Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

– Значит, тут есть и твоя вина?

– Возможно… Но тебе бы хотелось, чтобы вина была только на мне.

– Ты так думаешь? – удивился Ханов. – И из-за этого погрузилась в болото печали? Даже не отвечаешь на телефонные звонки.

– Да, Каландар, сижу и думаю о нас с тобой.

– Может быть, мы это оставим пока? Пришёл усталый человек, а ему даже не предлагают чая и чурека.

– Подать чай и чурек проще простого. – Алтынджемал потянулась и встала. – Где сядешь, за столом или на ковре?

– Мне кусок не пойдёт в горло, если тебя не будет рядышком.

Пока Ханов переодевался, Алтынджемал расстелила скатерть и принесла жареного зайца с картошкой. Потом налила стопку коньяку.

– С тех пор как уехала Шекер, – посмотрела она краешком глаза на Ханова, – тебя словно подменили.

– Это тебе только кажется, моя Алтын!.. За твоё здоровье! Пусть не увядает твоя юность, пусть всегда тебе сопутствует красота!.. Просто у меня сейчас много работы…

– Нет, что ни говори, это Шекер лишила тебя покоя.

– Зачем опять о Шекер? С нею у меня всё кончено. Давай потолкуем о нас с тобой. – Он обнял её и поцеловал. – Я вот думаю забрать тебя к себе… Ты почему отворачиваешься? Если хочешь, прямо сейчас увезу вместе со всем твоим хозяйством. Я серьёзно, моя Алтын!

– Я знаю, что ты серьёзно.

– Если знаешь, зачем морочишь мне голову, почему хмуришься?

– Не торопи меня, Каландар. Дай поразмыслить.

– По-моему, тут всё ясно. Или ты людей стесняешься? Боишься пересудов?

– Я никого не стесняюсь.

– Тогда в чём же дело?

У Ханова даже пропал аппетит. Он отодвинулся от еды, закурил и, глядя в грустные глаза Алтынджемал, спросил:

– Почему ты не отвечаешь?

– Ну, погоди до завтра. Утро вечера мудренее.

– Ладно, подумай. Только не забывай, что я тебя очень люблю, моя Алтын!

Ханов поднялся и прошёл в ванную комнату. Приняв душ, он улёгся на одной из двух стоявших рядом кроватей.

– Что-то меня сегодня в пустыне укачало, – признался он. – Может, и ты ляжешь?

– Я ещё посижу, Каландар. Профессор поручил мне сделать выборку из историй болезни. Если ты устал, спи, пожалуйста, я тебе не помешаю.

– Такие вещи следовало бы делать в больнице, моя Алтын. А дома надо отдыхать. Понятно?

Алтынджемал не стала объяснять ему, что в больнице трудно выкроить время для научных занятий. Она молча взяла свои бумаги и села за стол.

– Оставь ты это, моя Алтын. В крайнем случае встанем пораньше и я тебе помогу.

– Это ведь не сводка по хлопку, – сухо заметила она. – Что ты понимаешь в болезнях сердца?

– Хорошо! Если так, завтра с утра у тебя в полном услужении будут два медика. Обещаю тебе. А пока иди сюда, моя Алтын.

– Не мешай, Каландар. Спокойной ночи!..

Когда Ханов проснулся, в комнате было уже светло. Полагая, что Алтынджемал спит рядом, он протянул руку, но на соседней кровати её не оказалось. Было похоже, что её кровать вообще осталась нетронутой: подушка даже не была примята.

Ханов приподнялся на локте и увидел Алтынджемал, которая сидела за столом, уронив голову на руки. На ней было её новое платье.

– Ты так и не ложилась, моя Алтын? – удивился он.

На его голос она подняла голову и откинула с лица рассыпавшиеся волосы.

– Выходит, так…

Отбросив одеяло, он поспешно поднялся и сел рядом с нею.

– Что случилось, моя Алтын? Прошу тебя, скажи мне, что тебя мучает?

– Многое, Каландар… Чай пить будешь?

– О чае поговорим потом. Ты сначала ответь на мой вопрос.

Но, как ни настаивал Ханов, Алтынджемал уклонялась от объяснений. В конце концов, словно удивлённая его натиском, она как-то отчуждённо посмотрела на него, встала и принялась ходить по комнате.

– Ты почему убегаешь от меня?

Алтынджемал покорно села на краешек дивана.

– Я не убегаю. Я думаю. И, кажется, прихожу к выводу…

– Погоди, моя Алтын! – перебил её Ханов. – Я чувствую, что ты готова совершить ошибку. Роковую сшибку…

– Нет, Каландар. Боюсь, что я уже не изменю своего решения.

– Изменишь! Изменишь! – твердил он, обнимая Алтынджемал и целуя её щёки, лоб, волосы. – Ты всё равно будешь моей. Только моей!

– Каландар! Отпусти, мне больно… У меня кружится голова…

– Ладно, не буду…

– Мне самой жаль, Каландар, – заговорила она через силу, – но я не могу обещать, что буду с тобой.

У Ханова даже побледнели и как-то сразу обвисли щёки.

– Почему? Ведь теперь никто нам не мешает, никто не стоит преградой у тебя на пути. Шекер уехала. Я свободен. Что тебе ещё нужно?

Чем громче звучал голос Ханова, тем тише старалась говорить Алтынджемал.

– Знаешь, Каландар, я так и не работала. Я всё думала, Я пыталась поставить себя на место Шекер. Так вот, если бы её участь свалилась на мою голову, я бы, наверно, день и ночь проклинала разлучницу.

– Все её проклятья я беру на себя!

– Уж очень у тебя всё просто получается. А как быть с моей честью, с моей совестью!

– Я тебя сегодня никак не могу понять, моя Алтын, – взволнованно проговорил он. – Ты о чём?

– Могу ли я быть счастливой, украв счастье у такого же человека, как я сама? Вот о чём!

– Давай оставим эти тонкости, моя Алтын. Мне нужна не философия. Мне ты нужна! Понятно?

– Нет, Каландар. Легче всего сейчас на всё это закрыть глаза. Но потом мы сами будем жалеть… Ты предлагаешь мне совместную жизнь. Предположим, я соглашусь. Но сможем ли мы после всего, что произошло, быть счастливыми?

– Мы ведь и сейчас вместе.

– И всё-таки это другое.

– Убеждён, что всё теперь зависит от нас двоих.

– Ошибаешься, Каландар, ошибаешься. Мы уже не будем испытывать былой радости. Каждый раз, когда мне захочется посмеяться, пошутить, подурачиться, передо мной будет возникать образ несчастной одинокой женщины. Её горькие слёзы на каждом шагу будут отравлять мне существование… Нет, Каландар, не могу я стать участницей столь неправедного дела.

– Ты всё равно в нём участвовала… Я тебя решительно не понимаю.

– Сегодня не понимаешь, поймёшь завтра, – печально произнесла Алтынджемал. – Мы с тобой на какое-то время оказались во власти слепого чувства и погнались за миражом.

– Может быть, это ты погналась, – рассердился Ханов. – Что же касается меня, то я нашёл своё счастье.

– Каландар, – прервала его Алтынджемал. – Все уговоры бесполезны. Что меня упрашивать, что землю. Я об этом много думала и только сегодня ночью всё поняла.

– Может, ты и о нашем прошлом жалеешь?

Она тихо покачала головой:

– Нет, о прошлом я не жалею.

– Тогда к чему всё это?

– Сейчас, Каландар, я говорю не о том ветре, который дул, а о том, который подует. Достаточно того, что я любила тебя от всего сердца. Но впредь я не хочу гнаться за миражом. Как бы мне ни было тяжело, как бы ни было мучительно, но мы должны расстаться. Другого выхода нет… Ты на меня не обижайся. Считай, что всё это было счастливым сном. Прощай! Мне пора в больницу.

Она осторожно поцеловала его в щеку и, не оглядываясь, вышла. Растерянный, полуодетый, Ханов так и остался сидеть на диване и лишь постукал себя по лбу обоими кулаками.

В бездумном оцепенении он просидел так, наверно, около часа. Потом вдруг спохватился – время близилось к десяти. Хочешь не хочешь, а надо было идти на работу.

Необычно сгорбившись, Ханов приблизился к окну и, чуть отодвинув занавеску, выглянул на улицу. Но машины, которой полагалось быть к девяти, не обнаружил. Удивлённый и обиженный, он соединился по телефону с исполкомом.

– Это ты, Мямля?

– Я, Каландар-ага. Чем могу служить?

– Где этот Лысый? Куда он девался?

– Разве он за вами не приехал? А я сижу здесь спокойно, в полной уверенности, что он давно ждёт вас.

– Не это ли спокойствие нас и подводит?.. Может, он собирается сбежать от меня?

– Нет, Ширли не такой. Наверно, у него объявилось какое-нибудь сверхважное дело. Обычно он очень аккуратен.

– Какое у него может быть дело важнее меня?

– Сейчас я им займусь, Каландар-ага.

– Ты мне разговоры не разводи! Немедленно разыщи его и пошли за мной.

– Куда, Каландар-ага?

– Он сам знает!

И без того расстроенный, Ханов с силой швырнул телефонную трубку, словно вымещая на ней свои неудачи.

– До чего разболтались люди! Пока не скажешь – ничего сами не сделают!..

Больше всего Ханов ненавидел ожидание. Он оделся, умылся, посидел на диване. Встал, походил по комнате, нетерпеливо поглядывая в окно… И вдруг его взгляд упал на стол, где под целлофановой салфеткой его ожидал заботливо приготовленный завтрак. Нохурская брынза, колбаса, ковурма, сливки, яйца, виноград. Всё, вплоть до свежего чурека.

Ханов постоял, посмотрел, горько покачал головой и снова накрыл стоявшую на столе еду.

Он курил сигарету за сигаретой, а Лысый Ширли всё не появлялся.

Этот негодник, наверно, носится вокруг своей скандалистки, а я должен тут сидеть и ждать его, вместо того чтобы работать! – наливался гневом Ханов. – Придётся пойти пешком».

Но едва он, раздувшись от неистовой злобы, вышел из дома, как подкатила машина, и Лысый Ширли, с виноватым видом выскочив из неё на тротуар, принялся оправдываться:

– Не ругайте меня, Каландар-ага! У моей Овадан тяжёлый приступ, пришлось отвезти её в больницу.

Вместо того, чтобы посочувствовать человеку и хотя бы из вежливости осведомиться, что с его женой, Ханов поморщился и сказал:

– Государственные дела не должны страдать из-за таких вещей…

– Простите меня, Каландар-ага, – понурил голову Ширли. – Только уж очень ей было худо…

Но дальнейшие объяснения Лысого Ширли уже не коснулись слуха председателя исполкома. Он уселся на заднее сиденье и с силой хлопнул дверцей.

– Поезжай!

«Из чего же сердце у этого человека? – размышлял Ширли, взявшись за баранку. – Из камня? Нет, похоже, что у него вовсе нет сердца…»

– Куда ехать? – коротко, без обращения по имени, спросил он.

– А прежде ты куда ездил?

Ширли, ни слова не говоря, двинулся по направлению к исполкому, но не свернул, где было ближе, а проехал мимо.

– Куда ты жмёшь, будто тебе по башке дали палкой! – заорал на него Ханов. – Поворачивай!

Не сбавляя скорости, тот глухо ответил:

– Теперь здесь нет поворота. Видите, уличные знаки изменились.

– Это для тебя они изменились! – разъярился Ханов. – А для меня нет. Поворачивай!

Несмотря на крики и угрозы, Лысый Ширли не подчинился приказанию. Он подъехал к исполкому как положено, остановился у подъезда и, не дожидаясь, пока председатель выйдет из машины, повернулся к нему с ключами в протянутой руке.

– Это ещё что такое? – вытаращил глаза Ханов. – И ты сбежать хочешь?

– Мне бежать никуда не надо, – побледнев от волнения, ответил Ширли. – Вот вам ключи и водите сами. Будете поворачивать, где понравится. А с меня довольно. У меня свой начальник есть.

– Я тебя заставлю!

Вместо ответа Ширли только улыбнулся и покачал головой.

– Ты чего скалишься? – снова обрушился на него Ханов. – Кто ты такой? Да если я захочу, заставлю и твоего начальника водить свою машину.

– Пожалуйста! Только я не поведу! – не смущаясь, ответил Ширли. – Я не шофёр. Я в ремонтной мастерской работаю.

XXIV

Услышав знакомый скрип сапог, ответственный секретарь быстренько поправил галстук и разгладил усы. Чуть задержавшись возле него, Ханов спросил:

– Что происходит?

– Всё в порядке, Каландар-ага. Неужели этот Лысый так и не заехал за вами и заставил вас идти пешком? Я перевернул всё вверх дном, но так и не нашёл, его, Каландар-ага, Говорят, рано утром он явился в гараж и уехал. После этого никто его не видел.

– Я видел. На! – Ханов бросил на стол ключи от машины и уже хотел было пройти к себе в кабинет, но в это время секретарь кивнул в сторону сидевшего у стены Кособокого.

– Он ждёт вас с девяти часов, хотя я говорил ему, что вы неизвестно когда будете, и советовал прийти завтра.

– Какое у него дело ко мне? – едва взглянув на Гайли, спросил председатель исполкома.

– Говорит, жалоба.

Услышав слово «жалоба», Ханов проявил к посетителю некоторый интерес.

– Здравствуйте! На кого у вас жалоба?

– Было бы неплохо поговорить без посторонних, – доверительно сообщил Гайли, поднимаясь со стула.

– Может, вашу жалобу можно рассмотреть и без моего участия? Скажем, если это что-нибудь вроде скандала с женой, на то у нас есть милиция, прокурор…

– У меня дело не из тех, которые можно доверить милиционеру, – напустил на себя важность Гайли. Он подтянул кушак своего халата, надвинул пониже шапку и бочком приблизился к Ханову. – Я уже вышел из того, возраста, когда скандалят с жёнами, Пусть с ними скандалят те, кто помоложе.

– Да, это вы верно говорите, старина.

– У меня и скандал большой, и противник серьёзный.

– Кто же он? – вопросительно уставился на Кособокого Ханов и достал из кармана сигарету.

Облизнув губы, Гайли многозначительно ответил:

– Кто же ещё, как не Тойли Мерген!

– Кто, кто? – Ханов, так и не прикурив, задул зажжённую спичку. – Вы сказали, Тойли Мерген?

– Он самый, – подтвердил Гайли, наслаждаясь заранее рассчитанным эффектом. – Если бы посторонний, куда ни шло. А то ведь любимый родственник.

– Пройдёмте ко мне, старина! – решительно сказал Ханов. Он пропустил Кособокого вперёд, вошёл за ним в кабинет и плотно закрыл дверь. – Я вас слушаю.

Но Гайли не торопился. Он оглядел помещение, обогнул стол и удобно устроился в мягком кресле. Потом снял шапку, положил её на колени и, словно размышляя, с чего бы начать, провёл рукой по гладко выбритой голове.

– Не стесняйтесь, рассказывайте! – проговорил Ханов и нажал кнопку. Едва Мямля просунул в дверь свои усы, как он скомандовал: – Чаю! Да завари покрепче!

– Если всё рассказывать, нам и дня не хватит, – скромно заметил Гайли. – А вы человек занятой.

– Первейший долг представителей власти до конца вникать в жалобы таких почтенных людей, как вы! – заверил посетителя Ханов. – Мы ведь ваши слуги.

– Так-то оно так… – замялся Гайли. – А может, лучше вам самому прочитать то, что я набросал на бумаге. Три дня не разгибаясь трудился, зато описал всё, как было. И кое-что из прошлого вспомнил. – С этими словами Кособокий достал из-за пазухи толстую тетрадь в чёрном переплёте и протянул её Ханову. – Конечно, с грамотностью у меня не очень-то. Никак не могу освоить новые правила… Ай, да вы человек образованный, разберётесь.

Гайли даже не заметил, как перед ним появился чайник с пиалой. Он не отрываясь смотрел на председателя райисполкома.

– Не беспокойтесь, старина, как-нибудь разберусь, а вы пока пейте чай, – сказал Ханов и, схватив драгоценную тетрадь, погрузился в чтение. Можно было подумать, что ему дали увлекательнейший роман, с таким вниманием он продирался сквозь каракули Кособокого, стараясь не пропустить ни единого слова. Он как-то необычно затих и, лишь переворачивая очередную страницу, с жадностью затягивался сигаретой, бормоча про себя: «Так, так!..»

По мере чтения лицо его светлело, настроение поднималось. Было похоже, что эта жалоба заслонила собой его собственные неудачи – и бегство Шекер, и решение Алтынджемал, не говоря уже о конфликтах с подчинёнными.

Дойдя примерно до середины, Ханов на мгновение оторвался от тетради и спросил:

– Выходит, этот Тойли Мерген самолично выдворил из села Артык-шиха?

– Ещё бы! – развязно подтвердил Гайли Кособокий. – Кто же ещё, кроме этого зарвавшегося администратора, мог вышвырнуть из родного гнезда святого человека, скромного служителя культа.

– Я так и предполагал, – удовлетворённо произнёс Ханов и снова склонился над заветной тетрадью.

Не отводя взгляда от столь симпатичной ему фигуры председателя, Гайли усердно пил зелёный чай, потел и думал: «Эх, поздно я спохватился! Зря мотался от одной двери к другой, как в древние времена хивинский дервиш. Оказывается, надо было сразу постучаться сюда…»

Дойдя до последней страницы, Ханов чуть приподнял голову и спросил:

– Значит, вы, старина, и в колхозном строительстве участвовали?

– Ещё бы! – ударил себя в грудь Кособокий. – Можно сказать, закладывал фундамент счастливой жизни в наших краях! Это ведь Тойли Мерген пришёл на готовенькое. А я!.. Знаете, сколько мне пришлось лежать под пулями, подстелив под себя горячий песок, чтобы защитить родной колхоз от басмачей! И вот человека, который за нашу власть проливал кровь, едва не задавили трактором…

– Беззаконие! Вопиющее беззаконие! – подвёл итог председатель райисполкома и закрыл чёрную тетрадь.

– Верные ваши слова, дорогой товарищ! – Гайли отодвинул в сторонку опустевший чайник и, обнажив щербатые зубы, благодарно улыбнулся. – Слова справедливого человека!

– Иначе никак нельзя расценить поведение Тойли Мергена, – ответил Ханов и положил тетрадь в ящик стола. – Ну, вот что: спокойно отправляйтесь домой, старина. Я сам приму нужные меры.

– Вот спасибо, дорогой. Все мы будем благодарны вам, – торжественно произнёс Гайли Кособокий и уже поднялся было, но тут же сел снова. – Только бы вам не помешали, – сокрушённо добавил он.

Это неожиданное заявление пришлось Ханову не по вкусу.

– Кто же это может мне помешать? – презрительно посмотрел он на собеседника.

Кособокий вроде бы смутился, но протянул руку к сигаретам, лежавшим на краю стола.

– Закурить можно?

– Курите!

Увидев, что посетитель шарит по карманам в поисках спичек, Ханов собственноручно дал ему прикурить, что с ним бывало крайне редко. Выпустив клубы дыма, Гайли пояснил:

– Умные люди посоветовали мне переписать эту жалобу ещё в две тетради, на случай, если она затеряется.

– Не беспокойтесь, старина, у меня не пропадёт, – заверил его Ханов и поинтересовался: – А куда вы дели те тетради?

– Одну я оставил у себя, всё-таки осторожность не помешает. Запер её в железный сундук, сделанный ещё во времена Николая. Он достался моей жене от её бабушки… Одну, вот, привёз вам. А ещё одну вчера вручил секретарю райкома товарищу Карлыеву.

Упоминание этого имени сразу испортило Ханову настроение. Такого поворота дела он не ожидал.

– Если вы уже вручили жалобу Карлыеву, тогда зачем пришли ко мне? Или вы думаете, что жалоба – это гостинцы на свадьбе, чтобы их всем раздавать? Раз так, пусть он и разбирается.

– Есть такая поговорка: «Дослушай заику до конца».

– Короче!

– Хоть народ его и расхваливает, а мне лично он не понравился… – продолжал Гайли.

– Что сказал Карлыев? – прервал его председатель исполкома.

Но Кособокий не торопился.

– Я искал у него поддержки. Я пришёл к нему с жалобой на наших бесчеловечных руководителей. А он мне говорит: пусть раньше вашу жалобу рассмотрят на правлении. Ну, сами скажите, кто там её рассмотрит? Шасолтан? Что я не знаю этой дуры? Будто мне не известно, с кем эта рабыня заодно? Да если бы даже Тойли Мерген раздавил меня трактором и превратил в удобрение, не думаю, чтобы она хоть словом попрекнула его за это.

– Вы говорите, они заодно, – опять оживился Ханов. – Как понимать ваши слова? У них что – близкие отношения?

– Куда ближе!

– Если мы устроим вам очную ставку, вы сможете это подтвердить?

– Вот те раз! Да у нас в колхозе даже младенцы с соской во рту знают, что между новым председателем и бывшим председателем, как говорится, и волосок не пролезет.

– Где они встречаются? Назовите место их тайных свиданий.

– Место свиданий?

– Не бойтесь, старина. От меня можете не скрывать.

– О таких делах я ничего не знаю, дорогой товарищ. Если я скажу, что они встречаются тайком, это будет клеветой.

– Вы, кажется, испугались, старина… Ну, да ладно, я понял вашу мысль… Скажите, а на чём вы порешили с Карлыевым.

– На том и порешили… Он мне говорит: «Пусть раньше народ скажет своё слово, а уж мы – потом». Вот я и ушёл от него ни с чем…

– Да, ему хочется прослыть демократом.

– Не знаю, кем он там хочет прослыть, только я всё равно защиту найду…

Гайли облизнул губы и хотел добавить что-то ещё, но Ханов, хлопнув обеими руками по столу, поднялся:

– Ладно! Мы ваше заявление разберём. Здесь, в этом кабинете!

– Дай бог, дай бог! После того, как Тойли Мергена сняли, он от ярости совсем зашёлся. Если его сейчас не взнуздать крепкой рукой, он, чего доброго, людям запретит и огонь разводить в очагах.

– Взнуздаем, старина! Будьте покойны!

Едва за посетителем закрылась дверь, как Ханов достал из ящика его чёрную тетрадь и снова сел её перелистывать.

«Эх, как бы мне этой жалобой взнуздать не только Тойли Мергена, а и ещё кой-кого», – подумал он и, сняв трубку, набрал номер секретаря райкома.

– Здравствуйте, товарищ Карлыев. Ханов говорит. Хочу посоветоваться с вами по одному делу. Сейчас тут ко мне заходил пожилой колхозник из бригады Тойли Мергена…

– Гайли Кособокий?

– Ах, значит, и вы в курсе, – прикинулся ничего не знающим Ханов.

– Да, я читал его жалобу на Тойли Мергена.

– Ну и как вы считаете?

– Считаю, что нам рано вмешиваться. Пусть сначала колхозники сами оценят поведение обоих. Конечно, Тойли Мерген поступил не лучшим образом, пустив в ход угрозы и пригнав на огород этого Гайли трактор с плугом. Но ведь и Гайли, как я узнал, годами отлынивает от работы.

– Значит, вы считаете, что колхоз сможет сам принять справедливое решение по этому делу?

– Мне, думается, сможет.

– По-вашему, присутствие Тойли Мергена не повлияет на выводы?

– Ведь не Тойли Мерген там хозяин. Есть правление. Есть партийная организация. Разберутся! А если что не так, мы поправим.

– Лично я другого мнения. По-моему, тут требуется вмешательство прокурора.

– Прокурору тоже будет не безразлично мнение коллектива, товарищ Ханов, – официальным тоном сказал Карлыев. – Это единственный голос, к которому он обязан прислушаться.

– Ничего, к моему тоже прислушается!

– Напрасно вы так думаете.

– Поймите, товарищ Карлыев! Гайли – не тот человек, от которого можно с лёгкостью отмахнуться. У него заслуги перед колхозным строительством. Он активист тридцатых годов…

– Активист тридцатых годов, – прервал его секретарь райкома, – и в наши дни не станет отлынивать от работы. Иначе – грош цена его заслугам. Может быть, я чего-нибудь и не понимаю, но уж это-то мне ясно.

– Значит, по-вашему мнению…

– Я своё мнение высказал, товарищ Ханов. Давайте не будем зря терять время, а займёмся неотложными делами. Забот и хлопот у нас у обоих – с головой. Кстати, хорошо бы вам сейчас сюда заглянуть. И Анатолий Иванович будет. Посоветуемся. Если можете, приходите, – заключил Карлыев и положил трубку.

Ханов вошёл в кабинет Карлыева почти одновременно со вторым секретарём райкома Сергеевым.

– Попейте пока чаю, – предложил Карлыев, – а я тем временем вычитаю с машинки свою статью. Надо срочно отправить в Ашхабад. Тут всего две странички осталось.

Ханов от чая отказался и спросил:

– О чём статья, если не секрет? О хлопке или о хлебе?

– Ни о том, ни о другом, – с улыбкой ответил секретарь райкома. – Скорее – о духовной пище.

– Значит, о литературе.

– Вы угадали. В Ашхабаде завязалась дискуссия о нашей поэзии шестидесятых годов. Вот мне, как давнему почитателю стихов, тоже захотелось высказать кое-какие соображения на этот счёт.

– У нас тут и своих споров хватает, – неодобрительно заметил Ханов.

– Вы опять об этой жалобе?

– Да, я всё-таки не согласен с вами, товарищ Карлыев. Решительно не согласен!

– Вы лучше пейте чай, – мягко дал понять ему Карлыев, что к этому разговору возвращаться не намерен. – Почему не пьёте? – спросил он, продолжая чтение.

– Правда, давайте я вам налью, – предложил Сергеев.

– Я лично не пить, а есть хочу, – признался Ханов. – Со вчерашнего вечера ни крошки во рту не было.

– Почему так?.. Ах, да, да, да. Я совсем забыл, что ваша жена уехала.

– А вы откуда знаете? – воскликнул Ханов.

– Встретил Шекер на вокзале, – пояснил Сергеев. – Я возвращался из командировки, из Ташкента, а она садилась в тот же поезд. Мне ещё показалось странным, что вы её не провожаете…

– Из этого вы с радостью заключили, что она меня бросила, – разозлился Ханов. – Должен вас огорчить, Анатолий Иванович, – Ханов ещё может уйти от жены, но от Ханова жена не уйдёт! И как бы ни злобствовали сплетники, вроде Агаева, Шекер просто поехала в Ашхабад к своей матери. Я её отправил туда немного проветриться.

– Поверьте, что я вовсе не хотел обидеть вас, товарищ Ханов, – пожал плечами Сергеев. – Я рассказал вам о своей встрече с Шекер без всякого умысла.

Занятый своим делом, Карлыев почти не прислушивался к разговору между председателем исполкома и вторым секретарём. Дочитав статью, он положил её в конверт и со вздохом заметил:

– Конечно, следовало бы над ней посидеть ещё пару вечеров, но теперь уже ничего не поделаешь. Кстати, как здоровье Агаева?

Что мог ответить Ханов на этот вопрос? Ведь после своего вынужденного звонка дежурному врачу он ни разу не поинтересовался состоянием больного. Правда, дня два назад к нему заходил начальник сельхозуправления и сообщил, что ревизор выглядит скверно, но вот-вот выпишется из больницы и хорошо бы его на месяц отправить в Кисловодск. Пришлось тому вправить мозги и предостеречь от разбазаривания путёвок.

Итак, сначала разговор о Шекер, потом об Агаеве! Затем спор относительно жалобы Кособокого Гайли. Всё это привело Ханова в состояние тихого бешенства. Как ни старался он говорить помягче, отвечая Карлыеву, гневные нотки всё-таки прорывались в его голове.

– Ну, здоровее Агаева нет человека.

– Он уже вышел из больницы?

– Не сегодня-завтра выйдет. Отдохнул в своё удовольствие…

– Как это – отдохнул? Судя по тому, что говорят врачи…

– Разве можно верить врачам? Нет на свете человека здоровее меня, а, уверяю вас, попади я к ним в руки, они скажут, что пора класть в гроб.

– Что вы имеете против Агаева? – осторожно спросил Сергеев.

– Вы не знаете этого человека, Анатолий Иванович, – взволнованно заговорил Ханов. – Вы совсем его не знаете…

– А ведь вы, кажется, ещё недавно хвалили Агаева?

– Верно, хвалил, – признался Ханов. – Но я в нём ошибся. Недаром говорят, что нужно съесть с человеком пуд соли, чтобы раскусить его. Агаев деликатен, хорошо улыбается, и мне это нравилось. А теперь я вижу – взяточник он, без стыда и совести.

– Как вы сказали? – поразился Карлыев. – Взяточник?

– Самый злонамеренный! – подтвердил Ханов.

Карлыев задумчиво почесал подбородок, встал и прошёлся вдоль длинного стола. Поняв, что его слова произвели впечатление на секретаря райкома, Ханов пошарил по карманам и достал сигареты. Протянув пачку Карлыеву, он добавил:

– Обидно, конечно, убедиться в своей ошибке. Но я человек прямой и привык называть вещи своими именами. На белое говорю – белое, на чёрное – чёрное. – Он сделал паузу, ожидая ответной реплики секретаря райкома, но тот молчал, и это молчание почему-то вдруг обеспокоило Ханова. – О чём, собственно, речь? – воскликнул он, пуская клубы дыма. – Вы хотите сказать, что нужны доказательства?

– Вот именно! – Карлыев остановился и посмотрел ему в лицо. – Пока вы не располагаете фактами, такое обвинение может обернуться против вас.

– Если бы у меня были доказательства, я бы сам схватил его за ворот. Если бы я располагал фактами, он бы сейчас не лежал в больнице, поглаживая себе живот, а находился совсем в другом месте.

– Остаётся сделать вывод, что вы возводите на него такое обвинение потому, что он ни в чём не уличил Тойли Мергена?

– Совершенно верно!

– Иначе говоря, Тойли Мерген дал Агаеву взятку, чтобы тот скрыл его грехи? Ручаюсь, что это невероятно.

– А я ручаюсь, что это так! Если не дал Тойли Мерген, то дал Дурды Кепбан.

– Насколько я знаю, Дурды Кепбан за семь дней ревизии не предложил Агаеву и пиалы чая.

– Иной раз вместо зелёного чая угощают белым. По моим предположениям…

– Давайте обойдёмся без предположений, товарищ Ханов. Иначе нас назовут клеветниками. Я не настолько знаю Агаева, чтобы поручиться за него, как ручаюсь за Тойли Мергена, но это ещё не основание считать его взяточником. А ваши подозрения как раз и продиктованы личной неприязнью к Тойли Мергену. И мнительностью…

– Я знал, что рано или поздно вы скажете мне нечто подобное. Наконец-то вы открылись..»

– А я и не собираюсь таиться.

Вот и отлично! Если уж пошло на откровенность, давайте и я выскажусь. – Каландар Ханов постепенно повышал голос. – И вы не считайте себя безгрешным. Если я излишне подозрителен, то вы слишком доверчивы. Я в своей жизни не встречал такого доверчивого человека. Вам весь мир представляется сплошной добродетелью. Будто уже не осталось ка свете ни одного прохвоста. Кругом только праведники. Ни Боров, ни жуликов!

– Так ли уж это плохо? – спросил Сергеев.

– Очень плохо! – прокричал Ханов. – Отвратительно! Доверчивость причиняет вред нашему делу! Развращает людей…

– Например? – снова спросил Анатолий Иванович. – Опять Тойли Мерген?

– Да, опять Тойли Мерген! – тут же подхватил Ханов. – Его ведь недаром сняли. А какой толк от того, что вы продолжаете верить этому человеку?

– Ещё какой толк! – сразу ответил Карлыев. – Мы ему доверили самую слабую бригаду, которая из года в год тянула колхоз назад. И он уже заметно наладил там дело. Разве этого мало?

– Вы подходите к вопросу с одного бока, товарищ Карлыев. Являясь рабом своего благодушия, вы забываете о более важной стороне дела, чем хлопок и план, – о моральных последствиях всей этой истории. Разве я не говорил, что оставлять Тойли Мергена в колхозе нельзя, потому что он там сцепится с людьми?

– Говорили.

– Ну и чья оказалась правда? Моя или ваша? Хоть я и мнительный, хоть и клеветник, а ведь прав оказался я.

– Признаю, что в истории с этим Гайли Кособоким Тойли Мерген применил недозволенные средства воздействия. Красивого тут мало, что и говорить! Но не забывайте, что поступок Тойли Мергена в данном случае неотделим от поведения самого Кособокого Гайли – дармоеда, сидящего у колхоза на шее.

– Выходит, людей можно давить трактором, ссылаясь на то, что они дармоеды? Так?

– Не извращайте факты, товарищ Ханов. Никого пока ещё трактором не задавили.

– Сегодня не задавили, задавят завтра. Особенно если вы будете потворствовать таким поборникам самоуправства, как Тойли Мерген.

– Ну что ж, давайте объявим в нашем районе борьбу с самоуправством, но только уж на всех уровнях, – с улыбкой предложил Карлыев. – Кстати, я на днях собираюсь побывать у Санджара-ага, а на обратном пути думаю заехать в «Хлопкороб». Может, составите мне компанию?

Казалось, вопрос исчерпан, но председателя исполкома уже нельзя было остановить.

– Поймите, – твердил он. – что Таили Мерген – человек конченый, и потакание ему не прибавит вам авторитета. Откажитесь от него, пока не поздно. Если ему сегодня не закрыть дорогу, завтра он такого натворит!..

– Что бы вы ни говорили, товарищ Ханов, а мне хочется верить в людей! – сказал Карлыев, садясь за стол. – Вполне возможно, что я иногда и ошибаюсь. И всё-таки хочется верить. Особенно таким честным, горячим и бескорыстным людям, как Тойли Мерген. Впрочем, довольно об этом! Давайте займёмся сводкой.

XXV

В тот вечер в кабинете Шасолтан, помимо нескольких членов правления и партийного бюро, чинно восседали представители двух семейств. В одном конце расположилась семья Тойли Мергена, в другом – семья Илли Неуклюжего. Ильмурад тоже был приглашён и сидел сейчас чуть в стороне от других, рядом с дверью. Речь шла о том злополучном происшествии, которое теперь именовали не иначе, как «скандал из-за Язбиби».