Текст книги "Зачем богу дьявол к 2 (СИ)"

Автор книги: Леонид Январёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Дома Никита высидел два дня: Рыжий в больших дозах – наказание, а за Ванюшкой глаз да глаз нужен – то от чрезмерной старательности чуть кипятком не ошпарился, то посуду побил.

Повязки на ранах мешали, но уже позволяли одеться, поэтому Никиту стали выносить на инвалидном кресле из избы. Что бы можно было катить, в разные стороны положили на землю доски и, хотя маршрут получился ограниченный, это всё же лучше больничной койки. Насколько это возможно в его положении Никита старался быть рядом с Николаем, тот не возражал, несмотря на то, что кресло приходилось больше перетаскивать с места на место, чем катить: оно застревало в слякоти.

Ванюшка обижался, что стали меньше времени проводить вместе.

– Ты же знаешь, когда люди любят, они не могут жить друг без друга. – объяснил Никита.

– Ладно. – нехотя согласился Ванюшка. – Я тебя тоже люблю!

***

Вместо старой маленькой палатки Николай поставил большую штабную палатку, понимая, что частной жизнью ему пожить не дадут. Дел свалилось много, но в первую очередь – бойцы. Николай проверил, как живёт каждый. Только в одной общине он столкнулся вопиющим фактом: боец спал в кладовке в окружении хозяйственной мелочовки, а вместо матраса у него были застеленные мешки.

– Это не твоё дело! – ответил на немой вопрос старший общины, крайне раздражённый незваным визитом высокого гостя. – Я в твою палатку не лезу, и ты в мой дом не лезь.

– Да я привык, я тут только сплю. – вступился боец, он понимал, как плохо для старшего может всё обернутся, и не хотел скандала, как не хотел его и раньше, поэтому не спорил с выделенным ему углом.

Николай промолчал и вышел во двор, где уже виновато собрались общинцы: и сами знали, что стыдоба, места полно, дело в другом.

– Мы против Санька ничего не имеем. – стал объяснять один из общинцев. – Эта гнида до него домогался, получил от ворот поворот, вот и гнобит.

Вернувшись в дом, Николай застал старшего за столом, выпивающим от огорчения стопочку водочки.

– Пошли! – приказал Николай.

Разбежался! Не дождёшься. Старший смотрел с вызовом: вяжи меня, народный герой!

– Не пойдёшь, так поползёшь. – уверенно сказал Николай.

Общинники во дворе с любопытством смотрели, как из дома на карачках выполз старший с разбитым лицом, кровь капала на пол. Он безумно оглядывался на Николая и полз вперёд, скатился с крыльца, помотал непонимающе головой и пополз дальше. Вскоре картину ползущего человека наблюдало всё Село.

– Встань и кричи. Я гнида. Громко кричи, а не то... – приказал Николай.

Старший вскочил на ноги и, не соображая, что делает, лишь бы снова не испытать обезумливающий ужас, завопил:

– Я гнида! Я гнида!

Кричал он не долго. Сердце не выдержало, или сосуд в мозгу лопнул. Позвали Самуиловича, но тот уже ничем помочь не мог. Николай объяснять ничего не стал. Он не собирался убивать.

Дома Самуилович возмутился:

– Тиран! Самодур!

– Собиратель прав. – возразил один из мальчиков.

– Он убил гниду. – дополнил другой мальчик.

– Собиратель всегда прав! – подвёл итог ещё один мальчик, остальные согласно кивнули.

– У всех есть недостатки. Всех теперь убивать? – Самуилович сокрушённо покачал головой. – Дети, дети... Я вас люблю, но вы иногда меня огорчаете.

В Селе не знали, что думать: ругать Николая не хотелось, но и согласиться с такой расправой нельзя. Вскоре общественное мнение снова оказалось перед подобным выбором, но уже в более доступной для понимания форме: ты хочешь добровольно, или чтобы тебе голову оторвали? Минута на размышление. Время пошло.

Причиной стала обычная нечестная драка, в которой двое набросились на одного. Обычная, как оказалась, по устаревшим меркам, потому что набросились на бойца. Драка из-за ревности: ревнивец подбил друга на "проучить" более успешного, отчасти и в силу своего статуса, соперника.

Увидев утром избитого бойца, Николай не стал его расспрашивать. Объявил общий сбор. Никита отказался остаться: "каменное" лицо Николая означало, что Железный дровосек взялся за топор. Свободные от службы бойцы собрались на площади. Сельчане вяло отреагировали на странное предложение бросить все свои дела, и встать пред ясны очи Собирателя. Пришло человек десять с ленцой в глазах, но то, что они услышали, их быстро расшевелило.

– Даю полчаса. Собраться всем. Иначе начну сжигать ваши дома. – объявил Николай.

И сожжёт! Для сомнения оснований не было. Сельчане бросились на площадь в паническом недоумении – что случилось?! Никто ничего не понимал, избитый боец в том числе. Дети тоже прибежали и по своей логике, не раздумывая, встали с бойцами. Ванюшка ухватился за Никиту.

– Кто поднял руку на бойца? – холодно спросил Николай.

У вчерашних драчунов сердце забилось, словно в последний раз. Их выдавали не только обращённые на них взгляды сельчан, но и очевидные на лице следы ночного происшествия. Последнее Николая порадовало. Он указал им на место перед собой. Драчуны вышли с опаской, но без страха: драка – ну и что? Сельчане тоже не понимали: стоило из-за этого грозить огнём?

Когда Николай достал пистолет, у собравшихся перехватило дыхание, а драчуны ещё сомневались, что это по их души. Избитый боец не сомневался и бросился, закрыв собой вчерашних обидчиков не из жалости к ним: как ему потом жить среди сельчан?

– Боец заступился. Это меняет дело. – сказал Николай и под общий вздох облегчения убрал пистолет. – Объявляю бойцов неприкосновенными. Боец в моих глазах всегда прав. Никаких разбирательств и прощения не будет.

– Да чем ты лучше Генерала? – раздался выкрик.

– Хуже! – ответил Николай. – Только ты не в ту сторону сравниваешь. Тебе лучше быть под Генералом. Какие они люди... – Николай показал на бойцов. – я знаю. А какие люди вы, я так до сих пор и не пойму.

Десять бойцов, некоторые ещё с повязками, Николай, остриженный наголо Никита в инвалидном кресле, дети и напротив них в несколько раз больше сердитых сельчан. Стыдная картина. А десять бойцов на кладбище. Хоронили, плакали. Повод для сбора уже не казался пустяковым. Не в драке дело, а в отношении.

У толпы есть логика толпы, а у народа нет логики. Напрочь отсутствует! Силком пришли, чуть под казнь не попали. Чему пристыдиться? Чему умиляться? А Николай-Собиратель – то ли спаситель, то ли хомут на шее. Не поймёшь. А то, что сразу не пришли – это совести нет. Стал бы он по пустякам собирать!

Близкое к общему мнение выразил один из сельчан во время пересудов:

– Вот гад какой! Сжечь грозился! Паскуда! Кто бы за меня так бился! Этот порядок наведёт. У него не забалуешься. Без автомата на колени поставит. Антихрист!

Бойцам Николай объяснил:

– Вы теперь десять раз подумайте, прежде чем повздорить, что с тем человеком станет. Я не отступлюсь от своих слов, я думать за вас не буду. Вам теперь всё позволено. Это развращает. Сумеете преодолеть искушение, тогда и благодарите. А чтоб вам лучше думалось, на каждый случай недостойный бойца – суд чести. Это ни трибунал. Это хуже. Казнить не будем, а из бойцов выгоним, если не по чести.

Недовольство сельского общества грубым с ним обращением казалось очевидным, да результат оказался противоположным очевидности. На другой день чуть не вся молодёжь пришли записываться в добровольцы. И даже Иваныч со всей своей командой. Николай отвёл его в сторону для отдельного разговора:

–Ты сам просил не брать твоих парней?

– Просил. – согласился Иваныч. – Но вчера на площади я чувствовал, что мы неправильно стоим, не на той стороне стоим. Ты вчера до печёнки всех достал. Я не знаю, прав ты или нет. Это как посмотреть. У нас всё через "как посмотреть". Короче, если с кем за компанию помирать, так уж с тобой.

– Да нет, поживём ещё. – Николай задумался. – Мне бы тех, кто есть, прокормить и обустроить. Пока генеральские склады выручают. А дальше, что? Попросил Медпункт для детей оборудовать, так мне счета нарисовали, как дворец построили.

– Образуется! Мы сами себя прокормим. И на хлеб хватит, и на масло. – ответил Иваныч и усмехнулся: – Терпеть не мог военную службу! И на тебе! Принимай пополнение командир.

Если бы Николай заранее писал свои речи, то они бы у него не получались. Он говорил, что думает и предлагал подумать слушающим:

– Вы свободные люди. Вы сделали свой выбор. Я надеюсь, что вы разумные люди и выбор ваш от ума, а не от глупости. Не забывайте об этом ни на минуту. Уважайте свой выбор. Уважайте себя. Ваша служба их под палки мне не нужна. Остальное вам объяснят ваши новые товарищи. Я не оговорился, вы их давно знаете, но советую познакомиться заново. Должен вас огорчить, не все сразу будут зачислены в бойцы. Часть из вас станет волонтёрами. Волонтёр тоже боец, только гражданский. На будущее – путь в бойцы только через волонтёрство.

Волонтёры носили оружие и военную форму с эмблемой на правом рукаве, бойцы – на левом. Волонтёры участвовали во всех общих мероприятиях, проходили обучение. Их привлекали для несения караульной службы, когда бойцы были на боевом выезде. Медпункт и столовая перешли на попечение волонтёров. Если учесть, что они, впрочем, как и большинство бойцов, не отказались от выполнения своих обязанностей в общинах, то времени на всё про всё хватало еле-еле.

Мать, узнав о результатах очередного исхода в бойцы доброй половины сельчан, устроила Николаю сцену:

– А работать, кто будет?! Или нам манна с неба падает? Да ещё и пальцем никого не тронь. Цацы какие! Они первосортные, а мы говно! Хочешь всех себе подчинить? Не выйдет! Я вас, блядей, насквозь вижу! А уж бог и подавно!

Вопреки воплям Матери её первыми и лучшими помощниками стали волонтёры. Справедливо сказать, что доставалось от неё не только Николаю. Узнав о счетах за Медпункт, она взяла самый наглый счёт и явилась к наглецу:

– Ешь, падла, или задушу!

Съесть виновник не съел, но, от греха подальше, долго, наглядно тщательно жевал. Что за жизнь? Одни монстры вокруг!

После выздоровления раненых в Медпункт мог обратиться любой сельчанин. Медицинское обслуживание стало условно бесплатным: счёт выставлялся общине с запретом вычитать сумму из дохода пациента – лечение оплачивали совместно. Ворчали.

Детям старатели бесплатно навезли одежды и обуви, хоть складируй. Товар бросовый, так почему бы и не отличиться благотворительностью? Все или не все так думали, трудно сказать, но только единицы пожертвовали стройматериалы, стекло, пару компьютеров.

***

Беседовал с новенькими и распределял их по взводам Никита. Ничего геройского в исполнении своих обязанностей он не видел, потому что всё равно "на больничном" не усидел бы, но для окружающих это выглядело иначе: инвалидное кресло, бинты... Добавить что-то к авторитету Хранителя, это труднее, чем втиснуться в переполненный вагон в метро. Подкупала и общая атмосфера вокруг командиров, совершенно не озабоченных насколько властными они выглядят.

Один из новичков отказался выполнять приказ своего взводного по привычке отлынивать от любой работы со словами: "А почему я?". И сразу был отпущен на все четыре стороны. Он пожаловался Николаю и получил ответ, смысл которого не понял по глуповатости, зато другие поняли и взяли на вооружение:

– Мы все свободные люди. Зачем мы будем унижаться и унижать тебя, заставляя делать то, чего ты делать не хочешь? В бою я бы тебя расстрелял, но мы не бою.

Изгнанный вернулся в общину уверенный, что это бойцы не заслужили видеть его в своих рядах, но он ещё себя проявит, и тогда они устыдятся. Он не сразу понял, что исключение из рядов бойцов – это позор. Старший общины принял блудного члена издевательски:

– Слава богу! А то я подумал, что там все вроде тебя лодыри и дураки. Оказывается, нет. Даже не знаю, что тебе доверить теперь... Навоз убирать? Но для этого тоже голова нужна.

Против неприкосновенности бойцов и уважительного к ним отношения никто не возражал, а всесельская взбучка и достойное поведение побитого – это проветрило мозги. Не нравилась манера Собирателя все вопросы решать с пистолетом в одной руке, и кнутом в другой. Хотя спорно: руку с пряником уже по локоть бы откусили. Да и с другой стороны: если бы не манеры Собирателя, где бы все сейчас были? На цепи! Так завершилась легитимизация власти Собирателя и Хранителя. Обсуждать эту тему, злословить стало не интересно и небезопасно: в каждой общине бойцы и волонтёры, не одобряющие критику своих командиров, донесут ещё!

Нежданно-негаданно на сельчан пролился свет славы Правителей. Из близких и не очень окрестностей в Село потянулись разрозненные группы измученных, изнурённых беспросветным выживанием людей. Чаще всего назвать их сообществами, или общинами – это значит преувеличить их социализацию: атомарные личности, сбившиеся в кучки, которые в свою очередь склеивались в комки с такими же кучками. Они шли вслед за слухами о царстве справедливости и порядка, не веря сами себе, что готовы в это поверить, но с пониманием: не многие доживут до лета и то, если начнут поедать друг друга.

Не удивительно, что Село, в первое время, казалось им, если не Царством небесным, то Землёй обетованной, а старожилы – не только счастливцами, но и прозорливыми людьми, дружно объединившимися вокруг Собирателя и Хранителя, рассказы о которых, во время скитаний, казались утешительной сказкой. Только внутренняя сплочённость помогла выстоять против армии Генерала, численность которой, к слову сказать, слухи преувеличили не меньше, чем втрое. Единство наисправедливейших Правителей и народа – несокрушимая сила! Разумеется! А как же по-другому? Тем и живы.

Но розовые очки просветлели быстро. Вновь прибывшие не могли свести концы с концами на новом месте. Только у некоторых имелись кое-какие припасы. Лишь две группы основательно подготовились к переезду, о чём наглядно свидетельствовали их обозы, но они и погоды не делали, и к благотворительности склонны не были. Сельчане ограничились доукомплектовкой своих общин толковыми работниками с прикладной профессией в руках. Прочие варианты вылились в хаотичное заселение пустующих домов, которые до заселения выглядели приличней, чем стали выглядеть, обретя новых хозяев. Беспорядок, срач и воровство расползались по Селу.

Пришлось ввести патрулирование бойцами, но положение не улучшалось, хоть комендантский час объявляй. Новички, не все, но многие, несерьёзно отнеслись к предупреждениям о бескомпромиссности Правителей. В результате за драки, воровство и неподчинение бойцам семеро были публично расстреляны, без права захоронения, а нерадивых хозяев выселили в чистое поле под открытое небо без средств к существованию. Тех, кто представлял себе Собирателя в сказочном варианте, поразила его несострадательность. Он предупредил, что расстреляет всех, кто в ближайшее время не найдёт себе общественно полезного занятия. Халявы не будет никому.

Репрессии – не решение проблемы. Тут и понимать нечего. Положение спасли общественные работы: ремонт не заселённых и заселённых, но неухоженных домов, приведение в порядок придворовых территорий, улиц, очистка выгребных ям, захоронение мусора. Люди получили возможность не умереть с голоду, получили "помощь" одеждой и бытовой мелочовкой. Помощь записывалась в долг, а трудиться приходилось до кровавых мозолей. Принимал работу, расплачивался, производил зачёты Никита. К тому времени он уже передвигался на костылях. Руки ещё плохо слушались, были как не родные, а сырая земля в любой момент могла уйти из-под ног, поэтому рядом подстраховывали два бойца. Николай сначала ругался на непоседливость Никиты, но смирился.

Результаты радовали. Мерзость запустения отступила, новички стали чувствовать себя уверенней. Вчерашние бедолаги и попрошайки оказались неплохими людьми, которые лишь растерялись в сложных обстоятельствах и в какой-то момент потеряли человеческое достоинство, утратили веру в себя и в будущее.

В бурной деятельности Хранителя никто подвоха не увидел. На то он и Хранитель, чтобы помогать людям. Когда в результате честных финансовых операций, включая долговые обязательства и подчас сложные взаимозачёты, все отремонтированные дома, как жилые, так и не заселённые, а так же, не только придворовые территории, но и земля вокруг, всё оказалось в бесспорной собственности Никиты – тогда ахнули. Это две трети Села! Впредь вновь пребывающие автоматически становились арендаторами.

Один из новеньких проявил себя охотником. Перебивался дичью, зайчатиной, чуть-чуть на продажу оставалось. Не ахти что. Он решил организовать артель. В результате двое в лесу пропали, один божился, что видел оборотня, остальные не видели и не находили ничего кроме деревьев.

Взяв с собой охотника, Никита отправился на опушку леса. Он переоценил свои силы: в его инвалидном положении это оказалось трудно. Половину пути Никиту несли на спине бойцы по очереди, но и в мыслях не роптали. За право сопровождать Хранителя нужно было либо отличиться в физподготовке, либо на отлично отстреляться. Желающих общаться с Никитой полно, мало кому выпадает быть с ним целый день. А стать свидетелями необыкновенности Хранителя – вообще, везуха!

И охотник, и бойцы рассказывали, что Никита говорил с лесом: не на словах, конечно, а по-своему, по-хранительски, но, определённо, это был разговор. Удивили! Он всему Селу мозги так заговорил, что скоро всех по миру без штанов пустит, а вот теперь и до леса добрался. Берегись лес!

– Можешь охотиться. – сказал Никита охотнику. – Но не больше одного крупного животного в неделю на продажу, для себя – не в счёт. Волков не трогай!

– А если он набросится? – усомнился охотник.

– Это ты набросишься. – недовольно ответил Никита. – А волк не дурак, чтобы на тебя набрасываться. И не забывай, что я в доле. Мухлевать начнёшь, скажу волкам – они тебя сожрут.

Дела у артели охотников пойдут хорошо, так хорошо, что хоть на любое дело у Хранителя благословения проси. Но делится жалко: к Никите без доли не подступишься. И верно: за так только прыщ вскочит и то почесать нужно.

Занимаясь благоустройством жизни, Никита споткнулся о церковь. Он давно за собой заметил, что задумавшись о высоком, непременно вспомнит о низком, и наоборот. Людям негде уединиться для перепихона, а рядом такие хоромы пропадают! Можно клуб сделать... с номерами. Если кто-то хочет зарабатывать свои телом, то почему бы и нет? Вполне социальный сервис. Кресты снять? Шарм пропадёт. Пожалуй, оставить. Бар под иконами. Коктейли с благочестивыми названиями. Танцуют все! Клуб Попа-висельника.

***

Николай с Детиной, Иванычем и Петром в штабной палатке обсуждали донесения разведчиков о гарнизонах крестов.

– И хочется и колется. – сказал Николай о своём намерении нанести упреждающие удары по вражеским гарнизонам: – Но это армия, регулярная армия. Судя по всему, до нас им пока дела нет. Будем наблюдать.

Мать прорвалась к Николаю, отпихнув дежурного бойца, который пытался её остановить. Кого другого уже давно бы застрелили: не первый раз так ломится, но командир запретил применять к ней силу.

– Ты что творишь?! – заорала Мать. – Это надо же такое удумать!

Прежде сути Мать всегда начинала с упрёка, который мог относиться к чему угодно, а упрекать всегда есть за что. К этому привыкли, и вступление пропускали мимо ушей.

– Твой Никита... – у Матери язык не поворачивался. – Твой... Он в церкви блудилище хочет устроить! В храме божьем. Блудилище!

– Если хочет, значит устроит. – спокойно ответил Николай.

– Вот так, значит! – лицо Матери стало горестным. – Что творят! Что творят!

Мать опустила своё грузное тело сначала на одно колено, потом на другое, молитвенно сложила руки, в её глазах стояли слезы, а злости не было:

– Христом богом прошу, не трогай церковь. Молиться на тебя буду...

– Нет. – холодно ответил Николай.

Закрыв лицо ладонями, Мать медленно покачивалась на коленях, замерла, оперлась одной рукой на землю и неловко села. Она беззвучно плакала. Старая, усталая, несчастная женщина.

– Собиратель... – Мать утёрла слезы рукой. – Что за людей ты соберёшь? Без бога в сердце? Без души? С каменным сердцем, как у тебя? – Мать тяжело вздохнула: – Думаешь, я не знаю... Я для вас городская сумасшедшая. А я великая грешница. Господи, почему я не умерла? Правление зверей воскресло...

Мать тяжело поднялась с земли и пошла к выходу, не оборачиваясь, воздела к небесам руку с указующим перстом и своим обычным зычно разящим голосом сказала, как прокляла:

– Божий суд! Божий суд!

Петру до церкви дела не было. О своём вероисповедании он знал наверняка – не мусульманин, не иудей, короче, не обрезанный. Церковные праздники не соблюдал, но завсегда был готов отметить их за столом с хорошей закусью и водочкой. Детина в бога верил, говорить на эту тему не любил, ни с попами, ни с церковью свою веру не связывал. Иваныч называл себя закоренелым атеистом, но считал, что чувства верующих следует уважать, только вот не мог припомнить, чтобы верующие уважали его атеистическое мировоззрение. Бордель в церкви – это неправильно, но и несущественно. Лучше бы склад, конечно.

Сельчане, к затее Никиты открыть публичный дом в церкви, отнеслись, как к несерьёзной: и так все перетрахались, зачем ещё деньги платить? Вопли Матери про храм божий мало кого трогали. Бог в церкви не живёт, а вот попы там вешаются. Бог у крестов живёт за пайку бесовской крови. Собиралась время от времени кучка верующих под крышей одной из общин, чтобы помолиться вместе, да рассорились: считать ли Правителей детьми Антихриста, или только слугами? А может, Собиратель и есть Антихрист? Или Хранитель? Библейские приметы до конца ни на ком из них не сходились. Выискались среди богобоязненных еретики: Никита и Николай – Ангелы божьи! И в довершение, как обычно, по содомскому греху разосрались. Единобожие без единоначалия почему-то не сплачивало. Без пастуха овцы не стадо.

Один из носителей слова божьего попытался увлечь детей типа в воскресную школу. Обломился жёстко. Вспоминая о своём общении с отроками, их речи и фокусы, он истово крестился. Вот, воистину, дьявольские отродья!

– Дети! Зачем вы так? Он к вам от чистого сердца! – огорчился Самуилович.

– А мысли грязные. – ответил мальчик, для которого мысли окружающих большим секретом не были.

Для осуществления своих задумок Никите требовались строительные материалы. Покупать их у старателей – разорение. И он создал лесозаготовительную бригаду, опять же из новичков, чья беда лишь в том, что в крестьянском труде они ничего не понимают. Места для вырубки выделил далеко от Села. Со временем там образуется крупное лесное хозяйство. А пока древесина складировалась. Никита договорился с Иванычем, что тот за свой счёт поставит лесопилку, но не такую, чтобы загадить окрестности. Как лучше обработать отходы, предложил Николай.

Рыбу ловили каждая община для себя, "на поесть". Никита создал рыболовецкую артель. Отдельно организовал коптильню, которая быстро переросла в цех по переработке различных продуктов. Технологию с учётом местных особенностей и стеснённых промышленных обстоятельств под давлением Никиты придумал Николай. В итоге, от рыбы и копчёной курятины сельчан начало подташнивать, а старатели не успевали с вывозом продукции.

Село богатело, росло как на дрожжах. Новички, вчерашние изгои, становились на ноги. Они в основном городские жители малоспособные выживать в природной среде, но сметливые и не бездельники, а в большинстве даже работоголики. Сельские старожилы оглянуться не успели, как стали всего лишь аграрным сектором общественного производства. Появилась швейная, пусть пока и жуть как кустарная, мастерская на привозном материале, которого, оказалось, хоть завались. Бывший в прежнем миру менеджер и старатель задумали предприятие по прокату сельскохозяйственной, строительной и другой техники, покупку которой, содержание и ремонт общины никогда себе не смогут позволить. А пока они открыли пункт проката DVD-дисков. Появились мороженицы на ножном приводе, простая карамель. Раньше пропадало много молока, стали варить сгущёнку, не такую как прежде продавалась, но всё же! Неправильно заложенный на хранение картофель сгнил бы, но ему нашлось применение. И такие примеры на каждом шагу.

Курс Никиты на капитализм, помимо очевидной в этом потребности, бил по общинам. Что они такое – колхозы, кооперативы, батрацкие хозяйства? Никита не понимал. В результате его ненасильственной деятельности общины утратили свою роль в общественном мнении и в решении насущных задач. На первый план уверенно выходили новые капиталисты, безоговорочно поддерживая Собирателя и Хранителя. Но этого мало. Общинный уклад сродни крепостничеству. Это не только тормоз, но и угроза. Никита чувствовал, как в общинах копится агрессивность. Не были секретом пятиминутки ненависти к нововведениям Правителей. Их практиковали в общинах свободных от волонтёров и бойцов, иначе бы ненавистникам несдобровать. Так поддерживалась сомнительная внутренняя сплочённость перед внешней угрозой впасть в полную неконкурентоспособность. Неважно, что жизнь стала безопасней, удобней, веселее, в конце концов.

Извести общины под корень – не время, они сами себе могилу копают. Но упреждающий удар Никита всё же нанёс. Пожелавшим уйти из общины предоставлялось временное бесплатное жильё и гарантированная занятость на выбор с надбавкой от Хранителя. Если есть идея личного бизнеса, то и поддержка обеспечена. Иногда нужно помочь человеку почувствовать себя свободным. Бойцы и волонтёры покинули общины по приказу. Они числились в них в основном уже формально, неизбежно обособленно, так что обошлось без душевных травм. Проверку на прочность общины выдержали с трудом, но устояли, потому что Никита не рискнул потребовать раздела собственности между общинцами, опасаясь, что это приведёт к перестрелке: имущественные вопросы там в крайне запутанном состоянии. Те, кого жаль было бы потерять, выбрали свободу. По оставшимся пуля плачет, в этом Никита не сомневался.

Николай больше не ломал голову, где взять средства на достойное содержание бойцов. Хватало и на комендатуру, и на небольшую больницу. Правители были и самыми богатыми, и самыми бедными, потому что всё тратили. В этом секрет сельского чуда, его уязвимое место и его неправильность. Альтруизм? Ой ли! Так выглядело, но, по сути, Правители обустраивали свою жизнь, неизбежно связанную с сельчанами. Либо бороться с убогостью и нищетой, либо снести Село к чёртовой матери, чтобы оно унылым видом каждодневно не обращало к мысли о мировой скорби. Вот выбор. Снести было бы проще, но уже не просто. Люди, искренне стремящиеся найти своё место в новой жизни, бойцы и волонтёры, неразрывно связанные с Селом, дети... Всё это исключало силовое решение. Сельчане не виноваты, что Правители торопятся в светлое будущее и ради этого не жалеют своих денег.

Нет мира без драки. Только драка, или угроза драки стабилизирует и формальные, и неформальные группы. Что говорить о деревне, когда даже среди бойцов, несмотря на угрозу лишения статуса, случались стычки с душком заявки на дедовщину. Никита разбирался сам, убедив Молчуна не докладывать о таких, к счастью редких, происшествиях Николаю, реакция которого на подобное – это лекарство, убивающее вместе с болезнью и пациента. Николай не терпел даже перебранки между бойцами, не говоря о рукоприкладстве.

А деревня отрывалась бы по полной программе, да патрули сдерживали. Бойцы обходились с драчунами беспощадно, заодно выпуская пар своей агрессивности. Лишь отчасти это последствия крушения горизонтальной власти общин. Агрессия – эволюционный механизм всего сущего. Демонстрация готовности постоять за себя в ответ на демонстрацию превосходства – нормальная реакция в мире жёсткой конкуренции. Ни с конкуренцией, ни с реакцией Никита бороться не собирался: новая жизнь – не теплица для слабаков. Но и не хотел терпеть стычки за место под солнцем, хотя вокруг этого места хоть завались. Не вдаваясь в подоплёку своей задумки, он предложил Николаю возглавить физкультурно-спортивное движение в Селе. Идея понравилась, да времени на неё не было. Никита надавил.

Футбол, волейбол, баскетбол – выбирай, что душе угодно! Первое время матчи проходили с таким остервенением игроков, что жутко было смотреть. Избавиться от человеческой агрессивности невозможно, если не брать в расчёт лоботомию и подобное, никак невозможно, но частичной утилизации она поддаётся. Параллельно Никита создавал среду, в которой преимущество получает не тот, кто бьёт морды всем подряд, а тот, кто умеет договариваться. В бизнесе в воспитательных целях он стал горячим поклонником кооперации к месту, и не к месту, потому что, мягко говоря, скромный размер деревенской промышленности объективно в этом нуждался слабо. Открыл кучу работавших через пень колоду кружков по вязанию, вышиванию и неважно чему. Почти все они не удались, но заложили основу клубам по интересам уже без опеки Хранителя. А сколько ранее запрятанных по углам за кажущейся никому ненужностью талантов открылось! Для человека, свободно участвующего в разных группах, сообществах, иерархиях, мордобой самое крайнее и наименее приемлемое средство разрешения конфликтов, хотя и не исключённое совсем, что тоже и здраво, и правильно.

В социальных неурядицах давал о себе знать посткатастрофический шок. Крушение внешнего мира может быть моментальным, но эхо от него в человеческих душах долгое, болезненно-изматывающее. Почему я здесь? Где мои близкие, где мои друзья, где моя жизнь? Эти вопросы безотчётно, вдруг врывались в сознание, чаще всего с утра после сна, когда нужно открывать глаза, но открывать их не хочется. Казалось бы, уже смирившемуся с неизбежным человеку, начинало казаться, что нынешняя его жизнь – это временно, не навсегда. Надежда на прошлое, которое вот-вот вернётся, накатывала безумно. Те, кто не смог справится с этими приступами, давно сошли с ума, оставшиеся справлялись, иначе не выжить. Сознание, не завершённое категорическим, бесповоротным "Навсегда", проявляло себя в нежелании мириться с недостатками других людей, не способствовало образованию новых семей и укоренению в как бы временной жизни.

Меры, принятые Никитой для оздоровления общественной атмосферы, носили характер гигиенический и косметический. Он это понимал. Глубинных причин социальной конфликтности они не затрагивали. Спорт, занятость, увлечённость ничтожно мало влияют на смягчение нравов, больше полезны для закалки духа и тела массовых убийц. Человек – "это единственное существо, которое не годится для собственного общества". Подобных цитат, в силу своей социологической образованности, Никита, в оправдание своих неудач, мог привести множество. Впрочем, стоит ли считать неудачей результат попытки отмыть чёрного кабеля до бела? Миром движет неравенство и борьба, а не стремление к совершенству. Как сказал малоизвестный широкой публике философ: "Единственная истина заключена в том, что всякая жизнь питается только жизнью. Чтобы выжить, вы должны кого-то съесть".