсем не знал, что сказать.
– Они скоро придут, – добавила Опаль.
После чего в ее руке неожиданно появилась сигарета. Затем Опаль зажала сигарету в губах и наклонилась к пламени свечи. Затянулась. По какой-то непонятной причине Бастиан ощутил глубокую печаль. Он понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать: невыносимо было сознавать, что Опаль принадлежит к числу тех девушек, которые могут, что называется, плохо кончить.
Она закашлялась. Потом протянула другую сигарету.
– Будешь?
Он кивнул, неловко сжал сигарету в пальцах, потом поднес ко рту. Заколебался.
– Ну, втягивай воздух! Как будто тянешь сок через соломинку.
Его рот наполнился горячим и горьким дымом, но Бастиан так его и не вдохнул. Пару секунд подержал его во рту, затем резко выдохнул, почти выплюнул, и перед глазами возникло серое облачко. Хорошо хоть не закашлялся… Но все же он вернул сигарету Опаль с горделивым ощущением того, что мгновенно перескочил несколько лет и почти преодолел дистанцию, отделяющую его от подруги.
Он ничего не сказал, а Опаль ничего не стала спрашивать. Но Бастиан понял, что прошел некое испытание.
– Зачем ты меня сюда привела?
Опаль снова выпустила клуб дыма – он догадался, что ей доставляет удовольствие изображать взрослую женщину. В то же время ее жесты были еще неуверенными: она походила на маленьких девочек, впервые надевших материнские туфли на каблуках и осторожно делающих первые шаги.
– Опаль, так ты мне объяснишь?..
Шум, донесшийся от входной двери, заставил его вздрогнуть и резко вскочить с места.
– Без паники! Это они.
– Они?..
– Да. Showder Society.
Минутой позже «они» появились: кудрявая девушка чуть старше Опаль и молодой человек, худощавый и темноволосый.
– Бастиан, позволь тебе представить двух самых близких друзей моего брата… Анн-Сесиль и Жан-Робен.
Бастиан внимательно разглядывал их. Он вспомнил, что Жан-Робена уже видел в лицее. Впрочем, его было трудно не заметить: одетый в полудендистском, полуготтском стиле, он словно вышел из какого-то клипа Милен Фармер. Своими черными кругами вокруг глаз и андрогинными чертами лица он так же выделялся на фоне остальных учеников, как Клеманс Дюпаль – своими мини-юбками и фигурой секс-бомбы. Анн-Сесиль, напротив, вполне соответствовала местным стандартам: стильные джинсы с не слишком заниженной талией, синий пуловер, круглые очки в металлической оправе. Она в точности походила на большинство остальных учениц второго или первого класса [11]11
То есть старших классов.
[Закрыть]– зеркальные копии своих матерей, готовящиеся повторить их судьбу после выпуска.
– Привет! – сказал молодой человек, бросая свой рюкзак в угол. – Жан-Робен – это я. Уточняю на всякий случай, если вдруг у тебя возникли сомнения…
Он небрежно протянул Бастиану руку, и тот пожал ее – сначала слабо, потом сильнее, когда молодой человек добавил:
– Жан-Робен дю Мерселак.
Никогда прежде Бастиан не встречал ученика, представлявшегося по фамилии, да еще и с частицей «дю».
– Жан-Робен сейчас во втором классе, – объяснила Опаль, пока молодой человек старался как можно удобнее устроиться на продавленной кушетке. – Если бы мой брат не… в общем, они сейчас были бы в одном классе. Анн-Сесиль самая старшая из нас – она сейчас в первом. И она очень сильная волшебница.
Бастиану показалось, что он ослышался.
– Да, она потомственная чародейка из очень старинного рода, – подтвердил Жан-Робен. – Ее семья состоит в родстве с семьей Талько… это местная аристократическая верхушка. Анн-Сесиль очень способная. И особенно в плане разговоров с умершими. Ведь так, Анн-Сесиль?
Но девушка его не слушала. Она пристально смотрела на Бастиана, не говоря ни слова.
Потом она сняла очки, и Бастиан был удивлен пронзительностью ее взгляда, которую словно еще усиливали отблески пламени в ее темно-ореховых глазах. Анн-Сесиль медленно приблизилась к нему, и Бастиан догадался по почтительному молчанию Опаль и Жан-Робена, что именно Анн-Сесиль – душа их заговорщицкого клана.
Она остановилась рядом с ним – ростом она была лишь немного выше него – и еще раз пристально на него посмотрела. И у Бастиана появилось неприятное ощущение – будто зрачки ее глаз испускают какие-то невидимые лучи, вроде рентгеновских, которыми она просвечивает его насквозь.
Наконец Анн-Сесиль снова надела очки и объявила двум своим друзьям:
– У него есть сила. О да, есть. Просто невероятная…
Глава 32
У хозяина «Геранды» была типично бандитская физиономия – судя по всему, он занимался отмыванием денег в своем заведении, представлявшем собой нечто среднее между кафе и табачной лавкой. Он уже много раз бросал на Бертеги подозрительные взгляды с тех нор, как тот расположился за одним из столиков с чашкой кофе-эспрессо (пятой за этот день).
Бертеги приехал сюда, чтобы встретиться с кузеном Сони, официантки из кафе при лицее «Сент-Экзюпери», предварительно запросив у Клемана криминологическое досье на этого самого кузена, где была и фотография. Хозяин заведения с некоторой настороженностью взглянул на посетителя – грузного человека, чьи жесткие и очень короткие волосы напоминали кабанью щетину, одетого в шикарный костюм и плащ от Хуго Босс. Когда Бертеги представился, угрюмое лицо хозяина приобрело враждебное и одновременно замкнутое выражение.
Комиссар решил не скрывать своих намерений.
– Я знаю, к тебе часто заходит Пьер Джионелли. Нет, у него пока никаких неприятностей. У тебя тоже. Меня направила сюда его двоюродная сестра. Из Лавилль-Сен-Жур. Мне нужно задать ему пару вопросов о делах, которые напрямую его не касаются. Можно сказать, речь идет об услуге.
– Вряд ли он захочет ее оказать, – ответил хозяин, яростно полируя бокал, как будто боролся с желанием расколотить его о стойку. – Он с легавыми не особо разговорчивый.
– Но, может быть, он захочет помочь своей сестре?
Хозяин кафе нехотя произнес:
– Он обычно заходит между четырьмя и пятью вечера. Не каждый день, но часто.
Действительно, без четверти пять Джионелли появился на пороге. Он был похож на парня с фотографии, но бледно-желтый цвет лица и общая истощенность свидетельствовали о том, что с того момента, когда был сделан снимок, Пьер Джионелли провел много бессонных ночей. Теперь это был нервный человечек, как будто насквозь пропитанный никотином. Бертеги знал, что профессиональные игроки с годами становятся тощими и высохшими, нервно-суетливыми людьми или превращаются в толстяков-сангвиников, страдающих одышкой.
Несколько посетителей сказали: «Здорово, Пьеро!» – пока Джионелли шел мимо столиков к бару. Он перебросился несколькими словами с хозяином, потом тот коротким движением головы указал ему на Бертеги.
Держа в руке рюмку анисового ликера, человечек направился прямо к комиссару.
– Интересно, какая муха укусила Соню, что она направляет ко мне легавого? – сказал он вместо приветствия и окинул Бертеги быстрым взглядом, который выражал одновременно осуждение и веселое удивление.
«Легавые» вместо «мусора»… Анисовый ликер… Очевидно, Джионелли, как и хозяин заведения, принадлежал к вымирающему поколению воровской аристократии, а не к нынешнему сброду, – иными словами, предпочитал игру и девочек дракам и наркотикам.
– Она предупредила, что ты будешь обращаться ко мне на «ты»…
– Так ты сам первый и начал. Мне-то все равно. Ну, давай на «ты». Как там тебя…
– Бертеги.
– Лейтенант? Комиссар?
– Комиссар.
– Вон как! Тогда это серьезно… Хотя, конечно, комиссар в Лавилле – это даже не лейтенант на Орфевр, тридцать шесть…
Бертеги проигнорировал сарказм и произнес всего два слова:
– Анри Вильбуа.
Джионелли на мгновение замер. Потом отодвинул стул от столика и сел.
– Да, теперь начинаю понимать, с какого боку тут Соня, – проговорил он словно бы сам для себя. – Значит, ты ищешь Вильбуа? Но тут я тебе ничем не помогу, я в последний раз его видел… – он несколько секунд подумал, – лет двадцать назад. И потом, с чего вдруг я должен…
– Твоя кузина сказала примерно следующее: в Лавилле творятся странные дела, и надо, чтобы это когда-нибудь прекратилось…
Джионелли кивнул.
– Да, понимаю…
Он вздохнул, отпил немого ликера, прищелкнул языком.
– Ну, валяй, комиссар, я тебя слушаю.
– Мне нужна информация о Вильбуа. Он был игрок, так?
– Да.
– Насколько я понимаю, это была его основная деятельность?
– Не совсем так. Но какое-то время да. Деньги так и липли к его рукам. Я никогда такого не видел, ни до, ни после. Дэвид Копперфилд рядом с ним выглядел бы неуклюжим, как Винни-Пух. Если ты садился с ним играть, надо было быть готовым к тому, что он в любой момент предъявит тебе четыре туза… Р-раз! – и вот они! – Джионелли пошевелил пальцами, словно разворачивал карты веером.
– Значит, ты хорошо его знал? Если даже с ним вместе играл?
– Мы познакомились лет тридцать назад. Я тогда был еще совсем зеленый, да и он тоже… По сколько нам было? Лет по двадцать – двадцать пять… Ну да, мы с ним корешились, некоторое время мотались вместе по игорным домам – и здесь, и в Панаме… куда нас только черти не носили! Мы туда ездили за рабочим инструментом.
Бертеги кивнул: он знал, что многие профессиональные игроки покупают специальное оборудование в магазинах для престидижитаторов, – он даже был в таком магазине, известном на всю Францию, на Кардиналь-Лемуан, в Пятом округе Парижа.
– И что потом?
Джионелли немного поколебался, вертя в пальцах рюмку. У него были длинные гибкие пальцы пианиста, которыми следовало бы касаться клавиш рояля, а не щербатой рюмки.
– Потом он постепенно начал завязывать с игрой. Меня это не слишком устраивало – мы хорошо зарабатывали с ним в паре… Хотя он весь свой выигрыш спускал в казино на следующий же день… Я не мог понять, в чем дело. И вот однажды мы с ним слегка выпили, и я спросил, почему он отошел от игры и как ему, несмотря на это, удается по-прежнему покупать рубашки от Диора и костюмы от Ренома. Тогда он на меня посмотрел… очень долгим взглядом, который я помню до сих пор, потому что у Вильбуа были самые холодные глаза, какие я только видел в жизни… И сказал: «Думаешь, Пьеро, своими руками всего можно добиться? Одного таланта мало. Он помогает, конечно, но его одного недостаточно. Вот и приходится служить тому, кто… сдает карты. Сечешь? Кому-то могущественному… Гораздо более могущественному, чем ты или я…»
Я мало что понял, но мне стало чертовски не по себе. Вообще, с Вильбуа я никогда не чувствовал себя спокойно. Он был одним из тех типов, что могут воткнуть тебе в спину нож и при этом будут улыбаться в лицо.
Потом он сказал: «Ты ведь слышал про Фауста? Вот и я как Фауст… мне надо вернуть должок. Я играл, я выигрывал… теперь я должен служить ЕМУ постоянно…»
– Ему? – переспросил Бертеги. – Кому ему?
Джионелли пожал плечами.
– Прочти «Фауста», комиссар…
Бертеги проигнорировал совет и спросил:
– Вильбуа проходил по нашумевшему делу семь лет назад?
– Ты про «дело Талько»?
– Да.
– Ну… он к тому времени здесь уже не жил. Но ты наверняка это знаешь. Ведь у вас в участке на него собрано нехилое досье…
Бертеги не стал говорить, что это не так: почти все следы существования Анри Вильбуа исчезли из полицейских архивов.
– Ну, скажем так, он могпо нему проходить, – продолжал Джионелли. – Он был подручным у Талько… понимаешь, о чем речь?
– Подручным?
– Да. «Дело Талько» ведь не заглохло само собой. И многие материалы исчезли не просто так. Об этом позаботились. Эта семья контролирует весь регион. Настоящая местная мафия. Жертвоприношения детей – это, можно сказать, просто мелкая прихоть богатых извращенцев. Как называл это Вильбуа, «служба ЕМУ»… Но эта семья занималась и другими делами, в том числе далеко за пределами Бургундии. Думаешь, почему лавилльские дельцы такие богатые? Только из-за своего вина? Будь это так, все бургундские виноделы давно имели бы приличные счета в швейцарских банках… А вот в Лавилле – не знаю, ты в курсе или нет, – никого особо не беспокоит конкуренция с калифорнийскими или австралийскими винами… кризис, не кризис – тамошние ребята всегда при деньгах…
А насчет Вильбуа… ну, сам, небось, знаешь, как это бывает… Нужен человек, который делает грязную работу. В том числе крадет детей, чтобы продавать… даже привозит их из-за границы. На органы или…
Бертеги с трудом сдержал гримасу отвращения.
– Значит, такова была роль Вильбуа?
– Не знаю. Не знаю точно, что он для них делал. Даже не знаю, забавлялся ли он сам с этими детьми, как все остальные… но скажу как на духу: я в это верю. Из-за тех слов, которые он тогда произнес: «Я должен служить ЕМУ постоянно…» Он увяз во всем этом с головой.
Мафия сатанистов, подумал Бертеги. Да, о таком он еще не слышал…
– А ты знал его тогдашнюю подружку?
– А, вот кто тебя интересует! Ну-ну, не делай такую физиономию! Я разменял шестой десяток и каждый день читаю газетные некрологи, чтобы узнать, кто из ровесников уже склеил ласты… И некролог той бабенки я тоже прочел пару дней назад. Да, я ее знал. Не слишком близко, правда, но был с ней знаком. Иногда мы с Вильбуа у нее играли, просто чтобы скоротать вечер, а когда и ночь… и по утрам я видел, как она спускается на кухню, уже одетая, накрашенная, при полном параде. И ее мальчишку тоже. Несколько раз я видел, как она готовит ему завтрак, и он ел за тем же столом, где мы всю ночь играли. Странный он был – никогда слова не скажет, даже не посмотрит на нас… Выпьет свой шоколад – и был таков… да и то, в столовой мы, бывало, за ночь так надымим, хоть топор вешай…
Она и сама была малость странная… Я иногда думал: а не она его втравила во все эти дела?.. Хотя, может, и наоборот – не знаю… Во всяком случае, они не очень-то ладили, и он постоянно на нее орал. Он вообще был скор на расправу… За игрой – другое дело, тут он и бровью не поведет, выдержка у него была железная… а в жизни лучше было с ним не связываться… Но все-таки он от нее не уходил. Иногда устраивал загулы, но никем серьезно не увлекался… хотя мог снять любую. Я не очень любил ходить в гости в тот дом, все время себя чувствовал не в своей тарелке. Какая-то грязная атмосфера там была…
Бертеги промолчал: он думал о мальчике, который встает по утрам, чтобы идти в школу, и застает в семейной столовой импровизированный игорный притон, весь в клубах табачного дыма, пропитанный запахами сигарет и виски… А что еще приходилось наблюдать Николя Ле Гарреку?.. Могли он вернуться, чтобы отомстить? Отомстить матери, которая лишила его нормального детства? Какие следы оставило в нем пережитое? И достаточно ли ему было писать книги, чтобы лечить свои травмы? «Сублимироваться в творчестве», как выражалась Мэрил?
– Когда ты потерял его из виду?
– Ну, это случилось не сразу, а мало-помалу. Скажем так – когда он стал все чаще одеваться в черное, если ты понимаешь, о чем я. Время от времени я с ним встречался, потому что у нас все еще оставались… кое-какие общие дела.
– И что с ним стало в конце концов?
Джионелли усмехнулся.
– Да я б тебе сам заплатил, если бы ты мне сказал! Кое-кто говорил, что его запалили… в обоих смыслах.
– Это как?
– Ну, сам подумай, комиссар. Когда имеешь дело с людьми вроде Талько, они от тебя избавятся, как только запахнет паленым… В каждой семье свои правила, так? Когда не слишком хорошо сделаешь свою работу… немножко бензина – и привет. Отправишься прямо в ад, самой короткой дорогой – через огонь.
Другие говорили, что он лег на дно, – когда легавые начали разнюхивать подробности по «делу Талько», он отрыл свою кубышку и смылся куда подальше…
– Но ты, я смотрю, в это не очень-то веришь.
– Нет. Потому что, когда он исчез, легавые еще закрывали глаза на все дела Талько… не задаром, конечно…
– Ну, а ты сам что думаешь?
– Точно я ничего не знаю, но… Однажды, где-то год спустя после тех событий, я его встретил в «Эмбасси»… может, знаешь, это дижонский кабак, где кого только не встретишь: и богачей, и шлюх, и сутенеров, и дорогих докторов… ну, короче, я у него спросил, как жизнь, и все такое… Мы были одни у барной стойки, и Вильбуа мне говорит: «ОН меня оставил, Пьеро… Да, ОН от меня отвернулся…» «Кто?» – спрашиваю. А он говорит, как будто не слышал: «Никогда не связывайся с бабой, у которой уже есть щенок, не от тебя. Потому что однажды этот щенок станет взрослым». И вот я смотрю на его лицо – а вокруг свет, музыка, шум, – и мне вдруг чудится, что рядом со мной покойник сидит. Лицо у него вдруг стало такое… как маска. Маска мертвеца.
Джионелли замолчал. «Так, ну и что все это значит?» – подумал Бертеги.
– А после этого ты с ним виделся? – спросил он.
– Нет, это был последний раз. И слава Богу, потому что… – Джионелли поморщился, – тот раз я не скоро забыл… Да вот и снова вспомнил, хотя уже двадцать лет прошло… Иногда до меня доходили какие-то слухи про Вильбуа, да и то из вторых, если не из десятых рук: встретишь иногда какого-то типа, который недавно встречал еще одного типа, а тот – еще одного, и так далее, и вот последний тип совсем недавно видел Вильбуа – во Франции, или на Балеарских островах, или на Луне… в общем, балаболят кто во что горазд…
– А когда ты в последний раз слышал что-то в этом роде?
– Не помню… с полгода назад.
– От кого?
Джионелли пожал худыми плечами.
– Тоже не помню. Да и потом, никто из моих… знакомых не будет в восторге, если я направлю тебя к ним. Ты просто потеряешь время.
– Это почему же?
– Потому что в любом случае Вильбуа уже поздно ловить. Я думаю, что сегодня он гораздо больше похож на собственную тень – таким я его видел последний раз в «Эмбасси», – чем на того типа, которого я знал раньше… с этими его роскошными костюмами… если ты понимаешь, о чем я.
Нет, Бертеги не слишком хорошо понимал… не желал понимать. Он испытывал какую-то смутную тревогу, какое-то иррациональное беспокойство, не свойственное его реалистической натуре полицейского и противоречащее картезианским убеждениям, которых он придерживался всю жизнь. Внезапно комиссар заметил, что он и Джионелли остались единственными посетителями в кафе и вокруг стоит тишина, нарушаемая лишь негромким шумом кофейного автомата.
– И последнее, – сказал он. – Соня была на похоронах Одиль Ле Гаррек…
– Ничего удивительного, – почти прошептал Джионелли. – Соня… потеряла сестру, еще в детстве. Сестру-близняшку. Она исчезла во время школьного пикника за городом. Ее так и не нашли… Это случилось осенью, примерно в то же время, что сейчас, в октябре – ноябре… В тот день был густой туман. И никто ничего не заметил, потому что обе сестры были очень похожи и одинаково одеты. Тогда была эта дурацкая мода – одевать близнецов одинаково… В общем, так и не узнали, что с ней случилось… Но, конечно, ходили всякие слухи… Соня так и не оправилась после того случая. Она не вышла замуж, не устроила свою жизнь… не хотела иметь детей. «С детьми столько волнений, Пьеро, – так она мне говорила. – Все время боишься, что с ними что-нибудь случится…» Но самое странное то, что она так и не уехала из города. Как будто этот туман ее… в общем, даже не знаю.
– Но какая связь с Одиль Ле Гаррек?
Джионелли грустно улыбнулся.
– Ну, если Соня пришла на похороны, то уж, конечно, не затем, чтобы положить цветы на могилу… скорее уж плюнуть. И еще, она хотела убедиться, что та действительно умерла, – после всех этих лет, проведенных у НЕГО на службе… Но тебе, конечно, она не стала об этом говорить.