Текст книги "Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка"

Автор книги: Курт Давид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 34 страниц)

– Ах, какие болваны! – мычал Бат, втискиваясь в неширокую расщелину всем телом с такой силой, будто надеялся ее раздвинуть. – Ну и болваны же! Они приняли нас за отступающих китайцев. Ведь это же наши! Болваны, какие болваны!

Тенгери вытер кровь с лица. Он подумал сначала, что это его кровь, и ощупал голову, но никакой раны не обнаружил; сколько ни искал, ран на теле тоже не оказалось. И тут он увидел Тумора, который лежал посреди лужи, в которой еще не растаял снег. Снег окрасился в красный цвет. Теперь Тенгери понял, чья на нем кровь!

После того как они нашли для себя укрытие, камни сверху сбрасывать перестали.

Тенгери не терпелось снова увидеть голубую полоску над головой. А она тем временем из голубой превратилась в золотистую. И из этой желтизны вниз свешивались неразличимые отсюда головы, казавшиеся до смешного маленькими. Однако никакого страха эти люди не испытывали. И действительно, им–то никакая опасность не угрожала. Они могли следить за происходящим внизу сколь угодно долго и в случае чего помешать любому движению врага.

– Китайцы! – сказал Тенгери Бату и сразу же повторил еще раз: – Да, это китайцы!

– Чушь! Откуда им здесь взяться? – Бат, стиснутый расщелиной, никак не мог пошевелить головой и неба над собой не видел. Если бы смог, то сразу же понял бы, насколько он не прав, и его слабая надежда рассеялась бы как дым. – Эй, вы там, мы – монголы! – крикнул Бат.

Но сверху ему никто не ответил, только в ущелье кто–то сказал:

– Это им и без тебя известно!

– А теперь я даже их шапки вижу! – крикнул ему Тенгери.

– Какие они у них, кожаные?

– Соломенные!

– Не может быть! Отсюда, снизу, разве что толком разглядишь? Нет, не может быть, откуда им здесь взяться, китайцам–то?

Сверху, прямо под ноги Тенгери, свалился камень.

– Тебя не задело? – спросил Бату, стоявший напротив Тенгери.

Тенгери промолчал, ощупывая, как и незадолго до этого, голову.

– У тебя кровь идет!

– Да, голову задело. Повезло мне, что осколочек такой маленький оказался.

Теперь он уже не смотрел на небо, опасаясь высунуться из расщелины.

Спустились сумерки, и как раз в это время в ущелье, мягко кружась, опустилась свалившаяся с чьей–то головы соломенная шапка. Можно было подумать, что китайцы, услышав слова Бата, решили избавить его от последней тени сомнений. Шапка, напоминавшая маленькую желтую луну, зацепилась и повисла на кустике полыни, который выбивался из щели совсем рядом с Батом.

– Китайская шапка! – прошептал Бат, не в силах произнести больше ни слова.

Вскоре стало так темно, что было все равно, куда смотреть. Ни тоненькой полоски неба не видно, ни единой звезды, ни луны, только соломенная шапка прошелестела, свалившись с кустика.

Некоторое время спустя в ущелье послышался свистящий шепот: это до них добрались трое гонцов, чтобы узнать от тысячника, в каком положении они находятся. Когда один из гонцов споткнулся, у него из–под ног покатились мелкие камешки, а сверху на этот звук сразу же сбросили несколько больших камней. Когда они разбились, в темноте брызнули искры. Но на сей раз никого не задело, и всем гонцам удалось уйти из ущелья целыми и невредимыми.

Несмотря на то что большинство воинов стояло, согнувшись в три погибели, некоторые из них заснули. А Бат постанывал, проклиная на все лады узкую каменную нору, но о том, чтобы выйти из нее и найти убежище поудобнее, у него и мысли не было.

– Ты, никак, заснул? – тихонько спросил он Тенгери.

– Нет.

– Тогда расскажи мне что–нибудь, чтобы я не думал все время о том, как у меня ломит кости.

Тенгери не ответил. Его не оставляли воспоминания об Ононе, о голубом Керулене и его пышных зеленых пастбищах, о тучных верблюдах и холодном кумысе. Он мысленно видел сидящих на мягкой меховой подстилке в своей юрте Герел и Ошаба, на которых сквозь открытое круглое отверстие в крыше поглядывали звезды. «Наверное, Ошаб сейчас тоже думает обо мне и желает, чтобы я и в битвах был таким же храбрым, как в родной степи, где я сторожил табун и белого жеребца, оберегая их от волков и непогоды. Герел же наверняка мечтает о золоте, серебре, шелке и слоновой кости и надеется, что я много чего привезу ей из волшебной страны Хин».

– Выходит, ты все–таки спишь, – сердито пробурчал Бат.

– Нет, не сплю. Даже если бы захотел, никак не смог бы, потому что мне все время капает за шиворот вода.

– Тогда стань боком и поговори со мной. Или открой рот и напейся, – предложил Бат.

– У меня нет жажды, Бат.

– Вот как! Вода у него есть, а жажды нет. А у меня во рту все пересохло, а воды нет. Да, это и впрямь страна чудес, эта империя Хин.

Время от времени сверху продолжали сбрасывать камни: либо китайцы услышали, как переговариваются монголы, либо заподозрили, что узники ущелья вот–вот сделают попытку вырваться из плена.

Потом надолго наступила полная тишина.

В ущелье сквозило. Где–то что–то скрипнуло, начало царапаться, зашелестело.

– Что это было? – прошептал Бат.

– А ты что, боишься? – вопросом на вопрос ответил Тенгери.

– Боюсь? Опять хочешь напомнить о моем сне на каменной стене у Онона? Нет, Тенгери, страх мне неведом. Но как же я хочу есть и пить!

Тенгери рассмеялся и посоветовал ему набраться терпения по крайней мере до полудня завтрашнего дня. А если их и тогда не вызволят, Бат, мол, уменьшится в размерах, и тогда стоять ему в этой норе будет удобнее.

И снова до их ушей долетел свистящий шепоток. Это вернулся один из гонцов и принес весть, что найти военачальника левого крыла, а это был Джучи, он не сумел, потому что войска хана давно перешли через горную гряду, а китайцы бегут без оглядки и на вершинах полыхают победные костры.

– Видите, как оно вышло, – подытожил Бат. – Они прокатились мимо нас, а правое крыло китайцев нависло над нами и заваливает камнями.

– Они о нас забыли, – добавил Тенгери.

– Забыли, – повторил за ним Бат и спросил гонца, где двое других.

– Их поглотила ночь.

– Вот как, ночь, значит? А не было у этой ночи длинных ножей и соломенных шапок на головах?

Однако гонец уже исчез, а немного погодя появился их тысячник с приказом идти под покровом ночи на прорыв. Они скользили на коленях, карабкаясь по скалам и валунам, и никто из них не видел того, что творилось впереди: чтобы избежать больших потерь, они вытянулись в широкую цепь. Не раз и не два случалось так, что кто–то задевал ножнами меча по каменной стене, и китайцы сразу обрушивали на их головы град камней. Несколько раз они швыряли вниз связки горящего чертополоха, но те быстро гасли, лишь ненадолго распространяя запах препротивного дыма.

Было, наверное, далеко за полночь, когда тишину разорвал сдавленный крик – и снова все стихло. Воины прижимались к камням и, затаив дыхание, обращались в слух. Никто не знал даже имени правого или левого соседа. Но тяжелые глыбы в ущелье как будто больше не сбрасывали…

Так, замерев на месте, они пролежали довольно долго.

Ни звука вокруг.

Ни скрипа, ни шелеста.

«Может быть, китайцы сейчас спускаются к нам?» – подумал Тенгери.

Он лежал между двумя валунами с кинжалом в руке и вслушивался в немую тишину. И вдруг мимо него со звоном прокатился мелкий камешек. Кто–то перед самым его носом растоптал кустик полыни. Тенгери по–кошачьи бросился на него сзади и подмял под себя.

– Это я!

– Аслан?

– Да, это я, Аслан! Мне нужно к тысячнику. Хорошенькое дело! Если каждый, мимо кого я прохожу, будет сбивать меня с ног и тащить в свою нору, мне до тысячника живым не добраться! Слушай: китайцы подкрались к нашему охранению и зарезали их, как ягнят. Так вот, нам нужно по условному знаку навалиться на них с двух сторон и передушить.

– А какой это будет знак, Аслан?

– Свист сурка.

– Хорошо!

– Я пошел дальше.

«Значит, в ущелье спускаются китайцы. Надеюсь, оставшиеся наверху камней на своих бросать не будут», – подумал Тенгери.

Прошло совсем немного времени, пока Тенгери не увидел в двух шагах от себя первого крадущегося китайца. Он узнал его по желтым лыковым башмакам, которые светились, как волчьи лапы. От неожиданности он даже не сразу стал считать, сколько китайцев проскользнет мимо него, и начал вести им счет, когда их прошло уже довольно много.

«Сто шесть, сто семь, сто восемь… – беззвучно шептал он. – Наверняка вот–вот один из китайцев нарвется на монгола, и, если все пойдет как задумано, тут–то сурок и свистнет».

Тенгери никакого страха не испытывал: китайцам не уйти отсюда живыми. Стоит прозвучать этому тоненькому свисту, и каждого из них схватят сзади за ноги. Конечно, не все китайские воины будут в этот миг стоять перед одной из расщелин или у валуна, но нападение врасплох срабатывает всегда.

И вот он, свист сурка в тишине. Тенгери схватил стоявшего рядом китайца за ноги и рванул на себя. Китаец упал. Тенгери боролся с ним, как дикий зверь, и когда схватил его за глотку, то вдруг почувствовал, что китаец уже мертв: ударился, наверное, мгновение–другое назад головой о камень. Тут и там слышался еще шум борьбы, и эхо усиливало его.

А когда настало утро, они снова увидели над собой такие же смехотворно маленькие, как и накануне, силуэты. Но эти были не в соломенных шапках и никаких камней им на головы не сбрасывали. Это были воины левого крыла, которые в начале похода провели большой отвлекающий маневр у восточного «шва» Великой стены, а теперь, после сложного перехода и изматывающих боев у крепостей провинции Шаньси, добрались до этой горной гряды, где и уничтожили остатки правого крыла китайцев.

Из тысячи, в которой находился Тенгери, в живых осталось четыреста пятьдесят два воина. Они были приданы одному из отрядов левого крыла, где от тридцати тысяч воинов осталось около половины.

Теперь они стояли и лежали на вершинах гор, где битва отгремела еще вчера вечером. Отсюда было отлично видно, как три главных конных клина войска великого хана несутся по равнине по направлению к Йенпину. А за ними тянулись караваны навьюченных верблюдов и вереницы повозок.

В утреннем мареве уже можно было различить размытые контуры огромного города. Он повис в тумане, словно остров в море. Туман был белесым, а город – желтым. Кое–где вспыхивали нежно–зеленые пятна – то были крыши дворцов и больших летних беседок. Сам Йенпин был окружен несколькими рядами защитных стен с башнями и валами: город как бы не желал никого ни впускать, ни выпускать.

Бат сказал Тенгери, что во время похода на Хси—Хсию он тоже видел большой город, но с этим Йенпином – никакого сравнения! И хотя он часто думал о столице Сына Неба как о самом большом городе в мире, но таких размеров он даже представить себе не мог.

Тенгери вообще впервые увидел большой город, потому что Дзу—Ху рядом с Йенпином показался бы одной из многих китайских деревень, которые им повстречались на пути.

– Сколько в нем жителей, Бат?

Десятник задумался. Он этого, конечно, не знал, но в присутствии Тенгери всегда старался подчеркнуть, какой у него богатый опыт. Поэтому он уверенно ответил:

– Примерно в восемь или десять раз больше, чем воинов у нашего хана!

– Тогда нам им не овладеть!

– Мы им овладеем, Тенгери! – резко оборвал его Бат.

Теперь, когда им подвели запасных лошадей, в нем

проснулся бывалый воин.

– Где наш хан, там победа!

И, оседлав своего гнедого, он привычно щелкнул плеткой.

Жеребец Тенгери, которого ему подарил сам хан, потерялся, и он оседлал каурого, у которого над правым глазом было белое пятно с черным кружочком посередине. Бат рассмеялся и пошутил:

– Да он у тебя косит!

К вечеру третьего дня хан с тремя клиньями конницы достиг стен столицы китайского императора и окружил ее. При этом он из осторожности не приближался к его укреплениям ближе чем на два полета стрелы.

О том, чтобы немедленно взять Йенпин приступом, не было и речи.

Вместе со своими военачальниками хан несколько раз объехал вокруг городских стен, видел выглядывавших из–за них воинов Сына Неба и позолоченные верхушки башен и пагод. Мягкий вечерний свет окрашивал город в нежно–розовые тона. Когда Чингисхан закончил объезд города, совсем стемнело и на высоких городских стенах зажгли факелы, а по другую сторону ворот разложили, наверное, большие костры. Молча, в тягостном раздумье возвращался Покоритель Стены в свой походный шатер, который внешне ничем от остальных не отличался, чтобы враг не смог догадаться, под какой крышей сомкнет веки Чингисхан. Серый шатер стоял на невысоком возвышении посреди множества юрт, шатров и кибиток, и, прежде чем войти в него, Чингисхан еще раз оглянулся в сторону города.

Издалека тысячи горящих факелов походили на горящие глаза или на бесчисленные красные рубины ожерелья, обнимавшего город.

– Пусть придет Мухули, – сказал хан.

Когда тот появился в шатре, он обратился к нему с такими словами:

– Я со своим войском отхожу и город брать не буду!

– Но, мой хан…

– Город слишком велик! Даже если я и возьму его, удержать его невозможно!

– При строжайшем порядке мы сможем удержать его, мой хан, – возразил Мухули.

Чингисхан покачал головой и заметил, что даже если сжечь большую часть Йенпина, останется достаточное количество укромных мест и подземных укреплений, откуда китайцы будут делать вылазки и оказывать сопротивление неизвестно сколько времени.

– Все равно стоит попытаться! – настаивал военачальник.

Чингис встал:

– Попытаться? Я никогда не делал попыток, Мухули! Я всегда делал только то, в чем был уверен, когда видел впереди победу! И потом: а если попытка окажется неудачной?

– Тогда пойдем на другие провинции!

– Что мешает мне сделать это прямо сейчас? Мы так и поступим: я превращу их империю в пустыню, я разорю, сожгу, разграблю и уничтожу ее. Покончив с одной провинцией, я наброшусь на другую, а Джебе со своими тридцатью тысячами воинов бросится на восток, на край света, к морю, из которого утром встает солнце. Если же я нападу на этот город и не возьму его, это будет не просто неудачей, это умалит мое величие, передо мной перестанут преклоняться. Они привыкли к моим постоянным победам, и враги и друзья. Но стоит мне хоть один–единственный раз оступиться, потерпеть поражение – что они скажут? Можем ли мы сегодня знать, кто меня после этого оставит и кто против меня поднимется?

– Когда мы выступаем? – спросил военачальник.

– Завтра днем! Не падай духом, мой друг! К этому городу, к этому гнезду желтого отродья мы еще вернемся! А тем временем узнаем, как брать такие большие города!

Хан жестом подозвал к себе слугу, который подал ему маленькую шкатулку из слоновой кости. Чингис открыл ее и с улыбкой протянул Мухули:

– Она принадлежит тебе, друг мой.

Военачальник достал из нее большую, тяжелую золотую монету с профилем хана и надписью: «С тобой все силы Вечного Синего Неба!»

– Нравится она тебе, Мухули?

Военачальник кивнул.

– И ты узнал меня на ней?

– Это ты, мой хан! Нет, правда, это твое и только твое лицо, твоя голова! Кто же способен сотворить такую красоту?

– Мои ремесленники и художники, Мухули, – и, несколько понизив голос, добавил: – Но не монголы, а уйгуры, китайцы и люди из Хси—Хсии, перешедшие ко мне на службу. Впредь тебе достаточно показать эту монету моим стражам и телохранителям, и тебя допустят ко мне в любое время дня и ночи – даже если я в это время трапезничаю, сплю, размышляю и забавляюсь с женщинами. Кроме тебя такими монетами с моим профилем обладают только пятеро.

Мухули отдал глубокий поклон и поблагодарил властителя, однако, прежде чем покинуть шатер, он еще раз обернулся и предостерегающе сказал:

– Не воспримут ли китайцы твое отступление от города как знак твоей слабости, мой хан?

– Нет, Мухули!.. После того, как я повсюду побеждал и бил их? Нет–нет, мой друг, наоборот: это их смутит и озадачит!

Той же ночью Сын Неба собрал в Покоях Доброй Мысли своего дворца в Йенпине Большой Совет, на который пригласил полководцев, мандаринов и других важных сановников. Вопрос обсуждали один: что предпринять? За спиной Сына Неба, на высокой стене, обитой блестящим белым шелком, висела картина художника Хао Фу, изображавшая Чингисхана чудовищем, не то зверем, не то человеком, но чудовищем смехотворным. И хотя в прошлом эта картина немало повеселила императора, сейчас, когда «варвар с севера» со своим войском обложил город, ему было не до смеха, так же как ему было не до смеха в тот день, когда он получил весть, что его войско в горах разбито.

– Мы должны предложить голодному монгольскому волку подарки, – сказал один из полководцев. – Драгоценные камни, слоновую кость, золото и сто красивейших женщин. Ему только этого и надо, ибо кочевники превыше всего ценят все блестящее и сверкающее. Может быть, тогда он отступит?

– Мудро ли это, полководец? – спросил император, и по тону его все поняли, что он не спрашивает, а отвергает его совет.

И тут же многие члены покорно подхватили: нет, это ни в коем случае не мудро!

Кое–кто ограничился тем, что просто–напросто несколько раз повторил вслух вопрос императора, а остальные важные сановники молчали, молчали, осторожничая и выжидая: это были самые верные, но не самые умные люди из тех, что собрал вокруг себя Сын Неба. Самых смелых, самых честных и откровенных, и среди них полководца Великой стены, император давно бросил в темницу.

– Подарки! Подарки! – повторял он. – Разве если мы принесем ему дары, он не сочтет, что мы объяты страхом? Он грабит, он бесчинствует в нашей империи! И за это мы должны еще возблагодарить его?

– Но если мы этим спасем нашу столицу? – осмелился стоять на своем первый полководец.

– Ну что ты за полководец? Твердишь о дарах и спасении, вместо того чтобы ответить на вопрос: как ты собираешься сражаться с ним и победить орды варвара? Я хотел услышать, к какой хитрости ты прибегнешь, чтобы заманить его в западню!

Однако полководец не унимался:

– Но разве дары не хитрость своего рода?

Члены Большого Совета внутренне содрогнулись. Упрямство полководца превратило их лица в застывшие маски.

Император же поднялся с трона и проговорил:

– Ты глупец, а не полководец! Ты хочешь сделать этой вонючей степной крысе подарки, чтобы разжечь ее аппетит. Разве не известно, что, если подарить кому–то коня, он назавтра придет и потребует в придачу повозку?

– Когда мы придем к нему с дарами, – присовокупил один из мандаринов, – он скажет: этого слишком мало. И придется прийти с новыми. А он снова скажет: и этого слишком мало. Ибо этот дикий кочевник – необузданный хищник, как и всякий волк. И что нам тогда останется? Одарить его сверх всякой меры!

– Так оно и есть! – подтвердил Сын Неба.

Ободренный поддержкой императора, мандарин повысил голос:

– Мы можем дать ему сколько угодно, а он постоянно будет твердить: «Но ведь у вас есть еще!» – и нападет на нас все равно!

Когда за окнами забрезжило утро, было принято решение оборонять Йенпин от варваров. Тем более что за последние сто лет никакому врагу не удавалось не то что овладеть городом, но даже и близко подойти к его стенам.

Прежде чем отпустить их, император сказал, что, по старинному обычаю, в тяжелые времена следует открывать темницы и выпускать наказанных, чтобы они, вновь обретя свободу, воспользовались бы ею во благо и помогли императору защитить страну. При этом он прежде всего думал о полководце Великой стены и его соратниках, в которых сейчас нуждался. Однако Сын Неба ни словом не обмолвился о том, что они долгое время провели в темнице без всякой с их стороны вины, ибо их предсказание и предупреждение: «Чингисхан идет!» – подтвердилось полностью.

– Я их помиловал! – вкрадчиво проговорил он и добавил: – И возвращаю им их чины и должности!

Едва он проговорил это, как в Покои Доброй Мысли ввели запыхавшегося гонца, который принес весть, что «северные варвары» сняли осаду города и отходят на место большого сбора. Можно предположить, что они уйдут совсем.

– Уйдут? – император вскочил и нервно рассмеялся. – Уйдут? Слыханное ли дело: голодный волк бежит от добычи вместо того, чтобы утолить свой голод? Уйдут? Это западня!

– Это западня! – повторили вслед за ним некоторые члены Большого Совета, а другие согласно закивали; все поднялись со своих мест и не сводили глаз с Сына Неба. Император первым делом отменил только что объявленное помилование. То ли он заподозрил кого–то в измене, то ли его подтолкнула к этому неуверенность. А затем приказал одному из полководцев отправиться к вождю «варваров» и попытаться разгадать его замысел.

– Тебе не составит труда с помощью льстивых слов склонить этого кочевника к откровенности.

Полководец поспешил оставить дворец и на лошади из императорской конюшни поскакал в сопровождении двух сановников за городскую стену. У одного из них было в руке белое знамя с изображением красно–желтого дракона, этим они давали монголам понять, что посланы на переговоры. Когда они достигли охранения монголов, к хану послали гонца с известием об их появлении.

Чингисхан сказал Мухули:

– Оставайся со мной, мой друг. Ты видишь, они в страхе и пожелали узнать, почему я отступил.

– И что ты им скажешь? – спросил военачальник.

– Много – и ничего!

– Как мы примем их, мой хан: как врагов или как гостей?

– Как гостей. Но если они нанесут нам оскорбление или заденут нашу честь, то…

Хан не закончил мысль, он вернулся на свое место на северной половине шатра и опустился на невысокий трон, покрытый шкурой рыси. Мухули в ожидании китайцев оставался у входа, а за его спиной стоял писец Тататунго, он же и переводчик. Из осторожности Чингисхан отказался от мысли воспользоваться для этой цели услугами китайского полководца Лу.

Хан подал знак. В шатер вступил императорский посланец.

Он отдал глубокий поклон Чингисхану и как только открыл было рот, чтобы произнести подобающие такому случаю слова приветствия, слуга протянул ему позолоченную фарфоровую чашу с холодным молоком и сушеные фрукты.

– Был ли твой путь приятным, полководец? – вежливо осведомился хан, оглядывая его с ног до головы. – Принесите мягкий платок, чтобы высокий гость мог стереть пот со лба.

– Я… – невнятно выдавил из себя китаец.

– Да–да, я вижу, тебе досаждают мухи. Извини моих слуг за это упущение.

Он сделал знак рукой, и слуги принялись помахивать около китайского посланца веерами из страусовых перьев, делая вид, будто отгоняют назойливых насекомых.

– Пей, пей! – настойчиво угощал Чингисхан, и посланник через силу допил большую чашу до дна, до последней капли. Когда слуги приняли ее из его рук, хан, расплываясь в улыбке, предложил: – А теперь угощайся фруктами, и пусть мои вопросы не слишком тебя отвлекают! Что у тебя за лошадь?

– Она из конюшни императора. А мне…

– Да?

– А мне поручено передать вам, великому императору всех народов степи, привет от Сына Неба.

– Как он поживает? Хорошо ли ему спится, радуют ли его яства, и вообще, чем он наслаждается, когда свободен от своих небесных обязанностей?

– Рисует! Пишет картины!

– Он рисует, – повторил Чингисхан, пряча в усах удовлетворенную улыбку. Улыбнулся и Мухули, и даже переводчик, лишь слуги стояли с каменными лицами.

– И что же он рисует? – допытывался Чингис, – Город?

– Горы, озера, деревья, попугаев и беседки.

Слуги принесли китайскому полководцу, а также Мухули и самому Чингисхану тяжелые серебряные кубки с крепкой рисовой водкой.

– Мне запрещено принимать во время переговоров крепкие напитки, чтобы не уронить достоинства и не потерять нити мыслей, – сказал китаец.

– О-о! – Чингисхан сделал удивленное лицо, – А я хотел выпить с тобой за здоровье вашего императора! Неужели я должен отказаться от этого только потому, что таковы китайские церемонии?

Хан выпил, и, когда он оторвал от губ кубок, полководец тоже выпил и поспешил объяснить:

– Нет, за здоровье моего императора мне пить не запрещено, мне лишь не разрешается принимать крепкие напитки прежде, чем я передам вам то, что поручено мне моим повелителем.

– Но ты все–таки выпил, – веселился Чингисхан.

– Мог ли я вас обидеть? – поклонился хану китаец. – Да будет мне позволено передать вам слова Сына Неба?

– Садись, – предложил Чингис.

– Я должен произнести эти слова стоя!

– Почему это?

– О-о, есть слова, которые могут показаться смешными, если их скажешь сидя.

– Будь по–твоему!

Китаец набрал полную грудь воздуха и сделал при этом такое лицо, будто ему не доставляет ни малейшего удовольствия выполнять поручение императора.

– Сын Неба, – начал он, заметно волнуясь, – спрашивает, почему вы вторглись в его страну. Он полагал, что с вами, монголами, он живет в мире!

Снова появились слуги с кубками рисовой водки.

Мухули прошептал что–то на ухо переводчику, тот склонился перед полководцем, теперь уже сидевшим, и прошептал:

– Выпейте за здоровье нашего хана!

– Мне это запрещено! Я уже замечаю, что… – так же шепотом ответил тот переводчику.

– Молчите и пейте! – зашипел на него переводчик.

– Как, ты не желаешь выпить за меня? – Хан сделал вид, что невесть как обиделся, и откинулся на спинку трона. Подняв глаза к деревянному перекрестью под крышей шатра, он сказал: – Ты можешь оставить нас, полководец. И передай вашему императору: я выпил за его здоровье, а его посол отказался осушить кубок за мое здоровье. Это оскорбляет наши законы гостеприимства, и я буду считать тебя моим врагом!

Быстро вскочив на ноги, китаец воскликнул:

– Я выпью!

И снова выпил до дна, до последней капли. Стоявший за его спиной Мухули улыбался во весь рот. Этот маленький розыгрыш был задуман для того, чтобы осадить посла китайского императора и дать ему понять, что он представляет слабейшую сторону и должен вести себя скромно.

Как–никак хан велел ему покинуть шатер, а он предпочел выпить. А это вот как истолковывается: ладно, я выпью за ваше здоровье, пусть и вопреки приказу моего повелителя, но выпью!

Чингисхан вовсе ни собирался отсылать посланника прочь, но теперь его молчаливое согласие на то, чтобы полководец остался в шатре, следовало понимать как великодушное прощение. И китаец опять оказался слабейшей стороной на переговорах и должен был стерпеть, что вместо того, чтобы отвечать на его вопросы, хан выспрашивает его самого.

– Странно, – начал Чингисхан, – но ваша огромная империя разделена, по–моему, на две части: на севере правит император династии Хин, а на юге – император династии Сун [7]. Они, конечно, едины в своих устремлениях, – добавил Чингисхан, хотя отлично знал, что все обстоит как раз наоборот.

– Едины? Разве вам не известно о том, что мы воюем с сунцами?

Слуги внесли большие чаши с жирным бульоном из баранины.

– Это волшебный, живительный навар моих поваров, – сказал Чингис, – Если ты похвалишь его, это моих людей очень порадует! – И, не вдаваясь пока в суть отношений между Хином и Суном, хан поинтересовался: – А как поживает князь Ляо?

– Он подданный моего повелителя. Жив–здоров!

– Счастлив ли он? – Это была явная издевка.

Полководец поставил чашу с наваром на низенький столик.

– Как он может быть счастлив? Сто лет назад Ляо властвовали над всеми китайцами, а потом их свергли хиниты!

– Ты сказал «хиниты», а не «хинцы», полководец?

Китаец смутился и снова взял чашу в руки.

– Оставь ее! Навар уже остыл, – И Чингисхан велел принести свежий навар в новых чашах.

– Когда я говорю «хиниты», я хочу сказать, что сам я из рода Ляо!

– Понимаю, понимаю! – Чингис с удовольствием потянулся и бросил взгляд на Мухули.

Сжав ладонь в кулак, военачальник отставил большой палец, что значило: все идет как нельзя лучше. И хан решил нанести следующий удар без промедления:

– Тогда у этих… – он сделал паузу, словно искал подходящее слово, – тогда у этих хинитов, как ты их называешь, два противника: на юге – империя Сун, а внутри страны – князь Ляо. Ведь у него тоже есть сторонники?

– Стоило бы его иначе опасаться?

Появились слуги с подносами, на которых лежали куски баранины. В то время как китаец аккуратно отрезал серебряным ножиком небольшие кусочки мяса и бросал их в рот двумя палочками из слоновой кости, Чингисхан взял большой кусок на ребре прямо руками и с удовольствием впился в мясо, отрывая его крепкими зубами.

– Меня удивляет, что послом ко мне Сын Неба выбрал человека из рода Ляо, – осторожно, как бы прощупывая почву, проговорил хан.

Полководец ответил, что император не сделал бы этого, знай он о его родственных связях.

– И теперь ты вернешься к нему?

– Я должен.

– И что ты ему сообщишь?

– То, что он желает услышать.

– Он спросит тебя, выведал ли ты, почему мои воины отступили от города, вместо того чтобы идти на приступ.

– Я отвечу ему, что это западня!

– Западня? – рассмеялся хан.

– Да. Раз император подозревает это, я его в этом мнении укреплю.

Хан встал:

– Западня! Император подозревает это! И ты его в этом мнении укрепишь! Скажи, полководец, почему ты настроен против своего императора?

– Вы ведь сами спросили меня: «А как поживает князь Ляо?» И я ответил: «Жив–здоров». А потом добавил еще, что сам я из рода Ляо.

– Все так и было!

– Ваш интерес к нему и его сторонникам открыл мне, что вы намерены вступить с ним в союз.

– Верно подмечено! Ты смелый человек, полководец!

– Вы отводите войско от города и поворачиваете на север. Там вы провозгласите князя императором и вместе с его воинами пойдете войной на империю Хин.

Чингисхан не ответил ему, словно о чем–то мучительно размышляя. И наконец проговорил:

– Я восхищен твоим умом, полководец. Хочешь остаться у меня, поступить ко мне на службу?

Посол покачал головой:

– Я сослужу куда большую службу моему роду, если вернусь к Сыну Неба.

– Согласишься ли ты передать мой подарок князю Ляо?

– Соглашусь! – расцвел в улыбке китаец. – Но он должен быть таких размеров, чтобы я мог спрятать его под халатом.

– Драгоценные камни?

– Да. И еще несколько слов в придачу, чтобы он все понял.

– Он может на меня рассчитывать!

– Да продлит эта весть его годы! – ответил посол и нетороплива, с достоинством направился к выходу из шатра.

Чингисхан с Мухули постояли еще немного на вершине холма, глядя вслед удалявшемуся послу и двум сановникам.

– Князь Ляо – вот клич победы, дорогой Мухули. Князь Ляо! Да, я и впрямь возьму его в союзники. Естественная вражда – самая страшная вражда!

– Мне этот китаец показался чрезмерно болтливым. Стоит ли ему доверять?

– Разве не все они щебечут, как ласточки?

Между тем Мухули оказался прав, потому что китаец был не отпрыском старинного рода князей Ляо, а верным слугой своего императора, который в свою очередь мог завлечь монголов в западню. Когда он предстал перед Сыном Неба и положил к его ногам мешочек с драгоценными камнями, император обратился к своим придворным с такими словами:

– Вот видите, это настоящий полководец! Вместо того чтобы повезти этим степным варварам подарки от нас, он принес нам подарок от них. И выведал вдобавок все их замыслы.