Текст книги "Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка"

Автор книги: Курт Давид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)

Утром Тенгери заторопился к юрте Саран. Девушка как раз седлала лошадь. Оба кожаных ведра стояли перед юртой. Без молока, но зато полные чашек и других сосудов. «Она, значит, собралась к реке», – подумал Тенгери, и так как ни Саран, ни ее матушка, набивавшая подушки овечьей шерстью, на него никакого внимания не обратили, вернулся к себе, отвязал свою лошадь от жерди и медленно поехал по главной ордынской дороге к Керулену, время от времени придерживая своего гнедого, натягивая уздечку, отчего тот высоко задирал голову и испускал недовольное ржание. Тенгери то и дело оглядывался, ища глазами Саран. Но она появилась попозже, когда он уже ехал вверх по течению. Заметив ее, он сразу повернул гнедого и поскакал галопом вдоль кустов навстречу Саран.

– Ты к реке? – спросил он и, едва выговорив эти слова, счел свой вопрос дурацким.

– Да, к реке, – ответила девушка, не поднимая глаз.

Но от взгляда Тенгери не ускользнуло, что она покраснела.

– А я уже был там! – сказал он и сразу пожалел об этих словах еще больше, чем о своем вопросе.

– Вот как! – только и ответила Саран.

В ее ведрах позванивали чашки и чайнички.

– А еще раз проехаться туда не хочешь? – не без подвоха поинтересовалась она.

– Хочу!

– Разве ты не знал, что мне нужно к реке?

Он даже испугался:

– Я? Откуда мне было знать?

Девушка бросила на него быстрый взгляд. Она, наверное, угадала сковывавшую его неловкость, потому что поспешила предупредить его возможный уклончивый ответ:

– Ты ведь был сегодня утром рядом с нашей юртой, правда?

– Правда! И я знал, куда ты поедешь!

– Вчера вечером, когда ты сидел у кузнеца радом с очагом, ты тоже видел меня?

– Да, видел!

– А в другие дни? Ну, когда я с кожаными ведрами бегала…

– …к загону для кобылиц? – закончил за нее Тенгери и даже смутился.

Он отвел взгляд и, конечно, сразу увидел перед собой высокий песчаный камень под отвесной скалой. Молодые березки, стоявшие по бокам от него, слегка клонились на ветру. Тенгери никак не решался прямо сказать Саран, что собирается высечь в камне ее портрет. «Она не знает, что это такое, того гляди, испугается, умчится в орду и поднимет там шум», – подумал он.

– А ты видела когда–нибудь, – осторожно начал он, – такие картины… ну, которые привозят с собой китайские купцы?

Она посмотрела на него с нескрываемым удивлением, словно спрашивая: «С чего это вдруг ты вспомнил о китайских купцах?»

– Нет, – тихонько проговорила она.

А все–таки это первый случай, когда она подняла на него глаза и так долго не отводила. Теперь и он покраснел. И испытывал немалое смущение даже после того, как она опять потупилась. Тенгери пронзила мысль: «Выходит, она тоже наблюдала за мной, а я‑то думал, что я для нее пустое место».

Тем временем они добрались до камыша. Тенгери сошел с лошади, а Саран осталась в седле.

– Я люблю проезжать через камыш, – призналась она со смехом. – Туда и обратно, туда и обратно. Знаешь, как это здорово! Хватаюсь иногда крепко–крепко за несколько коричневых камышин, мой конек ржет, бьет копытами и злится – а мне смешно! Я смеюсь потому, что мы с камышом сильнее моего маленького гнедого. А когда потом отпускаю камышины, он так и срывается с места и все прибавляет ход, будто боится, что я опять остановлю его, уцепившись за них! Если по правде, – чуть понизив голос, добавила она, – когда я держалась за камыш чересчур долго, он несколько раз сбрасывал меня.

– Откуда у тебя этот конек? Я таких маленьких всего несколько раз видел!

– Мой брат привел его из похода в Хси—Хсию. Он хоть и маленький, а очень крепкий и добрый! Как тебя зовут? Черный?

– Как ты сказала? Черный?

– Да, Черный! У тебя черные точечки в глазах. Когда ты говоришь, они загораются, эти точечки!

– Черный, – с удивлением протянул он. – Так зовут лошадей. Ну, некоторых…

– А я буду звать Черным тебя!

– Тогда я назову тебя Газелью!

– Называй! Но скажи сначала почему? – Соскочив с конька, она прижалась головой к его шее.

У Тенгери было такое ощущение, будто земля под ногами покачнулась. Дрогнувшим голосом он проговорил:

– Газели нежные и стройные, они даже красивее ланей. – Он набрал полную грудь воздуха, радуясь, что сейчас она больше не смотрит на него, а стоит, опустив голову и почти совсем прикрыв глаза веками. Сейчас она напоминала ему деревянную фигурку со шкафчика в юрте Ошаба.

– А еще? – прошептала она.

– Глаза у газелей огромные, сияющие, походка торжественная. Газель – это королева среди животных!

Саран так и уставилась на него. Над рекой кричали чайки. Из камыша вспорхнуло несколько уток. Саран же не сводила с него глаз, ожидая, что он еще скажет. Но Тенгери промолчал, и тогда она проговорила совсем тихо:

– Черный!

– Газель! – откликнулся он.

Взяв ведра, она понесла их на берег. Наполнив все сосуды и чайники водой, она, не говоря ни слова, сбросила свой темно–красный халат с таким видом, будто Тенгери вовсе и не было рядом; не глядя на него, она побежала по белым гладким камням к одинокой иве, длинные ветви которой свешивались прямо в реку, как зеленые косы. В тени этого дерева она вошла в воду Керулена и прошла по его песчаному дну почти до самой середины потока. А когда остановилась, вся облитая солнцем, вода была ей по грудь. Повернувшись лицом к берегу, она замахала руками и крикнула что–то, чего Тенгери не расслышал, потому что и сам скинул одежду в траву и бросился в реку.

Он оказался рядом с ней, неподалеку от большого плоского камня, напоминавшего панцирь огромной черепахи, который лежал на самой стремнине.

– Я каждое утро купаюсь в Керулене, – сказала она, – и всякий раз в другом месте! Разве ты меня здесь никогда раньше не видел?

– Нет!

Давай вскарабкаемся на камень! – Это она про тот самый, что походил на панцирь черепахи.

– Он скользкий, как рыбья чешуя. – Обняв колени Тенгери, она положила на них голову. – Это чтобы не свалиться в воду, Черный!

Тенгери не сводил глаз с ее длинных влажных волос, сразу прилипших к его коленям. Глаза девушки были обращены к берегу, и Тенгери любовался ими как завороженный.

– Газель!

– Что тебе, Черный?

– Ничего!

А чуть попозже она предупредила:

– Из орды сюда скачут несколько всадников! Они что, по твою душу?

– А вдруг по твою?

– Ты прав! Всегда найдутся люди, которым до других есть дело. Когда до тебя, а когда до меня. Такие люди никогда не переведутся!

«Кожа у нее и впрямь цвета бледной луны», – подумал он, наблюдая за тем, как капельки влаги на ее теле сливаются в ручейки и стекают вниз.

– Всадники поскакали вверх по течению, – сказал он. – Выходит, их все–таки не за нами послали.

– Значит, за кем–то другим, – упрямо стояла на своем девушка.

Тенгери поглядел на высокий песчаный камень, стоявший под отвесной скалой с часовыми–березками по бокам.

– Полезешь туда со мной? – несмело спросил он.

– Куда?

Он показал рукой. Над каменной стеной возвышалось бездонное темно–синее небо, на котором сиротливо повисло одно–единственное белое облако.

– Вон туда! – сказал Тенгери.

– Что ты там спрятал, Черный? – весело рассмеялась она. – С тобой я пошла бы не только туда, но и вообще…

– Что вообще, Газель?

– Да что это я! Все болтаю и болтаю, Черный! Я никогда еще за раз не говорила столько, сколько за это утро.

Они сидели на камне, свесив ноги в воду. Сейчас он не казался им таким уж скользким, да и тела их обсохли на солнце. Они все смотрели на темно–голубое небо и на белое облако над скалой. Облако не двигалось с места, будто кто–то привязал его к этой скале. Легкий ветерок играл листьями березок. «Вот возьму и поведу Саран наверх, а там скажу: «Стань вот тут, Газель, и не шевелись. Смотри вниз, на орду, Газель. Если ты все сделаешь, как я сказал, мне, может быть, и удастся…» «Что тебе может удаться, Черный? И почему ты колотишь по камню?» – спросит она, наверное.

Однако неожиданный вопрос Саран нарушил ход его мыслей:

– Почему ты сегодня рано утром приходил к моей юрте? И почему ты все предыдущие дни следил за мной? Ну, когда я с ведрами бегала к кобылицам, Черный?

Вздрогнув, он проговорил:

– Так я тебе и сказал!

– Я и сама знаю!

– А я все равно не скажу, Газель!

«Могу ли я открыть ей, что я вырезал ее фигуру и что та стоит на шкафчике в юрте Ошаба? Должен ли я сказать, что полюбил ее и люблю все крепче и крепче?»

– Поцелуй меня, Черный, – прошептала она. – Поцелуй, чтобы я знала…

– Газель!

– …что ты знаешь то, о чем знаю я! – Глаза девушки потемнели. – Ты дрожишь, Черный… Ты не хочешь поцеловать меня?

– Да, конечно, только…

– Сейчас твои точечки опять загорелись, мой Черный!

– Газель!

Он протянул к ней руки. Саран слегка отпрянула, откинув голову, как испуганный зверек. Глаза ее расширились и округлились, словно девушка удивилась, каким безграничным может быть счастье.

– Мой Черный! – проговорила она, опустив голову и закрывая глаза. – Иди ко мне, Черный!

Где–то на берегу вскрикнула птица.

Ладони Тенгери сомкнулись на ее теплой шее, она, медленно теряя силы, обняла его. Он целовал ее губы и нежные плечи, как вдруг из его глаз потекли слезы.

– Почему, Черный?

– Я сам не знаю!

– Тогда все хорошо, мой Черный, – сказала она. – Ты плачешь от счастья и не осмеливаешься в этом признаться. Боишься, что любовь пропадет или улетит куда–то. Но пока мы вместе, она не пропадет и никуда не денется!

– Газель!

– Что ты?..

– Ты горячая, как солнце, и белая, как луна!

– Да, мой дорогой, мой сильный и храбрый Черный!

Белое облако, долго висевшее над скалой, все–таки откочевало, молчаливое, как и все прекрасное. Темно–синее небо гляделось в реку и любовалось своим отражением. Керулен пенился между камнями у излучины. Кусты и деревья на берегу устали от жары. На большом плоском камне, напоминавшем панцирь черепахи, лежали Тенгери и Саран. Сейчас они не разговаривали. Когда где–то поблизости треснула и переломилась ветка, Тенгери приподнялся, но Саран притянула его голову к себе.

Из воды выпрыгнула большая рыбина и со звонким плеском плюхнулась обратно.

На горячей спине каменной черепахи этого звука не услышали: влюбленные не замечали больше ничего вокруг.

Глава 14
ЛЮБОВЬ, ЛУНА И ЧИМ

К полудню Саран отвезла кожаные ведра с чистой посудой в орду и сразу вернулась. Тенгери ждал девушку у подножия скалы. Окутанные прохладой и тенью, они начали подъем. Оказавшись наверху, на гладкой покатой площадке, откуда открывался роскошный вид на окрестности, они то и дело поглядывали на белый песчаный камень с двумя березками по бокам, залитый сейчас ярким солнечным светом.

– Красиво здесь, – сказала Саран, подходя к самому краю скалы.

Внизу шумел поток, синий, как небо, а над его волнами летали вверх–вниз чайки, белые, как пена волн.

– Видишь его? Сейчас он такой маленький, как перевернутая чашечка.

– Да, Газель!

Они смотрели на камень, похожий на панцирь черепахи. Но мысли Тенгери далеко от скалы не удалялись. Он аккуратно разложил перед собой зубила, долота и молотки.

– Зачем тебе все это, Черный?

– Вот именно, зачем? – пробормотал он и подумал: «Ну, Тенгери, давай, самое время!»

Долота, зубила и молотки лежали в полном порядке, но он начал их зачем–то перекладывать. Саран спросила:

– Что с тобой? Что ты собираешься делать, Черный?

Он бросил на нее быстрый взгляд.

– У тебя такой вид, Газель, будто ты боишься, что я хочу тебя ими убить.

– Но…

– Не спорь!

– Ох и выдумщик ты, Черный!

– Ты присядь лучше, Газель, и смотри в сторону орды.

– А ты что станешь делать?

– М-да, что я стану делать? – Он тяжело вздохнул, искоса посмотрев на нее. – Я кое–что выдолблю в скале, – сказал он вдруг.

– Да? Луну? Или солнце? Огонь? Я угадала, Черный? Я видела в лесу камни с выбитыми на них луной, солнцем и языками пламени.

– Такие камни есть, – кивнул он, приставив долото к камню. Она не заметила, как дрожат его руки. – Только я хочу выбить в камне не луну, не солнце и не языки пламени, Газель, а…

– Может быть, меня, Черный? – рассмеялась она.

– Не исключено, – неуверенно проговорил он.

– Да я пошутила, Черный!

– А я нет!

– Черный!

– Сиди молча и не болтай! – Он взял другое долото и вытер тыльной стороной руки пот со лба и бровей.

На какое–то время Саран действительно умолкла, но ненадолго, ее мучил вопрос, почему он не сказал ей об этом раньше.

– Ты бы мог объяснить мне это еще внизу, у песчаного камня.

– Что? Что объяснить?

– Нет, ты и вправду хочешь выбить меня в камне?..

– Конечно, Газель!

Она вскочила на ноги и порывисто обняла Тенгери.

– Только чтобы никто об этом не узнал! – предупредил он. – И сядь, прошу тебя! Сиди и молчи!

Саран села, но сразу угомониться не смогла:

– Ты мне на один–единственный вопрос ответь, слышишь, Черный? Почему ты не сказал мне сразу, что хочешь…

– Почему, почему! – перебил ее он. И, понизив голос, добавил: – А если у меня ничего не выйдет, Газель? Что тогда будет?

– Тогда? – Девушка отвернулась и смотрела сейчас, как он и просил, в сторону орды. – Ничего такого не случится, Черный! Допустим, мой нос получится у тебя чересчур длинным, а рот огромным. Ничего страшного, Черный! Разве мало вокруг других камней, чтобы не попытаться еще раз, а потом еще?..

– Газель!

– Молчу, молчу!

Сейчас он был просто счастлив, и руки его больше не дрожали. Прошло довольно много времени, пока он не обратился к ней:

– Как это было замечательно… то, что ты мне сказала, Газель… Я насчет этих камней и того, что на них выбито. Нет, правда, это было замечательно. Я очень люблю тебя, Газель.

Саран продолжала хранить молчание и сидела в прежней позе, не шевелясь. Но по выражению ее лица Тенгери понял, до чего она рада его словам. Время от времени верховой ветер шевелил волосы Саран, которые свисали у нее до пояса, и даже набрасывал их на веточки невысокого куста, проросшего из камня. Тогда он подходил и освобождал их, целовал Саран и шептал:

– Газель моя! Моя Газель!

Вечером на песчаный камень под высокой отвесной скалой упали последние лучи заходящего солнца, и он казался красным, а там, где по нему долбил Тенгери, – ярко–красным. Голову Саран на камне толком разглядеть было еще нельзя, но он сказал девушке:

– Завтра в этот час она будет выглядеть совсем иначе, Газель!

– А теперь что будем делать, Черный?

– Останемся здесь, – твердо проговорил он.

– Черный! – воскликнула она и снова вскинула голову, как испуганный зверек.

– Когда луна взойдет над лесом, – прошептал он, – я кое–что скажу тебе.

Глаза ее расширились: она догадалась, о чем пойдет речь. Они прислонились спинами к песчаному камню и глядели в сторону орды. По степи носились гонцы и пастухи. С холмов стекали потоки воинов, тысячи которых возвращались с учений. А впереди них лениво летели стаи вспугнутых ими ворон. Потемневший Керулен торопливо стремил свои воды к излучине.

– Посмотри–ка на солнце, Газель!

– И что?..

– Правда, оно подпрыгивает?

– Подпрыгивает? Солнце подпрыгивает, говоришь?

– Да! Когда на него заглядишься, оно подпрыгнет. Конечно, это только так кажется, будто оно подпрыгивает, понимаешь, Газель?

Большой красный диск касался теперь высоких травинок в степи.

– Оно подпрыгивает! Нет, правда, оно подпрыгивает, Черный! – ликовала Саран.

– Вот то–то и оно! – И без всякого перехода Тенгери сказал: – Однажды – давно это было, Газель, – я тоже сидел под камнем у озера, на берегу которого росли три кедра. Когда я открыл глаза, потому что услышал поблизости от нас какие–то крики…

– От кого это – «от нас»?

– Я был там с приемными отцом и матерью, Саран. И вдруг нас окружили десять всадников. С копьями, мечами и боевыми топорами. Они словно из солнца вынырнули, эти воины, а солнце в тот день было похоже на сегодняшнее.

– А потом что было?

– Три кедра у озера стояли такие же красные, как этот камень, что у нас за спиной. Мой отец любил кедры, он так говорил о них: «Кедры не умирают, они растут из прошлого в будущее, они живут среди нас как могучие великаны, они – свидетели времен. И когда ветер набрасывается на них, они начинают рассказывать, как умудренные жизнью седовласые старцы. Кто научится понимать их, тот наберется мудрости, сын мой».

– Что нужно было этим всадникам, Черный?

– Вечером того же дня они убили отца и мать. А заход солнца был таким же, как сегодня.

– Почему?..

– Говорят, он оказал неповиновение хану.

Девушка долго смотрела на него со стороны, словно восхищаясь тем, что его родители оказались людьми, которые отказали хану в повиновении.

– Мало таких, Черный, кто не покорился бы хану.

– Да, таких немного.

Они, как будто сговорившись, посмотрели в сторону Холма Непокорных, который был уже в тени. Саран не стала выспрашивать, в чем выразилось неповиновение приемных родителей Тенгери, а сказала:

– Солнце зашло, Черный. Но оно подпрыгивало, ты точно подметил.

Некоторое время они еще посидели молча, прислонившись спинами к нагревшемуся за день камню, а ведь уже спустился вечер, и вся орда с ее светлыми войлочными юртами и кибитками казалась сейчас широкой светлой дорожкой из отбеленного льна, протянувшейся по всей долине реки. До них доносились отдельные звуки: блеяли овцы, которых пастухи закрыли в загонах, ржали лошади на водопое, там и тут лаяли собаки и во все горло кричали наигравшиеся за день детишки.

Тенгери нашел в скале расщелину, которая могла сойти за пещеру. Снаружи ее защищали от ветра молоденькие березки да худосочные кустики. Ничего, переночевать можно. Приведя сюда Саран, он опять сказал ей:

– Садись!

Тенгери и Саран приняли ту же позу, что и днем на спине каменной черепахи: Саран обняла его колени, положила на них голову и уставилась на вход в расщелину – вот–вот должна была взойти луна. Они коротали время, пытаясь угадать, над верхушкой какого дерева она появится. Девушка указала на ель, черневшую справа на фоне неба. А ему, конечно, пришлось указать налево. Но луна вынырнула не справа и не слева, а как раз посередине; ее восход угадывался по светлому темно–желтому пятну, которое все увеличивалось, вливаясь в синеватую темень.

И вот луна повисла над лесом – большая, золотистая.

– Ну, давай говори, Черный!

– С завтрашнего дня мы будем жить в одной юрте, Газель!

– Черный!

Березки вскрикнули под сильным порывом ветра. Прижавшись лицом к груди Тенгери, Саран прошептала:

– А все–таки редко бывает так, чтобы человек утром пожелал чего–то, а вечером оно уже исполнилось бы! Правда, Черный?

– Да, Газель! – А потом добавил: – Но еще лучше, когда двое пожелают одного и того же, даже не догадываясь об этом.

Она поцеловала Тенгери. В ту ночь луна была на ущербе, в ее диске не хватало доброй трети, и она напоминала желтую шапку ламы. Неподалеку от пещеры всхрапывали их лошади: конек Саран и гнедой Тенгери.

– Мы будем жить в одной юрте, – тихо повторила Саран.

– Да, Газель.

– И всегда будем счастливы?

– Всегда? – Он ненадолго задумался и после некоторых колебаний проговорил: – Я не знаю, может так быть или нет. По–моему, мы могли бы всегда быть счастливы, если бы жили только вдвоем, никогда не разлучаясь. Где–нибудь в лесу, или на этой скале, или на камне посреди реки… Но разве от людей уйдешь, скроешься? Разве не будут над нами всегда люди, которые будут призывать нас к себе, отсылать прочь, унижать, оскорблять, проклинать или мучить проявлениями своей любви? Прав я, Газель? Есть боги на небе, но есть и земные боги; одних мы видим, других нет, но повиноваться обязаны и тем и другим, не то нас ждет кара.

– Ты тоже любишь кедры? – шепотом выдохнула она.

– О чем это ты? – спросил он, сразу догадавшись, о чем она подумала. Саран не ответила. И тогда Тенгери сказал: – Да, я люблю кедры!

– Я тоже, Черный!

Луна была сейчас не желтой, как шапка ламы, а белой, как молоко. Белой стала и каменная стена с очертаниями лица Саран, молочно–белый свет обливал молодые березки, которые мягко вздрагивали на ветру, бледными были и лица Тенгери и Саран.

Девушка прилегла на мох и неожиданно спросила:

– Неужели боги живут повсюду?

Вопросы Саран удивляли его. На этот тоже было нелегко ответить, и он проговорил не слишком–то убежденно:

– Да, они, наверное, живут везде: ведь сколько раз нам приходилось слышать, что горы, реки, деревья, цветы, люди и звери есть повсюду.

– А где жить лучше, Черный, в империи Хин или в империи монголов?

– До чего же ты любопытная, Газель! – Тенгери пришлось задуматься, прежде чем он ответил, что, дескать, реки, горы, леса и луга в их стране красивее всех других. – Но, – добавил он, – в империи Хин есть вещи, о которых у нас никто понятия не имеет и которые мне очень нравятся.

– Что это за вещи, Черный?

Он рассказал Саран о людях, которые ткут шелка, ловят рыбу, пашут землю, обжигают горшки и кувшины, собирают чай, режут по дереву, рисуют картины, оправляют драгоценные камни в серебро и золото, печатают книги.

– Представляешь, Газель, они строят дома, которые всегда стоят на одном и том же месте!

– Не верю!

– Да! И унести или увезти их нельзя! Жители этой страны не переходят реки вброд, как мы, а строят через них мосты. Там я научился рисовать и резать по дереву. И у них же видел, как они рубят по камню.

– А почему у нас этого нет?

– Почему? Откуда мне знать? Китайцы говорят, что мы только воевать умеем и грабить. Наше счастье – это несчастье для других. Вот что они говорили, Газель.

– Но ведь так было во все времена, правда, Черный? И разве другие народы живут иначе? Разве мы ведем свой род не от волков?

Он снова надолго задумался, а потом ответил ей:

– Положим, так у нас было заведено. Но значит ли это, что так оно и будет во веки вечные, Газель?

Луна поднялась так высоко, что по водной глади побежала светлая дорожка. Мерцающий серебристый поток катил, извиваясь между лугами, а потом, плавно изогнувшись, уходил в лес и прятался в нем под густыми кронами кленов и кедров.

– Мы будем жить в одной юрте, Черный, – повторила девушка, – И никогда не поссоримся, правда?

– Ну, не скажи, – рассмеялся он. – Тебе может захотеться того, а мне этого. А кто окажется прав? Разве тот, кто уступает, обязательно не прав? Надо убеждать друг друга, договариваться и не жалеть на это времени.

– Значит, без ссор все–таки не обойдется, – вздохнула она, положив руки под голову.

– Может, оно и на пользу?

Она вдруг вскочила на ноги.

– Знаешь, что говорят старики? Они говорят: «Если у тебя есть девушка, которая тебя любит, ты умрешь, если она тебя оставит!» Так оно и есть, Черный!

Тенгери тоже вскочил.

– Я всегда буду добр к тебе, всегда, даже если мы поссоримся, даже если на нас обрушится несчастье, всегда – днем и ночью, в дождливый день и в день солнечный, в бурю и в стужу, всегда, Газель!

– Я люблю тебя, – тихо и страстно проговорила Саран.

Тенгери обнял ее за плечи. И тут ему вспомнился тот вечер, когда вырезанная из дерева фигура стояла на шкафчике в синем облачении. Он приспустил тогда полотно до плеч, и в лунном свете они были цвета слоновой кости. Он на какое–то мгновение зажмурился, чтобы проверить, запечатлелся ли в его памяти облик Саран.

– Что с тобой, Черный?

Пальцы Тенгери коснулись ее тонкой шеи. «Кожа холодная, как и в тот раз», – подумалось ему.

– Газель, – шепнул он.

Они опустились на мягкий мох и поцеловались. Теплый ночной ветерок обдувал березы. А когда он совсем улегся, наступила такая тишина, словно весь мир умер. Белые деревья застыли в лесу. Светлое небо глядело на них, будто дивясь тому, насколько оно все–таки больше земли. Со стороны степи до них доносился горький запах полыни.

Ночь была такой долгой, какими бывают только летние ночи. Но когда выглянуло солнце, им показалось, что оно поспешило: окружающий мир, которого они вовсе не ощущали ночью, вдруг вернулся вновь – вот орда, вон там верховые, пастухи, стада овец и табуны лошадей, дворцовая юрта с золотым острием и Холм Непокорных.

Саран и Тенгери долго не произносили ни слова.

Они лежали на утреннем солнце, разомлевшие и счастливые. Он поднял глаза на каменную стену и улыбнулся. Небо над ней было нежно–розовым. На кустах и ветвях деревьев прыгали и раскачивались птицы – пестрые, быстрые, распевавшие свои утренние песенки на разные голоса. Тенгери спросил Саран, не зябко ли ей.

Она покачала головой.

– Газель!

– Теперь ты веришь, что я тебя люблю?

Тенгери кивнул.

– А в то, что ты умрешь, если я тебя оставлю, тоже веришь?

– Это старики так говорят, Газель!

– Но все будет хорошо, Черный?

– Да, Газель.

Она повернулась на бок, чтобы посмотреть ему в глаза, но он не сводил своих с каменной стены.

– Сегодня вечером, к заходу солнца, все будет выглядеть по–другому, Газель!

– Да, – согласилась она, но не оглянулась в ту сторону.

Теперь и он лег на бок. Они глядели и не могли наглядеться друг на друга. Но вот кто–то закричал на берегу:

– Тенгери! Где ты, Тенгери! Ответь мне!

Этот зов прокатился над рекой и долетел до скалы.

– Это меня зовут, Газель! Меня ищут!

Оба встали, не слишком–то уверенные в себе, и глядели на берег Керулена.

– Ошаб! Да, это он, Ошаб! – сказал Тенгери.

Но не отозвался, потому что хотел остаться незамеченным. Кроме того, он боялся, что кто–то увидит незаконченный рисунок на камне.

– Вот видишь, Газель, все выходит так, как ты и предсказала, когда мы сидели на камне посреди реки: «Всегда найдутся люди, которым до других есть дело. Когда до меня, а когда до тебя. Такие люди никогда не переведутся!»

– Что ему от тебя нужно?

Тенгери рассказал Саран о резных деревянных фигурах и о том, что Герел отнесла одну из них ко двору Ха–хана, чтобы там узнали, какой он, Тенгери, художник. Слово «художник» он произнес пренебрежительно.

– Наверное, Ошаб принес мне весть, что фигура эта понравилась Чингисхану. Либо совсем не понравилась. И что меня призывают ко двору или не призывают…

Ошаб проехал немного вверх по реке, потом вниз и все время звал Тенгери.

– А тебе хотелось бы быть при дворе?

– Нет, Газель.

– Но мы все равно поставим сегодня свою юрту, Тенгери?

– Да.

И они заторопились к своим лошадям.

– Может быть, это было бы совсем неплохо, если бы тебя назначили придворным художником и резчиком по дереву.

– Меня, монгола? Среди всех остальных иностранцев?

Ошаб тем временем выехал из камыша и держал путь в орду.

– Где мы поставим нашу юрту, Черный?

– В самом красивом месте, Газель. У реки, у цветущих кустов.

– А свои овцы у нас будут?

– И еще пять лошадей!

– Целых пять, Черный? Ты такой богатый?

– Богатый? Я поменяю на них маски из империи Хин, это моя доля военной добычи. И получу за них пять лошадей и не меньше восьми овец.

– Черный! – радостно воскликнула она, вспрыгивая на своего конька. – Неужели у нас и впрямь будет восемь овец и пять лошадей? Вот здорово!

– И еще шелк, Газель, синий шелк, красный шелк и желтый шелк – все для тебя, Газель! Да, Газель, я совсем забыл о жемчужных ожерельях!

Они мчались сейчас почти вплотную друг к другу сквозь камыш, нахлестывая лошадей, и кричали от радости. Саран скакала без седла, прижавшись головой к шее конька. Ее длинные волосы развевались на ветру так же, как и его иссиня–черная грива. Из–под копыт лошадей вспархивали испуганные утки, длинноногие цапли степенно и горделиво отходили в сторону. Когда они выехали на луг, Ошаб, так ни разу и не оглянувшийся, уже привязывал лошадь к жерди подле своей юрты.

– Когда у нас будет пять лошадей и восемь овец, – радовалась Саран, – и своя юрта…

– Не забывай о шелках и ожерельях!

– …тебе незачем будет идти к хану. Так что не расстраивайся, если он не возьмет тебя!

– Мне это совсем не нужно, Газель! Почему бы я стал расстраиваться?

– Ты мог подумать: «Он не позвал меня, потому что моя вещь ему не понравилась».

– Чтобы знать, на что я способен, мне не хан нужен, Газель, а только я сам!

– Да, Черный! А я? Я тебе разве не нужна?

– Конечно, нужна, конечно!

Через некоторое время, когда они выехали уже на торную дорогу, Саран спросила:

– А если он позовет тебя? Пойдешь? Хотя тебе и не хочется, Черный?

– Придется пойти, – ответил он упавшим голосом.

Сейчас они ехали медленнее, придерживая лошадей.

Еще издалека они заметили глашатая с чьей–то отрубленной головой на шесте, которого сопровождали стражники с обнаженными мечами. Глашатай кричал:

– На него обрушился гнев хана, и его наказали за непокорность! Гнев хана обрушится на всякого непокорного! Тот, кто отказывает в повиновении хану, отказывает в повиновении богам! Чингисхан – это бог на этой земле!

Дети забегали за юрты и прятались. Только собаки безучастно валялись в пыли, да козы и овцы тоскливо жались друг к другу на жаре.

– Гнев хана обрушился на него… – снова взялся за свое глашатай.

Над шестом с отрубленной головой кружили два стервятника. По шесту стекали струйки крови, которые, правда, быстро засыхали в такую жару.

– Да, тебе все–таки придется идти, – согласилась Саран.

Стоявшая у своей юрты Герел воскликнула:

– Вот и он! А ты никак не мог его найти! – откинув полог юрты, крикнула она Ошабу. – Он вернулся!

Ошаб вышел наружу, покачал головой и подтвердил, что все утро искал его, Тенгери.

– С сегодняшнего дня мы будем жить в одной юрте, – сказал Тенгери, указывая на Саран.

Он проговорил это таким тоном, что сразу можно было понять: его нисколько не интересует, зачем он понадобился Ошабу.

– В одной юрте! – повторила за ним Герел. И с укоризной посмотрела на мужа: – Ты мог бы искать его хоть целый день! Кто уговорился жить в одной юрте с другим, того нипочем не сыщешь, если он сам не объявится…

И она приветливо улыбнулась им обоим. В ее глазах зажглись огоньки памяти о давным–давно прошедшем.

– Значит, вы еще больше обрадуетесь, когда узнаете, зачем я посылала Ошаба за тобой, Тенгери.

– Они приехали и забрали все твои фигуры! – с гордостью проговорил Ошаб.

– Люди хана?

– Да, их было двое.

– Вот как!

– Смотри, он не радуется, – удивилась Герел. – Нет, ты погляди, он и правда ни чуточки не обрадовался! Тебе, наверное, было бы по душе, если бы они вернули ту, что им отдали мы, и сказали, что лучше бы тебе продолжать пасти табуны, а об остальном забыть.

– Не скажу, что я рад. Но и что я не рад, тоже не скажу.

Тенгери бросил вопросительный взгляд на Саран.

– У него сейчас другое на уме! Вот в чем дело, жена, – подытожил Ошаб, мотнув головой в ту сторону, где рядом со своим коньком стояла Саран.

– И что же они сказали о моих игрушках и фигурах?

– О-о, они были очень добры, это было сразу видно по выражению их лиц, – поспешила ответить Герел. – При дворе твои фигуры понравились. Сегодня после обеда ты должен явиться к одному очень важному господину, который живет по правую руку от главных ворот в большой юрте. Он сообщит тебе решение властителя. А зовут его Чим.

– Чим! – буркнул Тенгери.

– Тебя назначат резчиком по дереву при дворе Чингисхана! – радостно воскликнул Ошаб.

– И когда ты им станешь, ты забудешь о нас, – вздохнула Герел.