Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

– Ладно, поезжай к сарбазам, – хмуро сказал Шатырбек. – И помни, что я сказал.

Сарбаз придержал коня, отстал.

Все то же неотступное чувство тревоги владело беком. И может же присниться такое! Ворваться во дворец шаха, перебить стражу, затеять драку возле этой шкатулки с золотом…

Вдруг Шатырбек похолодел от внезапной страшной догадки. А откуда сарбазу знать об этом узком коридоре, о тайной комнате, о шкатулке? Он запустил руку под халат, дрожащей рукой нащупал ключ на витом ремешке. Неужели и он бывал там, этот Меченый?

Шатырбек оглянулся. Сарбазы не спеша ехали поодаль, переговаривались, смеялись чему-то. Меченый ничем не выделялся среди них. Убить его? А если он в самом деле бывал в той комнате, если ему предлагали золото и сейчас он где-то под халатом тоже носит ключ от шкатулки?.. Коварен шах!

Шатырбек снова оглянулся. Меченый ехал молча чуть в стороне, видимо высматривая добычу. Вот он что-то крикнул, и сарбазы с гиканьем, образуя широкий полукруг, бросились к холмам. Там мелькнули коричневые спины джейранов. Животные стремительно уходили от погони. Но охотники были опытны. Они гнали стадо к реке, отрезая ему дорогу в степь. Над обрывом джейраны заметались, бросились врассыпную. И тут их стали настигать стрелы. Большинству удалось прорваться в степь, но три джейрана остались лежать на земле, судорожно дергая тонкими ногами. И в свой смертный час они словно бы продолжали бежать от врага.

Сарбазы радовались удаче. Вместе со всеми суетился возле убитых джейранов Меченый.

«Нет, убивать его не следует, – решил Шатырбек. – Надо приглядеться к нему, разгадать его помыслы. Вреда он мне не принесет. По крайней мере сейчас. А там видно будет».

В небольшом ущелье, где из-под земли пробивался родник, Шатырбек разрешил сделать привал. Но коней приказал не расседлывать и выслал вперед дозорных.

Сарбазы разожгли костер, стали жарить джейранов в горячей золе.

Шатырбек прилег на молодой траве в тени раскидистой чинары. Прежде чем уснуть, напомнил:

– Кто бы ни появился, сразу же будите. И чтоб были наготове. Всем языки повырываю, если хоть кого-нибудь упустите.

Он захрапел. Сарбазы тихо переговаривались в стороне, ожидая, когда поспеет джейранина.

А время шло. Неумолимо приближалась минута встречи непрошенных гостей с Махтумкули.

И вот она наступила.

– Едут, бек! – Сарбаз осторожно тряс бека за плечо.

Шатырбек открыл глаза и сразу же вскочил.

– Где?

Вдали, на вершине зеленеющего холма, виднелись три всадника.

Скулы Шатырбека напряглись.

– По коням! – сказал он, чувствуя, как предательски дрогнул голос. – Слушайте все. Ваше дело – быть ко всему готовыми. Действовать только по моему приказу. Кто ослушается… – Шатырбек обвел сарбазов тяжелым взглядом, – тому придется плохо. Очень плохо. Вы знаете, чью волю я выполняю. Вперед!

Они поскакали к холмам.

VIII

Махтумкули спешил. Весть, которую привез Клычли, взволновала, встревожила его. Хорошо, если все это только догадки Клычли, а если и в самом деле Менгли отдают Мамед-хану? О, разве сможет он вынести такое! Без любимой померкнет солнце, почернеют травы, остановится сердце! Нет жизни без тебя, судьба моя, Менгли!.

Менгли… Менгли… Менгли… И смеялось, и плакало, и ласкало, и разрывало душу имя это – Менгли.

Тонконогий, пятнистый конь нес поэта навстречу судьбе. Клычли и Дурды-бахши скакали, чуть поотстав. Вдруг Клычли стегнул коня и поравнялся с Махтумкули.

– Смотри!

Поэт увидел впереди группу всадников, натянул поводья.

– Что это? – спросил подъехавший Дурды.

– Похоже, сарбазы, – ответил Махтумкули.

– Да, это не бандиты, – согласился Дурды. – Видишь, впереди скачет явно какой-то хан или бай.

– Может, лучше повернем коней да удерем от них? – осторожно предложил Клычли.

Он хотел одного – чтобы Махтумкули был в безопасности, но боялся, как бы его не заподозрили в трусости.

– Нет, теперь уже поздно, – спокойно ответил Махтумкули. – Не уйти – догонят, если захотят. Поехали потихоньку навстречу. Что будет!..

Шатырбек, сразу догадавшись, кто из троих Махтумкули, соскочил с коня и поспешил ему навстречу.

– Я рад приветствовать вас, поэт! – воскликнул он, протягивая обе руки. – Мне доводилось столько слышать о прославленном поэте, что моей мечтой стало хоть раз взглянуть на вас, дорогой Махтумкули.

Заметив недоуменный взгляд поэта, он поспешил представиться. Махтумкули сидел в седле, и спешившемуся беку приходилось смотреть на него снизу вверх. В другом случае он бы не потерпел такого неуважения к себе, но тут приходилось мириться.

– Ваша громкая слава, поэт, пошла далеко от берегов Атрека. Люди восхищаются вашими стихами. Да что люди – сам шах захотел познакомиться с вами, видеть вас гостем во дворце. Вот, собственноручная подпись…

Шатырбек протянул приглашение.

Махтумкули взял его, не спеша прочитал, задумался.

Шатырбек настороженно разглядывал поэта… Тонкий овал лица, четкие брови, умные, проницательные глаза, аккуратно подстриженная бородка. И одет хорошо – новый халат, чистая, с вышивкой, рубашка. А вот оружия нет, только нож у пояса. Это хорошо. Шатырбек перевел взгляд на спутников поэта: у Дурды-бахши тоже, кроме дутара, ничего нет – один лишь Клычли имел и саблю, и лук со стрелами. Это успокоило Шатырбека, – с одним вооруженным мальчишкой уж как-нибудь справятся сарбазы, если дело дойдет до драки. Но лучше бы не дошло.

Улыбка не сходила с лица Шатырбека.

– Шах поручил мне проводить вас во дворец, – сказал он, тяготясь затянувшимся молчанием. – Он выделил самых смелых, самых верных своих сарбазов, чтобы охранять вас в пути.

Махтумкули усмехнулся:

– Охранять? Разве я арестован?

Шатырбек приложил руки к груди, словно ужаснувшись этой кощунственной мысли.

– Что вы, поэт! Вы меня не так поняли. Речь идет о вашей безопасности. Вы же знаете, что в степи неспокойно.

– Ладно, – сказал Махтумкули. – Едем в аул, там обо всем договоримся.

Шатырбек отступил на шаг.

– Но, Махтумкули, мы и так потеряли много времени, ожидая вас.

– А что, шаху так не терпится обнять непокорного поэта?

Это была уже неприкрытая издевка.

Шатырбек молча, сдерживая гнев, сел на своего коня.

– Ты рсмелился говорить так о шахе, который оказал тебе честь, – наконец проговорил он. – Ты можешь стать главным поэтом при дворце, у тебя будет все – золото, свой гарем, слуги, а ты…

– Простите, бек, но меня ждут неотложные дела, – хмуро сказал Махтумкули, вспомнив о Менгли. – Если хотите, будьте гостем у нас.

Он тронул коня. Набежавший ветер вырвал из его рук листок и понес в степь.

Шатырбек понял, что поэт не принял и уже не примет приглашения. Теперь не нужно было больше притворяться, льстить, унижаться.

– Стой! – наливаясь кровью, крикнул бек. – Ты оскорбил меня, ты оскорбил самого шаха! И ты поплатишься за это, жалкий писака! Взять его!

Сарбазы выхватили свои кривые сабли, загалдели, подбадривая один другого, сгрудились вокруг поэта и его спутников.

То, что произошло в следующее мгновение, Махтумкули даже не успел как следует разглядеть. Он только увидел, как один из сарбазов охнул и, показав в страшной усмешке крупные желтые зубы, рухнул под ноги коней.

И тут же раздался отчаянный крик Клычли:

– Бегите, брат! Спасайтесь!

Зазвенела сталь, заржали поднятые на дыбы и столкнувшиеся грудью кони.

Недаром Човдур учил Клычли мастерству сабельного боя, – юноша ловким ударом обезоружил наседавшего на него сарбаза, развернул коня и полоснул клинком по плечу второго всадника, который заехал сбоку.

– Клычли! – забыв обо всем, крикнул Махтумкули. – Остановись! Они убьют тебя!

Он рванулся к юноше, но сарбазы с Двух сторон крепко держали его, заламывая руки. Тогда Махтум-кули повернул разгневанное лицо к Шатырбеку:

– Эй, бек, прикажи сарбазам оставить его в по-кое! Я поеду с вами.

Шатырбек выдержал его пронзительный, ненавидящий взгляд и усмехнулся.

– Ты в любом случае поедешь с нами. Откажешься – силой заставим. А этого щенка следовало бы проучить. Ну да ладно… Стойте! – крикнул он сарбазам. – Оставьте его! А ты, волчонок, бросай саблю и лук, если хочешь жить…

– Брось, Клычли, – сказал Махтумкули. – Ты же видишь, их слишком много.

Клычли, от которого отступились разгоряченные сарбазы, затравленно огляделся, бросил на землю оружие и вдруг упал лицом на гриву коня. Плечи его затряслись.

Махтумкули, почувствовав, что руки сарбазов отпустили его, подъехал к названому брату, положил ладонь на его крепкую и такую вдруг беспомощную спину, сказал нежно:

Не надо, Клычли. Ты поступил как настоящий мужчина, и оставайся им до конца.

Клычли доднял к нему мокрое лицо, глянул затуманенными глазами:

– Они навсегда увезут тебя, брат. В неволю!

– Ничего, от судьбы не уйдешь. Крепись. Еще не известно, чем все кончится.

К ним подъехал Дурды-бахши.

– Ты молодец, Клычли, – сказал он, пожимая юноше руку. – Подожди, я еще буду петь песни о твоей храбрости. А сейчас Махтумкули прав, надо подчиниться силе.

Тем временем сарбазы перевязали раненых, и Шатырбек скомандовал:

– Вперед! Да побыстрей!

Окруженные сарбазами, пленники ехали молча, думая о своей печальной участи.

Понуро сидел в седле Махтумкули.

Менгли… С каждым шагом коня он становился все дальше и дальше от нее. Надолго ли их разлука? Может быть, навсегда?

Глухо стучат копыта по сухой земле. И уходит, уходит в прошлое Менгли. Теперь она где-то там, по ту сторону вдруг вставшего на их пути водораздела. Судьба развела их дороги. И все-таки Менгли всегда будет с ним – в сердце, в его стихах, в его памяти…

Менгли!..

Молчит огромная, без края, степь. Молчат горы. Молчит далекое небо, – как странно, оно одно и для Менгли, и для этих угрюмых сарбазов, и для шаха…

Только копыта вразнобой: тук-тук-тук…

Оглядываясь, исподлобья рассматривает сарбазов Клычли. Эх, сюда бы Човдура! Вместе они раскидали бы этих вонючих псов, освободили бы Махтумкули, ускакали бы к берегам родного Атрека. Надежный, верный друг Човдур.

Года три назад в эту же пору объезжали они вдвоем посевы пшеницы. Кони шли не спеша. Друзья разговаривали о том о сём, не ведая, что их подстерегают за ближайшим холмом бандиты. С гиканьем выскочили они навстречу, окружили. Човдур выхватил саблю, в мгновение оттеснил Клычли к стене обрыва, прикрыл собой. Разбойников было семеро. Трое из них, рассчитывая на легкую добычу, кинулись на Човдура. Их копья готовы были пригвоздить его к земле.

– Бросай саблю, слезай с коня! – приказал один, видимо главарь.

– Лови! – крикнул Човдур и точным и сильным ударом выбил копье из его рук.

Второй стремительный взмах – и главарь бандитов, зажав ладонью рану на плече, повернул коня. А Човдур, используя замешательство среди разбойников, с воинственными криками стал наседать на них. Он так здорово орудовал саблей, что разбойники не выдержали натиска и бросились наутек.

– Эге-ге! – закричал им вдогонку Човдур. – В следующий раз пусть приходит кто-нибудь посильней да похрабрей! Пусть спросят Човдура! Вот тогда я покажу, что такое настоящая драка!

Бандиты долго еще слышали его басовитый, раскатистый хохот.

С тех пор и пополз по степи, по горным ущельям слух о том, что среди гокленов появился невиданный пальван, который мог потягаться в силе и мужестве с самим Рустамом.

А через год какой-то дервиш рассказывал самому Човдуру, как этот самый пальван будто бы сражался с семиголовым драконом и победил его.

– Как же зовут знаменитого пальвана? – пряча улыбку в усы, спросил Човдур.

– Имя его, – понизив голос до шепота и оглянувшись, сказал дервиш, – Човдур-хан.

Човдур рассмеялся.

– Уж так и хан?

Дервиш в испуге замахал на него руками:

– Что ты, что ты! Не смейся, не говори так! Сказывают, он не прощает обид.

– А где же он живет?

– Да где-то в ваших краях. Не довелось встречать?

Човдур похлопал дервиша по плечу, едва покрытому ветхой одеждой.

– Ну, где нам! Ты же говоришь, он хан. А мы простые люди. Только не верю я тебе. Уж если есть такие пальваны, то никак не среди ханов, это я точно знаю.

– Да, знай Човдур о том, что его друзья в беде, догнал бы, выручил. Только откуда ему знать? Хитрее лисицы, коварнее волка оказался этот бек…

Молчал и Дурды-бахши. Он был один, роднее всех на свете были ему звонкий дутар да резвый конь, возивший его из аула в аул. Всюду любили его песни, готовы были слушать ночи напролет. И он пел не уставая, от зари до зари, изредка только смахивал пот со лба да отхлебывал чай из пиалы.

– Ты рожден быть птицей, – сказал ему как-то Махтумкули.

– А ты? – улыбнулся в ответ Дурды.

– Я? – Печаль мелькнула в глазах поэта. – Я – Фраги[2]2
  Фраги – разлученный, как подписывал свои стихи Махтумкули.


[Закрыть].

И сейчас, глянув на скорбное лицо Махтумкули, Дурды с болью подумал о том, что вот сбылось пророчество поэта. Судьба разлучила его с любимой, с друзьями, с родиной.

IX

К вечеру молла Давлетмамед почувствовал себя плохо. Ныло в затылке, время от времени сердце словно бы обливали горячей водой.

Накинув на плечи теплый халат, он сел к огню, раскрыл толстую книгу Ибн-Сины, стал листать, отыскивая подходящий совет знаменитого врачевателя, но глаза быстро устали, и он отложил книгу, прилег.

Заглянула Зюбейде, спросила тихо:

– Ты не спишь, отец?

– Нет, дочка, я только прилег ненадолго.

– Тебе ничего не нужно?

– Нет, я полежу и встану. Скажи, вернулись бек и сарбазы?

– Я не видела их.

Давлетмамед вздохнул:

– Куда же они запропастились?..

Зюбейде молча ждала у двери.

– Ладно, иди, дочка… Хотя нет, подожди. Скажи, Мамедсапа уже дома?

– Они с Човдуром уехали в поле, должны скоро вернуться.

– Хорошо. Как вернется, пусть придет ко мне. Иди, Зюбейде.

Он снова остался один. Тревога заползла в душу. Мысли путались. «Где он, этот загадочный бек? Что задумал? А может, решил подкараулить Махтумкули в степи? Да нет, у него же приглашение самого шаха, пойдет ли он на такое? Приглашение… Это на бумаге. А устно шах мог приказать… мог приказать… Он все может, коварный властелин Ирана и Турана. Что же они задумали? Ох, не вовремя уехал Махтумкули! И этот бек… и Менгли… и боль в голове… А может быть, все уже вернулись и я ничего не знаю?»

Давлетмамед с трудом сел, прислушался. Обычные звуки вечернего аула долетали в кибитку. Поблизости верблюд позванивал колокольцем. Где-то заржал конь, простучали копыта. Чьи-то голоса доносились глухо и невнятно. Засмеялась Зюбейде.

Жизнь идет своим чередом.

И если вдруг не станет сейчас старого моллы, она не остановится, пойдет дальше – к лучшему. Что бы ни случилось – обязательно к лучшему. Он верил в это.

Давлетмамед вздохнул, поправил фитиль в каганце. Тени заметались по стенам кибитки.

За стеной раздался конский топот, голоса. Давлетмамед узнал – вернулся Мамедсапа.

Он зашел вместе с Човдуром.

– Ты звал, отец?

– Да, заходите, садитесь. Как там, в поле? Хороша ли пшеница?

– Хороша, – скупо ответил Мамедсапа. Он знал, что, другое беспокит сейчас отца.

– Где-то запропастились наши гости, – сказал Давлетмамед. – Не встречали их?

– Нет, не встречали, – сказал Мамедсапа и глянул на Човдура.

Тот спросил тревожно:

– А что, они не сказали, куда поехали? Может, совсем убрались?

Давлетмамед покачал головой.

– Сказали, что на охоту. Но чует мое сердце, тут что-то другое.

У Човдура гневно сошлись брови на переносице.

– Если они затеяли что-нибудь дурное против Махтумкули…

– Боюсь, что они перехватили его в степи, – перебил его молла.

Човдур сжал свои огромные кулаки. И вдруг схватился за голову:

– Вах, это же я привел их к вашему дому! Горе мне!

– Успокойся, сынок, – мягко сказал Давлетмамед. – Нет твоей вины в том, что злые люди пришли сюда.

Но Човдур уже вскочил на ноги.

– Все равно, – голос его зазвенел напряженно и страстно, – все равно я разыщу негодяев и выручу Махтумкули, если он попал в их руки! Ты едешь со мной, Мамедсапа?

Мамедсапа тоже встал, вопросительно посмотрел на отца.

– Конечно, поезжай, сынок, – сказал Давлетмамед. – Пусть сопутствует вам удача!

Вскоре он услышал, как в тишине ночи раздался гулкий стук копыт. Он вдруг оборвался невдалеке. Потом снова с удвоенной силой пророкотал по аулу и постепенно замер. Давлетмамед понял, что сын и Човдур взяли с собой еще кого-то из надежных парней.

– Не оставь их, великий аллах, – прошептал старик, – помоги в трудную минуту, отведи от них вражью саблю или стрелу!

Неслышна вошла Зюбейде, поставила перед отцом чайник чая, чистую пиалу, развернула платок со свежим, еще теплым, пахнущим дымком тамдыра чуреком и также тихо ушла: чувствовала – беспокоить отца сейчас нельзя.

А он, поглощенный своими мыслями, своею болью, наверное, и не заметил ее.

Большую, долгую жизнь прожил молла Давлетмамед, многое испытал, о многом передумал, и книги его принесли ему известность, и выросли дети. Но был ли он счастлив? В чем-то своем, личном – в детях, которых любит и которые отвечают ему любовью, в творчестве, в наслаждениях, дарованных природой, – в этом – да. Но всегда его мучало другое, более важное, чем даже благополучие семьи, – жизнь народа. Он видел свой народ талантливым, храбрым, трудолюбивым и радовался этому. Но видел еще и грязь, и невежество, и кровь, пролитую невинно, и нищету, и попрание человеческого достоинства, – видел, принимал близко к сердцу, но ничего не мог сделать, чтобы помочь народу. И это угнетало, не позволяло даже в самые лучшие минуты сказать себе: «Я счастлив!» Потому что знал: радость временна, а страдание… Придет время – и все изменится к лучшему. Только вот когда?

Затих аул. Даже собаки угомонились. Погас каганец, но старик не обратил на это внимания. Он слушал.

Где-то далеко, наверное на берегу Атрека, родилась песня. Печальная, протяжная. Пела девушка. Давлетмамед узнал ее голос, и сердце его дрогнуло: Менгли.

Как жесток мир! Судьба отняла у сына любимую, а сейчас повела его самого неведомым путем. Куда?..

 
Неужели навсегда ушел, любимый,
милая подружка?
Неужели не вернутся счастья дни,
милая подружка?
 

Бедная Менгли! Ведь ты могла быть счастливой. А теперь…

 
Иль любить и быть любимой —
грех на этом свете?
 

Грех… Что же это такое? Обмануть доверчивого – грех? Разлучить влюбленных – грех? Лишить человека родины – грех? Быть богатым, когда вокруг нищета, – грех?

 
О, аллах! Сжалься над рыдающей
Менгли!
Любимого к возлюбленной верни!
 

В дни радости люди часто забывают о нем. Но придет горе – и человек вздымает руки к небу: «Помоги, о великий аллах!».

Он один может все. Ему подвластны земля и небо, вода и огонь, все силы природы и жизнь людей.

Молла Давлетмамед содрогнулся, вдруг с небывалой силой почувствовав могущество всевышнего, – словно бы заглянул за тайный занавес.

Услышит ли аллах слабый голос тоскующей Менгли? Если весь мир в его руках – услышит. Но захочет ли помочь – этого Давлетмамед не ведал. Сколько раз, отчаявшись, он сам обращал взор к небу, молил о помощи – и не получал ее. Почему? Чем прогневал он аллаха? Молла не знал за собой грехов, и все же…

 
Неужели навсегда ушел любимым,
милая подружка?
Неужели не вернутся счастья дни,
милая подружка?
 

Сколько любви и сколько горя в голосе Менгли! Как вырвать ее из когтей немилостивой судьбы?

Если Махтумкули благополучно вернется, пусть поступит так, как подскажет ему сердце. У него теперь один путь – посадить Менгли на коня и умчаться в степь, в горы, туда, где никто не сможет помешать им любить друг друга. Если это и грех, Давлетмамед все равно не будет осуждать сына. Разлучать влюбленных – это действительно грех!

Затихла песня. Давлетмамед услышал, как топчутся кони за стеной, как шумят деревья на ветру, и шорохи, и шепоты, какие бывают только ночью.

Чья-то рука откинула полог на двери. В просветлевшем проеме старик увидел Зюбейде. Она стояла молча, прислушиваясь.

– Я не сплю, дочка, входи.

Зюбейде бросилась к нему, прижалась, как бывало в детстве, когда ее обижал кто-нибудь. Отец провел ладонью по ее мокрой щеке.

– Ты плачешь?

– Отец! – Слезы сдавили ей горло. – Ты слышал? Она пела… Неужели ничего нельзя изменить, отец?

Он помолчал, подумав вдруг, что его самые мрачные предположения, наверное, все-таки сбылись – сарбазы бека схватили Махтумкули и сейчас везут его на юг, как пленника. Он сам не верил в это даже тогда, когда говорил со старшим сыном и Човдуром. Но теперь, кажется, не остается сомнений.

В темноте блестели устремленные на него большие глаза Зюбейде. Он погладил ее по голове и сказал еле слышно:

– Над нами аллах. Все в его власти, дочка.

Утро наступило такое же светлое, тихое, как и вчера. Но оно не радовало Давлетмамеда.

Только что прискакали на взмыленных конях Мамедсапа, Човдур и другие джигиты. По хмурым, измученным, грязным от пота и пыли лицам молла сразу понял, что не с доброй вестью вернулись они.

– Мы доехали до того аула, где Махтумкули был на тое, – сказал, тяжело дыша, Мамедсапа. – Он уехал оттуда вчера утром. С ним были Клычли и Дурды-бахши. Мы обшарили всю степь, все ущелья на их пути и не нашли никого. Один чабан сказал, что видел у Каркалы много всадников – они скакали в Иран. Но узнали об этом слишком поздно, отец, мы уже не могли догнать их.

Давлетмамед закрыл лицо руками. Кровь застучала в висках. Тупая, давящая тяжесть снова возникла в затылке.

– О, какое несчастье! – проговорил старик, раскачиваясь из стороны в сторону. – За что, великий аллах, ты караешь рабов своих?

И сразу же заголосили, запричитали Зюбейде и другие женщины, слышавшие через стену разговор.

Их плач заставил Давлетмамеда взять себя в руки.

– Замолчите! – раздраженно сказал он, полуобернувшись. – Глупые женщины, вы воете, так, словно кто-то умер. Но Махтумкули жив!

За стеной стала тихо, только изредка доносились сдерживаемые всхлипы.

– Что будем делать, молла-ага? – прервал молчание Човдур. – Я чувствую вину за все случившееся и готов искупить ее.

Давлетмамед ласково посмотрел на Човдура..

– Ты напрасно казнишь себя, сынок. Я уже говорил: не ты, а судьба привела этих людей в наш дом.

– Все равно, – горячо возразил Човдур, – я подниму всех наших джигитов, мы ворвемся во дворец шаха и выручим Махтумкули и его друзей.

Давлетмамед вздохнул.

– Э, Човдур, разве вам под силу тягаться с сарбазами шаха? У него не счесть войск, есть и пушки, а у вас одна лишь молодость, горячие головы. Нет, это не годится. Надо подумать. Мамедсапа, сходи, сынок, к моему другу Селим-Махтуму, пригласи его, если он здоров, к нам.

Но Мамедсапа не успел даже подняться. Послышались шаркающие шаги, старческий кашель, и на пороге встал сам Селим-Махтум. Красными, слезящимися глазами он обвел присутствующих, поздоровался. Мамедсапа кинулся к нему, помог войти, осторожно усадил рядом с отцом.

– Слышал я, слышал о вашей беде, Давлетмамед, – сказал гость. – Но ты знай – это и наша беда. И наша вина. Как это мы не раскусили вовремя проклятого бека! Вай-вай! Теперь я вспоминаю: в каждом шаге его, в каждом взгляде, в каждом слове виден был подлый человек. А мы поверили его сладким речам. Позор на наши седые головы!

Он обвел всех взглядом, и каждый опустил голову.

Селим-Махтум отхлебнул чаю из пиалы, подставленной ему, чмокнул губами, вытер ладонью усы и бороду. Спросил:

– Ну, что надумали?

– Пока ничего путного, – ответил Давлетмамед. – Вот Човдур предлагает поднять джигитов идти на дворец шаха. Но ведь нам не совладать с сарбазами. Мы сами из года в год укрепляли войско шаха, последнее отбирали сборщики налога, лишь бы обеспечить его, лихими конями, острыми саблями, громоподобными пушками. Где уже теперь идти против такой силы!

Селим-Махтум слушал его и кивал головой.

– Ты прав, друг, – сказал он, но закашлялся и долго не мог продолжать, наконец вытер платком глаза, усы и бороду, усмехнулся. – Вот разве только если я выйду против сарбазов да начну кашлять, они подумают, что у туркмен есть пушки… – И сразу стал серьезным: – Оружием нельзя шутить, Човдур. Все мы любим Махтумкули и готовы защитить его. Но если мы поднимем оружие, и ему и себе нанесем только вред.

– Так что же нам теперь сидеть сложа руки? – не выдержал Човдур.

Селим-Махтум укоризненно покачал головой.

– Не во всяком деле хороша горячность, сынок. Если вы захотите силой освободить Махтумкули, то и сами погибнете, и его шах в зиндан упрячет, а то и на виселицу пошлет. А сидеть сложа руки я не предлагаю. Просто есть еще способ выручить нашего поэта. Говорят, умное слово и змею заставит выползти из норы. Думаю, что и шаха можно убедить.

– Шах хуже змеи, – зло сказал Човдур.

– Может быть, – согласился Селим-Махтум. – Но попытаться надо. Как думаешь, Давлетмамед?

Молла согласно кивнул:

– Согласен с тобой, друг. Надо ехать к шаху, поговорить. Кого пошлем? Может быть, следует мне самому поехать?

Селим-Махтум положил руку на его колено.

– Нет, друг, ты отец, тебе нельзя. Человек должен говорить с шахом не от себя, а от имени всех гокленов, даже всех туркмен.

Он сказал это так торжественно, что все замолчали, думая о поэте, чья слава уже при жизни поднялась на небывалую высоту.

– Так, может быть, ты? – прервал молчание Давлетмамед, обращаясь к старому другу.

– Если народ доверит, я готов, – с достоинством ответил Селим-Махтум. – Слава аллаху, в седле я еще крепко сижу.

– Вот и хорошо! – обрадовался Давлетмамед. – А с тобой Човдур поедет и еще кто-нибудь из джигитов. Согласен, Човдур?

– Я-то согласен, – хмуро сказал тот. – Только не, верю я в это дело. Ничего не добьемся, а себя опозорим.

– Вот если не добьемся, – недовольный упрямством Човдура, Селим-Махтум даже повысил голос, чего с ним никогда не бывало, – вот тогда и поступим так, как ты предлагаешь. А пока слушай старших. – И повернулся к Давлетмамеду: – Я думаю, надо созвать аксакалов, посоветоваться и собираться в путь.

Давлетмамед поднял глаза кверху, сказал горячо:

– Помоги нам, аллах!

X

День был на исходе. С запада, с моря, наползли тяжелые, низкие тучи. В воздухе запахло дождем. И затихла, притаилась, ожидая его, степь. Земля была еще сухая, прокаленная за день солнцем, почти белая. Она казалась странной, неестественной под этим мрачным, дымным небом.

Усталые кони шли шагом. Сарбазы с опаской поглядывали вверх – близкий ливень не сулил ничего хорошего. Один Шатырбек, довольный, гарцевал на своем свежем, словно бы и не проделавшем со всеми многокилометрового перехода, скакуне. «Хорош конь, – думал бек. – Вернусь, получу заветную шкатулку – будет и у меня своя конюшня. Таких вот коней заведу, пусть недруги лопнут от зависти!»

С одного из холмов открылись Едали сады Сервиля, и Шатырбек совсем воспрянул духом – теперь-то уж нечего опасаться погони.

– А ну, взбодрите коней! – крикнул он. – Еще немного – и отдых!

Он глянул на пленников, встретил тяжелый взгляд поэта, придержал коня, и когда Махтумкули поравнялся с ним, сказал миролюбиво:

– Э, не надо хмуриться, дорогой поэт. Недаром говорят: что ни делается – все к лучшему. Поверьте, судьба уготовила вам завидную долю. Вы не поняли этого, и мне пришлось немного помочь вам. В ваших же интересах.

Махтумкули молчал, глядя вперед. Ему не хотелось говорить с этим коварным человеком. Да и что он мог ему сказать? Бек не настолько глуп, чтобы всерьез надеяться на расположение пленников. Просто сейчас, вблизи от безопасной крепости он в хорошем расположении духа, поэтому и говорит так. Ведь утром он был иным.

– Вот приедем в Сервиль, – продолжал добродушно Шатырбек, – угощу вас так, что пальчики оближете. Есть там у меня знакомый повар. Ох, и мастер же! Особенно хорошо птицу умеет приготовить. Фазаны у него – просто объедение. Попробуете, – сами оцените.

Ехавший рядом с Махтумкули Клычли не выдержал:

– Мы весь день ничего не ели, а ты еще издеваешься над нами! Будь моя воля…

Шатырбек насупил брови, сказал негромко, сквозь зубы:

– Заткнись, щенок. Иначе твой язык сожрут сервильские собаки.

– Ты сам паршивая собака! – теряя власть над собой, крикнул Клычли.

Махтумкули тронул его за руку:

– Перестань, Клычли. Ты все равно ничего не докажешь.

Шатырбек зло хлестнул коня и ускакал вперед.

– Еще неизвестно, что будет с нами, – сказал Дурды-бахши, – а ты уже сам лезешь в петлю.

– Я не могу видеть этого… этого…

От волнения Клычли не мог найти подходящего слова.

– Потерпи, Клычли, – сказал Махтумкули. – Иначе ты повредишь нам всем. Ты же не один. Почему же из-за твоей невоздержанности должен страдать Дурды?

Клычли сразу сник. Он подумал о том, что бек может отомстить не ему, а Махтумкули, и дрожь прошла по всему его телу.

– Прости меня, брат, – мрачно сказал он.

Обгоняя сарбазов, Шатырбек позвал того, со шрамом.

– В Сервиле мы остановимся передохнуть, – сказал он, не глядя на сарбаза. – А ты сменишь лошадь и поскачешь в столицу. Передашь главному визирю мое письмо.

И сразу же впился глазами в лицо Меченого.

Но сарбаз был спокоен, смотрел почти равнодушно, и бек позавидовал его выдержке.

– Слушаюсь, мой бек.

Меченый отстал, помешкал и вновь поравнялся с беком.

– Не осудите за смелость, – сказал он, поклонившись. – Но, может быть, лучше вам не задерживаться в Сервиле?

Вот он и выдал себя. Бек ликовал.

– Не вмешивайся не в свое дело! – грубо оборвал он сарбаза. – Я уже предупреждал тебя однажды – помни!

– Тогда пошлите во дворец кого-нибудь другого, – сарбаз посмотрел прямо в глаза Шатырбека.

Тот выдержал его взгляд, не моргнув, и сказал презрительно:

– Пошел вон! Я знаю, что делаю.

Он ни с кем не хотел делить славу и деньги, Махтумкули был его добычей. Его одного.

Дождь хлынул, когда они уже были в крепости.

Сарбазы поспешно, втягивая головы в плечи и сутулясь, заводили коней под навес.

Шатырбек ушел в мейхану.

Только пленники продолжали сидеть в седлах посреди двора. Халаты и тельпеки их быстро намокли, вода стекала на угрюмые лица, но все трое оставались неподвижными.

В дверях мейханы встал Шатырбек.

– Эй, – крикнул он, – долго вы будете мокнуть под дождем? Слезайте, заводите лошадей под навес да идите в мейхану!

Пленники не двинулись с места.

Это не понравилось Шатырбеку. Он покрутил пальцем ус, усмехнулся. Подозвав трех сарбазов, распорядился:

– Отведите этих в сарай. Заприте и поставьте охрану.

И скрылся в мейхане.

– Видал? – спросил он повара Гулама, который приник к окну. – Они еще будут ломаться!

Сарбазы втолкнули пленников в сарай, закрыли дверь на засов.

Один из, них остался под небольшим деревянным навесом у двери. Поеживаясь, он с завистью смотрел на окна мейханы, за которыми видны были блаженствующие сарбазы. Вот дверь мейханы распахнулась, на пороге, дожевывая что-то, замер сарбаз со шрамом на щеке, в нерешительности посмотрел на серое небо, сыплющее дождем, и зашагал к конюшне. Навстречу ему конюх уже выводил свежую лошадь.

Меченый вскочил в седло, спросил конюха:

– Как, спокойный?

– Жеребец послушный. – Конюх ласково потрепал коня по лоснящейся шее. – Не беспокойтесь, довезет как надо.