Текст книги "Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка"

Автор книги: Курт Давид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Тенгери обрадовался и стал с нетерпением ждать восхода солнца.

Чингисхан вернулся со своим главным войском из Доломура только в середине лета. А его лучший полководец, Мухули, с двадцатипятитысячным отрядом монголов и двадцатью тысячами сторонников князя Ляо оставался в империи Хин, потому что властитель Йенпина вопреки данному слову напал на владения Ляо. И Мухули стоял на том, что Йенпин опять нужно взять в осаду.

– Освободи сначала князя Ляо! Он наш друг, и у меня есть перед ним обязательство, – оставался непреклонным хан. – Если тебе это удастся, силы Йенпина иссякнут и он падет сам собой.

Пока Чингис оставался в Доломуре и делал вид, будто столица империи его нисколько не интересует, Мухули неожиданно ударил китайцам в тыл, обратил в беспорядочное бегство и на их спинах ворвался в Йенпин. В благодарность за эту великую победу Чингисхан назначил своего военачальника главным правителем всей империи Хин.

Однако теперь Ха–хан окончательно возвращался домой. Стояла летняя жара, и на берегах голубого Керулена все цвело. Когда гонцы оповестили всех о возвращении победителей, со всех сторон раздались торжествующие крики, которые вместе с ласточками вознеслись к небу и полетели над лесами, реками, пастбищами. Женщины и девушки украшали свои волосы яркими полевыми цветами и расставляли вдоль дороги победителей, ведущей к дворцовой юрте, кувшины с пенящимся кумысом. И вот появился хан, великий Чингисхан, властитель всех живущих в войлочных юртах народов. Он восседал на жеребце белой масти, по бокам от него ехали сыновья, а за ними – знаменитые военачальники.

На их роскошных одеждах сверкали драгоценные камни, хан улыбался, махал рукой, кивал и даже смеялся. А потом сорвал вдруг со своего праздничного наряда все драгоценности, которые сияли на солнце как звезды в ночи, и бросил их в толпу. Ликованию народа не будет, казалось, предела.

– Наш хан!

– Наш могущественный хан!

– Наш всесильный хан!

– Наш Ха–хан!

– Наш Чингисхан!

– Наш Чингис—Ха–хан!

И всякий раз, когда достигалась эта последняя степень возвеличивания хана, толпа испускала бесконечно долгий торжествующий крик. После чего все начиналось сначала.

– Наш хан!

А он разбрасывал пригоршнями рубины величиной с глаз яка.

– Наш могущественный хан!

Военачальники и сыновья хана дарили старым воинам кинжалы с позолоченными лезвиями. Это были трофеи из разоренного императорского дворца в Йенпине.

– Наш всесильный хан!

Чингисхан проехал через всю орду, сияющий как само солнце, улыбающийся, помахивающий руками, благосклонный к своим подданным и щедрый.

– Наш справедливый хан!

На пятистах верблюдах за ним следовали пятьсот его младших жен, и среди них принцесса, дочь бывшего Сына Неба из Йенпина. Их сопровождали две тысячи служанок.

– Наш Ха–хан!

За женами и служанками – приближенные хана, нойоны, писцы и разный придворный люд: слуги, повара, охотники и загонщики. А по бокам этой казавшейся бесконечной вереницы ехали еще десять тысяч телохранителей великого властителя.

– Наш Чингисхан!

Наконец появились караваны с захваченным добром и военной добычей, с повозками, полными золотой и серебряной утвари, слоновой кости и шелков, сосудов из императорских дворцов и буддийских монастырей, целых мешков с драгоценными камнями и жемчугом. Сколько их было, этих повозок? То ли тысяча, то ли целых десять тысяч? Никто их и не считал!

– Наш Чингис—Ха–хан!

Стемнело.

А толпа продолжала ликовать. Наконец подошло и войско. Впереди гарцевали тысячники. Появился бледный серп луны. Волна за волной скатывалась конница с холмов и растекалась по равнине вдоль Керулена. Это продолжалось до самого утра. Пленных они с собой не пригнали. Из–за страшной болезни, начавшей свирепствовать среди них, хан приказал умертвить посреди пустыни Гоби тридцать пять тысяч китайцев и три тысячи пятьсот монголов, которые их охраняли, – это чтобы зараза не перекинулась на все войско.

Когда солнце опять поднялось над верхушками деревьев, пришли все, кому было положено оставаться в долинах у Керулена.

В то же утро Чингисхан вышел на широкую площадь перед дворцовой юртой и обратился к своему народу с такими словами:

– Мы отправились в поход, чтобы разнести врага в пух и прах. Мы разнесли врага в пух и прах и вернулись домой. Мы стали сильнее и богаче, нас стало больше. Я привел вас к победе, потому что вы повиновались мне. Вы проливали кровь, но вы были храбрыми. А те из нас, кто не вернулся, кто погиб за Великой стеной империи Хин, ускакали в бесконечное синее небо к богам, одарившим нас мужеством, к богам, придававшим нам силы, к богам, у которых мы попросили совета и которым мы всем обязаны и благодарны!

Хан поклонился, развязал пояс и вместе со своей шелковой шапочкой положил в пыль у своих ног. Потом опустился на колени, и все собравшиеся на площади тоже опустились на колени.

– О боги! – начал молитву верховный шаман, воздевая руки к небу. – Мы благодарим вас!

И толпа повторяла за ним:

– Да, мы благодарим вас!

– Мы хотим принести вам жертвы! – провозгласил верховный шаман.

– Да, мы хотим принести вам жертвы! – вторила ему толпа.

– Очисти нашу военную добычу от пятен врага! – неистовствовал верховный шаман.

В это же мгновение из кучи дров вырвался высоченный столб пламени, и вся толпа прошла мимо этого подобия капища, чтобы очиститься самим и очистить все, что было снесено на площадь. Хан оседлал своего жеребца, народ расступился перед ним и еще долго смотрел вслед ему и его свите, за которыми тянулось облако желтой пыли. Придворным хана было приказано раздать очищенную огнем добычу храбрейшим из воинов, вернувшимся с поля боя раненым или увечным, а также вдовам погибших. Сколько бы хан ни воевал за свою жизнь, ни один поход не продлился так долго, как этот, в империю Хин. Но никогда прежде он не возвращался еще с такой богатой добычей. Хан обещал, что вернется с ней, и он не только выполнил обещание, но и превзошел все ожидания во много раз. То, что было роздано народу, никому и во сне не снилось.

Бедняки из бедняков вдруг разбогатели, потому что богачи из богачей в Китае вдруг обеднели. Сколько монгольских женщин и девушек украсили свои волосы и шеи коралловыми нитями и жемчужными ожерельями! Еду в горшках помешивали не бараньими костями, а палочками из слоновой кости, рукоятки кинжалов тоже были выложены слоновой костью, из нее же сделаны маленькие шкатулки для драгоценностей. Молоко и кумыс пили не из вырезанных из березового дерева мисочек, а из фарфоровых чашечек, разрисованных драконами. Во многих юртах лежали покрытые золотистой краской маски, напоминавшие отрубленные головы с застывшими зловещими ухмылками. А сколько монголов – мужчин, женщин и детей – разгуливали по орде в шелках с таким видом, будто всю жизнь только и делали, что рыбачили или охотились в шелковых нарядах, хотя вряд ли нашелся бы среди них один–единственный человек, способный объяснить, как в империи Хин выделывают шелк.

Этот с неба свалившийся блеск, осветивший орду словно тысячи маленьких солнц, никак не отражался на тех, кто не участвовал в походе против империи Хин. Старики проклинали свой возраст, помешавший им уйти на войну, множество женщин и девушек с завистью смотрели на своих разбогатевших подруг и соседок. А вот что было хуже всего: теперь им, над кем судьба не смилостивилась, придется идти в услужение к тем, кто вчера был им ровней и ничем похвастаться не мог. Теперь они будут стоять у юрт разбогатевших, как некогда стояли обращенные в рабство пленные в ожидании, когда за чем–нибудь понадобятся.

А у Чингисхана были другие заботы. Ему захотелось доподлинно узнать, до какого возраста доживет и как должен править, чтобы великая империя монголов просуществовала и тысячу, и десять тысяч лет. Да, он вернулся победителем. Но куда ему обратить свой взор теперь?

Сидя в дворцовой юрте в окружении военачальников, сыновей и благородных нойонов, он праздновал победу. Был среди них и великий мудрец из империи Хин. Хан позвал его, и тот явился, замкнутый и невозмутимый. Ему предложили угоститься кумысом, однако он отказался. Ему поднесли сырое мясо на серебряном блюде – он и это монгольское яство отверг, сказав:

– Я не из тех, кому свойственны звериные наклонности. Я человек! Но как вам, столь далеким от человеческих понятий, услышать меня!

Эти обидные слова вызвали лишь улыбку на губах хана, ему хотелось узнать от старого мудреца важные для себя суждения, а там видно будет. Когда китайский ученый отказался и от вареной рыбы, хан послал несколько слуг в степь, чтобы собрали лучшие травы и нарубили мелко–мелко для чудаковатого старика.

– Ты умрешь от голода! – упрекнул его хан.

– Разве для меня будет позором умереть от голода при твоем дворе? – поддел хана мудрец.

Чингисхан пропустил его слова мимо ушей и спросил:

– Есть ли у тебя снадобье, дарующее вечную жизнь, мудрец?

– Мне, конечно, известны средства, продлевающие жизнь, но лекарств для бессмертия нет в природе! – ответил мудрец, смело глядя в глаза властителю.

Один из нойонов вскочил и бросил на Ха–хана вопрошающий взгляд.

– Садись, садись, – тихо проговорил Чингис» – Неужели ты не способен укротить свою необузданность даже в том случае, когда встречаешься с человеком, который в тысячу раз умнее тебя?

Устыдившись этих слов, благородный нойон так и упал на подушки.

– Я уважаю тебя, – обратился хан к ученому, – и поэтому не позволю никому обижать тебя, а тем более угрожать.

Мудрец как будто не расслышал этих слов. Он, воплощение спокойствия и самообладания, сидел, поджав под себя ноги, и о чем–то размышлял. А потом, покачав головой, проговорил:

– Крики твоих воинов мешают течению моей мысли!

Чингисхан сделал знак телохранителям, те выбежали из дворцовой юрты, и буквально несколько минут спустя вся площадь перед ней опустела.

В наступившей тишине хан с поклоном проговорил:

– Прошу, угощайся. Мои люди собрали и приготовили для тебя самые изысканные травы. Если они тебе не по вкусу, скажи мне. И вообще: скажи, чего ты хочешь? Я исполню любое твое желание!

Мудрец медленно поднял на него глаза, улыбнулся, но ничего не ответил.

Он отведал трав с разных тарелочек, которые одну за другой подавали на золотой столик.

– Желаешь вина? – спросил хан.

Ученый продолжал молча пережевывать пищу.

Люди из окружения хана сидели словно окаменев. После того как властитель грубо осадил погорячившегося нойона, никто не позволял себе и бровью повести.

Из женщин присутствовала только главная жена великого хана – Борта.

– Скажи мне, мудрец, – снова начал хан, – что я должен сделать, чтобы сохранить созданную мною империю монголов на веки вечные, как мне сбить ее так крепко, чтобы никакая сила – ни на небе, ни на земле – никогда не смогла ее расчленить и уничтожить?

– На веки вечные, говоришь? – Мудрец поднял глаза к зарешеченному потолку юрты. Солнечные лучи позолотили деревянные бруски. – На веки вечные? – повторил он. – Буря пролетает за одно утро, проливной дождь длится не дольше дня. А кто их вызывает? Земля и небо. И то, чего не могут продлить ни небо, ни земля, тем более неподвластно человеку. Быть правителем великой империи – все равно что жарить мелкую рыбешку: ни одну нельзя подбрасывать слишком высоко, волочить по жаровне или пережаривать, каждая требует нежного и внимательного обращения. Лишь тот, кто справедлив ко всем, тот и может считаться достойным правителем.

– Ко всем, говоришь?

– Да, ко всем! Лишь то, что хорошо укоренилось, чего не вырвать из земли, что в ней прижилось, – лишь это и не уйдет от нас. Нужно поступать, как того требует учение Дао [10]: вечный и истинный смысл – действовать через бездействие. Делать через неделание!

– Этого я не понимаю! – сказал хан. – Объясни мне учение Дао!

– Попытаюсь сделать это, Чингисхан. Явления, происходящие между небом и землей, многообразны и способны повергнуть человека в растерянность. Однако в основе своей они просты и внешне едва различимы; лишь тот, кто уловит их суть, тот овладеет учением Дао и постигнет его истинный смысл. Пространство между небом и землей пусто, как воздуходувный мех. Но чем больше этим мехом двигаешь, тем больше воздуха из него выходит. Уместно и сравнение с флейтой: земля – инструмент, небо – дыхание, а Дао – музыкант, исторгающий из нее в нескончаемой последовательности бессчетное количество мелодий. И подобно тому как мелодии эти возникают из ничего, из пустоты, так и все сущее возникает из несущего и в это же несущее и возвращается. Но, вернувшись туда, оно не исчезает. Даже отзвучавшие мелодии можно услышать. Таково воздействие Дао: производить, но не обладать, воздействовать, но не сохранять, содействовать, но не властвовать.

Выслушав это подробное объяснение, хан поднялся и поблагодарил мудреца, сказал, обращаясь ко всем:

– То, что он говорит, ему внушило Небо. Его слова проникли в мое сердце. Воспримите же это и вы, мои сыновья, мои военачальники и мои нойоны, – хан понизил голос, – но пусть кроме нас об этом никто не знает.

– Ты спросил, есть ли у меня желание, которое ты мог бы исполнить, Чингисхан, но я тебе не ответил.

– А оно у тебя есть? – Хан удивился и обрадовался.

Ученый покачал головой.

– Может быть, ты ищешь моей благосклонности или покровительства? Хочешь стать моим советником до конца дней своих? Так ведь?

– Нет и нет! Я тебе на это вот что отвечу: благосклонность и покровительство ничего не стоят. Обретя эти блага, живешь в страхе потерять их. А когда потеряешь, будешь бояться еще больше. Ведь неизвестно, что последует за этим.

– Но ведь ты, мудрец, не намерен отойти от дел? Что бы тебе ни предстояло, действие или бездействие! Однако, если ты попадешь в опалу, как будет распространяться твое учение?

– Когда человек с благородными помыслами обретает свое время, – ответил старец, – он шагает вперед. А если он с ним не совладает, приходится уйти в сторону, и тогда его путь порастает бурьяном.

Чингисхан оглядел всех своих нойонов, военачальников и сыновей по очереди, не скрывая улыбки. Он как бы хотел сказать им: «Видите, что такое мудрость и находчивость?»

– И вот еще что, мудрец! Я недавно упал с лошади. При мысли, что меня призывают к себе боги, меня охватил ужас. Неужели силы оставляют меня?

– Тебе уже почти шестьдесят лет, Чингисхан, – ответил последователь учения Дао. – Сойди навсегда со своего скакуна и поменяй свои войны на жизнь в мире!

– Тяжело отказаться от того, чем занимался всю жизнь, мудрец!

Старец с сомнением посмотрел на него и словно для того, чтобы успокоиться, взял со столика маленькое блюдо со сладостями, а потом сказал:

– За зимой приходит весна, а за нею лето, осень – и снова зима! В жизни человека иначе. Каждый новый день содержит в себе события предыдущих, и к началу возвращаешься лишь после того, как весь круг пройден. Возвращение к истокам – это успокоение, покой. Обрести покой – значит выполнить предначертанное тебе и завершить свой земной путь – так говорит учение Дао. Постигнуть это – значит достигнуть просветления, Чингисхан!

На этом их разговор завершился. Властитель монголов остался очень доволен.

Когда на другой день на площади собирался караван, с которым мудрец возвращался в Йенпин, хан вышел из своей дворцовой юрты, приблизился к великому мудрецу и обратился к нему с такими словами:

– Тебя повезут с почестями и удобствами, подобающими императору, и путь не покажется тебе долгим и изнурительным.

В ответ на это мудрец впервые поклонился властителю монголов, а потом подошел к предназначенному для него верблюду. Это был благородный белый верблюд, единственный в своем роде среди ста пятидесяти остальных своих собратьев. Между его крепкими, мясистыми и высокими горбами лежал пестрый ковер с золотистой бахромой, а поверх него – седло с серебряными стременами, позади которого была шелковая подушка, набитая лебединым пухом.

– Еще один, последний вопрос к тебе, мудрец, – сказал хан. – На завтра назначена большая охота по ту сторону реки – в ознаменование нашей победы. Советуешь ли ты мне участвовать в ней?

– Что я могу добавить к уже сказанному?

– Но не начнут ли люди теряться в догадках о том, почему меня нет? Не станут ли они перешептываться: «Наш хан состарился, он немощен, ему больше не по силам долго держаться в седле»?

Мудрец лишь покачал головой:

– О чем ты говоришь, Чингисхан? Если ты не поедешь на охоту и люди начнут судачить, будто ты больше не в силах долго держаться в седле, что это докажет? Ничего! А если ты поедешь на охоту и на глазах у всех упадешь с лошади – какие еще доказательства потребуются?

И мудрец махнул рукой проводнику каравана. Верблюды поднялись с колен. Хан отошел в сторону, присоединившись к Тули, Джучи и Джебе. Он долго не сводил глаз с сидевшего на великолепном белом верблюде мудреца, который, приставив ладонь ко лбу, чтобы не слишком слепило солнце, вглядывался в даль. Он так ни разу и не оглянулся, хотя догадывался, что хану это было бы приятно. Ни разу!

– Он высокомерен, отец! – сказал Тули.

Чингисхан невольно вздрогнул, отошел от сына на два шага и только после этого сказал:

– Не лучше ли сказать: «Он горд»?

– Нет, отец, он не выказал тебе приличествующего уважения!

Хан подошел к нему вплотную и тихо, доверительно проговорил:

– Ты ошибаешься, Тули! Он умен. С его появлением вокруг становится светлее. Разве мы не привыкли всегда поклоняться свету? Солнцу безразлично, светит ли оно нам или кому другому. – Хан снова обратил свой взгляд на степь. – А знаешь, – вздохнул он, – я был бы рад удержать его при себе!

Караван спустился в низину, а когда через некоторое время вновь появился на виду у всех, он до того уменьшился в размерах, что казалось, будто это идет один–единственный верблюд.

– Джебе! – воскликнул вдруг Чингисхан.

– Мой хан?

– Готовься к охоте! – быстро проговорил хан и снова отступил на несколько шагов в сторону. – И чтобы через пять дней я мог проскакать через ложбину прямо к котловине!

– Значит, ты все–таки решил участвовать в охоте, отец?

– Да, Джучи, я хочу этого!

– Вопреки советам мудреца, о котором ты столь высокого мнения, отец?

– Да, вопреки! Старец, может быть, и прав. Но что ему известно о моей воле? А разве не сила воли решала исход многих битв? Почему бы ей не победить и усталость моего тела?

Чингисхан бросил последний взгляд в сторону уходившего за горизонт каравана, а потом вместе с сыновьями вернулся в дворцовую юрту.

Четыре дня спустя Джебе доложил своему властителю, что большое кольцо за охотничьими угодьями сомкнулось и что ни одному зверю теперь не уйти.

– И теперь путь через ложбину для тебя открыт! – сказал военачальник. – Кольцо, как ты и приказал, состоит из пяти радов. Внутрь этого кольца мы загнали все зверье. Мы обыскали все, ни одной медвежьей берлоги не пропустили!

Хан кивнул и сказал:

– Хорошо! Завтра и начнем!

– Все будет так, как того требует обычай? – спросил Джебе. – Я спрашиваю потому, что…

– Я знаю, почему ты спрашиваешь, – тихо, почти зловеще проговорил Чингисхан. – Все будет так, как этого требует обычай: я убью тигра, медведя и кабана.

– Да, – сказал Джебе, побледнев и покрывшись испариной. – Медведя, тигра…

– Нет, не так, Джебе! Сначала тигра, потом медведя и последним кабана. Тебе что, плохо, мой друг?

Военачальник промолчал.

– Или у вас в Неркехе [11] перевелись тигры? – спросил хан, хотя знал, что смущение Джебе объясняется его, Чингисхана, нежеланием последовать совету мудреца из Йенпина.

– Тигров хватает. – В голосе Джебе прозвучало некоторое сожаление.

– Вот видишь! Послушай, Джебе, дело обстоит вот как: если мне скажут: «Хан, твои силы пошли на убыль!», я покажу им, что несгибаем, если же скажут: «Хан, ты состарился!», я покажу им, что многих молодых стою! Стал бы я тем, кем стал, если бы всю жизнь не поступал именно так?

Джебе поднялся, чтобы уйти, однако Чингисхан удержал его:

– Отвечай, друг!

– Я хорошо держусь в седле, мысль моя летит как выпущенная из лука стрела, но на схватку с тигром сил у меня больше нет. Разве признавать то, что есть на самом деле, противоречит мудрости, мой хан?

– Я докажу тебе, что ты ошибаешься!

Джебе как будто пропустил эти слова мимо ушей и неожиданно спросил Чингисхана:

– Ты по–прежнему ожидаешь послов шаха?

– Да, они прибудут к вечеру.

– А если завтра утром? Тебе известно, до чего трудно удерживать в кольце загнанных зверей!

– Мне безразлично, когда они подъедут, Джебе. Завтра утром начнется большая охота!

– Хорошо! – И Джебе вышел из дворцовой юрты.

Посольство шаха Мухаммеда, повелителя великого Хорезма, действительно прибыло к вечеру. Оно было принято с подобающим почетом, и в его честь был устроен пир. Хана приятно поразили богатые дары и подношения посла шаха: для него самого – прочнейшая кольчуга, которую не пробьет ни одна стрела, позолоченный шлем и стальной щит, для его сподвижников и нойонов – кривые сабли из кованой стали, для женщин – украшения и сосуды из мерцающего стекла, узорчатые пестрые шелка и мягкие коврики.

– Мне известно, сколь могуществен ваш шах и необозримы его земли! – воскликнул Чингисхан. – Он такой же властитель Запада, как я – властитель Востока, и поэтому мы должны жить в мире. Будет хорошо, если торговые люди из наших стран станут свободно обмениваться товарами.

Хан поднялся со своего стоявшего на некотором возвышении трона и поднял чашу в честь шаха. А потом вывел послов из дворцовой юрты и подошел с ними к сотне, если не больше, породистых жеребцов, которых он называл «белогубыми», и сказал:

– Оседлайте их и следуйте за мной. Я хочу вам кое–что показать.

Небо над ними было чистым, звездным, луна выкатилась из–за гор чуть позже, когда они уже оставили орду позади и придержали лошадей у поросшего березами холма. С его вершины открывался отличный вид на долину Керулена и лесистые склоны гор, протянувшихся до самого Бурхан—Калдуна.

– Лес горит! – испуганно воскликнул один из послов. Хан рассмеялся.

– Именно ради этого зрелища я и привел вас сюда! Но это не настоящий пожар, это костры вокруг кольца моих загонщиков дикого зверя. Наутро у нас назначена большая охота. Желают ли мои гости участвовать в ней?

Послы с радостью согласились. Их взгляды все еще были прикованы к огромному пылающему кольцу, из которого согнанному туда зверю не было никакого выхода. Иногда до их слуха долетал жалобный рев оленей, злобный вой волков или хриплый рык тигра, после которого, правда, все остальные голоса умолкали.

Удивлению посланцев шаха Хорезма не было предела. Им не единожды приходилось охотиться, но чтобы к охоте готовились с таким размахом, видеть не приходилось.

– Чтобы согнать столько диких зверей, потребовалось никак не меньше десяти тысяч воинов, – предположил один из послов.

– Тут вы ошибаетесь, – ответил хан. – Воздух сейчас удивительно чист, и ваш взгляд простирается куда дальше, чем вы себе представляете. И поскольку это так, то и само огненное кольцо, внутри которого находятся дикие звери, намного больше. Мы оставим лагерь сразу после полуночи и достигнем внешнего кольца только перед рассветом. Вот как далеко оно отсюда! Нет, не десять тысяч воинов сгоняли зверя! Их было восемьдесят тысяч, посол!

– Восемьдесят тысяч!

Эта цифра переходила из уст в уста. На некоторое время наступила полная тишина: каждый пытался мысленно вообразить, что же это за охота такая им предстоит!

Кольцо пылало. И там, где оно пылало, лунный свет померк. Лесистые склоны покрылись перемежающимися красными и желтыми полосами, и снова до их слуха начали долетать отзвуки волчьего воя и рева оленей. А изредка и злобный, хриплый тигриный рык. Можно было подумать, будто звери издают эти крики, когда добираются до внутренней стороны кольца и вынуждены убегать прочь, испуганные огнем или наткнувшись на острые копья воинов.

Луна светила на поросший березами холм. В ее призрачном свете всадники казались такими же белыми, как и их лошади.

– Поскакали обратно! – предложил хан. – До полуночи есть еще время отдохнуть.

В тот вечер настроение у хана было отличным. Свежий воздух подействовал на него благотворно. Когда он отходил ко сну, в ушах его еще стоял тигриный рык. Во сне он улыбался и что–то бормотал. Телохранитель приблизился к нему на цыпочках и укрыл еще одной легкой пушистой шкурой. И Чингисхан растянул губы в улыбке, словно именно это ему особенно понравилось.