Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)

– С кого он берёт пример, я не знаю. И вообще, не могу его понять…

– Что же это получается, Тойли: отец и сын перестают понимать друг друга? Может быть, мне ему позвонить?

– Незачем! Думаешь, меня не послушался, а тебя послушается? Как бы не так!

– Что же делать?

– Придумаем что-нибудь, – с уверенностью в голосе произнёс Тойли Мерген. Он закурил новую сигарету и встал из-за стола. – Что-то я не напился. Может, ещё один чайник заваришь?

– Это проще простого.

– И с делами нашими трудностей не будет! – Тойли Мерген взялся за телефон. – Это ты, Шасолтан? Салам. Тойли Мерген говорит… Пока неважно… Да нет, мне падать духом никак нельзя. Но вот хлопок, тот, что вчера собрала бригада, всё ещё не вывезен. Что? Увезли? Ну, если увезли – ладно. Но заранее предупреждаю, что не буду больше сидеть и гадать, когда машины придут. Ты покрепче накажи своим механизаторам… Есть у меня к тебе просьба. Мне завтра к пяти утра нужны ненадолго два грузовика. Да, к пяти утра… Очень нужны… Для дела… Пусть, значит, в пять заедут к Нобату. Солнце ещё не поднимется, как они вернутся… Да, кстати, Нобата возле тебя нету? Недавно ушёл? Ну, тогда я сам его найду, не беспокойся. Да, да, этому парню работы хватает… И ещё вот что, если я тебе не очень нужен, я дома посижу. Устал. Вымотался, объездил весь город. Только что приехал. Ну хорошо, всего.

Акнабат не поняла толком, о чём договорился муж с председателем. «Что он затеял? – подумала она, – хорошо, если к добру». Вслух она спросила:

– Тойли, зачем в такую рань тебе понадобились машины, зачем беспокоить Нобата?

– А разве я тебе не говорил?

– А ты мне что-нибудь вообще говоришь?

– Раз не говорил, слушай: надо перевезти вещи Амана.

– Вещи? – Акнабат уставилась на мужа. – Ты хочешь вывезти всё из дома и на дверях повесить замок?

– Был бы дом, а хозяин найдётся.

– Ой, Тойли, я ничего не понимаю.

– Со временем поймёшь.

– Куда же ты собрался? Я ведь чай заварила. Ты же сам просил!

– Приду и попью. Я только схожу предупредить Нобата.

Помощник бригадира Нобат осиротел во время войны. Он привык к труду с детства и, наверно, поэтому никогда не жаловался на усталость. Никто его не видел вялым или недовольным, он был жизнерадостным и весёлым человеком. Теперь, когда ему уже перевалило за тридцать, он женился, и его молодая жена недавно вернулась из родительского дома. Издавна существует обычай – «кайтарма»: молодуху, после месячного пребывания в доме мужа, отправляют к её родителям. Когда-то это было связано с уплатой калыма. А теперь – чтобы уважить старших, и молодые соглашаются на недельку-другую расстаться.

Тойли Мергену неловко было, конечно, вторгаться в дом молодых, нарушать их покой, тем более, что и дело-то у него такое… Как-никак, а в пять утра придётся Нобату покинуть свою молодуху. Ничего не поделаешь. Надо.

Ещё вот придётся пройти мимо дома Гайли Кособокого. Ведь он с Нобатом по соседству живёт. Да, соседи, хотя дружбы не водят.

Гайли недавно вернулся с базара, и теперь, отшвырнув в сторону шапку, ужинал на открытой веранде. Уткнувшись носом в миску с едой, он ухитрялся зыркать по сторонам глазами. Увидев своего зятя, устало направлявшегося куда-то, Гайли вскочил.

– Тойли, куда это ты? – спросил он и вытянул свою жилистую шею. – Если хочешь поужинать, заходи. Хочешь промочить горло – и бутылка «Терба-ша» найдётся.

Тойли Мерген, не оглянувшись, прошёл мимо.

– Вот ведь, бестия, до сих пор злится! – проговорил ему вслед Кособокий.

Хотя на веранде Нобата горела лампа, в доме света не было.

Неужели улеглись спать?

Огромный пятнистый пёс дремал, пристроив голову на пороге. Заслышав шаги, он нехотя зарычал, но, видно, узнав знакомого, тотчас смолк, поднялся и, виляя хвостом, посторонился, уступая дорогу гостю.

– Такие вот собаки поумнее, пожалуй, иных людей, – проворчал Тойли Мерген и, взойдя на веранду, постучал в дверь.

Никто не откликнулся.

Тойли Мерген подождал немного и только собрался было ещё разок постучаться, как в первой комнате загорелся свет.

– Кто там?

– Я! Твой бригадир.

– Вы, Тойли-ага? Сейчас открою.

– Или тебя враги одолевают, что ты с раннего вечера двери запираешь? – пошутил Тойли Мерген.

– Ай, Тойли-ага. Привычка у меня такая! И собаку вроде нет нужды держать, а держу, – уже открыв дверь, проговорил Нобат и вышел на веранду.

Плотный, смуглый, этакий крепыш в трусах, предстал перед Тойли Мергеном.

Он осмотрел парня с ног до головы и, улыбнувшись, спросил:

– Уже улёгся? А ведь ещё и десяти нет.

– Чтобы встать пораньше, надо и лечь пораньше.

– Сам ложишься или укладывают?

Нобат засмеялся:

– И так бывает.

– Шутки шутками, Нобат, а есть у меня к тебе и дело. Кроме тебя, никого попросить не могу.

– Если у вас дело ко мне, считайте, что оно уже сделано, Тойли-ага.

– К пяти часам сюда подойдут две машины. Не посчитай за труд, поезжай в город к Аману. Забери все его вещи, решительно все. Ключи от дома на обратном пути завезёшь в горсовет, отдашь секретарю. Он знает.

– И самого привезти? – Увидев, что бригадир молчит, Нобат продолжил:.– Одна из наших хлопкоуборочных машин простаивает без водителя. Если бы за руль сел Аман, дела наши с хлопком сильно бы подвинулись.

– Об этом ты с ним поговори, Нобат, – печально сказал Тойли Мерген. – Отца он не послушался. Может быть, послушается товарища.

– Не знаю, правда или нет, но говорят, будто Аман в ресторане работает? Что же это такое?

– И говорить об этом не хочу! – Тойли Мерген махнул рукой. – Пока что привези его пожитки, а дальше видно будет.

– Хорошо, Тойли-ага. Будет сделано.

– Эх, были бы все такие, как ты, – проговорил Тойли Мерген и ласково похлопал Нобата, по голому плечу. – Как бы трудно тебе ни было, ты никогда не падаешь духом.

– Не особенно-то хвалите меня, Тойли-ага. Был бы я таким, как вы говорите, наша бригада не плелась бы в хвосте.

– Говорю, как есть. Не ты виноват, что бригада отстаёт. Тут другие причины. Ладно, Нобат, не будем сейчас об этом. Мы ещё с тобой покажем, на что мы способны. Ну, я пошёл. Вот побеспокоил тебя… Иди, отдыхай. Завтра рано вставать.

– Да если надо, я могу и не ложиться. Зайдите, Тойли-ага, чаю попьём.

– Не сегодня, Нобат. Вот когда наладятся наши дела, мы с тобой сядем и выпьем, – с улыбкой сказал Тойли Мерген. – И потом, как бы твоя молодуха не заскучала без тебя. Доброй ночи!

– До чего же хороший человек! – глядя на удалявшегося Тойли Мергена, произнёс Нобат.

Аман не послушался отца и смело, если не дерзко, разговаривал с ним. Однако, когда тот ушёл, парню стало не по себе.

«Может быть, я не прав? Может быть, прав отец? – размышлял он, не находя себе места в своём просторном доме. – Нет, нрав я. Отец не понимает, что сам он теперь никому не нужен. Иначе кто бы посмел послать его в ателье, кто бы посмел сделать бригадиром? А он на всё идёт, не понимает, что только позорит себя. Но ведь объяснить ему ничего нельзя. И это больше всего меня тревожит. Что же делать? Так вот сидеть и бормотать себе под нос? Пожалуй, лучше всего в таком состоянии выпить».

Придя к такому решению, Аман выпил стопку, но опять затосковал и отправился в ресторан. Вернулся он ночью. Покачиваясь, подошёл к дивану и улёгся не раздеваясь.

Аман сладко похрапывал, когда в дверь постучали. Раз, другой. Ах, как ему не хотелось вставать! Но в дверь уже не стучали, а барабанили. Он нехотя поднял голову.

Неужели отец? Нет, отец теперь не придёт. Обиделся.

Аман включил свет и посмотрел на часы. Кто же это в такую рань осмеливается беспокоить человека?

Всунув ноги в туфли и держась за голову, он подошёл к дверям:

– Кто там?

– Я, Нобат.

Аман открыл дверь, потянулся, зевнул и только тогда спросил:

– Ты что так рано пожаловал, видно, не спится с молодой женой?

Кинув взгляд на недопитую бутылку коньяка, Нобат ответил с улыбкой:

– Соскучился, давно тебя не видел, дай, думаю, узнаю, как он там в городе живёт.

– А попозже нельзя было?

– Попозже никак нельзя, надо собирать хлопок.

– Да, вы народ занятой.

– А что же ты думал?

– Я не шучу. Хорошо сделал, что приехал! Последнее время в этот дом что-то не часто приезжают гости. Проходи, садись. Хлопнем по маленькой. Славный коньячок!

– Кто это пьёт в такую рань?

– Кто хочет, тот и пьёт! – сказал Аман, потирая лоб. – Я лично, если не опохмелюсь, и на ногах держаться не смогу. Голова разламывается.

– Отчего она у тебя разламывается? Много думаешь?

– От того, что пил весь вечер.

– Значит, веселимся!

– Это ты, наверно, веселишься. А мне не до веселья, – ответил Аман, нарезая колбасу. – Настроение у меня в последнее время прескверное. Если бы ты только знал, как я зол.

– На кого? На себя?

Аман с удивлением уставился на Нобата:

– Вы что, сговорились всё, что ли?

– Кто все? Кого ты ещё имеешь в виду?

Аман разлил коньяк по рюмкам и спросил:

– Ты приехал допрашивать меня?

– Нет, допрашивать тебя я не собираюсь.

– Тогда лучше выпей и поменьше говори..

– А что, если мы сначала дело сделаем, а потом выпьем?

Аман осторожно поставил на стол уже поднесённую ко рту рюмку.

– Какое ещё дело? – насторожился он.

Нобат закурил, сел поудобнее и неторопливо заговорил:

– Я ведь, понимаешь, не один приехал. Я к тебе на двух машинах прикатил. А шофёры очень торопятся. Пока мы соберём и погрузим твои вещи, знаешь, сколько времени пройдёт.

Аман изменился в лице:

– Что? Что ты несёшь?

– А чего ты так удивляешься?

– Ты что же, грабить меня приехал?

Нобат не счёл нужным ответить.

– Значит, я так понимаю: отец не отступится от меня, пока не добьётся своего.

– А как же не добиваться, иначе дело не делается.

– Он думает таким манером дело сделать?

– Наверно, так.

– И ты так думаешь?

– И я так думаю.

– Смотрю я на вас и диву даюсь, до чего же вы в себя верите!

– Без веры в свои силы никак нельзя.

– К тому же все вы ещё философами заделались.

– Да какая же это философия! – сказал Нобат и встал. – Аман, я очень тороплюсь. Посоветуй, что раньше грузить.

Аман выпил рюмку и молча улёгся на диван.

– Аман, я жду.

– Оставь меня, Нобат. Я немного полежу, подумаю.

– Спокойно полежать не удастся. Мы же тебе мешать будем.

– Ты что, гонишь меня из собственного дома?

– Ну, почему же гоню… Может, поедешь к отцу, там полежишь, подумаешь…

– Что? – Аман поднял голову. – Есть и такой приказ?

– Приказа такого нет. Это зависит только от тебя, от твоей совести, – ответил Нобат и обратился к двум парням, которые уже стояли в дверях, засучив рукава. – Начинайте.

Ох, и здоровенные же это были детины. Они так быстро очистили квартиру Амана, что этого времени едва хватило бы на то, чтобы хорошенько чаю напиться.

– Что теперь будем грузить?

– Теперь? – Нобат на секунду замешкался, а потом кивнул на диван. – Теперь тащите это! – Заметив, что парни медлят, он повторил: – Несите, несите!

Только тут Аман поднялся, и ребята, схватившись за диван, вынесли его во двор.

– Поставьте вот здесь! – Нобат показал на цементную площадку, обсаженную розами, и закурил. Аман вышел из дома и молча опустился на диван. Нобат сел рядом с ним.

– Ну, подумал? – спросил он.

– Дай-ка мне сигарету, – вместо ответа попросил Аман.

– Покурить можно было бы и в дороге, – сказал Нобат, протягивая сигареты.

– Да не торопи ты меня! – уставившись в одну точку, огрызнулся Аман.

– Ну как же мне тебя не торопить? И у меня, и у этих парней каждая минута на счету. И потом, вот что я тебе скажу, Аман, делай как знаешь, мы тебя умолять не станем.

Аман со злостью отбросил в сторону сигарету и, встряхнувшись, поднялся:

– Ты чего так кричишь? А ну, убирайся отсюда!

– Мне убраться легче лёгкого, – произнёс Нобат и вплотную придвинулся к Аману. – Только помни, ты пожалеешь, если не послушаешься Тойли Мергена. Потом спохватишься, да поздно будет. – Нобат направился к машинам и обрушился на парней: – А вы что стоите, разинув рты? Тащите диван!

– Стой! – Аман шагнул к товарищу. – Стой!

– Мне некогда стоять. Если хочешь ехать, залезай в машину. Не хочешь – бог с тобой! Поехали, ребята!

– Тебе ведь говорят, подожди!

– Ну, жду, что скажешь?

Аман, ни слова не говоря, зашёл в дом, пробыл там от силы минуты две и, выйдя, запер дверь. Потом приглушённым голосом спросил:

– Что делать с ключами? Или их тоже бросить в машину?

– Вот теперь ты немного начинаешь смахивать на сына Тойли Мергена.

– Что?

– Да ничего. Давай ключи сюда. Сейчас мы отвезём их новому хозяину.

Машины остановились у горсовета. Нобат на минуту забежал туда, и они двинулись дальше.

Когда Нобат привёз Амана со всеми пожитками, Тойли Мерген как раз вышел из дома, собираясь в поле.

– Мы приехали, Тойли-ага! – выпрыгнув из кабины передней машины, громко сказал Нобат и подмигнул, кивнув на вторую машину.

– Вижу! – глухо проговорил Тойли Мерген и бросил хмурый взгляд на сына. – Приехал?

– Приехал.

– Пошли, коли приехал!

Тойли Мерген не дал сыну зайти в дом и поздороваться с матерью, а сразу повёл его на полевой стан.

За сутки всё тут изменилось. Значит, разговор пошёл на пользу. Хлопок вывезли, и парни уже не прохлаждались возле хармана, как вчера. Вместо них работали молодые женщины.

Окинув стан хозяйским глазом, бригадир продолжал свой путь. Под большим чёрным казаном полыхает огонь. Но почему же у очага никого нет? Неужели хитрый усач, увидев бригадира, спрятался?

– Повар! – позвал Тойли Мерген.

– Повар здесь, сынок… – отозвалась старая Боссан. Она вышла из помещения, волоча половину бараньей туши.

– А где Акы?

– Мой сынок? – Старуха заморгала подслеповатыми глазами, подошла поближе к бригадиру, заискивающе поглядывая на него, и только тогда ответила: – А он сегодня на хлопке, Тойлиджан! Ты ему хотел что-нибудь наказать?

– Ну, раз на хлопке, пусть не крутит усами, а собирает побольше. Вот и всё, что я хотел ему наказать!

– Соберёт, соберёт! У него и дела другого нет. Ещё как соберёт! – Старуха подошла к очагу, не переставая бормотать: – Может, кому и надо повторять приказание, но сын старой Боссан не заставит тебя, Тойлиджан, дважды повторять ему одно и то же…

Аман тем временем ходил следом за отцом, не произнося ни слова.

– Ты чего за мной увязался, точно хвост, – не выдержал Тойли Мерген. – Вот твоя машина, ступай и занимайся своим делом! И учти, твоя дневная норма – десять тонн!

– Не знаю, удастся ли собрать столько, – проговорил Аман.

– Собери сколько сумеешь, хоть грамм, но собери!

– Папа, по-твоему, я для этого учился пять лет?

– Что ты хочешь этим сказать? Что ты учился для того, чтобы люди водили машины под твоим началом?

– Да, именно. Хочу тебе напомнить, что я инженер.

– Я никогда ничего не забываю, Аман! Не надо было болтаться целый год в городе! Остался бы ты тогда здесь, пожалуй, и правда руководил теми, кто водит машины.

– Я уехал с твоего разрешения.

– Будь у меня умный сын, он бы не уехал! А сейчас мне нужен водитель. Водитель! Понял? В колхозе, слава богу, и без тебя командиров и советчиков хватает. Хлопок осыпается, пропадает народное добро. Вот о чём надо думать.

Одна из двух хлопкоуборочных машин стояла в поле с тех пор, как её пригнали с завода. Вторая, пофыркивая мотором, готовилась двинуться в путь. Ею управляла юная Язбиби, всего лишь в прошлом году окончившая десятилетку и двухмесячные курсы водителей.

Язбиби высунулась из кабины, увидев бригадира с сыном.

– Салам алейкум, Тойли-ага! – крикнула она, сделав вид, что не замечает Амана.

Тойли Мерген оглядел до блеска вымытую машину и приветливо заговорил с девушкой:

– Как поживаешь, дочка? Норму-то выполняешь?

– С нормой – порядок, Тойли-ага, только обидно, что вон та машина стоит без дела. Если некого посадить за баранку, значит, она здесь не нужна. Отдайте её тем, у кого она не будет простаивать.

– И у нас не будет. Вот водитель пришёл, дочка, – сказал Тойли Мерген и повернулся к Аману. – Ты кого ждёшь? Садись!

– Значит, так?

– Да, так!

Считая, что вопрос с сыном решён, Тойли Мерген повернул назад.

Увидев, как неохотно Аман залезает в кабину, Язбиби усмехнулась. «Так и надо ему, маменькиному сынку», – подумала она.

От Амана не скрылась усмешка девушки. Мало того, что смеётся над ним, не удосужилась даже поздороваться.

– Мы разве не знакомы, Язбиби? – спросил Аман, повернув голову к девушке. – Что, даже «здрасте» пожалела для меня?

– И у тебя не отвалился бы язык, если бы ты первый поздоровался, – нисколько не смущаясь, сказала Язбиби. – Тем более, что мужчине положено первому приветствовать особ женского пола.

XIV

Тойли Мерген возвращался к харману с лёгким сердцем. Сына он всё-таки направил на путь истинный. Что, интересно, теперь скажет Гайли, да и другие родственнички, отлынивающие от работы.

Женщины, сидевшие в тени под навесом в ожидании хлопка, поднялись, увидев бригадира.

– Сидите, сидите! – сказал, приостанавливаясь, Тойли Мерген.

Женщины не сели. А одна шустрая молодуха даже выдвинулась вперёд и, прикрывая рукой лицо, проговорила:

– Тойли-ага, вас надо было давно назначить бригадиром! Все сразу из домов повылезали.

– И не стыдно тебе так разговаривать с почтенным человеком, который тебе в отцы годится? – вставила другая, толкнув первую в плечо.

– А чего ей стыдиться? – улыбнулся Тойли Мерген. – Аннагуль верно говорит. Пожалуй, и поточнее можно сказать: надо было Тойли Мергена давно освободить от должности председателя… Да, кстати, красавицы, сколько вас тут? Не тяжело ли приходится?

– Нет, Тойли-ага. Наши мужчины знали, оказывается, местечко, где можно лежать и брюхо набивать, – вылезла опять Аннагуль. – Нисколько нам не тяжело, хотя нас здесь четверо, а должно было прийти пять человек, но пятая… – Аннагуль умолкла, опустив голову.

– А где пятая?

– Нам неловко про это говорить, Тойли-ага.

– Неловко? Даже если меня касается, не стесняйтесь, говорите прямо!

– Да не в том дело, – сказала Аннагуль, и щёки у неё сделались такими же пунцовыми, как шерстяной платок, которым она повязала голову. – Когда всюду полно докторов, наша бездетная отправилась к мулле. Говорят, свекровь своим ворчанием совсем довела беднягу. – Женщина махнула рукой в сторону старой Боссан. – Будто она сказала невестке: перестань, мол, носиться, как яловая коза, ступай и поклонись Артык-шиху, пусть он заговорит тебя, пусть разотрёт твои никудышние жилы.

– А что же её муженёк? – шёпотом включилась в разговор третья молодуха. – Неужели он, да сгинут у него усы, не может прикрикнуть на свою мать?

– Я уверена, что Акы об этом ничего не знает, – заверила подругу Аннагуль. – Ведь он – парень совестливый.

Тойли Мегрен уже не слышал конца разговора. Когда слуха его коснулось имя Артык-шиха, известного лжеца и пройдохи, у него сжались кулаки.

Артык-ших уже седьмой год вдовствовал. Человек он был ещё крепкий, ему недавно перевалило за пятьдесят. Но о женитьбе не помышлял, так и жил бобылём. Поздно, говорит, заводить семью. Годы не те.

Был он когда-то учителем, правда, недолго, но неуживчивый характер гнал его с места на место. Любую работу он считал трудной и бросал её, ссылаясь при этом на плохое здоровье.

В конце концов ему надоело скитаться, и он решил припасть к плечу Тойли Мергена – как-никак, а племянник не обидит. Словом, вернувшись в свой аул, он рассчитывал на лёгкую жизнь.

Тойли Мерген хорошо знал повадки своего родственника и не стал, как тот рассчитывал, подыскивать ему подходящую должность, а сунул в руки лопату: мол, хочешь работать, – работай, тогда примем в колхоз.

Такого поворота дела Артык-ших не ожидал. Затаив обиду, он ходил поливать хлопчатник, стараясь, впрочем, не утруждать себя. Случалось, он по нескольку дней не появлялся в поле. На вопрос соседей, что с ним, не нужно ли ему помочь, Артык-ших отвечал, что никто ему не поможет, если он сам себе не поможет. При этом он поднимал глаза к небу и бормотал что-то себе под нос, обволакивая свою персону таинственностью. Он перестал бриться, всё чаще не выходил на работу, не вступал ни в какие разговоры, в дом к себе никого не впускал, запираясь изнутри, а на вопрошающие взгляды отвечал: «Не мешайте, я занят божественными делами».

Люди переглядывались, но помалкивали – всё-таки родственник председателя и, как-никак, в прошлом учитель. Пусть Тойли Мерген сам с ним разбирается, тем более, что в колхоз его не принимали.

Не так давно Кособокий Гайли, встретив Артык-шиха возле своего дома, пригласил его к себе.

– Бывало ты ко мне наведывался, – заговорил он. – А теперь отпустил бороду до пояса и, видно, зазнался. Уж больно чудно ты себя ведёшь. Не иначе, как злой дух коснулся твоего плеча.

Кособокий явно посмеивался над своим гостем, хотя и поставил перед ним чай и чурек.

– Чем смеяться над моей бородой, посмотри лучше на свой чай, негодник! – сказал Артык-ших и выплеснул пиалу чая за порог.

– А что ты там увидел?

– Если ты не ослеп, то и сам увидишь! – Артык-ших взял пиалу из рук Гайли Кособокого и поставил её перед собой. – Посмотри, что в чае плавает?

– Ничего не вижу, кроме двух чаинок, Артык-бек!

– Как следует смотри, как следует!

Гайли ещё раз посмотрел, но ничего, кроме чаинок, так и не увидел.

– Артык-бек, ты, ей-богу, малость тронулся. Я это давно заметил. И бороду отпустил, и бормочешь что-то, и из дому неделями не выходишь… А что если мы отвезём тебя в город и покажем доктору? Есть такие специальные доктора…

– Умолкни! – отрезал тот и тыльной стороной ладони хлопнул Кособокого по груди. – Если ты это выпьешь, – ткнул он пальцем в пиалу, – тебе самому придётся ехать в сумасшедший дом. В твоём чае плавают испражнения! Испражнения четырёхногого зверя!

– Ай, перестань ты, ей-богу!

Решив, что Артык-ших и правда с ума спятил, Гайли собрался было звать на помощь, но тот, словно почувствовав намерения хозяина, неторопливо поднялся.

– Если не веришь, пей! – сказал он и ушёл.

Несмотря на то, что Кособокий Гайли не любил лишать себя удовольствия, а потому сначала украдкой, а потом и в открытую пил вино и водку, он всё-таки верил во всемогущество бога. Поведение Артыка сначала удивило его, а когда тот ушёл, отказавшись не только от чая, но и от свежего золотистого чурека, Гайли призадумался. Это обстоятельство почему-то затронуло его религиозную жилку. И хотя ему очень хотелось глотнуть крепкого зелёного чая, но слово «испражнение» заставило его отказаться от своего желания. Он выскочил из дома, подбежал к колодцу, откинул крышку и заглянул внутрь…

В прозрачной, словно глаз журавля, воде плавала вздувшаяся дохлая кошка.

Кособокий Гайли не знал, конечно, что над этой проделкой Артык-ших размышлял целый месяц, а вчера вечером, после того как улеглись люди, заснули собаки и птицы, он своими руками бросил кошку в колодец Кособокого. Вместо того, чтобы извлечь падаль, Гайли, точна полоумный, выскочил на улицу и заорал во всё горло:

– Люди! В нашем селе чудо объявилось! Чудо!

Кособокий бежал к Артык-шиху, чтобы упасть перед ним на колени и просить у него прощения за грубость. Подумать только, он назвал святого сумасшедшим!

Артык-ших не внял его мольбам о прощении, не оценил его раскаяния, а, напротив, заорал на него:

– Чего галдишь? Заткнись! О таких вещах не шумят на весь свет. Крепко держи язык за зубами!

Артык-ших прекрасно понимал, что теперь, когда он приказал Кособокому молчать, тот не пожалеет глотки и ног не пожалеет, чтобы разнести по всей округе весть о новоявленном святом. Сказать Кособокому – молчи, всё равно, что сказать рассвету – не приходи или солнцу – не заходи.

Так всё и случилось, как и предполагал пройдоха Артык-ших.

Уже наутро к нему заявился молодой чабан из соседнего селения.

– Артык-ага, отец молит, чтобы вы пришли, – жалобно попросил он.

– Зачем я твоему отцу?

– Очень болен, уже месяц не может подняться. А со вчерашнего дня ему совсем плохо.

– Если болеет, если плохо, пусть идёт к доктору.

– Мы уже в город ездили, у каких только врачей не побывали.

Артык-ших дал себя уговорить. Он осмотрел умирающего восьмидесятилетнего старика и покачал головой.

Сын разволновался.

– Артык-ага, – спросил он, – есть ли какая-нибудь надежда?

Будь Артык-ших честным человеком, он бы не стал в такой горестный для семьи час пускаться на новые хитрости и сказал бы правду. Но ему было важно, чтобы не умолкала молва о его святости, поэтому он заговорил так:

– Сейчас, голубчик, я не могу сказать тебе ничего определённого. А вот приду домой, посмотрю в пиалу с водой и увижу истину.

И пошёл молодой чабан провожать святого человека.

Долго сидел Артык-ших над пиалой и, наконец, дал ответ:

– Ты не обижайся на меня, голубчик. Мой долг – говорить как перед богом. Что увидел, то и скажу. Надо готовиться к поминкам. Твой отец отдаст богу душу или сегодня в полночь, когда выходит на прогулку пророк Хыдыр, или на рассвете, в пору, когда гуляют ангелы.

Старик отдал богу душу, не дождавшись рассвета.

И пошли из села в село толки о священной пиале Артык-шиха.

Начиная с того дня, Артык-шиху не нужно было заботиться о хлебе насущном. Об этом заботились, как ни прискорбно в этом признаться, отсталые, удручённые тяжкими недугами близких люди.

Тень дармоеда не показывалась там, где раздавался смех по случаю рождения или свадьбы. Но зато, если в доме лились слёзы или предстояли поминки, какими лёгкими у него становились ноги! Не помня ни одной строки из Корана, он давал убитым горем людям какие-то амулеты и никому непонятную дребедень, требуя за это мзду.

Взмокший от быстрой ходьбы Тойли Мерген и не подумал кликнуть хозяина дома. Ударом сапога он сорвал дверь с петель и ступил в полный мрак. Ничего, он всё равно разыщет этого негодяя, поймает его на месте преступления, В противном случае тот сумеет вывернуться.

Не задерживаясь в передней, где было свалено разное старьё и стояли вёдра, Тойли Мерген ворвался в комнату, содрал с маленького окошка старое одеяло и на какое-то время замер на месте.

Да, дела… Не зря толковали молодухи. Тойли не поверил своим глазам.

У левой стены, прямо на полу, сидела, сжавшись, словно попавшая в сети птица, молодая женщина. От стыда она закрыла руками лицо и плакала навзрыд. Над ней возвышался Артык-ших. Застигнутый врасплох, он стоял, не успев даже продеть руки в рукава халата. Борода у него тряслась, и он тупо озирался по сторонам.

Словом, этот негодяй предстал перед Тойли Мергеном совсем не в том виде, в каком показывался на людях. Обычно он ходил в стёганом халате, а не в этой пёстрой тряпке, накинутой на плечи, и в солидной папахе, а не с голой головой.

Судя по всему, перед самым приходом Тойли Мергена между молодухой и «святым человеком» шла настоящая борьба. Возле дверей валялась его белоснежная чалма. Словно просо, насыпанное курам, раскатились по всему полу бусинки его арабских чёток, с которыми он не расставался ни днём ни ночью.

Тойли Мерген схватил за бороду Артык-шиха и вытянул его на середину комнаты.

– Когда ты прекратишь свои грязные дела? – кричал он Артыку в лицо, не отпуская его бороды. – Я тебя, негодяя, не раз предупреждал. Что бы ты сказал, если бы вместо меня явился муж этой женщины? Что бы ты ему ответил? Вот возьму и отведу вас обоих к нему.

От страха и от боли Артык-ших закатил глаза и брякнулся на колени. Клок его бороды остался и руке Тойли Мергена.

– Тойлиджан! Да буду я твоей жертвой! Убей меня, только не позорь эту невинную женщину! Если ты теперь увидишь меня в этих краях, не быть мне сыном своего отца! Клянусь богом!

– Кто поверит твоим клятвам? Ты последний негодяй, проглотивший собственную совесть!

А бедная женщина, к которой нежданно-негаданно подоспела помощь, почувствовала, будто вырвалась из пасти дракона. Не замечая, что платье у неё на груди разорвано, она подняла с пола свой чёрный цветастый платок, вытерла слёзы и прошмыгнула в дверь.

Артык-ших, увидев половину своей бороды в кулаке Тойли Мергена, застонал.

– Чего вопишь? Грешить не боишься, а наказания испугался! – Только сейчас Тойли Мерген заметил, что у него в руке. Он брезгливо сплюнул и с отвращением выбросил эти жирные волосы. – Ну, чего съёжился, поднимайся, прохвост, чего руками размахиваешь, – не унимался Тойли Мерген… – Я бы мог из тебя кишки выпустить, да не желало мараться. Если сегодня же ты посреди села не сожжёшь эту мерзкую чалму и ненавистный халат и не поклянёшься перед всем народом, что покончишь со своими гнусностями, тогда узнаешь, на что способен Тойли Мерген, тогда поймёшь, что значит быть опозоренным. А сейчас отправляйся на хлопок! Хватит даром хлеб есть! И твоя дневная норма – сто килограммов! Ии грамма меньше!

От срама и отвращения Тойли Мергена мутило. Уже придя домой, он никак не мог успокоиться и даже не ответил на слова Акнабат.

– Всё воюешь со своим дядей? – удивлялась она. – Зачем ты только связываешься с этим ворюгой. Я так даже опасаюсь его. Не посылай ты его на хлопок. Толку от него всё равно не будет. Имени этого подлеца я не хочу слышать в своём доме.

Тойли Мерген молчал. Возможно, он винил себя в том, что не сумел остановить Артык-шиха вовремя, когда тот только ступил на кривую дорожку.

Акнабат, увидев, что муж снова куда-то собрался, забеспокоилась:

– Что же это и чаю не попил, и не пообедал?

– Будут спрашивать, скажешь, что поехал на бахчу.

– Зачем? Арбузов или дынь тебе не хватает? Вон сколько у нас – есть некому.

– Привезу твоих зятьков. Сам их туда отправил, сам и верну.

– Почему же ты должен ехать? Разве нельзя послать кого-нибудь помоложе, ну, того же Нобата?

– Нобат нужен здесь. И потом, я сам хочу посмотреть на их лица, когда они узнают, что снимаю их с бахчевых и посылаю на хлопок.

– А какая им разница – что там, что здесь.

– Разница большая. Там можно епокойно лежать и посасывать сладкую дыню. А здесь придётся работать до боли в пояснице.

– Тут уж ты перехватил, им лежать некогда, – сказала Акнабат и следом за мужем вышла во двор.

– Ладно, ладно, зря не обижу.

– Уж больно ты, отец, подозрительный стал. – Она покачала головой и показала рукой на вещи, привезённые Нобатом из города и сложенные под виноградной беседкой. – Надо убрать, а то пропылится всё, и дождь может пойти.

Тойли Мерген глянул на солнце, клонящееся к западу, и вывел машину из гаража:

– Уберёшь вместе с сыном.

– Ты мне и сына сегодня не показал, – проворчала Акнабат.

– Теперь твой сын всегда будет при тебе. Сиди и гляди, сколько душе угодно!

Тойли Мерген уехал, а жена, прикусив кончик платка, смотрела вслед удаляющейся машине.

– Молодец он у меня, ничего не скажешь! – с гордостью проговорила она.

Вечером, вернувшись с работы, Аман обнял мать и удивился, узнав, что отца нет дома.

– А он на бахчу поехал, сынок, – ответила Акнабат.

– Зачем ему сдались арбузы и дыни?

– Хочет привезти мужей твоих сестёр. Говорит, сам их отправил, сам и верну.

– Да, отец не на шутку рассвирепел, крепко он за родственников взялся.