Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Под вечер, когда он ушёл к Дурды Кепбану, Аман вернулся с работы.

Мать встретила сына со слезами на глазах:

– Боже мой, боже мой! Почему я не умерла весной, когда так тяжело болела! Я бы не испытала теперь такого позора!

– Мама, что с тобой? Я ничего не понимаю.

– Чего же тут не понять? – проворчала Акнабат и, глубоко вздохнув, сквозь слёзы посмотрела на сына. – Как мне не плакать, если на девушку, которую мой сын решил взять себе в жёны, с гордостью смотрит другой. А глупый отец тебя ещё одобряет.

– Мама, прошу тебя, перестань плакать, – рассердился Аман. – Никто, кроме меня, с гордостью на Сульгун не смотрит!

– Ах, так! А если я собственными ушами слышала, что жена Сервера из Геокчи уже договаривается с Дурсун насчёт свадьбы? Она сидит в их доме, словно привязанная, и через каждые два слова повторяет: «Мой Айдогдыджан любит Сульгунджан».

– Не может этого быть!

– Ты, значит, собственной матери не веришь?

– Ты была у них и сама видела мать Айдогды?

– Сынок! Разве бы я сказала, если б не видела! Когда я услышала, что болтает эта толстенная баба, меня озноб прошиб, волосы дыбом встали. Не помню, как я встала и ушла.

– Почему же ты ушла? Надо было хоть поговорить с матерью Сульгун.

– А зачем говорить, когда и так всё ясно. Если бы не хотели, жена Сервера не сидела бы хозяйкой в их доме. Ей бы сразу дали от ворот поворот.

– Значит, ты и Сульгун не видела?

– На что она мне сдалась? Я узнала, кто она такая, и мне этого достаточно!

Аман молчал, опустив голову. А мать решила – раз задумался, уже хорошо, и беззвучно вышла на кухню за чайником и чуреком. Но когда Акнабат вернулась, Амана и след простыл. Он бежал в сторону дороги, ведущей в город.

XVIII

По вечерам в ресторане дяди Ашота бывало особенно многолюдно. Обычно люди заранее заказывали столики.

На счастье Амана, Ашот Григорьевич ещё не ушёл и, увидев, что парень растерянно топчется в дверях в поисках места, подошёл к нему, поблёскивая золотыми зубами.

– Проходи, Аман, проходи! – приветливо сказал он на хорошем туркменском языке.

– Спасибо, Ашот-ага, а то я уж собрался уходить – вижу сесть негде.

– Для тебя мы найдём местечко! – И Ашот Григорьевич распорядился поставить в углу маленький столик. – Как дела?

– Неплохо.

– Почему такой грустный?

– Работы много, Ашот-ага.

– Когда человек много работает, у него лицо бывает усталое, а не грустное.

Подошла черноглазая молоденькая официантка и прервала их разговор. Аман заказал коньяк и люля-кебаб.

Снова сверкнув золотыми зубами, Ашот Григорьевич спросил:

– У тебя плохо на душе. Угадал?

– Угадали, – сознался парень.

– Когда я был в твоём возрасте, то мечтал только о двух вещах на свете, – начал Ашот Григорьевич. – Сказать?

– Скажите.

– Первое – о настоящих друзьях, которым молено было бы доверить сердечные тайны. И второе – о верной и, конечно, красивой девушке. Ни о чём другом я не печалился. А теперь, слава богу, и друзей у меня хороших достаточно, и на семью не обижаюсь. Только одно кажется обидным. Годы уходят. Тут уж ничего не поделаешь. Сие, как говорится, от нас не зависит. А всё остальное хорошо. Будь счастлив, Аман. Заходи. Большой привет моему другу Тойли!

После ухода Ашота Григорьевича Аман быстренько выпил коньяк, немного поковырял люля-кебаб, закурил и вышел из ресторана.

Всю дорогу до дома Сульгун он дымил, прикуривая одну сигарету от другой.

«Зайти или не зайти? А, может, позвонить из автомата?» – раздумывал он, но тут из подъезда неожиданно вышла Сульгун.

– Аман, что ты здесь делаешь?

– Да вот, пришёл.

– Ты выпил?

– Может быть.

– Зайдём к нам.

– Нет, не пойду.

– Почему? Я несколько раз приглашала тебя, но ты говорил, что стесняешься. Сегодня, слава богу, ты сам пришёл. Заходи. Я познакомлю тебя с мамой. Ну, чего ты? По телефону ведь разговариваешь с ней. У меня очень хорошая мама. Сам увидишь, как с ной легко и просто. Пока попьёшь чай, я сбегаю в больницу.

– Не зови меня сегодня, Сульгун, – сказал Аман, а сам не двинулся с места. – Иди в больницу, а я тут поброжу, подожду тебя.

– Аман, как ты себя ведёшь? – Девушка начала сердиться. – Утром была у нас тётя Акнабат. Моя мама обрадовалась ей, хотела принять получше, но тётя Акнабат, не выпив даже чаю, ушла. Теперь ты. Что всё это значит?

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Хочешь, чтобы я сказал?

– Говори.

– Почему у тебя от меня секреты?

– Какие секреты?

– Не делай вид, что не знаешь, Сульгун!

– Честное слово, не знаю.

– Тогда скажи: зачем приходила мать Айдогды?

Только теперь-Сульгун поняла, что к чему, и от всей души рассмеялась.

Вернувшись сегодня днём с работы, Сульгун застала свою мать опечаленной. И на вопрос дочери, не заболела ли она, Дурсун рассказала, что приходила мать Амана и ни с того ни с сего, отказавшись от чая и обеда, ушла. Мать и дочь были в полном недоумении, тем более, что тётушка Акнабат много лет не бывала у них.

«Значит, мать Айдогды внесла такую сумятицу в головы этих хороших людей!» – подумала Сульгун, а вслух сказала:

– Обо всех сватах я должна тебе сообщать?

– А их много?

Девушка не ответила.

– Ты почему молчишь?

– Ну, что я могу тебе сказать?

Аман махнул рукой и зашагал прочь от дома.

– Ты куда?

– Не знаю. Мне надо успокоиться. Потом как-нибудь зайду.

– Как хочешь! – крикнула ему вдогонку Сульгун и засмеялась.

– Ты что смеёшься?

– Потом поговорим, когда ты успокоишься.

Аман шёл, не оглядываясь, Сульгун смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.

Куда он идёт? Неужели опять в ресторан? Может быть, догнать его? А если не послушается? Может быть, она сумеет ему объяснить? А что, собственно, надо объяснять? Что тут непонятного? Пусть делает, что хочет! А ей надо бежать в больницу.

Хотя Сульгун была и молодым врачом, но у неё уже вошло в привычку навещать вечером больного, прооперированного ею утром. Больница находилась поблизости от дома, и она всегда ходила туда и обратно пешком.

Сегодня, когда мысли об Амане не оставляли Сульгун, ей не хотелось задерживаться на работе. Но тем не менее она пробыла в больнице почти до одиннадцати часов.

Старый шофёр, увидев торопливо выходящую Сульгун, нагнал её.

– Дочка, поздно уже, садись, отвезу, а то пусто на улицах.

– Спасибо, Перман-ага. Но я не домой, чуть подальше.

– Тем более. Говори, куда ехать?

– В ресторан дяди Ашота.

– В такое время, дочка, в ресторан никак нельзя. Если что нужно, я тебе сам привезу.

– В ресторане мне ничего не нужно. Мне нужно в одно место поблизости от ресторана.

– А, ну если так, ладно.

Ещё издали увидев, что в дверях ресторана Аман толкается с каким-то человеком, девушка остановила машину, вышла и отпустила шофёра. Пожилой швейцар совсем выбился из сил, стараясь оттащить парня от дверей.

Сульгун решительно подошла к ним и взяла Амана за руку.

– Вот это дело, – обрадовался швейцар;– Никак не могу втолковать этому молодому человеку, что ему давно домой пора. Вам бы надо было пораньше приехать.

– Спасибо вам, – сказала Сульгун и приказала Аману: – А ну, пойдём!

Аман, покачиваясь, нехотя двинулся с места.

– Это ты, Сульгун?

– Да, я.

Повиснув на руке у девушки, он забормотал:

– Ты? Что ты здесь делаешь среди ночи?

– Приехала за тобой.

– Ты? Как ты догадалась, что я здесь?

– Некоторые считают, что обиду лучше всего заливать водкой.

– По-твоему, и я такой, как некоторые.

– Сейчас, например, ничем от них не отличаешься, Ну-ка, иди ровнее. Я хоть отведу тебя домой.

– Куда? Домой? – Аман замахал свободной рукой и зло рассмеялся. – Теперь у нас дома нет.

– Аман, перестань болтать!

– Я не болтаю. Теперь в том доме поют и танцуют ребятишки.

– Не понимаю.

– Я и сам не понимаю. Зато Тойли Мерген понимает! Мой щедрый отец!

«Может, правда, Тойли-ага продал свой дом», – подумала Сульгун и сказала:

– Ну, если нет того дома, пойдём в другой.

Пьяно упрямясь, Аман откинулся назад.

– В другой я не пойду!

– Может быть, к отцу поедешь? Ах, не надо было мне отпускать Пермана-ага.

– И туда не поеду! Куда ты меня тащишь?

– Какая разница, куда? Аман, веди себя прилично!

– Я всегда веду себя прилично. А ты, ты, Сульгун, не оправдала моего доверия. Зачем, зачем ты пускаешь в дом сватов? Ни один сват не имеет права заходить в ваш дом, ничья мать не имеет права… Кроме моей…

– Идём, Аман!

– А я тебе говорю…

– А ты лучше помолчи. Когда придёшь в себя, мы поговорим.

– Хоть я и пьян, хоть я и вдребезги пьян, я всё понимаю. Просто чуть-чуть язык заплетается, а так всё нормально. Почему у тебя секреты от человека, которого ты… нет, который тебя любит. А? Ну, скажи. Остальное – ерунда. Вот что меня обидело. Если ты до сих пор не знаешь этого, тогда я…

– Аман, постарайся идти хоть немножко ровнее. Потом мы с тобой обо всём поговорим.

– Почему потом? Я лично… Лично я уверен, что сейчас самый подходящий момент! – Аман, который и прежде-то шёл с трудом, остановился, раскачиваясь, но зато язык у него вдруг перестал заплетаться. – Смотри, пустынная улица, тихая ночь. Ни людей, ни машин. Лишь поблёскивают лампочки, да шелестят листья на деревьях. Никого, только ты и я. Ну-ка, выйди, выйди сюда из-под тени дерева. Гляди, вон какая круглая луна. Она нам с тобой светит!.. Сульгун! Ну, не хмурь брови, посмотри мне прямо в глаза.

До сих пор Аман ещё ни разу так не разговаривал с ней.

– Ну, посмотрела! – улыбаясь, проговорила Сульгун. – Что ты хочешь этим сказать?

– Подойди поближе.

– Аман, пойдём, мы же на улице.

– А я говорю тебе, подойди поближе! – упорствовал он.

– Ну, подошла.

Аман обнял её и поцеловал.

– Теперь веди меня куда хочешь!

– Аман, как ты себя ведёшь? – желая показать, что возмущена, проговорила Сульгун, но голос её прозвучал мягко и ласково.

– Всё, теперь всё! – сказал Аман и, стараясь не качаться, отодвинулся от неё. – Ты не услышишь от меня ни слова…

И в самом деле, он умолк, покорно подчинившись девушке.

Сульгун добралась с ним до своего дома и с величайшим трудом втащила его на второй этаж. Тут она остановилась, открыла ключом дверь и очень смутилась, увидев в прихожей мать.

– Мама, я думала, ты легла. Понимаешь, мне пришлось привести Амана. Ты не будешь сердиться? Он в плохом состоянии, я не знала, как быть, и привела его к нам.

– Не беда, дочка, – сказала Дурсун. – А где он?

– Он за дверью. Мама, если тебе не трудно, постели ему постель. Я ужасно устала.

– Всё сделаю, дочка, не волнуйся, – ответила мать и выглянула на лестницу. – Заходи, мой хан!

– Са… салам, тётушка!

– Проходи, проходи.

Аман изо всех сил старался казаться трезвым. Но что ты сделаешь, если ноги тебе не подчиняются? Покачиваясь, он вошёл в квартиру.

– Иди, хан мой, иди! – приговаривала Дурсун и, поддерживая его, провела в свою комнату. – Вот постель. Раздевайся и ложись. Не стесняйся, будь как дома.

Никто не беспокоил Амана, пока он сам не проснулся. Он не удивился, что лежит в чужой комнате на чужой постели. Он, как ни странно, – ведь выпито было порядочно, – помнил почти всё. И как он, опрометью выскочив из дома, помчался в город. И ресторан. Потом второй раз ресторан. Он помнит, как Сульгун тащила его по безлюдным улицам, и он по дороге рассердился на неё, стараясь объяснить, что никто не имеет права засылать к ней сватов, потому что он, Аман, любит её; Он помнит, как обнял и поцеловал свою любимую. Он помнит, как покорно пошёл к ней в дом. Он помнит, как ласково отвела его сюда, в эту комнату, тётушка Дурсун и сказала, чтобы он не стеснялся и ложился спать.

Да, он всё помнит. Но понять своего поведения не может. Пьяный молодой человек приходит в дом девушки и укладывается спать.

Боже, какой стыд! А ещё не решался прийти и познакомиться с её матерью, хотя она несколько раз просила его. Зато теперь он предстал перед своей будущей тёщей во всей красе. Его мать никому бы такого не простила. А тётушка Дурсун не упрекнула его, даже, наоборот, старалась утешить.

Лучше бы она раскричалась и вытолкала его, пьяного, из дома. Что теперь делать? Как он покажется ей на глаза? Почему Сульгун не разбудила его? Наверно, она уже ушла на работу. Будь она дома, было бы всё-таки проще.

Аман оделся, застелил постель и, не зная, что делать, стоял посреди комнаты.

Тихий голос тётушки Дурсун вывел его из оцепенения.

– Как тебе спалось, мой хан? – спросила она.

Покраснев до ушей, Аман открыл дверь.

– Спасибо, очень хорошо, очень, – пробормотал он, низко опустив голову.

– Не прячь глаза, хан мой, не надо – старалась подбодрить его Дурсун. – Чего в молодости не бывает. Сульгунджан хотела разбудить тебя пораньше, а я не велела трогать. Ступай, умойся, чай на столе.

– Стыдно мне, тётя Дурсун. Гнать меня надо, а не чаем поить, – не поднимая головы, проговорил Аман. – И на работу я опоздал.

– Если ты сегодня опоздал, – назидательно сказала Дурсун, – завтра начнёшь пораньше. А сейчас умойся и иди к столу. Тебя завтрак ждёт. Для тебя готовила. Не пропадать же добру?!

Наверно, все матери на свете похожи друг на друга. Сколько раз и у себя дома слышал он такие слова.

За столом тётушка Дурсун не докучала Аману разговорами, только подливала чай и подкладывала еду. Замэтив, что он осторожно отодвинул тарелку, она спросила:

– Ты уже поел? Или тебе не понравились мои голубцы?

– Спасибо, всё очень вкусно, – ответил Аман и поднялся. – Больше мне нельзя задерживаться. У меня, вы же знаете, сердитый отец. Он до грамма подсчитывает собранный хлопок. Мне и так влетит. А если я ещё задержусь, он поднимет шум. Спасибо вам за всё. Простите меня, что доставил столько хлопот.

– Ну, раз так, иди, хан мой, – сказала Дурсун, провожая парня до дверей. – Маме передай от меня большой привет. Она тут приходила ко мне, да ни с того ни с сего встала и ушла. Что она вдруг заторопилась, я и не знаю. Так мы с ней ни о чём толком и не поговорили.

– Будьте здоровы. Ещё раз спасибо. А мама к вам непременно придёт, и вы с ней обо всём поговорите.

XIX

Обложившись толстенными папками, Караджа Агаев, не поднимаясь, просидел до самого вечера. Всё искал, искал. Он переночевал в колхозной гостинице и с рассветом продолжал ревизию. Поскольку перелистывание бумаг желанных результатов не давало, Агаев стал вызывать к себе то одного, то другого колхозника, задавая каждому множество вопросов. Однако ни один ответ не пришёлся ревизору по душе, и он всё больше хмурился. Карадже Агаеву было приказано поймать, так сказать, бывшего председателя за руку. Но как ни старался ревизор, ни махинаций, ни воровства обнаружить ему не удавалось.

На третий день ревизии он нашёл людей, которые были не в чести у Тойли Мергена. Но и тут его ждало разочарование – никто не захотел клеветать на бывшего председателя.

Кособокий Гайли не ждал приглашения. Он явился к ревизору сам и прямо с порога предложил свои услуги:

– Если ты за столько лет, Караджахан, не сумел узнать Тойли Мергена, хотя немало чая у него выпил, я тебе расскажу, кто такой наш бывший председатель!

Ревизор так обрадовался приходу Гайли, а ещё больше его многообещающим словам, что подумал: «Я, кажется, открыл крышку сундука с золотом».

– Говорите, говорите, старина! – засуетился от нетерпения ревизор. – На какие средства Тойли Мерген построил дом? Может быть, зятья подбросили ему деньжат, продавая ворованные арбузы? На честно заработанные деньги такой дворец не построишь!

И опять ревизор услышал не то, что хотел.

– А я-то думал, Караджа, что ты – человек умный, – презрительно посмотрел на него Кособокий. – Сидишь в конторе за столом с телефоном, небось и секретарь есть. А такой ерундой занимаешься. Нет, ты не оправдал моих надежд. – Гайли сдвинул на лоб шапку и продолжал. – Я собирался рассказать тебе, какой мой зять грубиян, даже деспот. А тебя вон что интересует. Спросил бы у самого Тойли Мергена. Он тебе точнее всех ответит. Может, и наорёт на тебя, но скажет правду. Хоть он и грубый человек, но настоящий мужчина и в чужой карман не залезет. Так что, послушай моего совета, не отрывай людей от дела и сматывайся отсюда!

Довольный собой, Кособокий Гайли обнажил свои жёлтые зубы в улыбке и, даже не кивнув ревизору, вышел.

Карадже Агаеву и правда следовало бы убраться из колхоза. И для него было бы лучше, и для репутации его учреждения, и для пославшего его начальника.

Но слишком слаб, слишком ничтожен был Караджа Агаев, чтобы признаться даже себе в бессмысленности своих поисков. В ушах гудели слова Каландара Ханова: «И освободить можем!» Поэтому он снопа и снова склонялся над папками и перебирал пожелтевшие бумаги. Надо лечь костьми, но сделать всё, чтобы уважить Ханова. Если бы это было не так важно, на стал бы председатель райисполкома приглашать к себе на плов Караджу Агаева и поить его дорогим ромом.

Один день сменял другой, а ревизор, осунувшийся и не бритый, всё ещё тёрся грудью о бумаги.

Если Караджа Агаев всё больше нервничал и суетился, то Дурды Кепбан, в противоположность ему, становился спокойнее. После встречи с Тойли Мерге-ном его злость на ревизора немного поутихла. Каждое утро, придя на работу, он спрашивал молодого счетовода:

– Ну как, Аннагельдыхан, ревизия всё ещё продолжается?

– Продолжается, Дурды-ага, продолжается! – говорил Аннагельды, подмигивая, корча рожи и показывая рукой, какую бороду отрастил ревизор, не имея времени побриться.

Но сегодня с утра Дурды Кепбан снова огорчился. Он заглянул в соседнюю комнату. В сигаретном дыму сидел сгорбленный, заросший седой щетиной Караджа Агаев и вытирал пот со лба. Главный бухгалтер нахмурился и притворил дверь.

– Лишь бы судьбы человеческие не зависели от таких вот, как этот, жалких людишек, – проговорил он.

Аннагельды поднял голову:

– Вы мне что-то сказали, Дурды-ага?

– Нет, – вздохнул главный бухгалтер и сел за свой стол. – Просто подумал о судьбах людских.

– О чьих именно?

– Ну как тебе объяснить? Вот ты уже год работаешь со мной. И я, мне кажется, знаю тебя, понижаю, чем ты живёшь. Когда-то и Караджа Агаев сидел вот так же, как и ты, и работал рядом со мной. Хоть он и не намного моложе, для него и в те времена я был Дурды-ага. Я думаю, что знаю его, так же, как сейчас знаю тебя. Все мы считали его чистосердечным, совестливым парнем. И не было у него этой фальшивой улыбки. Семь дней назад, когда; он приехал сюда, я сначала обрадовался, потом разозлился. А сейчас посмотрел на него и расстроился. По правде говоря, даже испугался. Сидит убитый горем человек. Ведь, казалось, должен бы радоваться, что не обнаружил у своего доброго друга и покровителя никаких злоупотреблений. Почему, почему он так огорчён? Уму непостижимо. А ведь есть какая-то причина. Вот о чём я раздумываю, Аннагельдыджан!

Аннагельды даже не заметил, как, отложив работу, встал и подошёл к столу Дурды Кепбана.

– А в самом деле, почему? Если бы я был на его месте, я бы сказал и председателю, и вам, Дурды-ага, и самому Тойли-ага: «Простите, товарищи!» И уехал бы туда, откуда приехал. А может быть, кто-то принуждает его? – размышлял, вслух счетовод. – Нет, разве можно принудить человека, ясли он хоть немножко, хоть самую малость уважает себя?

Но получить ответы на свои вопросы парень не успел.

Из соседней комнаты вышел Караджа Агаев и со злостью швырнул на стол главного бухгалтера связку ключей, которая несколько дней назад была так же брошена ему самому. Дурды Кепбан и бровью не повёл.

– Кончил? – спросил он.

– Кончил.

– Идём, если кончил! – И Дурды Кепбан повёл ревизора к председателю.

– Садитесь, – вежливо предложила Шасолтан. – Рассказывайте, как ваши дела. Закончили уже?

– Закончил, – буркнул Агаев.

– Что вы нам можете сказать?

– Ничего не нашёл, – вздохнул Караджа Агаев.

– Вы, кажется, жалеете об этом? – Шасолтан слегка прищурилась.

– А? Что вы сказали?

Чуть повысив голос, Шасолтан повторила:

– Жалеете, говорю, об этом?

– Ой, нет же, нет! – растерянно и даже жалобно проговорил ревизор.

– Значит, вы сегодня уезжаете?

– Да, хотел бы уехать сейчас, – сказал Агаев.

Не в силах поднять глаза на председателя и на главного бухгалтера, он собрался было встать, но Дурды Кепбан придавил его плечо:

– Нет, сейчас не уедешь, не отпустим.

– Почему? – обиженно спросил Агаев и устремил свой беспомощный взор на Дурды Кепбана.

– А ты не знаешь – почему? – стараясь пода вить снова вскипевшую ярость, тихо, но грозно заговорил Дурды-ага. – Ты целую неделю сидел у нас на голове! Целую неделю из дома в дом передавали страшные слова: проверяют Тойли Мергена! Целую неделю ты искал вора. Искал! Но не нашёл. Об этом тебе придётся написать и поставить собственную подпись. Вот бумага, а вот ручка!

– Дурды-ага прав, – поддержала главного бухгалтера Шасолтан. – И вам это нужно, и нам.

– Может быть, – заёрзал, на стуле Агаев, – я потом напишу и пришлю? Надо ведь время, чтобы подумать.

– А мы тебя не торопим, – тут же нашёлся Дурды Кепбан. – Думай, сколько хочешь. Напишешь и уедешь. Никто тебя не задержит.

Ревизор сидел, уставившись в стопку бумаги, но ручку не брал.

– Может, и для этого нужно разрешение Ханова? Если нужно, я ему сейчас позвоню, – стараясь скрыть улыбку, проговорила Шасолтан.

– Нет, – выжал из себя Агаев.

Просидев чуть ли не с полдня, Караджа Агаев нацарапал на листочке бумаги несколько слов. Никто не мог понять, почему это заняло у него столько времени. Очевидно, трудно было ему написать правду.

Пробежав глазами записку ревизора, Дурды Кепбан рассмеялся.

Агаев проглотил обиду и, нахмурившись, спросил:

– Что, не годится?

– Годится, – всё ещё улыбаясь, ответил главный бухгалтер и сунул записку в ящик стола.

Караджа Агаев пошевелил губами, вроде бы желая что-то сказать. Но дочему-то смолчал, растерянно глядя на собеседника.

Догадавшись, о чём думал ревизор, Дурды Кепбан пришёл ему на помощь.

– Аннагельды! Сходи, голубчик, посмотри, здесь ли машина председателя.

Аннагельды вышел и сразу же вернулся.

– Шасолтан уехала, – доложил он. – Она, кажется, говорила, что её вызвали в район, там, наверно, опять совещание.

– На нет и суда нет.

– Как же я доберусь? – жалобно промямлил Агаев.

– Нет ничего проще, – сказал Дурды Кепбан. Он легко поднялся с места, подошёл к окошку и протянул руку на север. – Вон шоссе. До него дойти – пара пустяков. А там машины одна за другой идут в город.

Измученному Агаеву хотелось побыстрее добраться до райисполкома. Через полтора часа кончится рабочий день. Необходимо сегодня же доложить Ханову результаты ревизии. Пусть он кричит, пусть топает ногами, но Агаев должен именно сегодня избавиться от этой проклятой заботы. А завтра выходной, и он сможет отдохнуть.

Агаев доплёлся до шоссе. Машины и правда неслись одна за другой, но шофёры и не глядели на поднятую руку ревизора. Не менее получаса проболтался он на шоссе. Наконец, нашлась добрая душа. Шофёр грузовика пустил его в кабину, согласившись подбросить до города. Как ни умолял он водителя довезти до райисполкома, тот не соглашался, сказав, что не желает из-за каких-то копеек лишаться прав. Таким образом, Агаеву пришлось ещё пешком добираться до места. Оставались считанные минуты до конца рабочего дня, когда он, взмыленный, появился в приёмной председателя райисполкома.

– Товарищ Ханов здесь? – не успев отдышаться, спросил Агаев у секретарши.

– Вообще-то здесь, но, пожалуй, что не примет вас, – с безразличным видом проговорила та.

– У подъезда много машин. Что, у товарища Ханова совещание?

– Да, у него председатели колхозов. Они уже давно совещаются. Один аллах знает, когда кончат.

– Если можно, доложите ему, что я здесь. Он меня непременно примет.

– Сейчас выступает председатель колхоза «Хлопкороб», – сообщила обо всём осведомлённая секретарша. – Когда она кончит, я доложу.

Немного отдышавшись, Агаев опустился в кресло. Секретарша окинула его равнодушно-презрительным взглядом и сказала:

– А я вас не сразу узнала. Вы что, из пустыни вернулись?

– Нет, не из пустыни.

Хотя Агаеву совсем не хотелось улыбаться, он, чтобы угодить собеседнице, чуть раздвинул губы.

– А вид у вас, как бы это сказать, очень усталый.

– Да, да, и не говорите… Курить здесь, кажется, можно?

– Курите! Ах, я совсем забыла, вы ведь ездили в «Хлопкороб», ревизовать Тойли Мергена. Ну как, удачно съездили?

– Я не понял вашего вопроса. Что вы называете удачей и что неудачей?

– Ну, нашли вы что-нибудь?

– Нет ничего не нашёл.

– Ничего? – Смеющимися глазами женщина уставилась в измученное лицо Агаева. – А товарищ Ханов надеялся на вас. Не думаю, что его обрадует ваше возвращение с такими результатами.

– Обрадует или не обрадует, а придётся говорить правду.

Секретарша хоть и разговаривала с ревизором, но прислушивалась к тому, что происходит в кабинете. Даже через обитую дерматином дверь был отчётливо слышен грозный голос Ханова. И не только голос, но и стук его кулака по столу.

Караджа Агаев испуганно вжал голову в плечи.

А секретарша, уже привыкшая к такому стуку и крику, осторожно ступая, вошла в кабинет и сразу так же тихо вышла.

– Я сказала, что вы приехали, товарищ Агаев.

– А что он? Велел ждать?

Не успела она раскрыть рот, как высокая дерматиновая дверь распахнулась и на пороге появился сам председатель райисполкома.

Агаев торопливо бросил в пепельницу сигарету и вскочил.

Вместо приветствия, Ханов посмотрел на Агаева сверху вниз и сквозь зубы процедил:

– Приехал?

– Приехал, товарищ Ханов.

– Жди, – отрезал он. – Жди здесь.

– Вы скоро заканчиваете?

Ханов не счёл нужным ответить.

– Где заведующий районо? – спросил он секретаршу.

– Сейчас придёт, – заверила она. – Через минуту будет здесь.

Как только крупная фигура Каландара Ханова скрылась за дверью, вбежал худощавый смуглый человек и недоумённо заговорил:

– Опять вызывает? Ведь я ещё не успел передать, по школам его распоряжение!

– Быстрее заходите!

Заведующий районо недолго пробыл в кабинете председателя. Бледный и растерянный, он вышел оттуда, не прикрыв за собою дверь, и остановился посреди приёмной, ощупывая карманы. То ли по его дрожащим рукам, то ли ещё почему, но Агаев решил, что он хочет закурить, и протянул ему сигареты.

– Спасибо, я бросил курить, – сказал тот и, покачивая головой, вышел.

– Опять новый заведующий районо? – спросил ревизор. – Неделю назад был другой.

– Да, новый, – уткнувшись в бумаги и не поднимая головы, ответила секретарша. – Товарищ Ханов не любит, когда не выполняются его приказания. Так что приходится менять людей.

Ей легко так говорить. А каково тем людям, которых он меняет? Даже страшно подумать, как Ханов поведёт себя с ним, а Агаевым, когда услышит о результатах ревизии.

Агаев сидел пожухлый, словно куст хлопчатника, который подрезали под корень. Из оцепенения его вывел стук кулака по столу. Поскольку дверь была не плотно закрыта, казалось, стучат здесь, в приёмной.

– Товарищ Ханов говорит! – шёпотом возвестила секретарша и вся обратилась в слух. – Теперь не долго ждать, скоро кончат, – так же шёпотом сказала она ревизору.

Но теперь Агаев, по правде говоря, готов был ждать хоть до рассвета, лишь бы на него вот так не стучали кулаками.

Секретарша ошиблась. Ханов говорил не менее получаса. Сначала голос его звучал монолитно и слов нельзя было разобрать. Но постепенно он набирал силу и, можно сказать, перешёл на крик.

– Хлопок – наше богатство! Хлопок – наша гордость! – выкрикивал председатель райисполкома. – Если человек не усвоил этой истины, ему с нами не по пути. Как я уже говорил, уборка идёт из рук вон плохо. Медленно! Точнее, сбор хлопка в районе находится под угрозой! Для того, чтобы выйти из этого угрожающего положения и выполнить свой священный долг перед государством, мы должны решить, что делать сегодня, именно сегодня, в настоящий момент. А делать мы должны следующее: начиная с пенсионеров и кончая школьниками-первоклассниками, всех отправим на хлопок. Даже на шеи самих председателей колхозов повесим фартуки! Понятно, товарищи?

Сначала все молчали.

«Кажется, на этот раз товарищ Ханов переборщил, – подумала секретарша. – Будь я председателем колхоза, ни за что не нацепила бы на себя фартук».

– Дети должны учиться, – послышался спокойный голос Шасолтан.

– Я предвидел такое возражение.

– Законное возражение, – поддержал кто-то мнение Шасолтан.

– Не знаю, законное или нет, но я отвечу вам на это словами знаменитого на весь мир человека. Итак, этот человек, имя которому Макаренко, сказал, что главное для ребёнка – трудовые навыки. Значит, надо учёбу сочетать со сбором хлопка.

– Нельзя учёбу сочетать с таким тяжёлым трудом, – снова возразила Ханову Шасолтан.

«А шустрая девушка!» – с завистью подумал Агаев.

– Почему нельзя? – удивился председатель. – Пусть с утра собирают хлопок, а после полудня учатся!

– Во-первых, уставший ребёнок не сможет толком учиться. А во-вторых, откуда он возьмёт время делать уроки? – не уступала она.

– Ничего с детьми не случится, если они ещё пару месяцев в году не будут ходить в школу. Думаете, поглупеют они от этого? – гнул своё Ханов. – Я, например, начал учиться в четырнадцать лет!

– Это, между прочим, заметно, – уже пошла в открытое наступление Шасолтан.

– Что вы хотите этим сказать?

– Всё, что я хотела, я сказала, – не унималась она. – Я категорически против того, чтобы дети собирали хлопок. Разве что в выходной день. Если отрывать детей от занятий, вырастут полуграмотные люди. Потом они нам этого не простят. Если мы детскими руками соберём гору хлопка, это никогда не восполнит пробела в их знаниях!

– Я поставил перед вами задачу, – раздельно проговорил Каландар Ханов и стукнул кулаком по столу. – И требую решения этой задачи!

– Стучать кулаком по столу проще, конечно, чем подыскивать убедительные доводы. Но меня сейчас интересует другое. Чьё это требование – лично ваше или исполкома?

– А вам недостаточно моего требования?

– Нет! – решительно заявила Шасолтан. – Пока я не получу на руки официальную бумагу, я ни одного ребёнка не пошлю на хлопок!

– Если прикажут, должны будете послать!

– Мне нужен официальный документ. Надеюсь, что и другие председатели колхозов со мной согласятся. И вообще, нам не препираться следует, а серьёзно поговорить об организации труда, то есть об улучшении культурного обслуживания сборщиков, о полном использовании хлопкоуборочных машин. Ведь запасные части подсекают нас на каждом шагу. Это – одно. И второе… – девушка задумалась, не решаясь, видно, продолжать.

– Говорите, говорите! – раздались голоса.

– Ну что ж, скажу. Я почти ежедневно приезжаю сюда с тех пор, как стала председателем. Каждый из нас с радостью приедет, если это полезно для нашего дела. Но подумайте, сколько времени мы тратим на такие вот, как сегодняшнее, совещания. Не пойму – кому и зачем они нужны? Человек, сумевший вырастить урожай, сумеет и собрать его. Даже дети, и те знают, что хлопок нужен и нам самим – это и деньги, и достаток, – и государству. Дайте нам спокойно работать, не тормошите нас, не стучите кулаками по столу. У нас тоже есть головы на плечах. Дайте нам жить своим умом.