Текст книги "Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка"

Автор книги: Курт Давид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

– Ты, конечно, думаешь сейчас о мудреце из Йенпина? Разве я не прав?

Джебе счел за благо промолчать.

– Так прав я или нет?

– Я с удовольствием вспоминаю о нем, – уклонился Джебе от прямого ответа. – Он мудр. И не ты ли говорил, что был бы рад удержать его при себе?

Как бы пропустив слова Джебе мимо ушей, Чингисхан обратился к послам из Хорезма:

– А вы, конечно, думаете о вашей грустной сказке и радуетесь, что ее потаенный смысл подтвердился на глазах у всех?

Послы хранили почтительное молчание, хотя в их взглядах хан прочел некоторое недоумение и сожаление.

– Зачем так кричать, отец? А если они правы? – попытался успокоить отца Тули.

Чингисхан ответил ему широкой улыбкой, и даже Джебе и послам кое–что от нее перепало.

– Они и в самом деле правы, Тули!

И он опять перевел взгляд на Джебе и послов:

– Я упал с лошади. Какая–то неведомая сила вышвырнула меня из седла. – Хан перевел дыхание и оглядел всех по очереди: почему у них такой смущенный вид? Кому известна причина этого? Мудрецу из Йенпина? Послам из Хорезма? А может быть, обе эти силы взаимодействовали? Не исключено!

По лицам гостей скользнула улыбка удовлетворения. Лишь Джебе, Тули и Джучи знали, что у хана свое на уме и что следует ждать еще чего–то. Вот–вот он нанесет удар. Чем дольше хан хранил молчание, тем более тягостной становилась тишина.

– Довольны вы теперь? – спросил он. Джебе не ответил. Гости из Хорезма оказались не столь проницательными. И главный посол проговорил:

– Мы… Я думаю, что ты, высокородный хан, допустил мысль, будто мы…

– С чего вдруг ты, посол, начал так запинаться? Неужели мои гости испытывают страх передо мной?

– Я хотел сказать: все мы сожалеем о постигшей тебя неудаче, хотя ты, наверное, подумал, будто она способна порадовать нас! – выдавил из себя посол.

– Неудача? – хан даже рассмеялся. – Это была удача! Победа над темными, невидимыми силами!

Удивленные гости отступили на шаг назад.

– Неужели вы все не разглядели кабана, этого старого одинокого кабана, который выбрался на тропу, побежал на меня, а потом вдруг замер, словно окаменев, – слышите! – когда я упал с коня. Что его остановило, что обуздало его ярость?

– Это были боги, – ответил стоявший за спиной хана главный шаман.

– Боги! – повторил хан. – Значит, боги взяли верх над темными силами, над предсказаниями мудреца из Йенпина, приверженца чуждой нам веры, и над предсказанной в хорезмской сказке местью лошади! И это вы называете неудачей? – Чингисхан покачал головой. – Что же худого может со мной случиться, если боги дали мне понять, что они на моей стороне и на стороне моего народа?

Послы из Хорезма в недоумении смотрели на хана, о богах которого им ничего не было известно.

Джебе, Джучи и Тули преисполнились чувством гордости за своего властителя и сделали слугам знак обнести всех собравшихся чашами со свежими напитками. Позднее, когда хан открыл охоту для всех, Тули сказал отцу, понизив голос:

– Разве не старость выбросила тебя из седла, отец?

– Да нет же, мой дорогой Тули, – шепотом ответил ему хан, – Не может быть, чтобы причиной этому был возраст. Не то послы сообщили бы, чего доброго, своему Мухаммеду, что властитель всех монголов не в силах больше удержаться на лошади. Хорошо это было бы для моего народа?

И отец с сыном расстались, довольные друг другом. Потом подобревший хан распорядился подогнать гостям обещанных газелей, серн и оленей. Гостям удалось подстрелить зверей, хотя и неумело. К вечеру на полянах разложили большие костры, на которые черный молчаливый лес взирал с гордым безразличием. Убитых животных разложили на траве рядами. Птицы уже умолкли. И когда многочисленные повара начали разносить гостям нанизанные на деревянные палочки лакомые куски жареного мяса, над верхушками старых елей и кедров появилась полная луна.

Среди присутствующих лишь один не испытывал ни радости, ни удовольствия – сам хан. Но никто не заметил того, что он в этот день ощутил с особенной остротой: годы не красят и самого великого хана. Около полуночи, когда в лунном свете, подобно павлиньим перьям, запорхали девушки–танцовщицы, Чингисхан обнял своего старого друга Джебе и сказал:

– С сегодняшнего дня годы мои побегут быстрее; значит, и мне придется жить быстрее. И тогда после моей смерти я оставлю свой народ таким великим, могучим и богатым, что смогу сказать ему: «Так, теперь у вас всего довольно. Сберегите то, чем уже обладаете, и оставайтесь такими, какими стали». Как знать, кто придет после меня?

Джебе ответил:

– Много–много лет ушло с тех пор, когда я принадлежал к числу твоих врагов и даже ранил тебя стрелой. До после этого я пришел к тебе и сказал: «Если я должен сейчас принять смерть от владыки, то от меня останется горсть праха величиной с ладонь. Но если меня помилуют, я буду бросаться на врагов владыки впереди него, не важно, придется ли мне для этого бросаться в глубокую воду или разбивать крепчайший камень. По приказу «Иди!» или по приказу «Увлеки врага на себя!» я помчусь вперед, даже если мне для этого придется пробиваться сквозь толщу камня или море огня». Так это было или нет?

– Это было так, мой друг!

– И я помню, что ты сказал мне в ответ. Ты сказал: «Воин, действовавший как враг, обычно скрывает, кого он убил или кому причинил зло, его уста об этом безмолвствуют. А этот, напротив, ни о чем не умалчивает – ни о том, кого убил, ни о том, кого ранил. Он говорит об этом открыто. Такой человек способен стать моим сподвижником. Тебя зовут Джирко–адай. Ты пустил в меня стрелу, и я буду звать тебя Джебе, Стрела. Ты будешь сопровождать меня в походе». Так это было или нет?

– Это было так, мой друг!

– Тогда скажи мне сегодня, всегда ли я был таким, каким обещал быть?

– Всегда, Джебе!

– Значит, отныне будет так: с сегодняшнего дня и мои годы побегут быстрее, чтобы твой народ стал великим, могучим и богатым и чтобы ты перед смертью мог сказать ему: «Теперь у вас всего довольно, сберегите то, чем уже обладаете, и оставайтесь такими, какими стали». Потому что как знать, кто придет после тебя?

– Ах, Джебе, – хан расчувствовался и обнял военачальника. – Требуй от меня чего угодно! Я выполню любое твое желание!

Они прошлись немного под деревьями. Трава была холодной и влажной. Сквозь ветви, раскинувшиеся над их головами подобно огромным веерам, пробивались лучи луны. На лужайках продолжали танцевать девушки. Горели костры, и в чистое небо уходили острые, как стрелы, дымки.

– Слушайся иногда моих советов, хан, – сказал военачальник.

Чингисхан остановился:

– Вот это твое желание, Джебе, я выполнить не обещаю. Ты мог бы попросить сто женщин или тысячу лошадей. Но воля моя непреклонна, Джебе! Нет–нет, друг мой, нет–нет!

Над ними пролетела снявшаяся с ветки большая ночная птица. Испуганно встрепенувшись, она взмыла вверх и уселась на верхушке ели. Похоже было, будто она сидит на луне, белый диск которой как раз сейчас проплывал мимо этого дерева.

Глава 13
МЕЖДУ ВОЙНАМИ

В солнечный день Тенгери сидел на берегу Керулена на стволе ели и резал по дереву. Неподалеку щипала траву его лошадь. Вода реки шумела, а в том месте, где поток, преодолев пороги, с грохотом падал, вниз, к небу вздымалась мельчайшая водяная пыль.

Иногда к реке сбегались дети. С кувшинами и другими сосудами. А иногда собирались просто так, чтобы погреться на камнях, поиграть в прятки в камышах или побегать взапуски. С маленькими луками в руках охотились на уток и на серых цапель, соревнуясь в меткости и находчивости. А потом вытаскивали из воды свою добычу. Их азарт выдавал радость, которую они испытывали от одержанных над другими живыми существами побед. Когда они вдруг замечали Тенгери, то собирались вокруг него в некотором смущении: ведь это он их заметил первым, а не они его. Одни торопились вернуться в камыши, другие же усаживались подле него и с открытыми ртами наблюдали за тем, во что под его руками превращается обычное полено, лежавшее у него на коленях. Чтобы остаться опять наедине с собой, он одаривал ребятишек маленькими деревянными баранами, козами, собаками, волками и пастухами. Все эти игрушки были такого размера, что свободно умещались в кулаке. Получив эти подарки, дети разбегались с радостными криками: теперь у них есть такие вещицы, каких им ни у кого в орде видеть не приходилось. А Тенгери после их исчезновения старался обычно найти место поукромнее, чтобы не попадаться больше ребятам на глаза и потрудиться всласть.

В его холщовой сумке всегда было много деревянных зверьков и домашних животных; он научился вырезать их и стоя, и сидя, главное – было бы время. Это дело давалось ему теперь легко, он к нему приноровился. И с легким сердцем дарил их, эти маленькие деревянные игрушки, ребятне: годы, когда он хранил все вышедшее из–под его рук, давно миновали. Он начал вырезать и другие фигуры. Стражника в шлеме и с мечом в руках, воина с луком, пастуха с двумя собаками, женщину, присевшую отдохнуть на камне у реки, о которой Герел сказала, что эта женщина очень на нее похожа. Они были такими большими, эти фигуры, что достигали Тенгери до пояса и стояли в юрте Ошаба за пологом и за пестрым шкафчиком, чтобы их никто не видел. Вот этого Ошаб с Герел никак понять не могли: им бы, наоборот, хотелось, чтобы об этих фигурах узнали все, а особенно Ха–хан. Еще когда Тенгери вернулся из империи Хин со своим маленьким стадом, Герел сказала ему:

– Пойди к хану! Он назначит тебя своим придворным резчиком по дереву.

Ошаб поддержал жену:

– Да, это будет важной и высокой должностью для тебя. И в нашей юрте станет светлее.

Тенгери же отказался идти к хану на поклон, объяснив это такими словами:

– Приходилось вам когда–нибудь слышать, что при дворе Ха–хана есть монгольские художники, ученые–монголы, монголы–писцы, златокузнецы–монголы или монголы–звездочеты? Да–да, я знаю, у него есть и художники, и ученые, и писцы, и златокузнецы, и звездочеты – только все они уйгуры, китайцы, арабы или турки! А монголы? Нет таких!

На что Ошаб возразил: да вот же он, художник–монгол, и имя ему Тенгери! Откуда и взяться таким людям при дворе хана, если тому неизвестно, что в его народе такие люди есть? Но Тенгери и слышать об этом не хотел…

Нет, Герел с Ошабом его не понимали. И уж совсем ничего не поняли, когда он вырезал еще более удачную, чем прежде, фигуру воина с луком, стоящего на коленях, поставил ее на место прежней за пологом в юрте, а первую завернул в кусок полотна и унес с собой в лес, где спрятал в одной из песчаных пещер. Ошаба с Герел это настолько разозлило, что Ошаб не сдержался и даже закричал на Тенгери:

– Ты спятил! В твоей голове черные мысли, Тенгери! Тебя нужно отвести к шаману, чтобы он с помощью трав и громких молитв отогнал от тебя злых духов!

А его жена добавила:

– Он прав! Ты способен сотворить такое, чего, кроме тебя, во всей орде никто не сделает. И как ты с этими вещами обращаешься? Ты прячешь их от чужих глаз. Нет, Тенгери, добром это не кончится!

Они даже посмеялись над ним и вышли из юрты, оставив его одного. Тенгери вышел из нее вскоре вслед за ними. Сидя на стволе упавшей ели, он думал: нет, никто не должен узнать об этом. Хан хочет, чтобы его воины оставались воинами – и только. Он придет в ярость! Но не только по этой причине ему не хотелось, чтобы до хана дошел слух о его страстном увлечении. «Во мне живет какая–то сила, которая противится тому, чтобы хан хвалил или хулил меня, – размышлял Тенгери. – Может быть, это воспоминания о моих приемных родителях, и особенно об отце. Как это трудно, как неимоверно трудно свыкнуться с мыслью, что твои мать с отцом были предателями». Глядя на темную воду реки, он мысленно слышал, как пьяный Бат орет на него на «краю света»: «Да если он тебя опять спросит: «От кого ты узнал эту красивую сказку?» – ты ему не говори от кого. Это никому не понравится. Потому что Черный Волк оказался вонючим шакалом, предателем!» – «Бат!» – «Что с тобой? Разве я не правду сказал?» – «А если он не был предателем, Бат?» – «Не ори! У хана чуткие уши, он услышит тебя даже в Доломуре! Пей лучше! Пей!» – «Не хочу!» – «Не хочешь? Да что ты? Вы только посмотрите на этого папиного сыночка!»

И тогда они с Батом подрались. Стражники разняли их, а потом привязали его, раздетого, к топольку на обрывистом берегу у моря, где он и простоял всю ночь. Он замерз бы на ледяном ветру, если бы силы Неба не сжалились над ним.

Но здесь, у Керулена, сейчас светило солнце. Оно согревало руку, в которой он сжимал нож. Пестрые бабочки порхали от цветка к цветку. Жара заставила умолкнуть всех птиц в лесу.

Лошадь Тенгери, передние ноги которой он связал, прошла через камыш к реке и пила холодную чистую воду. Отойдя от деревянной фигуры на три шага, он пригляделся к ней. На солнце тополиное дерево казалось почти совсем белым. Ему особенно понравилось лицо девушки, простое и красивое. Голову она слегка склонила набок, глаза полузакрыты, она словно близоруко вглядывается в даль, складки платья отбрасывают на солнце строгие четкие тени.

Он снова уселся на ствол ели и, продолжая разглядывать стоявшую в траве фигуру, с удовольствием вдыхал запах хвои; упавшее дерево продолжало кровоточить, и на жаре смола проступала сквозь кору, как капельки пота. «А что сказала бы настоящая, живая девушка, увидев эту фигуру? – подумал он и сразу представил себе такую, частенько пробегавшую мимо юрты Ошаба с кожаными ведрами в руках, чтобы подоить кобылиц. – Она как газель, – подумалось ему, – ловкая, быстроногая, красивая». Тенгери вдруг встал и быстро подошел к деревянной фигуре. Сначала он еще ощущал, как жесткая трава режет босые ноги, а потом уже не чувствовал ни этого, ни чего другого: он видел только голову девушки, гладил ее лоб и щеки, касался кончиками пальцев слегка изогнутой шеи. Она была теплой, эта шея, теплой от лучей солнца. Глаза девушки были полузакрыты, а голову она слегка склонила набок…

Откуда–то до его слуха донесся топот копыт. Тенгери поднял глаза. Над головой – небо, синее и высокое, под ногами – трава, высокая и щетинистая, и еще камешки. Он улыбнулся, отнял руку от шеи девушки, словно устыдившись того, что расчувствовался, вернулся к поваленной ели, смущенно огляделся и тихонько проговорил вслух:

– Кожа у нее должна быть мягкой, мягкой и белой, как лунный свет!

А сама деревянная фигура ему почему–то разонравилась. Только голова ему удалась. Ну и походка, наверное: сразу видно, что она – легконогая газель.

– Она из дерева? – услышал он удивленный голос.

Тенгери испуганно оглянулся. Неподалеку стояло несколько мальчишек. На длинной жерди они несли пять пойманных сурков. Взъерошенный мех у двух из них был в крови.

– Да, из дерева! – ответил Тенгери.

– Он делает людей из дерева! – удивленно воскликнул мальчуган, не сводивший глаз со стоявшей в траве фигуры, которая отбрасывала сейчас длинную черную тень.

– И это ты делаешь топором?

– Ножом!

Он показал им свои ножи, и они осторожно прикасались один за другим к острым лезвиям.

– У хана перед главной юртой тоже стоят деревянные звери, два льва, – сказал мальчуган. – Но люди из дерева? Деревянные люди?

Все как один покачали головами, и зверьки, висевшие на лежавшей на их плечах жерди, тоже закачались.

Тенгери достал из сумки и подарил им маленьких деревянных баранов, коз, собак и волков, а самому любопытному из них даже верблюда. Обрадованные, они убежали, а тот, которому он подарил верблюда, выкрикивал на бегу:

– Он делает деревянных людей! Людей из дерева! Деревянных людей, людей из дерева! Из дерева!

Он видел, как они прибежали в орду, как их окружили другие дети, которым они начали что–то рассказывать, указывая в сторону реки.

Тенгери набросил на фигуру девушки кусок синего полотна и унес подальше от упавшей ели; дети наверняка приведут сюда остальных, и когда те его увидят и запомнят в лицо, начнут собираться у его юрты. И тогда все узнают о его увлечении, и в том числе и те, кому этого не следовало бы знать. «А что будет, если узнает и та девушка с кожаными ведрами? Не обидится ли она, когда увидит созданную по ее образу скульптуру?» – спрашивал себя Тенгери.

Он начал продираться сквозь кусты, а потом, держа деревянную фигуру под мышкой, начал карабкаться вверх по расщелине. Камни здесь были холодными, а воздух влажным, но когда он вылез из расщелины и оказался меж двух берез, выросших, можно сказать, прямо из камня, то оказался на залитой солнцем площадке высоко над пенившимся и грохотавшим Керуленом. Какой красивый вид открывался отсюда! Тенгери опустился на мягкий мох, ковром покрывавший камень. И увидел отсюда ребят: вот они вынырнули из камыша, пятеро на лошадях, а трое на своих двоих, и стоят у поваленной ели, разочарованные донельзя. Они так и вертели головами во все стороны, но никто из них, конечно, не догадается, что он забрался на такую верхотуру. Тенгери не слышал, о чем они говорили, но вполне мог представить себе, что одни не верят другим: не было, мол, здесь никакого человека, который умеет вырезать людей из дерева.

Фигуру он поставил против света, так, что она казалась сейчас почти черной, а очертания ее обрели неожиданную резкость. Как это было глупо, думалось ему, что он гладил ее голову и шею, голову и шею деревянной фигуры! Встав на ноги, он огладывал всю большую орду, которая расселилась вдоль пологого берега Керулена и даже поглотила многие холмы. На самом высоком из них стояла огромная златоглавая юрта хана. К ней то и дело устремлялись всадники, копыта лошадей которых поднимали в эту жару тучи пыли. А в дальней дали, за изгибом Керулена, открывалась бескрайняя степь. Там несколько тысяч всадников учились, как с ходу переходить в бой, как рассыпаться по сторонам, пропуская врага, как обходить его. Эти военные игры не прекращались ни днем, ни ночью, и за те три лета, что прошли со времени похода против империи Хин, великий властитель монголов передал своему войску весь тот опыт, который обрел в минувших битвах. На каждом из воинов была теперь рубашка из китайского шелка–сырца, настолько прочного, что острые стрелы его не пробивали, а только вдавливали в рану. И достаточно было потянуть за ткань, чтобы вытащить стрелу. У каждого воина были теперь при себе лоскутки такого шелка и иголки с нитками, каждый имел по четыре запасные лошади, а не по одной, как во время похода в империю Хин; у каждого было по луку и по два колчана с разными стрелами, по копью с крюком, по мечу или боевому топору и, конечно, по аркану. Теперь в войске были и китайцы, которые умели строить мосты и наводить переправы через большие реки. Они же учили мастеровых людей, как строить осадные и метательные машины и оружие «летучего огня». Этим тоже занимались днем и ночью. А тех, кто не выказывал при этом особого рвения, хватали за руки и за ноги и тащили на Холм Непокорных. Там им рубили головы и насаживали их на бамбуковые шесты, которые глашатаи потом носили по всей орде. И через каждые девять шагов глашатаи выкрикивали:

– Его покарал хан за непокорность! Гнев хана обрушится на всякого непокорного! Тот, кто не повинуется хану, отказывает в повиновении и нашим богам! А Чингисхан – это наш бог на земле!

Когда Тенгери вновь обрел способность свободно ходить и ездить верхом, он обязательно принимал участие во всех положенных ему военных играх. Но испытывал чувство радости, если выходить в степь было не нужно: мысли о фигурах из дерева не шли у него из головы, иногда он даже просыпался среди ночи и думал: да, вот так, а не иначе нужно было бы то–то и то–то вырезать!

Эти догадки и прозрения радовали Тенгери, и когда он знал, что ни завтра, ни в ближайшие дни отдаться любимому делу не сможет, потому что должен со своей тысячей идти в степь, злился и начинал даже ненавидеть военные игры, которые только отрывали его от самого главного.

Он старался больше не смотреть ни в сторону степи, где в летнюю жару воины скакали на своих лошадях до полного изнеможения, ни в сторону Холма Непокорных, над которым кружили стервятники, жадные до свежей еще крови и мяса, а разглядывал без конца фигуру девушки, особенно ее голову, думая при этом: «Надо бы высечь ее в камне, как китайские монахи высекали своих Будд. Изображения богов должны сохраниться на веки вечные, говорили монахи, почему бы и женской красоте не пережить века?»

Он взял однажды крепкий нож и соскоблил с валуна обветрившийся зеленоватый верхний слой. Это был песчаный камень. Тенгери провел ладонью по его пористой поверхности, и отдельные песчинки потекли вниз. Высокий камень был виден издалека… Снова спустившись вниз по расщелине, Тенгери отвязал уздечку лошади от ствола ели, прошел с ней через кусты, перепрыгивая с камня на камень и переступая через узловатые корни деревьев, а потом вскочил в седло и поскакал в орду, чтобы взять у кузнеца заказанные с неделю назад молотки и разные зубила.

В такой предвечерний час ему нередко приходилось встречать девушку с двумя кожаными ведрами, торопившуюся подоить кобылиц. Сидя в углу кузницы с завернутой в синее полотно деревянной фигурой под рукой, он с удовольствием смотрел на огонь в горне, как вдруг заметил Герел. Она стояла перед своей юртой, смеясь и размахивая руками. А потом из юрты вышел Ошаб и показал какому–то незнакомцу деревянную фигуру пожилой женщины, присевшей отдохнуть на камне. Женщина эта очень походила на Герел…

А теперь Ошаб поставил эту фигуру почти вплотную с Герел, и незнакомец даже замотал головой, придирчиво сравнивая живую женщину с ее деревянным подобием. Сразу было видно, до чего он поражен сходством! Незнакомец начал что–то быстро говорить, и Тенгери, взбешенного тем, что Ошаб с Герел вынесли эту фигуру из юрты без его разрешения, словно пружиной подбросило. Как раз в это мгновение мимо них пробежала девушка с двумя кожаными ведрами. Голову она, как всегда, немного склонила набок, а глаза прижмурила. Успокоившись, Тенгери снова опустился на землю напротив горна, не упуская из виду девушки, спешившей к загону и даже перепрыгнувшей через его верхнюю жердь.

– Зачем тебе все эти вещи? – спросил его кузнец.

– Чтобы рубить по камню! – ответил Тенгери.

– Зачем тебе?

– Хочу вырубить китайский домик, – солгал Тенгери.

– А если мы оставим нашу орду, – раздумчиво проговорил кузнец, – ты что же, взвалишь свой китайский домик на спину и потащишь его к Онону?

– Да, попробую, – с улыбкой ответил Тенгери.

Кузнец тоже неизвестно почему улыбнулся. Но он

хорошо помнил, как несколько лет назад Тенгери получил в подарок от хана дорогую лошадь и как властитель в тот день спросил о нем, кузнеце. По крайней мере, так ему сказал тогда Тенгери. И еще Тенгери сказал хану, что он очень хороший кузнец.

– Вот все, что ты просил. – Кузнец положил перед ним зубила, долота и молотки. – При случае напомни властителю…

– Да–да, я обязательно напомню ему о тебе.

– Это будет прекрасно, сын мой! – проговорил силач кузнец, утирая пот со лба.

Девушка вышла из загона с двумя кожаными ведрами, полными кобыльего молока. Оно сильно пенилось, и издали эта пена походила на пышный снег. Мимо него она прошла не поднимая глаз.

– Ее зовут Саран [12], – сказал кузнец. – Правда, у нее походка газели? – А так как Тенгери не ответил, он добавил еще: – Да, Саран знает, как она хороша! Саран! – Он произнес ее имя торжественно, с придыханием. – Говорят, кожа у нее белая, как луна!

Тенгери взял зубила и молотки, не спуская глаз с девушки, и покрепче прижал к себе деревянную фигуру, словно опасаясь, что ветер сорвет с нее синее полотно и все увидят, что он несет. «Лучше сгореть со стыда в огне или броситься со скалы вниз очертя голову, – подумал он. – Насколько же она красивее той, что получилась у меня».

– Что это там у тебя? – спросил кузнец, подступая ближе.

– Ничего!

– Ничего? Тогда зачем ты обернул это в полотно?

– Ты чересчур любопытен, кузнец! Разве я спрашиваю тебя, почему ты сегодня выковал на десять наконечников для стрел меньше, чем велено ханом? – Это он просто так, наобум сказал.

– Ты пугаешь меня! – Силач с побагровевшим лицом снова отступил на несколько шагов назад.

– И поделом тебе, кузнец! Тот, кто не выполняет приказов властителя, должен испытывать страх!

– Когда твои зубила притупятся, я тебе их наточу, – выдавил из себя кузнец.

– Наверное, это скоро понадобится, – сказал Тенгери.

Тем временем девушка по имени Саран успела скрыться за черными кибитками, и он неспешно зашагал к юрте Герел и Ошаба. Теперь он уже поостыл и не слишком сердился на Герел за то, что она вынесла на люди фигуру сидящей на камне женщины. «Я спрошу Саран, не пойдет ли она вместе со мной к большому песчаному камню у отвесной скалы», – эта мысль овладела Тенгери. Она настолько проросла в нем, что он уже как будто видел перед собой ее светлый лик на темном камне. И по сравнению с этим изображением Саран все остальное представлялось ему настолько мелким и ничтожным, что обиду на Герел в конце пути словно ветром сдуло.

Пригнувшись, Тенгери вошел в юрту. Ошаб стоял перед очагом на коленях и шевелил в нем угли железной кочергой. Герел резала длинными полосками свежую баранину и подвешивала их к кожаному ремешку. А потом цепляла ремешки к поперечной балке под крышей юрты.

– Мы должны кое–что сказать тебе, – проговорил Ошаб, бросив быстрый взгляд на Тенгери.

– У вас неприятности? – полюбопытствовал Тенгери.

– Неприятности? С чего ты взял?

Герел потихоньку выскользнула из юрты.

– Я угадал это по выражению ваших лиц!

– Ну, – рассмеялся Ошаб, – это ничего не значит, ровным счетом ничего, Тенгери!

– Вот как…

Он огляделся. Справа и слева на стенках висели золотистые маски и жемчужные ожерелья. На шкафчике стояли тонкие фарфоровые чашечки с тремя золотыми шариками внутри. Нет, ничего из его доли добычи, которую он получил при ханском дворе, не пропало.

– А шелк? Он еще у вас?

– Куда же ему деться?

– Я просто так спросил.

Тенгери приблизился к шкафчику и поставил на него деревянную фигуру девушки. Полотно с нее он не снимал, но когда фигура оказалась наверху, оно как бы само по себе сползло с головы и задержалось на плечах, так что было похоже, будто девушка нарядилась в длинное, до пят, синее платье. К тому же это платье скрывало все недостатки резной фигуры, а голова, которая и без того нравилась ему, теперь понравилась еще больше.

– Разве это не та самая, что каждый день проходит мимо нашей юрты к загону с двумя ведрами? – спросил Ошаб, положивший кочергу подле очага.

– Ты хотел что–то сказать мне? – перебил его Тенгери, подняв глаза к свисающим сверху полоскам розоватого мяса.

Со стороны кузницы доносились звонкие удары по железу. «Похоже на радостные крики зябликов по весне! – подумалось Тенгери. – От страха перед ханом даже силач из силачей становится маленьким и жалким».

– Знаешь что… – неуверенно начал Ошаб и умолк, словно сомневаясь, уместны ли будут сейчас его слова. А потом решился: – Перед тем как ты пошел к реке, мы поссорились, Тенгери…

– Мы поссорились? Это вы меня ругали! А я вам ничего не ответил!

– Да, так оно и было!

– Все позади, Ошаб. Я больше не стану резать по дереву.

– Не станешь?.. – Тот встал и пошел позвать жену.

– Может, когда–нибудь потом вернусь к этому. А сейчас с этим покончено!

Вернулась Герел.

– Он не желает больше резать по дереву, жена, – проговорил Ошаб с нескрываемой грустью. – А мы–то хотели… – Ошаб вопросительно взглянул на Герел.

– Как, ты ему еще ничего не сказал?

– Нет, но вот возьму и скажу! Мы договорились… ну, то есть я велел Герел отнести одну из твоих фигур к хану.

– И она сделала это?

– Да, Тенгери, я отнесла!..

– Вот как!

Тенгери подошел к шкафчику и заглянул за него, чтобы узнать, какой фигуры не хватает.

– Значит, стражника!

– Да, стражника! – ответили они в один голос.

– Отнесли хану!

Оба кивнули.

– И хан принял тебя, Герел?

– Не сам хан! Но один из его слуг.

– И что он сказал тебе, этот слуга?

– Ничего. Кроме того, что, если хан скажет свое слово, к тебе пошлют гонца.

– Он не ругается, – сказал Ошаб. – Посмотри на него, Герел, он не ругается. А мы–то думали, что от твоей брани сломается поперечная балка и потолок рухнет нам на головы.

Сейчас Тенгери было все равно, что скажет о его работе хан: все его мысли занимала темная отвесная скала и светлый облик на песчаном камне. И все же он подумал: «А что, если хан и впрямь призовет меня ко двору и заставит вырезать то, что ему пожелается?»

– Мы разбогатеем! – сказала Герел.

– Держи язык за зубами! – прикрикнул на нее Ошаб.

– Кто был тот человек, с которым ты стояла у юрты? – спросил Тенгери.

– О, я совсем забыла рассказать о нем, – затараторила Герел. – Он из тех, кто служит при дворе нашего хана. Вот видишь, там уже знают о тебе. Этот человек пришел спросить, сколько у тебя таких готовых вещей из дерева!

– Она говорит правду, – подтвердил Ошаб. – Он был очень добр к нам, дорогой Тенгери. Значит, тебе нечего опасаться.

– Палачи на холме, – процедил сквозь зубы Тенгери, – тоже всегда добры к непокорным и говорят им с вежливой улыбкой, уже занеся меч: «Вам хорошо, вам повезло, вы попадете к богам раньше нас!» А потом, когда отрубленные головы уже лежат в траве, еще спрашивают друг друга: «Как ты думаешь, они уже наверху, у богов?»

– Что ты такое говоришь?.. – пробурчала Герел.

Позднее, когда они улеглись на шкуры, Тенгери полюбопытствовал:

– Они спросили, как меня зовут?

– А как же! – воскликнула Герел.

– Хан вспомнит, кто я такой!

– Ах, вот ты о чем! – удивился Ошаб.

– Об этом мы не подумали, – вздохнула Герел.

– Нет, это нам и в голову не пришло, – согласился с ней Ошаб. Помолчав немного, прошептал: – Ты не переживай, Тенгери. В тот раз, зная, кто ты такой, он поставил тебя десятником, хоть это и было очень странно. Мне почему–то кажется, он потому и поставил тебя десятником, что хорошо знал, кто ты такой…

– Но теперь я не тот, что прежде.

– А ему–то что до этого, Тенгери? Я думаю, в этот раз он назначит тебя придворным художником. Или, – тут Ошаб захихикал, – поставит сотником. Разве, начав резать по дереву и став художником, ты нарушил наши законы и обычаи? Чего тебе опасаться, Тенгери?

Но тот ему не ответил.

Когда взошла луна, ее бледный свет упал на накрытую синим полотном деревянную фигуру, стоявшую на шкафчике. Тенгери тихонько поднялся и осторожно, чтобы не разбудить спящих, приблизился к ней. Сняв полотно с головы девушки, он приспустил его и с плеч, и теперь они, как бы обнаженные, казались в лунном свете вылепленными из слоновой кости, а синее полотно превратилось в фиолетовое. Тенгери лег на свое место, положив руки под голову. Он долго разглядывал свое детище. Иногда быстро закрывал глаза, чтобы проверить, запечатлелась ли красивая головка девушки в его памяти. Когда фитиль ночничка погас и девушка отступила в темноту, он снова укрыл, ее с головой синим полотном. И осторожно провел кончиками пальцев по изогнутой шее. Сейчас она была холодной, как лунный свет.