Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

– Пока трудно сказать.

– И не чувствуешь, к чему дело клонится?

– Вроде бы и чувствую, да всё ещё смутно.

– Что же это будет!.. Я как узнал, хотел сразу выехать.

– А ты здесь зачем?

– Ну, всё-таки, папа…

– Занимайся своими делами, Аман. И не звони то и дело – только зря мать тревожишь. Понял?

– Понял, папа.

– Ну, если понял, спокойной тебе ночи.

Но в ту ночь сон не шёл к Аману. Да и на работе он ходил сам не свой.

О том, что отца сняли, Аман узнал лишь на четвёртый день, когда поутру вышел из дому и сразу наскочил на живущего по соседству пенсионера Тархана Гайипа. Толстяк Гайип словно караулил его. Он вдруг возник откуда-то сбоку, решительно преградил Аману путь и долго шевелил своими пухлыми губами, прежде чем приступить к столь радующему его разговору.

– Как поживаешь, сынок? – с удовольствием поглаживая себя по животу и ехидно ухмыляясь, спросил он наконец.

– Спасибо, папаша, всё в порядке, – как можно суше ответил Аман, сразу смекнув, о чём пойдёт речь, и давая понять собеседнику, что ему некогда.

– А об отце ты уже знаешь? – остановил его сосед, предостерегающе подняв коротенький указательный палец.

– Что я должен о нём знать?

– Ну и времена! – покачал толстяк голой, как дно деревянной миски, головой. – Сын ничего не знает об отце…

– Простите меня, папаша…

– Не торопись, успеешь! Твой отец когда-то был мне закадычным другом… Так вот, как говорится, с коня сбросили. Что, не понял? Ну, согнали с трона, одним словом. Не председатель он уже…

– Это я понимаю, – спокойно ответил Аман. – Меня другое удивляет: ваше злорадство.

Молодой человек уже сделал шаг, чтобы обойти назойливого собеседника, как тот снова остановил его:

– Ты, сынок, на меня не сердись. Я ведь попросту, по-соседски. А соседям положено всякие вести сообщать – и добрые, и дурные. Я хотел как лучше…

– Спасибо, папаша…

– Да погоди ты! Второпях такие дела не делают. Наказ тебе хочу дать, – прижимая Амана животом к забору, упорствовал Гайип. – Когда поедешь домой, первым делом передай от меня Тойли Мергену большущий привет. А ещё скажи ему, – тут толстяк внезапно хихикнул, – пусть не печалится. Подумаешь, велика беда – выгнали! И без того пора на пенсию. Чего-чего, а белого амура, что в Каракумском канале плавает, на нашего брата хватит. Слава богу, ещё никто не запретил его ни ловить, ни продавать. Пусть в город переезжает – крыша-то над головой ведь есть, и не кибитка какая-нибудь, а прямо-таки дворец падишаха… Будем вместе на рыбалку ездить, уху варить. Что касается кубинского рома, то, к счастью, у нас его – хоть залейся… Словом, скучать не будем.

– Боюсь, что отец откажется от таких развлечений.

– А ты не бойся. Ты хоть и славный малый, хоть и инженер, а всё ещё дитя малое. Пойми, что если такой всадник с седла сковырнулся, ему уже больше на коня не влезть. Ты что думаешь, может, я по своей воле на пенсию вышел? Спровадили меня, дорогой товарищ, тоже спровадили…

– Не знаю, как там насчёт пенсии, а только вряд ли отец захочет с вами рыбу ловить…

Эти не слишком-то вежливые слова вырвались у Амана сами собой, но они-то и позволили ему ускользнуть от опешившего соседа. Впрочем, сквозь толстую, как копыто старого верблюда, кожу Гайли не проникали никакие обиды. Уже через мгновение до Амана донеслась ответная реплика, произнесённая не то чтобы злобно, а скорее даже ласково:

– Обязательно захочет. Ещё за счастье почтёт!

Хотя молодой инженер на протяжении всего разговора и держался с достоинством, всячески ограждая честь отца от пошлых намёков, завистливого соседа, но, честно говоря, дурная весть ошеломила его.

Аман никак не мог предвидеть такого исхода. Он слишком свыкся с мыслью о том, что его отец – человек, беззаветно преданный своему делу, совершенно чуждый всему, что связано с личной выгодой, на редкость справедливый и бескорыстный, способен преодолеть любую трудность. Ему действительно казалось, что должность председателя закреплена за его отцом пожизненно. И вдруг такое дело…

«Вероятно, отцу сейчас очень тяжело, – думал Аман, торопливо шагая в направлении автобазы. – Да и как может быть иначе? В один миг перечёркнута репутация, которая создавалась на протяжении целых восемнадцати лет. И все эти годы – самоотверженный труд изо дня в день. С тех пор, как я себя помню, не было случая, чтобы мы дома видели, когда отец ложится и когда встаёт, словно сон для него что-то запретное. И ведь не зря всё это. Благодаря стараниям отца отсталый, полуразвалившийся колхоз очень скоро вышел в передовые и вот уже сколько лет является гордостью республики… Такому человеку мало памятник при жизни поставить!.. Есть ли после этого справедливость?.. Хватит ли у отца душевных сил, чтобы выдержать такую передрягу?.. Ведь он – человек гордый и непреклонный…»

Когда Аман подходил к автобазе, из ворот выехал огромный самосвал и с шипеньем затормозил возле него. Курчавый смуглый паренёк, улыбаясь, выглянул из кабины:

– Доброе утро, инженер!

– Здравствуй, Джума! Ну, как дела?

– Да вот, сами видите. Ночку не поспали, зато ремонт закончили.

– Молодцы! Куда направляешься?

– За канал. Дамбу насыпать.

– И Бяшим тоже?

– Его тоже туда послали.

– Присматривайте там за ним. Говорят, его опять в шашлычной видели в рабочее время. Если он снова напьётся – весь коллектив опозорит. Парень он способный, а ведёт себя…

– Не беспокойтесь. Он теперь, кроме зелёного чая, ни на какую жидкость не глядит.

– Если бы… Ну, желаю успеха.

Во дворе автобазы всё сотрясалось от рёва моторов. Водители с путёвками в руках торопливо выходили из конторы и привычно вскакивали в кабины. В разных концах энергично хлопали дверцы, и тяжёлые машины одна за другой выползали за ворота. Пересекая двор, Аман то и дело приветственно помахивал шофёрам и механикам, славным загорелым парням, с которыми последний год ему довелось работать бок о бок.

Перешагнув порог конторы, он, не заходя к себе, направился прямо к директору, благо для главного инженера двери директорского кабинета были открыты в любое время. Но на этот раз, едва он вошёл в приёмную и поздоровался с секретаршей, как эта пожилая женщина торопливо встала из-за машины.

– Придётся обождать, сынок, – остановила она его.

– Разве директор ещё не пришёл? – удивился Аман.

– Прийти-то он пришёл и, как всегда, раньше нас всех… – словно оправдываясь, объясняла секретарша. – Ты уж не обессудь, но только мне приказано никого не пускать. Никогошеньки…

– Надеюсь, это ко мне не относится?

– Нет, и к тебе тоже. Если у тебя не горит, подожди немного. Посиди, покури, а там, глядишь, директор и освободится.

Озадаченный таким приёмом, Аман растерянно топтался на месте.

– Ладно, на мою ответственность! – внезапно бросил он секретарше и, решительно распахнув дверь, шагнул в кабинет.

Обычно директор, завидев входящего Амана, легко отрывал от сиденья своё грузное тело, приветливо поднимаясь ему навстречу. Но сегодня он даже не пошевелился, увидев инженера. Развалясь в своём мягком кресле, он, как ни в чём не бывало, продолжал лениво говорить в трубку какие-то ничего не значащие слова, лишь лёгким движением бровей предложив ему присесть. Судя по всему, телефонный разговор вовсе не носил делового характера и никак не являлся препятствием для приёма посетителей, а просто доставлял директору удовольствие. Бессодержательность его неторопливых реплик сразу стала очевидна Аману, едва он опустился на стул. Тем не менее директор ещё долго говорил, изредка посмеиваясь, как человек, не считающий нужным скрывать свою радость. Наконец эта непонятная для постороннего слуха беседа иссякла и трубка легла на рычаг.

– Ну, что скажете, инженер? – весело прищурясь, спросил он. – У вас, судя по всему, безотлагательное дело?

«Что-то у него, уж очень хорошее настроение сегодня, – не без досады подумал Аман. – Даже тогда, когда автопарк впервые выполнил план и получил премию, на лице у директора нельзя было прочесть такого довольства. Какая же добрая весть коснулась его слуха, какой ласковый ветер погладил его по лицу? Не иначе как он уже узнал об отце…»

– Вы торопитесь? – вежливо осведомился Аман.

– Я-то не тороплюсь, это вам сегодня, видно, некогда.

– У меня маленькая просьба, – оставив без внимания директорскую иронию, перешёл к делу Аман. – Разрешите мне на два дня съездить к родителям.

– На два дня? – деланно изумился директор. – Какая может быть поездка, когда на вашей ответственности столько машин!

– Но ведь все машины, кроме тех четырёх, на ходу.

– Что ж, по-вашему, те четыре уже никогда не выедут за ворота?

– Вы же знаете, пока не будет запчастей, они с места не тронутся.

– Я таких отговорок не принимаю. Добыть запчасти – ваша прямая обязанность. Может, вы не у нас работаете и заглянули к нам вроде как на гастроли? Так и скажите.

– Ещё в день зачисления на работу я вас предупредил, что добывать запчасти всякими противозаконными способами не намерен. И оттого, что я на два дня отлучусь, ничего не изменится. Во всём остальном меня отлично заменит главный механик.

– У главного механика своих забот хватает. К тому же, не забывайте, что государство платит вам жалованье…

– У меня и в мыслях не было ехать за казённый счёт. Я прошу без сохранения содержания, пусть бухгалтерия удержит из зарплаты, – настаивал Аман.

– Ай, разве в зарплате дело! – отмахнулся директор.

– Тогда в чём же?

– В том, что вы очень уж боитесь замараться. Поймите, что без комбинаций ваша должность бессмысленна. Надо уметь изворачиваться, применяться к обстановке. Мне такие чистюли не нужны. Тоже мне, праведник нашёлся…

– Могу я у вас попросить лист бумаги? – спокойно произнёс Аман.

На лице у директора промелькнуло удовлетворение. Не торопясь, он достал из ящика стопу писчей бумаги и небрежным жестом кинул её на стол.

– Хватит, или мало? – съязвил он. – Могу и ручку дать.

– Спасибо. Ручка у меня есть.

Когда заявление инженера с просьбой освободить его от занимаемой должности по собственному желанию оказалось в руках у директора, тот ужо не скрывал своего ликования. Его хмурое морщинистое лицо разгладилось и словно посветлело.

– Что ж, вольному воля, – улыбнулся он. – Тем более, что вы едва поступили, сразу стали мне во всём перечить. Вспомните…

– Тут и вспоминать нечего, – прервал его Аман. – Когда я пришёл на автобазу, вас чуть ли не ежедневно вызывали в горком и не очень-то гладили там по головке. Разве не так?

Директор молчал.

– Вам не нравились мои действия, но почему-то мы всё-таки вылезли из прорыва, – продолжал инженер. – Да, я не давал спуска лодырям и потом об этом говорилось на партактиве. Вот тут-то вы и испугались…

– Чего же мне было пугаться? – изобразил удивление директор.

– А то вы не знаете – чего? Вам пришло в голову, что я зарюсь на ваше мягкое директорское кресло. И вы решили избавиться от меня. Любым способом. Вы бы меня давно уволили, но опасались, что мой отец не потерпит несправедливости и поднимет шум. Портить отношения с Тойли Мергеном вам не хотелось – что ни говорите, человек в районе известный. Вот тогда вы и стали толкать меня на «левые» дела с запчастями…

– Клевета! – закричал вдруг директор. – Чудовищная клевета!

Чем больше кипятился директор, тем спокойнее становился Аман.

– Я бы сам хотел, чтобы это было клеветой. Но, к сожалению, это святая правда. И раз уж у нас получился такой откровенный разговор, скажу вам ещё одно. Не вздумайте отыграться на моей характера стике.

– Да, уж ничего лестного там написано не будет.

– Что ж, придётся обратиться за поддержкой к коллективу. У нас ведь все работники на виду и настоящую цену друг другу знают.

– Ну, ладно! – неопределённо протянул директор и написал на заявлении: «Не возражаю».

Увидав резолюцию, Аман попрощался и поспешил на улицу.

Вскоре ему удалось остановить такси. Ещё находясь под впечатлением неприятного разговора, он сел рядом с водителем и задумчиво произнёс:

– Теперь прямо в колхоз.

– У нас на Мургабе много колхозов, – усмехнулся таксист. – Какой-нибудь поблилсе или, может, наоборот, подальше?

– В «Хлопкороб».

– Так бы и сказали. К Тойли Мергену, значит?

– Да. И побыстрее…

– А, что-то говорят, будто Тойли Мергена вроде бы освободили. Не знаете, за что?

– Нельзя ли побыстрее?

Поняв, что с этим пассажиром разговор не получится, водитель дал газ. А когда западная граница города и переезд через железную дорогу остались позади, машина понеслась с такой скоростью, что они оказались на месте уже через пятнадцать минут вместо положенных тридцати.

– Спасибо, брат, будь здоров! – сказал Аман, расплачиваясь с таксистом. – Красиво водишь.

Из-за деревьев Аман сразу разглядел толпу возле их дома.

«Что бы это могло значить? – недоумевал он, шагая к родному порогу. – Неужели что-то случилось – отец в последнее время жаловался на сердце…»

Лица у людей были печальные. Аману даже показалось, что на глазах у колхозного кассира, коротышки Оразмамеда, блестят слёзы. Только Кособокий Гайли с беспечным видом сидел на корточках в сторонке.

Не на шутку встревоженный, Аман даже позабыл поздороваться.

– Что привело вас сюда, люди добрые? – обратился он к собравшимся.

Но никто не отозвался на его вопрос, только некоторые смущённо переглянулись.

– Дядя! Почему вы молчите? – повернулся он к Гайли. – Что тут происходит?

Кособокий Гайли нехотя поднял на племянника глаза, неторопливо выпрямился, лениво потянулся, выплюнул через левое плечо табачную жвачку из-за щеки, задумчиво растёр плевок носком сапога и только после этого заговорил:

– Ничего тут не происходит. Просто твой отец после того, как перестал быть председателем, уже не считает нужным вставать раньше других. Видно, решил отоспаться.

– Он здоров? – с опаской спросил Аман.

– Вряд ли найдёшь здесь кого-нибудь здоровее твоего отца.

Успокоенный, даже не столько словами, сколько безмятежным тоном дядюшки Гайли, Аман уже хотел было войти в дом, но в этот момент дверь отворилась и в проёме появился сам Тойли Мерген с полотенцем через плечо. Окинув быстрым взглядом собравшихся, он укоризненно покачал головой:

– В чём дело, люди? Что-то не помню, чтобы я вас приглашал. Да ещё с утра пораньше.

Тойли Мерген прекрасно понимал, что родственники и друзья собрались здесь в знак уважения к своему бывшему председателю. Но если что-нибудь действительно претило ему сейчас, так это понурые лица у его дверей и никому ненужное выражение сочувствия.

– Ну, что же вы? Воды в рот набрали, что ли? – нахмурился он.

Оразмамед вместо ответа отбросил прутик, которым что-то чертил на земле, и многозначительно кивнул Кособокому Гайли. Тот посмотрел по сторонам, убедился, что никто, кроме него; говорить не собирается, решительно надвинул на лоб шапку, будто готовясь сделать важное сообщение.

– Ну, чего ты разворчался, – вопреки торжественным приготовлениям, совсем запросто обратился он к Тойли. – Твои благодарные родственники, твои друзья-приятели пришли тебя проведать, а ты…

– С утра приходят проведать больных. А я, слава богу, здоров. Вряд ли найдёшь здесь кого-нибудь здоровее меня, – вернул Тойли Мерген шурину его фразу, которую, по-видимому, услышал из-за двери. – А у вас лица такие, будто вы даже и не к хворому пришли, а прямо на поминки… Своих, что ли, забот не осталось?

Гайли молча пожал плечами, как-то бестолково улыбнулся и первым зашагал прочь. За ним потянулись и остальные. А Тойли Мерген молча пропустил в дверь Амана и сам скрылся в доме. И всё же до его слуха донеслась кем-то пущенная ему вслед обиженная реплика: «Как тот козёл – сам не знает, чего хочет, совсем заморочил нам голову…».

Однако в то утро гордому Тойли Мергену не суждено было так быстро обрести покой. Проводив сына в большую комнату, где обычно принимали гостей, он с подозрением покосился на дверь в кухню, откуда доносились приглушённые голоса. Тойли не по летам стремительным шагом подошёл к этой двери и резко отворил её.

Здесь его поджидало другое сборище. Оказывается, пока мужчины толпились на улице возле дома, их жёны незаметно проникли внутрь и заполнили всю просторную кухню Акнабат.

Первой в глаза Тойли Мергену бросилась его старшая дочь. Увидав отца, она быстро вытекла слёзы и бросилась к нему с полным женской скорби возгласом: «Папочка!».

Решительным жестом остановив дочь на полпути, Тойли Мерген обрушил весь свой гнев на жену:

– Акнабат! Сейчас же проводи гостей! Совсем меня опозорить хотите…

К сыну он вернулся сам не свой. Сочувствие женщин возмутило его до такой степени, что он уже не находил слов.

– Ну, пришли и ладно, – пытался утихомирить его Аман. – Ты же, папа, как говорится, уже: выплес-нул на мужчин всю солёную воду. Вот, и хватит. И вообще, великодушие всегда лучше гнева.

Но Тойли Мерген всё ещё дрожал от негодования.

– Ты подумай только, за кого они меня считают! – кипятился он. – Что я, падишах, сброшенный с трона? Или, может быть, мне теперь грозит голодная смерть?

– Ну, что ты, папа, – уговаривал его Аман. – Как-никак – родственники. Будь уверен, они прекрасно знают, что ты не пропадёшь, даже если окажешься между двумя жерновами. Просто у них свои представления о человечности. И не надо понапрасну сердиться.

– Родственники!.. Вот из-за них-то меня и сняли…

– Ах, папа! От других ты всегда требуешь выдержки, а сам, смотри, какой раздралштельиый стал…

– Ладно, хватит об этом, – согласился Тойли. – Скажи матери, чтобы дала нам чаю.

За завтраком сын осторожно осведомился:

– Ну, а что ты теперь намерен делать?

– Ещё не знаю, – развёл руками Тойли Мерген.

– На пенсию выходить, пожалуй, рановато…

– Если ты отца хоть сколько-нибудь уважаешь, то больше о таких вещах не заговаривай! – опять вскинулся Тойли Мерген.

– Считай, что я этого не говорил.

– Тойли Мерген никогда не выйдет на пенсию! Понимаешь? Никогда! Да я лучше умру, чем буду сидеть без дела. Так и запомни!.. А о работе не беспокойся. Кого-кого, а твоего отца без дела не оставят. Вот посмотришь, не успеем мы с тобой позавтракать, как зазвонит телефон…

II

Но телефон не звонил. Ни за завтраком, ни после обеда, ни назавтра. Те два дня, что Аман провёл у родителей, он ещё как-то отвлекал отца от этой темы. Но после отъезда сына Тойли Мерген всерьёз затосковал. Не так-то это весело, когда человека, которому всегда было мало суток для работы, который не поспевал за делами и всем, был поминутно нужен, судьба вдруг предоставляет самому себе.

А тут ещё явился Кособокий Гайли и своими шуточками по адресу Тойли Мергена в один миг раздул костёр его самолюбия.

– Да, пока ты председатель, тобой все интересуются, – ехидничал он. – Каждый рад с тобой хлеб-соль разделить, даже выпить за твоё здоровье; А сейчас кто о тебе думает? Погоди, ещё ревизора ка тебя напустят, да что ни ка есть самого дотошного. Ещё будешь благодарить небеса, если благополучно вывернешься….

«В самом деле, что это меня никто не тревожит? – сокрушался Тойли Мерген. – Верно, всего несколько дней прошло. Срок, конечно, невелик. С другой стороны, бывало, неделя промелькнёт и не заметишь. А теперь четыре дня, как четыре года… Ведь не преступник же я, чтобы меня вовсе перечеркнули. Ну, ошибся, споткнулся…»

Почему-то вдруг ему вспомнились годы юности, Мары тех лет, интернат имени Кемине. Как-то осенью к ним приехал сам Атабаев с целой свитой. К его посещению ученики тщательно готовились – украсили помещение, сами принарядились, как могли. Их выстроили в длинную шеренгу, и они во все глаза смотрели на рослого, красивого, причёсанного на пробор человека в сапогах и в гимнастёрке с широким ремнём. Он окинул их весёлым умным взглядом и сказал:

– Привет, джигиты! Здравствуйте, девушки! Ну, как настроение?

– Настроение хорошее, товарищ председатель Совета Народных Комиссаров! – дружно ответили они, как было заранее отрепетировано.

– С хорошим настроением и учиться легче. Знаете поговорку: «У кого рука твёрдая – одного врага одолеет, у кого знания твёрдые – тысячу врагов одолеет»…

Атабаев сказал короткую речь, а потом стал знакомиться с учениками. Тойли попался ему на глаза одним из первых.

– Ты почему, друг мой, такой хмурый? – подходя к нему, спросил он. – Может, учиться неохота?

– Один из лучших учеников у нас, товарищ Атабаев, – поспешил вмещаться директор интерната.

– Чем-то он расстроен, – внимательно оглядев Тойли, убеждённо ‘заключил председатель Совнаркома.

– У меня мать заболела, – смущаясь, пролепетал Тойли, которому тогда едва исполнилось шестнадцать лет. – Одна она, уже неделю некому за ней присмотреть.

– Если так, чего ж ты медлишь? – удивился Атабаев. – Надо было сразу отпроситься домой.

– Хотел вас увидеть, – честно признался юноша.

– Ну, это уж никуда не годится! – покачал головой именитый гость. – Атабаевых много, а мать одна. Ты из каких мест?

– Из Кара-яба.

– Всего-то! Это же два шага отсюда. – Атабаев подозвал приехавшего с ним худощавого парня в кожаной куртке и распорядился: – Возьми с собой врача и поезжай сейчас вместе с ним, – указал он на Тойли, – в Кара-яб. Быстро!

Когда сын сказал матери, что он приехал на машине самого Кайгысыза Атабаева, и объяснил, как это получилось, та словно коснулась неба головой и недуг с неё будто рукой сняло. Да и есть ли вообще в мире более целительное средство, нежели простая человеческая отзывчивость!..

Ночь у Тойли Мергена прошла в тяжких раздумьях. И хотя в открытое окно тянуло прохладой, он задыхался и не сомкнул глаз, нетерпеливо дожидаясь рассвета. Ярмо одиночества почти физически давило ему на плечи.

Чуткая Акнабат поставила перед ним чай, подала завтрак, но кусок не шёл ему в горло. Он что-то поковырял вилкой, подумал, потом решительно встал, с шумом отодвинув стул, и принялся собираться в дорогу.

– Куда это ты, отец, в такую рань? – удивилась жена.

– В райком! – чуть ли не рявкнул он в ответ.

Не успел Тойли Мерген проехать на своей зелёной «Волге» и ста метров, как его окликнул Кособокий Гайли.

– Куда это ты собрался? – полюбопытствовал шурин, который, несмотря на ранний час, уже копался на своём приусадебном участке.

– Да так… Решил в город съездить.

– Чудак-человек! Лежал бы себе и не гневил бога, раз никто тебя не тревожит.

– А я, может, потому и еду, что никто меня не тревожит.

Гайли подбросил несколько раз на ладони только что сорванный болгарский перец и понимающе подмигнул:

– Так бы и сказал, что едешь в райком жаловаться.

– Предположим, ты прав. Разве в райком грех жаловаться?

– Грех – не грех, а только… – замялся Гайли, поглаживая костлявый подбородок с редкой растительностью. – Я бы на твоём месте не поехал. У тебя, слава богу, сын взрослый, да ещё со специальностью. На кусок хлеба всегда можешь рассчитывать. Да будь у меня такой сын, я бы не стал спину гнуть, лежал бы себе кверху пузом и радовался.

– А от тебя и так ничего другого ждать не приходится, – махнул рукой Тойли и нажал на газ.

Когда Тойли Мерген подъехал к райкому, рабочий день ещё не начался. В длинном коридоре кто-то с ним поздоровался, он машинально ответил и, не сбавляя шага, решительно прошёл в приёмную первого секретаря, пересёк её и уже готов был войти в кабинет, когда девушка, сидевшая за столиком возле две-, ри, остановила его:

– Товарища Карлыева нет.

– Который час? – поспешно обернулся Тойли Мерген. – Он что, сегодня не будет?

Быстроглазая девушка перестала расчёсывать свои длинные блестящие волосы, закрывавшие ей плечи, неторопливо спрятала в сумку зеркальце и расчёску, потом посмотрела на ручные часы и приветливо сказала:

– Сейчас без нескольких минут девять. Он вот-вот подойдёт. Садитесь, подождите, Тойли-ага. – И показала на диван.

Тут же зазвонил телефон.

– Нет, пока не приходил, – ответила девушка. – Хорошо, товарищ Ханов, как появится, сразу сообщу.

Она положила трубку, и в приёмной воцарилась тишина. Тойли Мерген заметно нервничал. От нечего делать он закурил сигарету и сидел теперь понурый, пуская в пол струи дыма. Желая как-то занять посетителя, секретарша попыталась пошутить.

– Когда думаете той справлять, Тойли-ага? – невинно спросила она.

– Той? – удивился Тойли Мерген, не сразу оторвавшись от своих дум. – По какому же случаю?

– Разве вы не знаете, что есть такая традиция, – со смешинкой в глазах объяснила девушка: – Каждый председатель обязан дважды устроить той – сперва, когда его выбирают, и потом, – когда освобождают.

– Ну, вначале – ещё куда ни шло, – немного подумав, отозвался Тойли Мерген. – Но пировать, когда тебя сняли, что-то, по-моему, глуповато. Если я уж тогда не устраивал той, то сейчас и подавно не буду.

– А я бы на вашем месте… – продолжала развлекать посетителя секретарша. – Я бы…

Конечно, скажи ему про такую традицию не эта быстроглазая, а кто-нибудь другой, он отчитал бы развязного собеседника за глупую шутку. Но она-то ведь не со зла. «Эх, дочка, что ты в жизни понимаешь, – улыбнулся он про себя. – Да окажись ты на моём месте, ты бы, наверно, позабыла, как тебя зовут, а не то чтобы пиры устраивать…

Неизвестно, как бы дальше развивался этот разговор, но тут в дверях показался Карлыев.

Мухаммед Карлыев стал секретарём райкома два года назад. Несмотря на молодость, у него уже был немалый опыт комсомольской и партийной работы, который в конце концов позволил ему поступить в Академию общественных наук в Москве. Учиться ему было нелегко, особенно поначалу, но окончил он академию успешно и потом некоторое время работал в аппарате Центрального Комитета в Ашхабаде.

На первый взгляд секретарь райкома мог показаться человеком несколько медлительным, но на самом деле его неторопливость была скорее проявлением той тщательности, которая отличала его во всём, начиная с выполнения партийных решений и кончая манерой одеваться. Много говорить он не любил, но на размышления времени не жалел, что, кстати сказать, в районе быстро за ним подметили и что особенно способствовало его популярности.

Хотя Карлыев и понимал, что бывший председатель «Хлопкороба» обязательно пожалует к нему в райком, однако всё же не предполагал, что это произойдёт так быстро. Входя к себе в кабинет, он пропустил Тойли Мергена вперёд, усадил его на один из множества стульев, окаймлявших длинный стол заседаний, и сам сел рядышком.

– Ну, Тойли-ага, – улыбнулся он. – Как настроение? Как здоровье? Отдыхаете как?

Приём, оказанный секретарём райкома, пришёлся Тойли Мергену по душе, и всё же внутри у него всё клокотало.

– Я, Мухаммед, из тех людей, что отдыхают только за работой, – начал он, стараясь сдержать обиду. – А вы знаете, сколько дней прошло, как меня сняли?

Карлыев сразу почувствовал, что Тойли Мерген сердится. Тем спокойнее с ним следовало говорить.

– Знаю, – ответил он твёрдо. – Вас освободили от должности председателя пять дней назад.

– Шутка сказать – пять дней! А знаете ли вы, что на уборке хлопка хороший работник собирает за пять дней пятьсот килограммов?

– И это знаю.

– А вы бот уже пять дней совсем не интересуетесь мною. Почему? Я ведь, если и не председатель уже, то по-прежнему… живой человек… коммунист!.. Как говорится, бездельник и богу противен… И ещё говорится, что с душой человеческой нужно обходиться осторожнее, чем с зеркалом. Хрупкая это штука, душа… Я на дружбу не напрашиваюсь, но ведь и знакомы мы не первый день, кажется, можно было поинтересоваться…

Карлыев дал ему выговориться.

– Вы правы, Тойли-ага! – согласился он, когда тот умолк. – И про душу хорошо сказали. Слушая вас, я подумал, что если бы меня сейчас освободили и хоть на один день предоставили самому себе, я бы, наверно, завыл от тоски. Вы вправе упрекнуть нас. Наша промашка. И прежде всего, я виноват… Вопрос о вашей дальнейшей судьбе надо решать сразу, не откладывая. Честно говоря, я собирался вас навестить, да закрутился… Слышали, наверно, к нам в республику собираются важные гости. Так вот, не исключено, что они и в наш район заглянут, а очень может быть, и в ваш «Хлопкороб». Так что забот хватает.

– Это я понимаю, – согласился Тойли Мерген, заметно успокаиваясь и доставая из кармана сигареты. – Курить будешь, Мухаммед? – совсем уже дружелюбно осведомился он.

– Закурим! – секретарь райкома вытащил из предложенной пачки сигарету и прошёл к себе за письменный стол. – Да, признаться, мы ‘тут и так, и этак прикидывали, но ни к чему пока не пришли. Пока, право, я не знаю, что же вам предложить, какой работой соблазнить…

– Товарищ Карлыев, возьмите трубку! – сказала, приоткрыв дверь, секретарша.

– А… Товарищ Ханов! Салам! – произнёс в трубку Карлыев. – Нет, не один. Тойли-ага у меня, ну да, Тойли Мерген. Кстати, вы мне нужны. Зашли бы, если дела позволяют. – И, кладя трубку, он пояснил: – Может, у Ханова есть для вас подходящая работёнка.

Услышав фамилию председателя райисполкома, Тойли Мерген опять помрачнел, но возражать не стал, тем более, что в этот момент секретарша внесла в кабинет чай.

– У него-то всегда есть незанятые должности, – приговаривал Карлыев, разливая чай в пиалы.

Вскоре из приёмной донёсся скрип сапог.

– У себя? – послышался громкий голос Каландара Ханова, и тут же он сам широко и властно распахнул дверь кабинета.

Внушительность фигуры, уверенность движений, седина на висках – всем своим обликом председатель райисполкома мгновенно внушал к себе уважение, казалось ничуть об этом не заботясь.

– Салам! – небрежно бросил он, крепко пожимая руку Карлыеву и нехотя здороваясь с Тойли Мергеном.

– Как насчёт пиалы зелёного чая? – вежливо осведомился секретарь райкома, от чьих глаз не укрылась натянутость отношений между двумя его посетителями.

– Только что вдоволь напился верблюжьего чала, – не слишком-то деликатно отказался Ханов и совсем уже бесцеремонно развалился в кресле.

– Вчера никак не мог вас застать, – продолжал Карлыев, наливая чай Тойли Мергену и себе. – Ездили куда-нибудь?

– Уже два дня воюю с работниками канала! – гордо произнёс председатель райисполкома, искоса поглядев на примолкшего Тойли Мергена и со смаком закуривая.

– А я уж решил, что вы в пустыню подались, – пояснил секретарь райкома.

– Я охочусь только по выходным, – с достоинством отверг такое предположение Ханов. – Вот завтра, если что-нибудь срочное не задержит, правда, махну в пустыню. Говорят, возле Серахса дроф и куликов видимо-невидимо. Может, соблазнитесь? Заодно и скот посмотрим…

– Спасибо… Что-то я, по правде сказать, утомился за последние дни. Думаю завтра и послезавтра никуда не выходить. К тому же вчера из Ашхабада приехал к Марал научный руководитель. Хотелось бы и мне с ним потолковать. Да ещё две диссертации уже неделю у меня лежат, на отзыв присланные, – тоже ведь прочесть надо… Одним словом, много всего накопилось. Кстати, а что там, на канале? Что, опять воду зажали?