Текст книги "Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка"

Автор книги: Курт Давид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

Глава 7
МЕСТЬ

Мы сидели на берегу.

Это было утром того дня, когда хан Тогрул со своими двумя туменами должен был подойти к Бурхан—Калдуну. Так мы условились.

Лошади стояли под седлами. Между седлами и крупами лошадей мы укрепили мешки с сушеным мясом, наши колчаны были набиты костяными стрелами, свои сабли, кинжалы и копья мы заточили и навострили. Возле небольшого числа нагруженных доверху повозок стояли старухи, надеявшиеся вскоре вновь увидеть своих дочерей.

Но сколько мы ни вглядывались в степь, войско хана Тогрула не появлялось.

Когда солнце закатилось за горизонт во второй раз, а мы как сидели, так и продолжали сидеть, Темучин тихо–тихо, чтобы никто, кроме меня, его не услышал, сказал мне:

– Это цена за обещанную нам ханом Тогрулом помощь. Он не такого знатного рода, как я, но сейчас сила за ним, и своим опозданием он хочет сказать мне, что, несмотря на свое более низкое происхождение, он стоит сейчас выше меня.

Мне вспомнились слова моего умершего отца, который говорил: дружить можно только с равными; когда один выше, а другой ниже – дружбе не бывать.

И я сказал Темучину:

– Выходит, дело обстоит так: он человек не столь высокого, как ты, происхождения, однако за ним сила. И он помогает сейчас тебе, человеку более славного рода, но потерявшему всякую власть.

– Так оно и есть, Кара—Чоно!

– Почему же он помогает тебе, Темучин?

– Потому что видит в этом пользу и для себя!

– Но ведь и ты выигрываешь. Разве он не должен опасаться, что твоей власти прибудет?

– Обязательно! Он всегда будет озабочен тем, чтобы я своей властью не превзошел его, чтобы моя власть была лишь опорой для него.

– Желание может остаться пустым желанием, Тему–чин!

– Оно им и останется, Кара—Чоно!

Темучин вскочил на ноги и быстро пошел вдоль реки, поглядывая на высокие деревья. Сначала я последовал за ним на расстоянии, потом зашагал рядом. Мы молча шли берегом по высокой траве, переступая через камни. Чайки плавно спускались к темному лесу, а потом закружили и опустились на огромный валун, лежавший на стрежне Керулена.

Я сказал Темучину:

– Ты обратился к хану Тогрулу с добрыми словами, и он ответил тебе словами, тоже идущими от сердца. Удивительно все–таки, что ваши слова не совпадают с вашими мыслями. Объясни мне это, друг!

Темучин остановился и посмотрел на меня. Улыбнулся. В его улыбке я уловил жалость к себе.

– Ты прав, Кара—Чоно, – начал он, сделав несколько шагов в сторону. – Однако со словами вот что происходит: когда рождаются новые мысли, устаревшие к тому времени слова умирают.

Меня вдруг охватил озноб. Светило солнце, а меня знобило.

Темучин удивился:

– Что это с тобой, Кара—Чоно?

– Ничего!

Это «ничего» так быстро сорвалось с моих губ, что я сразу пожалел об этом, не успев даже закрыть рта. Я хотел что–то объяснить ему, но не хватало мужества. Я хотел задать моему другу несколько вопросов, но зубы мои не разжимались. Страх сомкнул их. Я впервые не открыл своих мыслей Темучину.

Лишь на третий день после условленного могучее войско хана Тогрула начало стекаться в нашу долину у Бурхан—Калдуна.

Темучин и мы с Бохурчи подошли к березовой рощице, где некогда стояли шатры Борты. Расширившимися глазами наблюдали мы за тем, как широкая долина с ее холмами и теснинами заполняется бесчисленными всадниками.

Два тумена воинов!

Двадцать тысяч лошадей!

Двадцать тысяч сабель! И двадцать тысяч копий, которые колыхались высоко над головами воинов туда–сюда, как остролистая степная трава.

Я не знаю, что ощутил Темучин при виде этой тьмы воинов, но когда я заглянул в его глаза, неотрывно смотревшие вниз, в долину, я увидел в них такой огненный блеск, которого не замечал в них никогда прежде. Но он не проронил ни слова, а только обжег бок лошади нагайкой и поехал навстречу Тогрулу с улыбающимся лицом. Мы – за ним следом.

– Я приветствую моего названого отца, который пришел сюда во главе своего могучего войска!

А хан Тогрул ответил:

– Приветствую моего названого сына, которому я хочу вернуть его любимую супругу Борту.

Ни единым словом Темучин не упрекнул хана Тогрула за его трехдневное опоздание.

Кераиты разложили много–много костров, нарезали сушеное мясо длинными полосами и накручивали его на тонкие палочки, которые держали потом над кострами, разогревая. В больших котлах варили чай. Воины пели, плясали и отпускали шуточки.

Когда в долину спустились сумерки, хан Тогрул приказал загасить костры, отвести лошадей к реке и там оседлать их.

Угрожающе глухо зазвучал барабан.

Раздалось ржанье тысяч лошадей.

Защелкали кнуты, и длинные ряды высокобортных повозок покатили по темной степи. Светила луна.

Вместе с Темучином и Бохурчи мы скакали рядом с вождем кераитов.

Около полуночи мы достигли Онона, а к утру и его истоков, где соединились с силами уже поджидавшего нас Джамухи.

Перед синим шатром Джамухи, стоявшим в лесочке нежно–зеленых лиственниц, с кривыми саблями в руках нас встретили насупленные стражники, не спускавшие с нас глаз.

– Разве мой младший брат не желает принять меня? – спросил хан Тогрул.

Один из воинов нырнул в шатер. Нам пришлось подождать некоторое время, пока Джамуха не предстал наконец перед нами и не спросил с вызовом:

– Мы как будто условились встретиться здесь в назначенное время, будь то в снежную бурю или в дождь? Существует для монгола слово «да» и клятва или нет? Кто нарушает договор, тот уходит из наших родов. Мы в этом поклялись, братья!

– Я, как и ты, Джамуха, прождал твоего верного брата целых три дня, и поэтому твой упрек ко мне не относится, – возразил Темучин.

Джамуха перевел взгляд на старшего брата, и хан Тогрул сказал:

– Я согласен снести и наказание, и брань за то, что мы опоздали к месту встречи на три дня, брат Джамуха, согласен!

Мы вошли в шатер, где нас угостили жирным мясом дикого кабана и кумысом. Чем больше чашек с кумысом нам подносили, тем больше смягчался Джамуха, а может быть, его старший брат незаметно сделал ему знак не особенно–то распаляться, и в конце концов Джамуха примирительно сказал:

– Мы выступили в поход, чтобы Темучин смог отомстить за унижение, так предоставим же ему право возглавить наше объединенное войско. Пусть он ведет сражение как считает нужным!

Хан Тогрул отдал поклон и сказал, что он того же мнения, а потом спросил Темучина, что он думает об этом.

И хотя в глазах Темучина появился тот же блеск, что и в тот час, когда в долину Бурхан—Калдуна стекалось двадцать тысяч воинов, мне показалось, что это было вызвано не одной только радостью. Он, наверное, рассуждал так: Джамуха предоставляет мне, сыну Есугея, право возглавить войско, хотя его предки лишь гоняли по пастбищам стада овец, когда у моих знатных предков в то время уже были свои стада крупного рогатого скота и табуны лошадей. Человек из низкого сословия решается, значит, сказать человеку из знатного рода, что он уступает ему права командования, поскольку в данное мгновение знатный человек нуждается в его помощи.

Однако Темучин поступил так, как поступил бы на его месте и я: он принял это предложение не моргнув глазом, несмотря на скрытое в нем унижение. Да что там: он еще больше унизился перед ними, сказав то, что они особенно хотели бы услышать:

– Хорошо, я согласен! Но одержу ли я победу? Ведь я еще никогда не вел в бой четыре тумена, мне никогда еще не подчинялось столько воинов.

Хан Тогрул и Джамуха сделали то, чего я ожидал и на что Темучин втайне надеялся: они громко расхохотались. Но то, что к его словам они отнеслись с полным доверием, следовало из ответа Джамухи:

– Не тревожься! Не о чем беспокоиться, дорогой друг! Если битва с меркитами примет неожиданно плохой оборот, мы с моим старшим братом сразу же вмешаемся, и Вечное Синее Небо нам поможет.

Темучин кивнул.

И снова глаза его сверкнули. Он встал. Но это уже был другой Темучин, а не тот, который за несколько минут до этого якобы проявил малодушие в присутствии вождей кераитов. Мой друг бросил на меня горделивый взгляд, как бы желая сказать: «Вот он, случай, о котором я всегда мечтал!»

В то время, когда отдавшие дань настоявшемуся кумысу Тогрул с Джамухой обменивались поцелуями, а потом приказали слугам привести в их шатер хорошеньких девушек, чтобы развлечься с ними, Темучин, широко расправив плечи, вышел на воздух. Несколько мгновений постоял с нами в лиственничном лесочке, куда еще заглядывали косые лучи заходящего солнца. Он ни словом не коснулся разговора в шатре, немыми свидетелями которого мы были. Он сделал вид, будто этого унизительного разговора и вовсе не было, а ему просто предложили возглавить войско – только и всего.

А люди Тогрула и Джамухи быстро разнесли по всему лагерю весть, что воинов на битву поведет сын Есугея и что все должны ему подчиняться.

Темучин послал несколько небольших групп разведчиков на север, а двум большим отрядам поручил вязать плоты на реке Килхо.

– Вязать плоты средь бела дня? – поразился один из военачальников кераитов. – Мы привыкли делать это в темноте. Днем это обязательно заметят охотники на соболей и рыбаки с другого берега. Й весть «Враг идет!» быстро дойдет до слуха меркитов.

– И что тогда? – спросил Темучин.

– Тогда к вечеру, когда мы с главными силами подойдем к переправе, на другом берегу будут стоять главные силы меркитов, которые начнут осыпать нас стрелами – а на плотах не очень–то развернешься!

– Ты говоришь именно о том, во что я заставлю поверить врагов–меркитов. И значит, план мой хорош: к переправе мы выведем только один тумен. В то время, как он свяжет основные силы меркитов, я с двадцатью пятью тысячами воинов внезапно выйду в тыл и разгромлю их.

– Им… в тыл? – удивился военачальник.

– Да, именно так. Я прямо сейчас поскачу во главе двадцати пяти тысяч воинов на восток. А с наступлением темноты резко сверну на север и около полуночи выйду к Килхо в таком месте, где ни один меркит нас не ждет. Ты же со своим туменом выступишь к Килхо только вечером, твой путь короче моего. Оставшиеся пять тысяч воинов я оставляю здесь для охраны лагеря. Ты меня понял?

Военачальник ответил с улыбкой:

– Твой план радует меня! Моим воинам он тоже придется по душе: перехитрить врага – всегда дело веселое!

Свое войско Темучин расставил так: один тумен по левую руку, другой – по правую. На флангах по две с половиной тысячи воинов на самых быстроногих лошадях – чтобы предохранить войско от внезапных обходных атак врага.

Этот грохочущий копытами поток всадников покатился по степи под горячим солнцем прямо на восток, и вскоре солнечный диск занавесила густая пелена пыли.

– Ветер дует в северную сторону! – крикнул мне Темучин. – Моя Борта ощутит привкус пыли на языке и поймет, что буря, поднявшая эти столбы пыли, – это я!

Он все еще любил ее, хотя разлука длилась уже куда больше, чем время, которое они провели вместе. Темучин гордо держался в седле своего белого скакуна. Его темно–вишневый кафтан распахнулся на ветру и напоминал сейчас крылья: мой друг как бы летел к своей Борте, смелый и беззаботный.

Солнце заходило, нам навстречу спускались сумерки, покрасив нас сперва в желтую, потом в серую и, наконец, в черную краску. Только теперь мы повернули на север.

Перед появлением луны на небе мы переправились через Килхо, не встретив по пути ни единого меркита.

Темучин отдал воинам приказ стать в боевые порядки.

В глубину построение вышло по девять рядов. Вот так мы и шли на запад, готовые к бою, во главе с Темучином. Мимо пролетали высокие тополя, вырастали и тут же пропадали холмы. Луна иногда светила так ясно, что в ее свете несущиеся по степи всадники походили на мятущиеся тени привидений. Пока что воины еще молчали, как молчат привидения, но устрашающий грохот тысяч и тысяч копыт раскатывался впереди нас и наверняка уже звучал в ушах меркитов.

Вот вдали показались огни!

Лагерь!

Юрты и шатры!

– Нахлестывайте лошадей! – закричал Темучин.

И по рядам полетело:

– Нахлестывайте лошадей!

– Пригнитесь к гривам! – крикнул Темучин.

И по рядам полетело:

– Пригнитесь к гривам!

Тысячеголосый рев «Ухуууу!.. Ухуууу!» разорвал ночное небо – и мы с криком набросились на врага, как ураган.

Боевые топоры сверкали в лунном свете, взлетали и со свистом опускались кривые сабли, стрелы шипели, как змеи, лошади падали под всадниками на траву, оглашая поле битвы исступленным ржаньем.

Особенно неистовствовал бой у переправы.

В то время как тумен на другом берегу приковал к себе главные силы меркитов, мы напали на них с незащищенного тыла, заставив принять двусторонний бой, отчего их войско потеряло управляемость и стройность. И сразу же упала и боеспособность меркитов. Вот почему нам удалось переправиться на тот берег без заметных потерь.

Темучин сразу понял, что битва складывается в нашу пользу и враг скоро попятится назад. Поэтому он приказал одному из туменов отойти от переправы и ударить в тыл, по самому лагерю меркитов.

Криком «Борта! Борта!» он как бы подгонял нас, а сам пригнулся к гриве скакуна и как бы слился с ним, защищаясь от случайных стрел.

Если вначале поле брани освещалось лишь тусклым светом луны, в котором и воины, и кибитки, и юрты, и блеющие овцы казались предметами и существами призрачными, то когда мы подожгли юрты и повозки меркитов и пламя быстро прогрызлось в войлок и дерево, к небу взметнулись мириады искорок, которые обрушились потом на нас подобно огненному дождю. Горячий воздух раздирал грудь, дым выдавливал слезы из глаз.

Свет луны поблек.

И хотя меркиты оставили в лагере не так уж много воинов, наши потери были весьма ощутимы: не только мужчины бились с нами, их храбрые жены тоже вышли из юрт и пускали в нас из–за повозок и кустов сотни метких стрел.

Они умирали рядом со своими храбрецами мужьями, и кровь у них была такая же красная, как огонь, и такая же красная, как кафтан Темучина, который развевался сейчас у него за спиной, как языки пламени, когда он вдруг вырывался из гущи схватки и звал свою Борту.

Когда шум битвы начал понемногу стихать и особенно отчетливо слышались крики раненых и стоны умирающих, а из степи доносились отдельные мстительные крики спасшихся бегством меркитов, Темучин нашел наконец свою Борту.

Она жила в юрте человека по имени Чилгер, одного из братьев вождя меркитов Тохты. Самому Тохте удалось избежать плена.

Чилгер, стоявший перед Темучином, стенал и раскаивался:

– Черной вороне уготована судьба питаться падалью, хотя она предпочла бы лакомиться дикой уткой или куропаткой. Вот так и мне, Чилгеру, уготована судьба человека, который сам навлек проклятье на свою черную голову. Зачем я загорелся страстным желанием обладать Бортой? Обыкновенной птице вроде луня уготована судьба жрать мышей и полевок, а ей, видишь ли, вздумалось позариться на лебедей и журавлей. Вот так и я, ничтожный Чилгер, пожелал обладать твоей святой, благородной, прекрасной женой Бортой и навлек этим кару небесную на меркитов.

Борта сидела на подушках с новорожденным младенцем на руках. Платье на ней было порвано, и сквозь прорехи виднелось юное смуглое тело, волосы ее были не убраны.

Темучин преклонил перед ней колени, поцеловал и сказал:

– Тот, что стоит здесь, – и он указал на меркита Чилгера, – и который будет присутствовать при том, как мы будем любить друг друга, сейчас дрожит от страха, зная, что я велю убить его – я, стоящий сейчас на коленях с плачущими и блестящими от радости глазами, потому что вновь обрел самое драгоценное для меня существо, которое вот он хотел навсегда у меня похитить. О моя Борта!

И они обнялись.

Я отвернулся, чтобы не смущать их счастья своим взглядом.

Когда они нежно прикоснулись друг к другу и исполнилась заветная мечта Темучина, Чилгер попытался проскочить мимо меня. Подло, как шакал, бесшумно, как волк, низко, как змея.

Но моя сабля достала его и убила. И он умер, как шакал, как волк и как змея.

Так как Темучин не был уверен, его ли родной сын лежит на подушке рядом с Бортой, он осторожности ради сказал:

– Назовем его Джучи – Гость!

И, обращаясь ко мне, добавил:

– Пошли гонцов к Тогрулу и Джамухе. Пусть передадут им: «То, чего мне недоставало и что я искал, я обрел. Мы не поскачем дальше в степь и не станем догонять бежавших с поля битвы, мы станем здесь лагерем и заночуем».

Утром Темучин повелел отыскать среди пленных тех триста меркитов, которые напали на нашу орду у Бурхан—Калдуна и похитили наших женщин и детей. Или тех из них, кто остался в живых.

Он приказал казнить их всех у реки. Там, где росли высокие тополя. После этого он приказал еще отобрать тех женщин и девушек, которых можно было взять в жены, и тех мужчин, которые годились в услужение. И у нас тоже появились рабы и рабыни, как это уже практиковалось у других богатых племен. Теперь перед юртой Темучина тоже стояли слуги, как они стояли перед шатрами Тогрула и Джамухи и как оно положено было сыну Есугея.

Когда женщины и мужчины были отобраны и предстали перед ним, Темучин обратился к толпе с такими словами:

– Мой благородный названый отец Тогрул и мой друг Джамуха, оба они поддержали меня и поставили во главе войска. Небо и земля удвоили мои силы. Могучее Небо отметило меня, а матушка–земля принесла меня сюда. Мы отомстили по–мужски, мы выпотрошили их грудь, мы разорвали их печень. Мы перевернули их постели, а тех, что остались целы, мы заберем с собой. Теперь, когда мы разогнали народ меркитов, мы вернемся домой.

И утром на другой день мы выступили из лагеря у реки Килхо по направлению к истокам Онона.

Тяжелые повозки, груженные захваченным у меркитов добром, тащили могучие чернорогие яки. Воины гнали перед собой табуны меркитских лошадей и отары овец. Мы неторопливо шествовали по пышной цветущей степи. А если необъезженному скакуну удавалось вырваться из табуна вместе со своей кобылой, мы весело пускались в погоню за ними и ловили их, заарканивали.

За повозками, запряженными яками, пешком шли мужчины и юноши, женщины и девушки. И только дети сидели на двухколесных повозках, зажатые между тюками и ящиками, и в такт тяжелой поступи яков качались туда–сюда. Было жарко, пыльно, и большинство детей старались закрыть глаза и поскорее уснуть.

Среди пленных, которые плелись за повозками и больше смотрели на колеса, чем друг на друга, я обратил внимание на девушку из последнего ряда. Она семенила босиком по успевшей уже прогреться земле и как будто не так устала, как остальные, не выглядела чрезмерно подавленной и глядела отнюдь не только себе под ноги. Нет, она даже вертела головой по сторонам: то на кого–то из пленных бросит быстрый взгляд, то без страха посмотрит прямо в лицо одному из наших стражников, то поднимет глаза и долго не сводит их с синего неба, будто успевшего шепнуть ей: «Несмотря на все твои страдания, жизнь все–таки прекрасна!» А то она неожиданно нагнулась, сорвала на ходу красную, огненную лилию, отломила длинный стебелек и воткнула цветок в свои густые черные волосы.

Чтобы разглядеть ее получше, я подъехал поближе.

Она тоже заметила меня, и я поймал на себе ее вопросительно–насмешливый взгляд. Девушка словно изучала меня, как перед этим пленников, шедших впереди, стражников и небо над головой.

Некоторое время я молча ехал рядом с ней. Втайне я испытывал удовольствие, когда она вдруг поднимала голову и смотрела на меня своими темно–карими глазами. Ее темные веки были покрыты мелкой желтоватой пылью, которая покрывала и длинные косы девушки, свисавшие на груботканое льняное платье, а потом эта желтая пыль легла даже в чашечку красной, огненной лилии.

– Остановись! – приказал ей я.

Вздрогнув от испуга, она замерла на месте.

Я налил полную чашку кумыса и, перегнувшись с лошади, предложил ей. Она протянула было за ней руку, но сразу отдернула ее, словно испугавшись, что в чашке будет яд. А потом все–таки выпила и без слов вернула мне чашку. Мне, правда, почудилось, что на губах ее скользнула несмелая улыбка. Но тут я хлестнул лошадь и догнал ушедших далеко вперед друзей. Оглянувшись на нее, я с удовольствием заметил, какая у нее легкая, уверенная поступь.

Вечером мы достигли истоков Онона.

Темучин велел поставить для себя шатер вождя меркитов Тохтоа. Он решил отныне жить в нем…

После того как мы разделили добычу и отпраздновали победу, хан Тогрул со своим войском вернулся к Черному Лесу на Туле.

А Джамуха со своими воинами остался у Онона, потому что Темучин сказал ему:

– Я с радостью вспоминаю об узах дружбы между нами, которая тянется из самого детства. Когда мне было одиннадцать лет, ты, дорогой Джамуха, подарил мне игральные кости, сделанные из оленьих рогов, а я подарил тебе взамен игральные кости, отлитые из меди. И этим мы скрепили нашу дружбу.

– Так и было, – подтвердил Джамуха. – А весной, дорогой Темучин, я вырезал себе певучие стрелы. Я выточил из рогов двухлетнего быка острия, проделал в них маленькие дырочки и прикрепил их потом к основаниям стрел. Потом я подарил их тебе, а ты в знак дружбы дал мне взамен стрелы из дорогого кипариса.

– Да, это тоже было, – кивнул Темучин. – Сегодня, дорогой Джамуха, я хочу снова скрепить нашу дружбу и завяжу сейчас на тебе этот золотой пояс, принадлежавший до битвы вождю меркитов Тохтоа. А еще я подарю тебе лошадь меркитского вождя, черногривую и густохвостую кобылицу, которая не жеребилась уже несколько лет.

– Пусть все будет так, как было заведено в детстве, – ответил Джамуха. – Ты получишь от меня в подарок золотой пояс меркитского вождя Дайра и его лошадь, жеребца, похожего на крутолобого шелковистого муфлона.

Вечером я снова увидел ту самую девушку. Она шла к истоку Онона по воду.