Текст книги "Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка"

Автор книги: Курт Давид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Чингисхан
Курт Давид
Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка

Из энциклопедии «Британика». Издательство Вильяма Бентона, 1961, т. 12

ЧИНГИСХАН (около 1155 – 1227 гг.) – монгольский император, родился в урочище на берегу реки Онон. Его отец, вождь Есугей, в это время вел военную кампанию против татарского предводителя по имени Темучин. Война окончилась победой Есугея. Разгромив врага, он вернулся домой, где его встретило известие, что его жена Оэлун родила сына. Осмотрев ребенка, Есугей увидел на маленькой ладошке, сжатой в кулак, пятнышки запекшейся крови. Суеверный монгол связал это со своей победой над татарским вождем и назвал младенца Темучином.

Потеряв отца, в возрасте тринадцати лет Темучин должен был стать верховным вождем монголов. Однако смерть Есугея послужила толчком для отделения некоторых племен, до этого вынужденных держаться вместе, подчиняясь могущественному предводителю. На увещевания Темучина вожди племен ответили: «Даже самые глубокие колодцы высыхают, самые твердые камни иногда рассыпаются. Почему мы должны оставаться верными тебе?»

Его мать Оэлун не могла смотреть на то, как ослабевает власть ее сына. Она отправила тех, кто еще оставался верным ему, против отложившихся племен. В результате примерно половина вассалов некогда большой орды Есугея хотя и с колебаниями, но сохранила верность Темучину, заставляя, однако, того постоянно сомневаться в их надежности. Но даже с такими ненадежными соратниками Темучину удавалось бороться против заговоров и противостоять открытой вражде соседних племен, особенно найманов, кераитов и меркитов. С одним из этих племен Темучин вел практически непрекращающуюся войну до 1206 года, когда он собрал достаточно сил, чтобы объявить себя верховным правителем всех племен Монгольской степи. Он созвал курултай (съезд вождей) на берегах Онона, где был провозглашен великим ханом над всеми племенами с новым именем Чингисхан (кит. Cheng–sze – «истинный властитель»). В это время у Чингисхана остается лишь один открытый противник в Монгольских степях – найманский хан. Против него Чингисхан и направляет свои войска. В одном из боев он так умело разгромил силы найманов, что Кучлук, их предводитель, бежал к Иртышу. Вместе с ним бежал его союзник, меркитский хан Тохта–беки.

Завоевание Китая. Чингисхан задумывает вторжение в империю китайских татар (киданей), ранее отвоевавших Северный Китай у династии китайских императоров Сун, давних врагов кочевников, и создавших свое государство. Первым шагом стало покорение западной части государства тангутов Си—Ся. Захватив несколько укрепленных городов, летом 1208 года он отошел к Лунцзиню, пережидая нестерпимую жару, выпавшую на тот год. Тем временем до него доходят известия, что его старые враги Тохта–беки и Кучлук готовятся к новой войне с ним. Упреждая их вторжение и тщательно подготовившись, Чингисхан разбил их наголову в сражении на берегу Иртыша. Тохта–беки оказался в числе погибших, а Кучлук спасся бегством и нашел приют у киданских татар (Кара–кидани). Удовлетворенный победой, Чингисхан снова направляет свои войска против Си—Ся. После победы над армией китайских татар, которой руководил сын правителя, он захватил крепость и проход в Великой Китайской стене и вторгся непосредственно в саму Китайскую империю, государство Цзинь и прошел до Няньси в провинции Хань–шу. С нарастающим упорством он вел свои войска, устилая дорогу трупами, в глубь континента и установил свою власть даже над провинцией Ляодун, центральной в империи. Несколько китайских полководцев, видя, что монгольский завоеватель одерживает неизменные победы, перебежали на его сторону. Гарнизоны сдавались без боя.

Утвердив таким образом свое положение вдоль всей Великой Китайской стены, осенью 1213 года Чингисхан посылает три армии в разные концы Китайской империи. Одна из них, под командованием трех сыновей Чингисхана – Джучи, Чагатая и Угедея, направилась на юг; другая, под предводительством братьев и полководцев Чингисхана, двинулась на восток к морю; сам Чингисхан и его сын Тули во главе основных сил выступили в юго–восточном направлении. Первая армия продвинулась до самого Хонана и, захватив двадцать восемь городов, присоединилась к Чингисхану на Великой Западной дороге. Армия под руководством братьев и полководцев Чингисхана захватила провинцию Ляо–си, а сам Чингисхан закончил свой триумфальный поход лишь после того, как достиг морского скалистого мыса в провинции Шаньдунь. Но то ли опасаясь междоусобиц, то ли вследствие иных причин он решает весной 1214 года вернуться в Монголию, но перед этим отправляет следующее послание–ультиматум китайскому императору: «Все ваши владения в Шаньдуне и других провинциях к северу от Желтой реки теперь принадлежат мне. Единственное исключение – ваша столица Йенпин (современный Пекин). По воле небес вы теперь так же слабы, как я силен. Однако я хочу покинуть завоеванные земли, но чтобы умиротворить моих воинов, настроенных к вам крайне враждебно, вам надо одарить их ценными подарками». Китайский император с радостью принял эти условия своей безопасности. Заключая столь желанный для него мир, он подарил Чингисхану дочь покойного императора, других принцесс императорского дома, пятьсот юношей и девушек и три тысячи лошадей. Однако не успел Чингисхан уйти за Великую Китайскую стену, как китайский император перевел свой двор подальше, в Кайфын. Этот шаг был воспринят Чингисханом как проявление враждебности, и он снова ввел войска в империю, теперь обреченную на гибель. Война продолжилась, и пока Чингисхан завоевывал все новые города и провинции Китая, беглый найманский хан Кучлук не сидел без дела. С присущим ему вероломством он попросил давшего ему убежище татарского хана помочь собрать остатки армии, разбитой при Иртыше. Заполучив под свою руку довольно сильное войско, он заключил против своего сюзерена союз с шахом Хорезма Мухаммедом, до этого платившим дань каракиданям. После короткой, но решительной военной кампании союзники остались в большом выигрыше, а татарский хан был вынужден отказаться от власти в пользу незваного гостя. Завоевав таким образом власть и укрепив свой пошатнувшийся авторитет, Кучлук снова задумал помериться силами с властителем монголов. Узнав о приготовлениях найманов, Чингисхан тут же выступил в поход, в первой же битве разгромил армию найманов и захватил Кучлука. А его владения (ханство) стали лишь удельным княжеством огромной Монгольской империи. После этого Чингисхан устремился к границам Хорезма. Он не намеревался переходить границу и отправил к шаху Мухаммеду послов с подарками и посланием следующего содержания: «Приветствую тебя! Я знаю, сколь велика твоя власть и сколь обширна твоя империя. Я отношусь к тебе как к самому любимому сыну. Однако ты должен знать, что я захватил Китай и все территории тюркских народов к северу от него. Ты знаешь, что моя страна – родина воинов, земля, богатая месторождениями серебра, и мне нет нужды захватывать другие земли. Наши интересы равны и заключаются в том, чтобы поддерживать добрососедские торговые отношения между нашими подданными». Это миролюбивое послание было хорошо принято шахом, и, по всей вероятности, монгольские армии никогда бы не появились в Европе, если бы не одно происшествие. Вскоре после того, как посольство Чингисхана вернулось из Хорезма, он послал своих первых купцов в Трансоксиану. Но они были схвачены и убиты, обвиненные в шпионаже Инельюком Гаир—Ханом, правителем Отрара. В гневе Чингисхан потребовал выдать нарушившего договор правителя. Однако, вместо того чтобы выполнить это требование, Мухаммед обезглавил одного из послов монгольского властителя, а остальных отпустил, предварительно обрезав им бороды. Такое оскорбление делало войну неизбежной, и весной 1219 года Чингисхан выступил из Каракорума. Начатая им кампания несла в себе далеко идущие цели и с первых же дней стала приносить самые неожиданные результаты.

Разграбление Бухары. С самого начала армия завоевателя была разделена на две части: одной командовал второй сын Чингисхана – Чагатай, направлявший свой удар против защитников Хорезмской империи на севере; вторую возглавил старший сын – Джучи. Его основной целью было завоевание Сыгнака и Дженда. Против воинов Джучи Мухаммед выслал армию в четыреста тысяч человек. И эта огромная армия потерпела поражение. По словам очевидцев, на поле боя осталось сто шестьдесят тысяч мертвых хорезмийцев. С остатками своего войска Мухаммед бежал в Самарканд. Тем временем Чагатай спустился к устью Сырдарьи (в то время – Яксарт), прошел Таре и осадил Отрар, город, где правил человек, оскорбивший достоинство Чингисхана. После пятимесячной осады крепость была взята штурмом. Все окружение правителя города и его самого казнили, а город после грабежа сровняли с землей. В это время третья армия Чингисхана окружила и взяла штурмом Ходжент, тоже расположенный на Яксарте. Четвертая армия, возглавляемая самим Чингисханом и его младшим сыном Тули, подходила к Бухаре. Ташкент и Нур сдались без боя. После короткой осады и Бухара попала в руки монголов. Войдя в захваченный город, Чингисхан поднялся по ступенькам главного минарета и оттуда прокричал своим воинам: «Сено скошено, дайте лошадям поесть». Дважды повторять не пришлось. Город был разграблен, а жители подверглись величайшим насилиям или бежали, те, кому это удалось. Жажда мести, охватившая Чингисхана, была утолена только тогда, когда город разрушили и спалили дотла. После ухода последнего монгола лишь высокий минарет да единственный дворец свидетельствовали о том, что когда–то здесь был «центр всех наук».

Оставив Бухару в руинах, Чингисхан по долине Согдианы направился к Самарканду. Предатели открыли ему ворота и без боя сдали город. Так же поступили и в городе Балхе. Но ни в том, ни в другом случае добровольная сдача не спасла жителей города от насилия и грабежа. Дальше Самарканда Чингисхан не пошел, но отправил Тули с семидесятитысячной армией взять Хоросан, а два летучих отряда во главе с Джебе и Субедеем–багатуром преследовали Мухаммеда, который скрылся в Нишапуре. Проигравший войну и не имеющий поддержки Мухаммед бежал к Каспийскому морю, где в прибрежной деревушке Астара и умер от приступа пневмонии, передав власть своему сыну Джелал–ад–Дину. Тем временем Тули вместе со своим войском вошел в провинцию Хоросан и взял штурмом Нессу, после чего появился перед крепостными стенами Мерва. Воспользовавшись изменой жителей города, монголы захватили его и по свойственной им манере разграбили и сожгли город. Из Мерва Тули отправился в Нишапур, где столкнулся с чрезвычайно упорным сопротивлением. Четыре дня жители отчаянно сражались на стенах и улицах города, но силы были неравные; город был взят, и, за исключением четырехсот ремесленников, оставленных в живых и отправленных в Монголию, остальные мужчины, женщины и дети были зверски убиты. Герат избежал судьбы Мерва и Нишапура, открыв свои ворота монголам. На этом этапе своего продвижения по городам Азии Тули получил приказ от отца присоединиться к его армии в Бадахшане. Чингисхан собирался после небольшого перерыва, во время которого он захватил Газни, возобновить преследование Джелал–ад–Дина. Получив подкрепление, Чингисхан настиг Джелал–ад–Дина, который со своими турками укрепился на берегу реки Инд. Хотя войска Чингисхана сильно превосходили армию Джелал–ад–Дина по численности, турки фанатично защищались. Только когда монголы разгромили их наголову, фактически уничтожив почти всех, оставшиеся в живых в смятении бежали. Джелал–ад–Дин, видя, что битва проиграна, вскочил на свежего коня, погнал его к реке недалеко от поля битвы и бросился в воду. С восхищением смотрел Чингисхан на этот отчаянный поступок своего врага и без сожаления увидел, как вынырнувший всадник выбрался на противоположный берег. Некоторое время спустя Чингисхан снова пошел по следам Джелал–ад–Дина, бежавшего на этот раз в Дели, но, поняв, что тот неуловим, монголы вернулись в Газни, по дороге опустошив провинции Лахор, Пешавар и Меликпур. Здесь Чингисхану сообщили о том, что жители Герата свергли правителя, которого назначил Тули, и на его место поставили своего человека. Чтобы подавить восстание, Чингисхан отправил армию в восемьдесят тысяч человек. После шестимесячной осады Герат был взят. Целую неделю не прекращались убийства, пожары и грабежи. По свидетельству очевидцев, 1 600 ООО человек были замурованы в стены города. Отомстив, Чингисхан вернулся в Монголию через Балх, Бухару и Самарканд.

Появление в Европе. Пока происходили эти события, Джебе и Субедей–багатур со своими отрядами прошли через Азербайджан и весной 1222 года вторглись в Грузию. Здесь они разбили объединенные силы лезгинов, черкесов и кипчаков и пошли на Астрахань, преследуя остатки кипчаков вдоль Дона. Монголы разгромили и половцев, которые бежали на Русь. Русские князья были встревожены появлением загадочного врага. Однако Мстиславу, князю Галицкому, удалось уговорить их собрать на берегу Днепра объединенную армию. Здесь он и встретил посланцев из монгольского лагеря. Даже не выслушав их, Мстислав казнил посланцев. Монголы ответили на это событие такими словами: «Вы хотели войны, вы ее получите. Мы не причинили до этого вам никакого вреда. Бог беспристрастен, он рассудит нас». В первой же битве у реки Калка славяне были полностью разбиты, и остатки армии бежали от победителей, а те, опустошив Волжско—Камскую Болгарию, удовлетворенные добычей, вернулись по реке Ахтуб в Среднюю Азию, где и соединились с основной армией монголов.

Оставшимся в Китае монгольским войскам сопутствовал такой же успех, что и армиям в Западной Азии. Монгольская империя была расширена за счет нескольких новых завоеванных провинций, лежащих к северу от Желтой реки, за исключением одного–двух городов. После смерти императора Сюинь—Цзуна в 1223 году Северная китайская империя практически прекратила свое существование, и границы Монгольской империи почти совпали с границами Центрального и Южного Китая, управлявшегося императорской династией Сун.

По возвращении из Центральной Азии Чингисхан еще раз провел свою армию по Западному Китаю. Во время этой кампании астрологи сообщили Чингисхану, что пять планет находятся в неблагоприятном соответствии. Суеверный монгол посчитал, что ему грозит опасность. Под властью дурного предчувствия грозный завоеватель отправился домой, но по дороге заболел и вскоре умер (1227 год). В своем завещании Чингисхан назначал своим наследником третьего сына Угедея, но до тех пор, пока тот не будет провозглашен Великим ханом (императором), смерть Чингисхана должна храниться в тайне. Похоронная процессия двинулась из стана Великой Орды на север, к реке Керулен. Завещание монгольского властителя выполнялось с такой тщательностью, что людей, попадавшихся навстречу процессии, убивали. Через родное становище его тело пронесли жены, и в конце концов он был похоронен в долине Керулена.

Так закончился путь одного из величайших завоевателей, когда–либо живших на земле. Родившись в маленьком монгольском племени, он, сын рядового вождя, добился того, что его армии победоносно прошли от границ Китая: до берегов Днепра. Хотя созданная им империя в конце концов распалась как из–за неумелого правления последующих монгольских властителей, так и вследствие объективных исторических закономерностей, она оставила многочисленные свидетельства своих побед над другими народами. Одним из таких свидетельств является присутствие турок в Европе, вытесненных из Центральной Азии монгольскими завоевателями.

ЧЕРНЫЙ ВОЛК

Глава 1
СТРАХ ПЕРЕД ВОСХОДОМ СОЛНЦА

Они зовут меня Кара—Чоно, Черный Волк. Однажды утром я шел вниз по течению реки, как часто хожу по утрам вниз по течению, ступал голыми ногами по мокрой от росы траве, как это всегда бывало по утрам, и мечтал о рыбе, которую хотел наловить. Хорошо об этом мечтать в утренней тишине – она словно замерла в кустах и траве долины. Иногда ветерок треплет ветки и стебельки, тогда они легко–легко подрагивают, как девушка от первого поцелуя.

Над рекой поднимался туман.

Вскрикнула птица.

Где–то хрустнула ветка.

Вскоре я достиг того места, где давным–давно ураган вырвал с корнями гордый кедр, росший на крутом берегу. По его стволу я перебежал речку почти до того места, где из воды торчала верхушка дерева. Здесь я уселся, опустил уду с наживкой в голубой Керулен и опять стал мечтать о рыбах, которые мне попадутся.

Я был счастлив.

У другого берега, на мелководье, неподвижно стояла серая цапля, а повыше открывался молчаливый и загадочный черно–зеленый лес, из–за которого выкатывалось солнце. Стоило мне оглянуться, и я увидел бы нашу орду: тонкие дымки стрелами уходили в небо. И пока сонные еще кони стряхивали морось со своих грив, скот уже удалялся в сторону тучных пастбищ. Вслед за рогатыми, тесно сбившись друг к другу, семенили блеющие овцы.

И тут я поймал первую рыбину, а потом вторую и третью, когда вытащил из воды четвертую, я улыбнулся моей отлетевшей мечте о богатом улове.

Счастье мое все ширилось в груди.

Я убил рыб ножом, нанизал их на кожаный ремешок и привязал к крепкой ветке. Они были красивыми даже теперь, когда жизнь покинула их.

У одинокой цапли вырвался из горла хриплый крик, голова ее хищно и злобно задралась вверх.

Потом она торопливо оставила мелководье и возбужденно заторопилась к красным лилиям, которые цвели в тени леса.

Обернувшись, я посмотрел в сторону нашей орды. Вон юрта моего отца, вон соседские, а дальше – вязовая рощица. За ней темная пропасть и потом уже цепочка холмов, с которых видна тянущаяся к самому горизонту бескрайняя степь.

Не успела еще цапля подлететь к ближайшему дереву, как я заметил группу всадников, которые, громко крича и угрожающе размахивая копьями, мчались вниз по холму. Мне показалось даже, что до меня донесся их смех. Да, они смеялись. Солнце слепило им глаза – они скакали прямо против солнца, и лица их отливали красноватой бронзой.

Их и впрямь охватило веселье. Теперь я слышал их смех отчетливо. Может быть, смеялись над женщинами и детьми, в страхе спрятавшимися в юртах или бросившимися врассыпную по кустам, где они дрожали, как листья на ветру, и причитали; или над стариками, которые словно замерли в нерешительности на том месте, где их застало появление всадников; или над парнями, которые отгоняли скот подальше в степь, чтобы и его спасти, и самим не погибнуть. Они смеялись, эти невесть откуда взявшиеся чужие всадники, смеялись с издевкой и презрением к нам.

А я? Счастье оставило меня. Положим, рыба, нанизанная на ремешок, по–прежнему висела на суку, безжизненная, но блестящая на солнце. Но степь гудела под копытами множества лошадей, степь содрогалась, трепетала, с травинок вся роса опала. Чужие всадники вылетали на своих малорослых лошадках из столбов желтого песка и кружили вокруг юрт, смеялись, протыкали их копьями, орали, поджигали наши жилища – серый дым уже потянулся в небо. И вдруг из орды вырвался один–единственный всадник на нашей лошади и погнал ее вниз, к реке. Как же чужаки завопили! И сразу все бросились в погоню, будто одного его поймать и хотели. Охваченный страхом, всадник скакал к реке взапуски с собственной тенью.

– Темучин! – крикнул я. – Сюда!

– Это тайчиуты [1], Чоно!

Его лошадь понесла, а потом рухнула под ним. Он покатился вниз с откоса, а потом прыгнул в реку. Я тоже прыгнул в реку. И мы оба поплыли к противоположному берегу, ныряли под воду и плыли, ныряли снова и снова, опасаясь стрел преследователей. Но они в нас не стреляли. Я видел, как они пошали лошадей в воду, но недалеко, остановились и снова разразились жутким хохотом. Связка мертвой рыбы покачивалась как ни в чем не бывало на суку, а небо над головами было ласковым и таким улыбчивым, будто ничего не случилось.

До леса мы добрались поодиночке и бросились искать спасения в чаще, продираясь сквозь густой кустарник и подлесок, перебираясь через лежащие стволы умерших деревьев, и вскоре я заметил, что Темучина рядом со мной нет. Мы потеряли друг друга из виду.

Я прислушался.

Никого нет – ни тайчиутов, ни Темучина. Только маленькие птицы перепрыгивали с ветки на ветку, отчего те подрагивали. Иногда золотые персты солнца упирались в пестрое оперение птиц. Я был бы рад взять такую птичку в руку, чтобы согреться от ее тепла: в тенистом лесу мне было холодно, в промокшей до нитки одежде меня лихорадило, а изодранные руки и ноги кровоточили. Все лицо горело от ссадин и царапин. К тому же я был голоден. Мне вспомнилась пойманная рыба и то чувство счастья, которое я испытал совсем недавно. Почему тайчиуты преследуют нас, почему ведут себя так, будто наши пастбища и наша река – их владения?

Некоторое время спустя я оказался перед огромной каменной глыбой, по которой струйками стекала вода. Здесь росла сочная трава и дикий лук, которого я поел, а потом собрал еще много ягод, сочных и прохладных. Высушил на теплых камнях свою одежду, промыл порезы на теле холодной водой.

Лишь с наступлением сумерек, когда птицы умолкли, я отважился спуститься к реке. Несколько вернувшихся чаек постанывали в верхушках деревьев. У Керулена горели костры тайчиутов. Я видел их лошадей, до меня доносился запах жареной баранины.

– Ты можешь вернуться туда, Кара—Чоно, тебе нечего бояться, – услышал я за спиной знакомый голос.

– Темучин!

– Не радуйся. В твоем несчастье повинен я. Тайчиуты замыслили схватить одного, чтобы властвовать над всеми.

Я подумал: этот один – ты, Темучин, сын Есугея. Это он объединил тысячи монголов, он разбил татар и взял в плен их вождя. Когда твой отец вернулся в орду с победой, ты только–только родился. И тебя нарекли именем плененного вождя – Темучином, Стальным Ножом. Ты был его первенцем, а закон требовал, чтобы тебя назвали в честь самого знаменательного при твоем рождении события. Много лет спустя татары отомстили твоему отцу. Пригласили на пир, от чего у нас не отказываются. К сожалению, он не потребовал, чтобы хозяева принимали яства и напитки перед ним. В угощение подмешали яд, и он умер. После смерти твоего отца, Темучин, другие племена оставили орду, потому что не желали повиноваться мальчишке, даже если он сын великого вождя. Таргутай, вождь тайчиутов, был первым, кто ушел из–под руки твоей матери и от тебя.

– Я не пойду к ним, Темучин. Если им нужен один, чтобы повелевать всеми, мы все должны сплотиться, чтобы этого одного им не отдать. Разве не так?

– Что у меня есть? Моя мать в горе, у нас осталось девять лошадей и шесть овец. Ты слышал, как сегодня утром хохотали тайчиуты, Чоно? Это они над нашей бедностью смеялись.

У реки все еще горели костры часовых, люди Таргутая пили хмельной кумыс, распевали песни, шутили и смеялись так громко, будто уже посадили Темучина в деревянную клетку, в которую запирают вождей побежденных племен.

– Нам пора в путь, Темучин! Попросим соседей помочь нам. Может быть, хунгиратов, ведь твоя невеста из их рода. Ее отец, могущественный Дайсечен, тебе не откажет.

– Когда приходишь в чужую орду нищим просителем, Чоно, уважения не жди.

Сквозь лесную крышу пробивался лунный свет, похолодало, и мы отползли поглубже в чащобу, чтобы поспать. Мне опять приснилась рыба, как я с богатым уловом возвращаюсь в отцовскую юрту. В моем сне отец сказал:

– О-о, голубой Керулен, зеркало неба, богаче тебя нет реки в мире! Ты утоляешь нашу жажду, ты умеряешь наш голод.

Темучин мне тоже приснился. К нему спустился с небес белый сокол и принес пищу.

Причиной этих снов был голод, и тот же голод повлек нас утром на север, чтобы мы вырвались наконец из этой лесной клетки, размеров которой не дано измерить никому. Но и сюда добрались тайчиуты. Мы снова вдыхали далекий запах их костров. Они заранее праздновали победу над плененным Темучином, хотя Темучина пока не схватили. Им незачем углубляться в лес: они не сомневались, что, обессилев, Темучин сам отдастся в их руки.

Мы целыми днями и долгими ночами брели на юг, на запад и на север. Мы догадывались, что тайчиуты перекроют нам все удобные выходы из леса, и то и дело путали следы. На восток мы не шли: в той стороне у леса нет конца.

– Ты не жалеешь, Кара—Чоно, что остался со мной, что из–за меня голодаешь и терпишь муки?

– Мы голодаем потому, что тайчиуты загнали нас в лес, мы терпим муки потому, что они хотят схватить тебя, выходит, виной всему тайчиуты, а не ты, Темучин.

У Керулена есть места, где лес сбегает с западного берега и устремляется в степь.

– Если мы перейдем через реку, – сказал Темучин, – темные и непроницаемые дали нашей страны будут хранить нас и помогать.

Два дня спустя мы достигли этих мест, снова переплыли реку, передохнув на маленьком островке, поросшем березами, а потом, уже совсем без сил, доплыли до другого берега. Но не успели мы укрыться под сенью сумрачного леса, как тайчиуты набросились на нас и скрутили. А потом поскакали с нами по степи, навстречу прокаленному солнцем дню и вечеру длинных теней. Они положили нас поперек седел, связав по рукам и ногам. Участь всех пленников – страдания и неизвестность. Моя голова свисала так низко, что тайчиут, пожелай он, мог ударить меня по ней носком сапога или стременем. Я не владел больше своими мыслями и видел только пролетающую мимо траву, вдыхал запах пыли и крови, забыв и думать о моих рыбах.

Нас привезли к пышной юрте Таргутая. Вождь сидел перед глубокой миской с бараниной и бросал кусочек за кусочком прямо себе в рот. Пальцы его лоснились от застывшего жира, жир засох и на широких черных усах на верхней губе. На нас он внимания не обратил, он все ел и ел, запивая мясо холодным кумысом. По его знаку – он щелкнул пальцами – слуга принес ему сушеные фрукты на фарфоровой тарелке. Стражники бесшумно передвигались по шелковым коврам или молча сидели под стенкой юрты в ожидании приказа своего владыки.

Таргутай вытер жирные руки о волосы, и на этом трапеза завершилась. Слегка приподняв голову, он увидел наши связанные ноги и хриплым голосом спросил:

– Неужели у строптивого Темучина отросли четыре ноги и он будет теперь пастись вместе со своими овцами?

На что Темучин ответил:

– Неужели Таргутай, который некогда дружил с ордой моего отца, настолько состарился, что не может отличить барана или овцу от двух друзей?

Подбежавший к нам стражник схватился за меч, но Таргутай поднял руку:

– Оставь их! Я уважаю разум, потому что он острее меча. Тот, кого я вижу, достойный сын Есугея: волосы у него черные, глаза сверкают, речь исполнена смысла. Он как необъезженная лошадь. Когда ее заарканишь, она бесится и встает на дыбы. Значит, нужно ее укротить, унизить, замучить, заставить голодать. Закройте его в кане и отдайте ключ мне. Так он скорее поймет, что я не только владыка моих тайчиутов, но что весь его скот и все его пастбища отныне тоже мои! Его орда – моя орда, и его воля будет повиноваться моей воле.

А теперь, видно, пришел черед человека, который однажды солнечным утром пошел наловить рыбы. До сих пор меня не удостаивали ни словом, ни взглядом.

– Я велел поймать только одного, – сказал предводитель тайчиутов, – но раз ты не оставлял его ни днем, ни ночью, а он назвал тебя своим другом, я прикажу и тебя запереть в кане. Ты не сын предводителя или вождя орды, ты мне уже завтра утром скажешь, будешь ли служить мне, или умрешь от моей руки. Цена твоей жизни ничтожна, твоя смерть никого не воспламенит. Ты все равно что листок, который порывом ветра сорвет с дерева. Кто заметит унесенный ветром лист?

– Сколь ни ничтожна моя жизнь, слова Таргутая придают ей вес!

– Ты смерти не боишься?

Один из стражников замахнулся на меня плетью.

– Приставьте к ним обоим вместо храброго воина этого дурачка, одноглазого мальчишку–конюха, чтобы они поняли – для меня они всего лишь голодные степные крысы!

И нас вытолкали из его юрты.

Ночью на небе не пробежало ни облачка, лунный свет был таким сильным, что даже звезды померкли. Он словно облил серебром юрты орды тайчиутов. На деревянных ярмах, в которые нас заключили, можно было разглядеть каждую трещинку. Мы стояли неподалеку от шатра Таргутая, но на таком расстоянии друг от друга, что, если бы попытались перекинуться хоть словечком, его обязательно услышал бы стерегший нас мальчишка–конюх.

Время от времени в лунном свете между юртами скользили какие–то тени, и все они исчезали в юрте Таргутая.

То бесстрашие, с которым я предстал перед вождем тайчиутов, недолго сопутствовало мне в ночи. Тягостное ярмо сдавило мое мужество и надежду, потому что я привык сражаться в открытую. Я охотился на волков и антилоп, побеждал лосей и медведей, и никогда страх не закрадывался в мое сердце, даже тогда, когда мне грозила гибель – ведь и тогда я видел гордость победителя в глазах зверя, и от этого сил у меня прибавлялось. Однако у Таргутая для меня не нашлось ничего, кроме ярма, колодок и обидных слов. И после этого служить ему? Наши старики говорили: кто служит чужакам, будет с мясом и кумысом, но разве его жизнь не будет в ежечасной опасности?

В юрте Таргутая пели, праздновали победу над Темучином и орали во всю глотку, как в то утро, когда ворвались в нашу орду у Керулена. Один из слуг принес одноглазому мальчишке–конюху вареную баранью ляжку и глубокую миску с молоком. Тот так чавкал и громко прихлебывал, что было слышно за две юрты. А потом бросил обглоданную кость к ногам Темучина. У реки ржали лошади, на другом берегу выли трусливые волки.

В степной ночи есть час, когда все замирает и становится так тихо, будто она хочет проскользнуть в вечность, не пробуждая спящих ото сна и не выпуская бодрствующих за край ночи. Все вокруг цепенеет, ветер утихает, и лишь луна ходит над лесами, реками и пастбищами, ощупывая кусты и юрты. Я ощутил, что вот–вот что–то случится. И тут Темучин сорвался с места, побежал на одноглазого мальчишку и ударил его деревянным ярмом прямо в горло. Наш страж рухнул в траву, а мы с Темучином побежали к реке.

Залаял пес тайчиутов.

Заплакал ребенок.

Мы вспугнули ночную птицу, которая с криком полетела над рекой. Ступив в воду Онона, мы брели в сторону камыша, пока отливающая лунным серебром вода не достала нам до подбородка. С ярмом на шее и связанными руками далеко не убежишь, подумалось мне. Мы замерзли, но стояли в Ононе молча, хотя рады были бы переброситься словом. Но надо молчать: в такую ясную лунную ночь, когда воздух прозрачен, вода может донести звук наших голосов до орды тайчиутов. Впервые в жизни я боялся восхода солнца, потому что оно принесет мне не утреннюю тишину, не прогнувшуюся от росы траву, не мечты о пойманной рыбе, а смерть, если я откажусь пойти в услужение к Таргутаю. Поднять руку на Темучина они не осмелятся. Если сын Есугея погибнет, другой вождь наследует ему, отомстит за его смерть и подчинит себе племя, убившее Темучина. Есть много вождей, которые могут похвастаться более славными и могучими предками, чем Таргутай.