Текст книги "Легенды о доне Хуане (Жуане). Дон Жуан на сцене"

Автор книги: Леся Украинка

Соавторы: Карло Гольдони,Тирсо Молина,Василий Федоров,Владимир Корвин-Пиотровский,Алексей Бежецкий,Лев Корсунский,Николаус Ленау
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 34 страниц)

Василий Дмитриевич Фёдоров (1918 – 1984 гг.)
Женитьба Дон Жуана
Ироническая поэма

Предисловие

Как бывало со мной и прежде, эта поэма явилась для меня полной неожиданностью.   Сначала хотелось написать стихотворение с названием

 « Женитьба дон Жуана», проследить чисто психологически момент такого шага, что само по себе настраивало на иронию и шутливость.

 Если бы стихотворение написалось, о поэме не было бы и речи, однако при многих попытках мне оно не давалось по формальным причинам.

        Привычный и верный мне ямб на этот случай оказался бессильным, может быть, по той же причине, о которой сказано в самом начале

 пушкинской поэмы « Домик в Коломне»:

 Четырёхстопный ямб мне надоел:

 Им пишет всякий.  Мальчикам в забаву

 Пора б его оставить.  Я хотел

 Давным-давно приняться за октаву.

        Случилось, что меня, наоборот, выручила мальчишеская забава. Когда-то в Марьевке, бегло знакомый с октавой и спенсеровской строфой

 “Чайльд Гарольда”, не имея их под рукой, я начал сочинять что-то шутливое, будучи уверенным, что пользуюсь одной из этих классических форм.

 К моему позднему удивлению, моя “октава” оказалась строфой, которая мне пока не встречалась в русской поэзии, а главное – она пришлась к моему двору, к замыслу, внеся в него некие мечтания моей ранней юности. Объёмная форма строфы открыла мне возможности поэмы.

     В подзаголовке поэма названа иронической не для оправдания шутливости, насмешливости, даже сарказма её отдельных мест. Ирония в ней, на мой взгляд, носит структурный характер. Со многих явлений она должна снимать элемент привычности, обнаруживать в этой привычности и комическое и трагическое даже в их соседстве.

 Ирония вообще обладает пластикой тональных переходов.

 Возможен вопрос: а зачем далёкого нам Дон-Жуана делать нашим современником? Можно было бы ответить, что так в свое время делали и Мольер, и Байрон, и Пушкин, но этого мало. Дело в том, что многие узлы нашей морально-нравственной жизни, которые мы распутываем, были завязаны в далёком-далёком прошлом.

 Сохраняя преемственность прежних Дон-Жуанов с их романтическим ореолом, мой Жуан  в жажде семейного счастья, как одного из главных смыслов жизни, проходит путь от героя и полубога к человеку.

Песнь первая

У Бога мёртвых нет...

Древняя мудрость.

 Пройдя через века

 По многим странам,

 Стихам,

 Поэмам,

 Драмам и романам,

 Пройдя легенд мистический туман,

 Познав мужей ревнивых гнев и ропот,

 Душой устав и накопивши опыт,

 В наш новый век женился Дон-Жуан.

 А впрочем, к безрассудному почину

 Имел Жуан двоякую причину.

 Женился он,

 Сказать приятно мне,

 Не где-то, не в какой-то там стране,

 А именно у нас, в Стране Советов,

 Где появился после тех времён,

 Когда стал замечать, что обойдён

 Вниманьем своих западных поэтов.

 Не мнил и здесь к Суркову

 В стих попасть,

 Но знал, что в новизне

 Новей и Страсть.

 О, Страсть Любви!

 От самых давних дней

 Он дивным был художником страстей,

 Но многоцветье высших ощущений

 Сгубила буржуазности печать,

 Когда нужды не стало обольщать,

 Все женщины пошли без обольщений.

 А если чувства словом не цветут,

 От Страсти

 Обновления не ждут.

 Лишь страсть ценна.

 Прожив века, он знал,

 Как изменялся жизни идеал,

 Как старики к безусым шли на милость,

 Как занимали троны торгаши,

 Как падала во всем цена души,

 Как все менялось, билось и дробилось,

 Но Страсть Любви

 Во все века и лета

 Была как неразменная монета.

 Явился он

 В предел моей страны,

 Конечно же, не в поисках жены.

 Скорей всего хотел поволочиться.

 Когда ж увидел стройку вертопрах,

 Её ошеломительный размах,

 Решил остаться и переучиться,

 Чтоб смыть с Души

 Без прежнего цинизма

 Родимое пятно феодализма.

 Итак, на стройке

 Страсти пилигрим

 Прижился даже именем своим:

 Жуан ли, Жан ли, был бы работяга.

 В то время, как теперь сдаётся нам,

 К туманным иностранным именам

 Была у нас особенная тяга,

 Хоть римский Цицерон, к чему чиниться,

 Звучит по-русски

 Вроде Чечевицын.

 И всё-таки потом

 Приставку “дон”,

 Как ни звучна была, отбросил он,

 Взял и отсёк без всякого терзанья,

 Как отсекают, взятую в щепоть,

 Вполне живую, трепетную плоть

 При тягостном обряде обрезанья.

 Жуан без “дон” по собственной охоте

 Стал проще,

 Как еврей без крайней плоти.

 Не диво ли,

 От первого “Люблю”

 У нас закон оберегал семью,

 А строгому закону в подкрепленье

 Через цехком, завком и женсовет,

 Партком и комсомольский комитет

 Был и закон общественного мненья,

 И тот, кто преступал за грань закона,

 Не избегал порой

 И фельетона.

 “Вот хорошо, —

 Подумал жён желанник, —

 Что у семьи так много добрых нянек,

 Особенно для грешных, кто, как я,

 Решил навек оставить круг порочный,

 С такой подмогой счастье будет прочно.

 Долой разврат!

 Да здравствует семья!”

 Тогда ещё не знал он иносказ:

 “Семь добрых нянек,

 А дитя – без глаз”.

 “Долой разврат!”

 Сказать-то просто. Кстати,

 Поговорим немного о разврате,

 Перелестнём страницы словарей,

 Откроем те, где есть определенье

 Разврату, как порочному явленью,

 С позиций моралистов наших дней.

 Увы, воображенью не мешая,

 Молчит Энциклопедия Большая.

 С послушностью

 Наипримерных чад

 Вослед Большой и Малые молчат.

 Но тут себе позволю замечанье:

 Встречаются и в Жизни иногда

 Такие рассуждения, когда

 Бывает вразумительней молчанье.

 Ну сами посудите: для морали

 Не стало б легче,

 Если бы орали.

 А может,

 Надо только ликовать,

 Что дали мне возможность толковать

 Добра и зла житейские приметы.

 Меж ними очень узенький порог:

 Чуть-чуть переступил – уже порок,

 Чуть-чуть недоступил – порока нету.

 А мера где, чтобы в разврат не впасть?

 Одна лишь мера —

 Истинная Страсть.

 Не бойтесь Страсти,

 Но в Любви горячей

 Любая Страсть

 Должна быть только зрячей.

 Пусть синие померкнут небеса,

 Пусть голубые рухнут небосводы,

 Но писанные Матерью-Природой

 Любви своей храните адреса.

 В Мужчине с Женщиной

 Есть святый дух,

 Когда хранится ими

 Тайна Двух.

 Открывший Тайну —

 У порока в нетях,

 К Ночам Любви не подпускайте третьих

 Ни воспалённых, ни холодных глаз,

 Чтоб трезвым не раскаиваться завтра,

 Из Ласк Любви не делайте театра,

 Не выставляйте Счастье напоказ.

 А для картин о чуде женских ножек

 Нам нужен не развратник,

 А Художник.

 Ещё и ныне вызывает спор

 Рембрандта мудрого

 “Ночной дозор”.

 На той картине в призрачном луче

 Стоит среди дозорных, в их оплоте

 Не то девчонка-нищенка в лохмотьях,

 Не то принцесса в золотой парче.

 В лохмотьях – тем,

 В ком мало интереса,

 Влюблённому Любовь —

 Всегда Принцесса.

 Иной готов

 При чувстве небогатом

 Любое чувство называть развратом.

 Увидев наготу на полотне,

 Такой спешит с поспешностью кретина

 От самой благороднейшей картины

 С тупым упрёком к собственной жене.

 Хоть крик борца

 Со всяческими “мини” —

 Не крик ли

 Вопиющего в пустыне?

 Художник – полубог,

 Когда творит,

 Влюблённый – Бог,

 Когда Душой горит,

 Но по возможности воспламеняться,

 По высшему призванию творцов —

 Детей, картин ли —

 В качестве отцов

 Они местами могут поменяться.

 Прекрасна Страсть, взлетевшая высоко,

 А Холодность Души – душа порока.

 Как часто бьют

 В ревнительный набат,

 Как часто говорят:

 “Разврат!.. Разврат!..”

 Разврат – когда из низких побуждений,

 Когда же побужденья высоки...

 Не Юноши, а чаще Старики

 Скользят на тропках тёмных похождений.

 Нет, Истинную Страсть, её азарта

 Не надо путать

 С путами разврата.

 Душа Жуана,

 Как одна из ста,

 Была Добра, Наивна и Чиста,

 Страдательно доверчива к тому же,

 На Красоту отзывчиво-легка,

 Пред Женщиной до ужаса робка, —

 Что вовсе странно для такого мужа.

 Ещё странней, что в нём преобладало

 Не Мужество,

 А Женское Начало.

 И вот теперь

 Из этого клубка

 Потянем нить с понятием “робка”,

 Посмотрим и заметим, к удивленью,

 Что эта робость в нитке не одна,

 Что эта робость мудро сплетена

 С готовностью к её преодоленью.

 Так Истинный Актер,

 Талант бесценный,

 От робости дрожит

 За шаг до сцены.

 И всё же

 В ситуации любой

 Жуан по Страсти

 Был самим собой.

 Жалка лишь подражания печать,

 Поскольку подражатели желают

 Того, кому нахально подражают,

 Перешуметь,

 На крик перекричать.

 Нет, не Жуан смешон,

 Смешней всего

 Слепые подражатели его...

 Мы с ним сошлись,

 Встречаясь на работе,

 На зауральском авиазаводе.

 Не жалуюсь, что жизнь меня свела

 И крепко подружила как-то сразу

 С конструктором, тогда из цеха плазов,

 Из группы элерона и крыла.

 Здесь, как в любви

 Негаснущего жженья,

 Конструкторам нужно воображенье.

 Высокий,

 Строгий,

 То горяч, то тих,

 Глядел он на творенье рук своих,

 На связь узлов очерченного плана.

 Скажу, на сердце руку положа,

 Жуан при толкованье чертежа

 Был строже толкователей Корана.

 Недаром святость плазового цеха

 Была для заводских,

 Как туркам – Мекка...

 В то время

 Из туманной красоты

 В нём проступали чёткие черты.

 Так юности нетронутые лица,

 Всегда чуть-чуть хмельные без вина,

 Всегда в туманце, будто после сна,

 Вдруг обретут гранитные границы.

 А эта чёткость, эта твёрдость камня

 У женщин будит

 Большие желанья.

 Так и случилось.

 Изо всех дорог

 Они искали всяческий предлог

 Прийти к Жуану, как на техэкзамен,

 С холодным равнодушьем напускным

 Поговорить о срочном деле с ним,

 Остекленев влюблёнными глазами,

 Потом уйти,

 Не выяснив значенья

 Каких-нибудь деталей сочлененье.

 Но так себя вели,

 Боясь изнанки,

 Скорей всего студентки-практикантки,

 А женщины постарше тех девиц,

 Без всяких институтов и теорий

 Познавшие законы траекторий,

 Стрелять умели из других бойниц.

 Они-то ведали, что платья вырез

 Глаз ловко заглянувшего

 Не выест.

 Как всякий

 Положительный герой,

 Он в строгости переборщал порой,

 Легко судил себя, судил других.

 Не будьте строги

 К собственным изъянам,

 Вину за них отдайте обезьянам,

 Поскольку мы произошли от них.

 История в стремленье к идеалу

 Нам не дала

 Другого матерьяла.

 К своей жене,

 Чтоб не казалась мелкой,

 Не подходите с необъятной меркой,

 Иначе с ней не сжиться и не спеться.

 От женщины, коль не мудрит сама,

 Не надо ждать сверхмудрого ума,

 У женщины должно быть умным сердце.

 Она решает в случае любом

 Сначала сердцем,

 А поздней – умом.

 Жуана моего,

 Чтоб не мрачить,

 На этот счёт не мне было учить,

 Но в нашем мире – мире небывалом,

 Где истины не ходят нагишом, —

 Мы устоим на принципе большом

 И вдруг заспотыкаемся на малом.

 Так у него случилось в ходе дела

 С Аделаидою из техотдела.

 Она была,

 Признать открыто надо,

 Не мирового женского стандарта,

 А если говорить начистоту,

 Её до встречи с ним я видел трижды,

 Да, да, и ничего, а вот поди ж ты,

 Мой друг в ней заприметил красоту.

 Увидел он всей зоркостью своей

 Прелестное ушко среди кудрей.

 В нём были хороши до удивленья

 Все линии, их матовые тени,

 Сферически-лирический овал,

 В другой овал миниатюрно вхожий.

 А кожа!.. Боже мой, так грубо кожей

 Я чудо несказанное назвал.

 Теперь представьте

 Тот эффект великий

 От сказочных светильников

 При лике.

 Для женщин,

 Чтоб занять достойный ряд,

 Два ушка вот таких же – сущий клад.

 Но среди нас бывают добряки,

 Все хвалят в женщине – и то и это,

 Того не зная, что и две строки

 Из пухлой книги делают поэта.

 Недаром за ушком

 В тенистой прядке

 Мой страстный друг

 Помчался без оглядки.

 Как встретились

 И чем была награда,

 В подробностях рассказывать не надо.

 Он счастлив был, но говорил:

 – Пойми,

 Во мне все та же вековая рана,

 Я счастлив

 Прежним счастьем Дон-Жуана,

 А не спокойной радостью семьи.

 Хочу иметь жену, иметь при ней

 Разноголосый выводок детей.

 Почти супруг,

 Почти уже родитель,

 Он гордо оглядел свою обитель,

 Для этой цели годную вполне,

 Как пьяный в упоительном угаре,

 Вдруг потянулся к вековой гитаре,

 Тихонею висевшей на стене,

 С которой в прошлом,

 Будучи влюблённым,

 Пел серенады

 Всяким разным доннам.

 “Обманутый в жизни

 Судьбою зловещей,

 Не внял, не прозрел я

 Пути своего.

 Потратил я жизнь

 На разгулы и женщин,

 Ни те, ни другие

 Не стоят того.

 Бессмертную славу

 Меняю охотно

 И сердце вручаю

 Лишь смертной судьбе.

 На что мне бессмертье,

 Бессмертье бесплодно,

 Пока не увижу

 Творца я в себе.

 Одну назову лишь

 Своею судьбиной,

 Одна лишь на свете

 Мне станет родной.

 Любви упоенье

 Найду я в любимой,

 Все прелести мира

 Открою в одной...”

 Так пел он,

 Фантазируя при этом,

 Как, став отцом,

 Позднее станет дедом.

 Но счастье создавалось невзначай

 И так же невзначай оно распалось.

 Кого на радость завлекает малость,

 Тот и от малости впадёт в печаль.

 Как ни смешно,

 А роль судьбы зловещей

 Аделаидины сыграли вещи.

 О, вещи, вещи!..

 С тёмных древних дней

 Они друзья и спутники людей,

 Как лошади, собаки и коровы.

 У них есть память,

 Есть особый взгляд,

 Что человек забыл, они хранят,

 Не говоря до времени ни слова.

 Зато каким,

 Однажды неминучий,

 Бывает злым их говорок скрипучий.

 Все вещи

 По служивости своей

 Сживаются с характером людей,

 Порой перенимают их недуги, —

 Быть может, в том и состоит уют, —

 Кряхтят, скрипят и даже предают,

 Как давние и близкие подруги.

 Иные женщины об этом знают

 И потому так часто

 Их меняют.

 Не знала Ада,

 Только молодилась,

 Хотя Жуану в нянюшки годилась.

 Для разных специй был и разный срок:

 Зимой – охлада сыворотки млечной,

 А жарким летом – нежно молодечный,

 Зеленоватый огуречный сок.

 Зато она казалась молодой,

 Пока не привела его домой.

 Воскликну

 Без намерений придиры:

 О, наши коммунальные квартиры!

 Ты входишь в них не просто, а нырком,

 Чутьём пройдя то занятое место,

 Доставшимся от бабушки в наследство

 Каким-нибудь громоздким сундуком.

 Потом тебя от прочих потаённо

 Ведут куда-то в темень,

 Как шпиона.

 Переступивши

 За второй порожек,

 Жуан увидел пару стройных ножек.

 Нет, нет, я не хочу интриговать

 И прикрывать их кружевной оборкой.

 Читатель милый, то была кровать

 С подушками, уложенными горкой.

 А за кроватью, сторожившей вход,

 Стоял буфет, стул,

 Столик и комод.

 О вещи, вещи,

 Даже без обновки,

 Как людям, вам нужны перестановки.

 Иной себя сто раз переметнёт —

 И там нехорошо,

 И здесь не климат,

 Но вот однажды в угол передвинут,

 Глядишь, и своё место обретёт.

 У Ады и в простенках и в углах

 Все вещи были

 На своих местах.

 Одно забыл.

 Стоял ещё трельяж,

 Имевший тоже ветерана стаж.

 Трельяжиком его назвал бы я,

 Перед которым Ада то и дело

 Легко порхала – о, она умела

 При госте прихорашивать себя,

 И как бы этим меж собой и им

 Создать не что иное,

 Как интим.

 Но что интим!

 Все атомы интима

 На этот случай пролетали мимо.

 Душа его, как прежде – налегке,

 На зов её любви не отзывалась.

 “Где красота?

 Куда она девалась?” —

 И цепенел в позорном столбняке,

 Меж тем на кухне женщины-чистюли

 Со злым усердьем

 Чистили кастрюли.

 Коль ты в гостях,

 Умей себя улыбить,

 Предложенный напиток надо выпить.

 Чудак Жуан впервые пить не стал,

 А не имей он прошлого отрыжек,

 Не помни про себя известных книжек,

 То выпил бы, а выпив, и воздал,

 Но Байроны и прочие Мольеры

 Избаловали парня

 Больше меры.

 Померкла Ада.

 В прежнем нежном стиле

 Светильники Жуану не светили,

 Они погасли, стала вялой речь...

 Как это горько!

 Чуткое на жалость,

 Моё бы сердце от сочувствий сжалось,

 Душа зажглась бы, чтоб любовь зажечь,

 Хоть в случае таком же наши Ады

 Бывают с нами

 Так же беспощадны.

 Кто виноват?

 Скажу не воровато,

 Скажу открыто – вещи виноваты.

 Послушны вещи лишь по мелочам,

 Но в главном, даже взять и стул-калеку,

 Не вещи потакали человеку,

 А человек приладился к вещам.

 Они-то Аду, равную годами,

 И делали при них

 Такой, как сами.

 Есть заведенья,

 Где на первый взгляд

 Поношенные вещи молодят,

 Проделывая сложные работы:

 Как женщин красят, клеят ловко так,

 Что, нанеся на них волшебный лак,

 Им возвращают прежние красоты,

 Но дни пройдут, и где-нибудь, однако,

 Реальный возраст

 Глянет из-под лака.

 У красоты нет возраста, когда

 Ничем не нарушима красота,

 Когда её изнанка мудро скрыта.

 Земля в цвету юна, но шрам косой

 Геологу откроет мезозой

 И меловые тайны мезолита.

 А наша Ада, как заметил гость,

 И без ущерба виделась насквозь.

 Жуан подумал,

 Не желая лгать:

 “Пока не поздно, надо отступать.

 Ещё одна победа – шаг к полону,

 Но если отступленье суждено,

 Пусть будет подготовлено оно,

 Иначе быть великому урону...”

 И тут мой друг задумался, решая,

 Как отступить,

 Её не унижая?

 На этот счёт

 У многих разнобой,

 Но вывод общий: поступись собой!

 Жуан глаза, приопуская веки,

 Трагически закрыл на этот раз.

 – Вы хороши... Я недостоин вас!.. —

 И прочее... Ну, словом, как Онегин...

 Все мы цитатчики,

 Все мы богаты

 Не на свои слова,

 А на цитаты.

 Они расстались,

 Что тут говорить,

 Расстались так, что некого корить

 И некого оплакать горьким плачем.

 Мой друг, неуязвимый до сих пор,

 Покинув затемнённый коридор,

 Унёс отраву первой неудачи.

 И сам я в юности немалый порох

 Растратил в этих жалких коридорах.

 Вперёд, вперёд!

 Но строй моих октав

 Нетороплив, как смешанный состав

 Вагонов пассажирских и товарных.

 Сам виноват, неторопливость их,

 Должно быть, от созвучий кольцевых,

 От полных рифм,

 Нерасторжимо парных.

 Зато октавы и прочны и строги,

 Такие не рассыплются в дороге.

 Я сам

 И пассажир

 И машинист,

 Сам для себя даю гудки и свист,

 Сам провожу ремонтные работы,

 Сам стрелочник, состав перевожу,

 Когда приходит время поворота.

 На повороте жизненных путей

 Судьба героя

 Нам всегда видней.

 Кто раз обжёгся,

 Тот позднее всуе

 И на холодное все время дует.

 Так и Жуан, с женитьбою – молчок,

 Замкнулся, на работе окопался,

 Я было начал... Бедный забрыкался,

 Как молодой некладеный бычок,

 Когда тому, пощекотав слегка,

 Ярмо надели

 В качестве венка.

 Зато Жуана —

 Новость громче грома! —

 Избрали председателем цехкома,

 А старого решили проучить,

 Пустить хотя бы временно в негодность

 За то, что сам, имея очерёдность,

 Не смел себе квартиры получить:

 Мол, если для себя не стал ты прытче,

 То для других

 И вовсе не добытчик!

 Сей случай,

 Как внушительный урок,

 Лишь глупым и стыдливым был не впрок.

 “Нет, воле избирателей своих, —

 Иной подумал, – нечего перечить.

 Себя сначала надо обеспечить,

 А уж потом подумать о других.

 С такой программой,

 Посудив заглазно,

 Глядь, снова изберут единогласно”.

 Читатель мой,

 Ты спросишь поневоле:

 “А как Жуан в руководящей роли?”

 Ну что ж, скажу. Предшественник его,

 Перемотав ему и многим нервы,

 Стал в списке на квартиры снова первым.

 “А что ещё?”

 Пока что ничего.

 Как раз в те дни,

 Когда он в роль входил,

 Я отпуск взял и к морю укатил.

Песнь вторая

У нашей свахи так: хожено, так слажено, а расхлёбывайте сами!

Русская пословица.

 О море, море!..

 В юности когда-то

 Я изумился, что оно горбато,

 Но позабыл об этом в малый срок,

 Познав его божественную дивность.

 Нырнуть в него —

 Вернуться в первобытность,

 Вновь народиться – выйти на песок.

 Недаром же, пожившие на свете,

 У моря мы беспечнее, чем дети.

 О море, море,

 Как я наслаждался!

 Ходил в ущелье, загорал, купался,

 Пил горькую, медок и даже квас,

 И чтоб со мною не случилось худо,

 Что именно, я говорить не буду,

 Меня втащили Музы на Парнас,

 А на Парнасе, все же это знают,

 Уже не пьют,

 А только сочиняют.

 Там сочинял и я,

 Пока жених

 Не перепутал замыслов моих.

 Тогда к столу с лукавым выраженьем

 Подсела Муза, подперев щеку.

 —Что, не выходит?.. Дай-ка помогу!..

 Не женится?! Ну если надо, женим!.. —

 Так, отогнав сомнения и страхи,

 Ко мне явилась Муза

 В роли свахи.

 Был замысел её

 Житейски прост:

 – Во-первых, твой Жуан имеет пост,

 Пост в наше время свадьбе не помеха,

 А во-вторых – награда по труду! —

 Жуан теперь всё время на виду,

 Что очень важно для его успеха.

 Судьба не раз женила и венчала

 Вот на таких

 Общественных началах.

 Есть у меня

 Наташа Кузьмина,

 Вся для посева, были б семена,

 Не девушка – восторг любви заветной.

 Возьми сведи их, а потом жени.

 Поверженное зло соедини

 С Душою и Любовью первоцветной.

 Тут, грешного, меня сомненья взяли,

 И я спросил:

 – А самому нельзя ли?

 – Как это “самому”?! —

 Вспылив мгновенно,

 Меня отчитывала Муза гневно: —

 Ты – не творец! Терзайся и страдай,

 Влачись в пыли, валяйся под горою,

 Но лучшее в себе отдай герою,

 Из сердца вырви, а ему отдай.

 В том и беда творцов пера и кисти,

 Что пишут

 Из тщеславья и корысти.

 Стихи поэта —

 Горшая из нив,

 Речь Музы – нету строже директив.

 Хотя корила, так сказать, приватно,

 Но дал ответ на то не сразу я:

 – Ну вот, с тобой и пошутить нельзя,

 А с Кузьминой получится неладно.

 Ты знаешь, что Наташа Кузьмина

 Два года

 Как с другим обручена?

 Не удивилась Муза,

 Мне внимая,

 Лишь горько улыбнулась:

 – Знаю, знаю!..

 Они клялись, когда тот призван был,

 Но в том и грех, что паренёк служивый

 В присяге чувству оказался лживый,

 Письмо ей написал, что разлюбил,

 Что женится в стране Дальневосточной,

 Что остаётся в службе

 На сверхсрочной.

 – И что Наташа?

 – А Наташа плачет,

 Не понимая, что всё это значит. —

 Мне жалость горькая сдавила грудь:

 – Нам не оставить ли её в покое

 До выясненья, что же с ней такое?

 – Нет, нет! Со свадьбою нельзя тянуть!

 Жуан красив, начнёт любить и нежить,

 Она утешится.

 Пора утешить!

 Сказала так,

 Как будто отрубила,

 Вздохнула – и уже миролюбиво:

 – Ты – сочинитель, призванный творить,

 Вот и твори, на горькой правде зрея.

 Как бесполезно жизни быть добрее,

 Так безрассудно и жесточе быть.

 Об остальном когда-нибудь доспорим,

 Теперь пойди

 И попрощайся с морем.

 О море, море,

 В этот час прощанья

 Как мне любезно волн твоих качанье

 И шум, когда волна о берег бьёт.

 На море море в шумах не походит,

 Балтийское колотит, как молотит,

 А Чёрное, хоть гневно, но поёт.

 Мне, человеку северного круга,

 Роднее почему-то

 Море юга.

 Оно во мне

 Ещё так долго пело

 Уже в моем краю, в метелях белых,

 Оно играло снежной белизной,

 Когда спешил я к двери ресторана

 На свадьбу оженённого Жуана,

 Сведённого с Наташей Кузьминой

 Не где-то, не в каком-то частном доме,

 А на одном собрании

 В завкоме.

 Русоволоса,

 Издали видна,

 Она была высока и стройна,

 Во всех приманках вызревшая к сроку,

 Был у неё чего-то ждущий взгляд,

 Каким невесты, как во сне, глядят

 На всё еще пустынную дорогу.

 Тут мой Жуан, подвинутый судьбой,

 И очутился

 На дороге той.

 Всё ладно бы,

 Но чем утишить стыд

 И боль Аделаидиных обид?

 Мне показалось, верьте иль не верьте,

 В просвете ресторанного окна

 Туманно обозначилась она

 И растворилась в снежной круговерти.

 Должно, где свадьбы,

 Там в бессонном бденье

 Загубленной Любви

 Блуждают тени.

 Как не спешил,

 Но опоздал настолько,

 Что за столом уже кричали “горько!”,

 И вот Жуан, обняв плечо жены,

 Склонился над лицом наивно-юным,

 Затмил его, как при затменье лунном,

 Когда Земля закроет лик Луны.

 Но из-за тени, тенью не затроган,

 Сиял и вился

 Золотистый локон.

 Из века в век,

 Изо дня в день еси

 Звучало “горько” на святой Руси.

 Казалось бы, в обряде есть накладка,

 Но хитр и мудр был древний драматург:

 Кричали “горько”, выходило ж вдруг

 Не горько вовсе, а хмельно и сладко.

 И то-то рады все,

 Что губ слиянье

 Не горечь принесло,

 А лиц сиянье.

 Всего пустяк,

 Десятки лет назад

 Неделю длился свадебный обряд,

 Женились тоже не на две недели,

 Те свадьбы было принято “играть”:

 Ну, например, невесту выкупать,

 Притворно плакать,

 А как славно пели!

 От свадеб тех —

 Друзья, какая жалость! —

 Нам только слово “горько” и осталось.

 Теперь не то,

 Но есть уже прогресс,

 Есть бракосочетания дворец,

 Есть кольца, есть фата —

 И все на сцене! —

 Есть очередь на счастье, но, друзья,

 Без очереди к счастью нам нельзя,

 Иначе мы и счастья не оценим.

 И есть ещё для полноты обряда

 Напутственное слово депутата.

 Всё это есть,

 Но не о том рассказ.

 Кричали “горько” уже третий раз.

 И снова, улыбаясь благодарно

 Неистово хмелеющим гостям,

 Жуан, устами падая к устам,

 Затмил свою подругу планетарно.

 Но это, не в пример минувшим теням,

 Уже казалось

 Солнечным затменьем.

 Здесь пировали,

 Как заметил я,

 Не дружки, а подружки и друзья,

 Подружек было, как берёзок в роще.

 Средь них, смешливых,

 С тягой поболтать,

 Невестина главенствовала мать,

 В дальнейшем именуемая тёщей,

 Хоть и была она крупней и строже,

 Но всё же мать и дочка

 Были схожи.

 Даю совет

 В предсвадебные дни:

 Нашёл невесту, тёщу погляди —

 И счастлив будь, когда души не ранит.

 Иной зятёк её скорей бы с глаз,

 Нам тёща – преждевременный рассказ

 О том, какой жена однажды станет.

 В смотринах мамы весь сюжет невестин:

 Начало смутно,

 А конец известен.

 Должно, посватал

 В доброе число,

 Жуану и на тёщу повезло.

 Она была, и не средь юных токмо,

 Простите, что делюсь её словцом,

 Осанкою, внушительным лицом —

 Раскольница, не скованная догмой.

 Бысть такова, смотревшая сугревно,

 Жуана тёща,

 Марфа Тимофевна.

 Ещё скажу,

 Пока помехи нету,

 Два слова в дополнение к портрету.

 Друзья мои, представьте тот портрет

 В обветренной базальтовой скульптуре

 И повторите в мраморной фактуре,

 Отбросив ровно половину лет,

 Тогда второе из творений ваших

 Точь-в-точь и будет

 Дочкою Наташей.

 На шумной свадьбе —

 Вот-вот-вот жена! —

 Была Наташа вся напряжена.

 Глаза её то стыли в стыни стуж,

 То таяли от тайного желанья,

 То снова гасли в муках ожиданья

 Минут, когда ей мужем станет муж.

 Что ж, девушка всерьёз

 Тогда родится,

 Когда супругу

 Замужем годится.

 А что Жуан?

 Из родичей его

 На свадьбе я не встретил никого.

 Да, да, они отсутствовали все:

 Де Молина, затеявший игрушки,

 Мольер, лорд Байрон, жёноверец Пушкин,

 А также худосочненький Мюссе.

 Их не было при нём

 В отцовском чине

 По очень уважительной причине.

 Зато друзей —

 Совсем наоборот, —

 Их было, так сказать, невпроворот,

 Но многие молчали как-то странно,

 Так, будто личный понесли урон,

 Как на поминках, после похорон

 Великого, бессмертного Жуана.

 Я тоже был в друзьях его, а впрочем,

 Хотя и друг,

 Но вроде бы и отчим.

 Тяжёлый крест!

 Скажу, из Жизни зная,

 У отчима обязанность двойная.

 Чем пасынка родитель был знатней,

 Тем неизбежней между ними стычки.

 Отцам не мед,

 А пасынка привычки

 Для отчима и в сотню раз трудней.

 Он должен знать, что в пасынке участье

 Не горе принесёт тому,

 А Счастье.

 Но это к слову.

 Как же в самом деле

 Не рассказать, что пили и что ели.

 Вот раньше то-то были мастаки

 По описанью разносолов разных:

 Грибков, и огурков, и рыбин красных,

 А нынче хватит и одной строки.

 Нашлась бы рифма,

 Если бы, как яство,

 Муксун и нельма

 Выставились на стол.

 Однако были

 Из большой реки

 Поджаренные в масле окуньки,

 Ершишки были в огненном томате

 И заливная щука там была.

 А вот стерлядка мимо проплыла,

 Хоть нет её, но вы не унывайте.

 В утратах века

 Стерляди скелетик

 Найдут потомки

 Через пять столетий.

 Друзья мои,

 Товарищи родные,

 К чему теперь претензии смешные!

 С тех пор как люди сделались людьми,

 Они все ели с радостью до пляса.

 А может быть, ихтиозавра мясо

 Вкусней всего, что было,

 Но ведь мы

 Не просим нынче,

 Не попросим завтра

 Жаркое из филе ихтиозавра.

 Друзья мои,

 На нашей кухне русской

 Ещё нашлась нам добрая закуска.

 Не воду пили, чтоб галушки есть,

 Нет, было блюдо к чести ресторана,

 Которое и тонкостям гурмана

 Во время свадьбы оказало честь:

 Дымились в чашах,

 Полные томлений,

 Домашние сибирские пельмени.

 Они вкуснейши

 Сами по себе,

 Наивкуснейшей по одной судьбе.

 Я их не ел – блаженствовал, вкушая,

 Я праздновал на празднике еды,

 Хвалил их между тем на все лады,

 Соседям по столу напоминая,

 Что на мешке

 Мороженых пельменей

 Родился знаменитый Менделеев.

 Пельмени.

 Оо!..

 Но те превыше слов,

 Когда берётся мясо трёх сортов:

 От нетели, от свинки и овечки.

 Его бы всё ж не мясорубкой мять,

 Так мясо может соки потерять,

 А изрубить с лучком

 В корытце сечкой,

 Поперчить, посолить, потом слегка

 Для сочности добавить молока.

 В моей Сибири

 С добрым знаком плюс

 Мы ценим их за вид, потом за вкус.

 Есть крайнее из самых высших мнений,

 Да буду я за дерзость несудим:

 Один едим, а на втором сидим —

 Вот это настоящие пельмени!

 Сейчас, когда пишу я эти строки,

 Во мне кипят

 Желудочные соки.

 На свадьбах,

 Когда сыт и весел гость,

 Он затевает песню. Так велось.

 Как тёща бы сказала, – “а теперьча”

 На свадьбе, юбилее ли каком,

 Как будто на активе заводском,

 Звучат все больше пламенные речи.

 Их начинают, связывая ярко

 С глубинным смыслом

 Своего подарка.

 На этот раз

 Торговый недодел

 Речам глубинным положил предел.

 Поскольку в уголочке в виде стопок

 Стояло и лежало на виду,

 Довольно дефицитных, в том году,

 Пять схожих чаш и десять сковородок,

 Да прислонилась к меди самовара

 Добытая в столице

 Мной гитара.

 На смену той,

 Игравшей на износ,

 Жуану я подарок преподнёс.

 Тот взял гитару, вняв желаньям нашим,

 Чтобы она свой голос подала,

 Чуть отступил от тесного стола

 С поклоном легким в сторону Наташи,

 Тряхнул рукой, куда-то глядя вчуже,

 Как будто бросил наземь

 Горсть жемчужин:

     “Радость,

     Нежность

     И тоска,

     Чувств нахлынувших сумятица.

     Ты – как солнце между скал,

     Не пройти и не попятиться.

     На тебе

     Такой наряд —

     Сердце вон за поглядение.

     Ты светла, как водопад,

     С дрожью,

     С ужасом падения.

     Ты загадочна,

     Как Русь,

     Т ы и боль и врачевание.

     Я не скоро разберусь,

     В чём твоё очарование”.

 Похлопали певцу,

 А там уж в зале

 Затанцевали, буйно заплясали,

 Но строгий строй моих иных октав

 Для описанья плясок не годится.

 Тут я решил со свадьбы удалиться,

 Молодожёнам должное воздав.

 Виктрола повторяла неустанно

 Разнеженный мотив:

 “О, Марианна!..”

 “О, Марианна!” —

 Слышал сквозь снега,

 “О, Марианна!” – как издалека.

 Неведома,

 Незрима,

 Но желанна,

 Смущая ум и сердце горяча,

 Бог весть какая и чёрт знает чья,

 Терзала мне мой мозг “о, Марианна!”.

 Пустой мотив любовного страданья

 Стал для меня

 Мотивом мирозданья.

 Таинствен Мир

 В своей надземной выси,

 Его звезда, летящая в капризе.

 Сто раз благодарю отца и мать

 За то, что молодыми повстречались,

 За то, что встретились и не расстались,

 За то, что мир мне дали повидать,

 Где есть следы моей судьбы рабочей,

 Где есть Любовь

 И тайна брачной ночи.

 Вся Жизнь нам тайна,

 Но тебе, поэт,

 Доступно всё, что требует сюжет.

 Не глядя в щель,

 Не прячась за гардину,

 Услышав только фразу или две,

 Как древних див по косточке – Кювье,

 Ты воссоздашь правдивую картину.

 Да не смутит тебя других услада, —

 Где такт и мера есть,