Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

«Дорогой поэт, – говорилось в письме шаха, – я с нетерпением жду твоего приезда. Кое в чем наши взгляды расходятся, но ты поживешь рядом со мной и поймешь, почему я поступаю так, а не иначе, и одобришь мои действия. Поверь, мною руководит не только тщеславие, – не скрою, приятно иметь среди приближенных столь известного человека, – я пекусь прежде всего о благоденствии народа и готов следовать твоим разумным советам, Махтумкули. Двери моего дворца, как и двери моей казны, открыты для тебя».

«Что за странную игру затеял шах? – думал Давлетмамед. – Хочет подкупом, обещаниями сладкой жизни привлечь на свою сторону Махтумкули? Или это хитрая ловушка? Стихи сына, которые могли попасть в руки шаха, никак не располагали его к поэту. И уж, конечно, правителю доложили о случае со сборщиками подати…»

V

В этом году гоклеиы должны были сдать в пользу шаха не только баранов, ячмень, пшеницу, шерсть, как было всегда, но еще и по одному коню с каждого хозяйства. Вот это и вызвало недовольство в народе. Сдать коня! А где взять его, если в иных хозяйствах и осла нет? Бедняк только во сне видит коня, а ему говорят: «Отдай шаху!».

А сборщики знать ничего не знают. Не желаешь привести коня – получай плетку! И тут уж не щадили никого – ни стариков, ни малых детей. Случалось, забивали до смерти.

Аксакалы, среди которых был и молла Давлетмамед, пошли к наместнику шаха среди гокленов – Ханали-хану. Самый старый среди них, Селим-Махтум, опершись на суковатую палку, стал говорить:

– Ты знатный человек, Ханали, тебя уважает сам шах. Если ты заступишься, весь народ будет тебе благодарен.

– Что вы хотите? – нетерпеливо спросил Ханали.

– Мы просим, чтобы тем, у кого нет лошади, позволили сдать взамен что-нибудь другое – пшеницу или шерсть, или овец. А если так нельзя, то пусть дадут отсрочку до будущей весны – к тому времени люди, может быть, сумеют приобрести коня.

Ханали вскипел. Еле сдерживая гнев, заговорил, брызгая слюной:

– Да вы что? У вас седые бороды, а не понимаете, что шаху приходится защищать вас от всяких врагов. Войско же без коней что может сделать? Не дадите – сами же будете страдать: враги придут и отберут у вас последнее, а ваших детей угонят и продадут, как скот. Скажите всем: пусть не противятся сборщикам. А не то плохо будет.

Аксакалы ушли ни с чем.

– Э, да разве такой человек, как Ханали, может понять нашу беду? – гневно сказал молла Давлетмамед. – Видно, нам самим надо решать, как быть.

Сборщики свирепствовали в аулах. Плетки их стали бурыми от крови. Они врывались в аул, и начинался грабеж. Именем шаха сборщики отбирали все, что могли. Тяжело груженные мулы увозили последнее добро дайхан. Стон и плач стояли над Атреком.

Дошла, очередь и до аула, где жил молла Давлетмамед.

Ранним утром векил во главе отряда сборщиков подъехал к крайней кибитке. Собаки встретили их злобным лаем. И сразу же где-то заголосила женщина.

На шум, накинув халат, вышел Давлетмамед. Рядом с ним молча встал Махтумкули. Они смотрели на мулов, выстроенных в ряд, на вооруженных саблями и луками сборщиков, на их главаря, который гарцевал на своем лоснящемся от сытости коне.

– Неужели мы будем молчать, отец? – Голос Махтумкули дрогнул.

К ним, тяжело волоча больные ноги, подошел Селим-Махтум. Он услышал слова поэта и спросил:

– Так что ты ответишь сыну, Давлетмамед?

Молла от волнения покусывал губы и молчал.

– И ты молчишь, – скорбно вздохнул Селим-Махтум. – А я вот что скажу. Когда Ханали стал ханом над гокленами, мы вздохнули свободно: все-таки свой человек. А он оказался хуже степного волка. Тот довольствуется овцами, а этот совсем ненасытен. Верно говорят, что при виде золота и святой становится алчным. Ханали не защищает нас, а наживается на наших бедах. Слышали? Говорят, он собирается завести себе гарем, как шах.

Подошли еще несколько человек. Все были возбуждены. Зрелище открытого грабежа заставляло сжимать кулаки.

– Люди! – взволнованно сказал Човдур. – Сколько же можно терпеть? Сборщики грабят нас, потеряв всякую совесть. – Он повернулся к Давлетмамеду: – Мы пришли к вам, молла-ага. Пришли за советом. Скажите: что делать?

Все замолчали, ожидая ответа. Только Селим-Махтум словно подтолкнул Давлетмамеда:

– Ну, что ты скажешь теперь, друг?

Молла Давлетмамед выпрямился, внимательно вгляделся в лица обступивших его людей. Они ждали, они верили ему, еще никогда не дававшему им дурного совета. Никогда…

– Ты знаешь пословицу, Овезберды, – негромко сказал молла: – «Когда верблюд состарится, он следует за своим верблюжонком». Пусть Махтумкули скажет вам, что надо делать.

Одобрительный гул прошел над толпой.

Тонкое лицо поэта напряглось. Он всегда был среди людей, и они жадно ловили каждое его слово. И сейчас…

Отец отступил на шаг, и Махтумкули остался один в центре небольшого круга. Черные сверкающие глаза со всех сторон с надеждой смотрели на него. Он прочел в этих глазах решимость и понял, чего ждут от него односельчане.

– Друзья! – Голос его дрогнул. – Я только что закончил стихотворение. Послушайте, может быть» оно даст вам ответ.

Он стал читать, сначала негромко, потом, зажигаясь, во весь голос. Все, что наболело в сердце Махтумкули, выплеснулось в гневные, звонкие строки. Поэт обращался к шаху, называя его убийцей и грабителем.

Эти слова потонули в одобрительном гуле голосов.

– Эти стихи надо самому шаху послать! – крикнул кто-то. – Пусть почитает!

– Я пошлю, – твердо сказал Махтумкули и отыскал взглядом отца. Тот одобрительно кивнул.

Толпа поредела. Махтумкули увидел, что люди спешат за Човдуром – туда, где суетились встревоженные спорщики. Човдур шагал широко, подняв голову, и полы халата развевались на ветру, придавая ему вид вольной степной птицы. «Нет, мы не рабы», – с волнением подумал поэт, внезапно с небывалой остротой почувствовав себя частицей своего народа, чей образ слился в его воображении с этим смелым и гордым парнем, его другом.

Махтумкули поспешил на помощь Човдуру.

Еще издали он увидел векила верхом на коне и двух сборщиков, державших за руки старика. Поэт знал его. Это был семидесятилетний Карры-ага. Сыновья его погибли во время набега разбойников, жена умерла, и теперь он жил совсем один в своей ветхой кибитке. На лице старика пролег багровый след – видимо, векил ударил его нагайкой.

– Оставьте старика, – сказал, подходя, Човдур.

Векил, еще не почувствовавший приближения грозы, презрительно глянул на него.

– Не суйся не в свое дело, щенок, – сквозь зубы процедил он. – Подожди, дойдет и до тебя очередь.

– Оставьте старика, – повторил Човдур, и рука его легла на рукоятку сабли.

Векил вскипел. Натянув поводья, он поднял коня на дыбы и хотел было смять наглеца, как вдруг нарастающий конский топот заставил его оглянуться. С обнаженными саблями скакали друзья Човдура, молодые джигиты, среди которых был и Клычли.

Векил стеганул жеребца и помчался в сторону гор, Сборщики, подгоняемые неистовым лаем собак, кинулись кто куда.

– Не дайте уйти векилу! – крикнул Човдур.

Он вскочил на первого попавшегося коня и поскакал вдогонку. Несколько джигитов, разворачиваясь в цепь, помчались вслед за ним. Под копытами клубилась пыль. Ветер подхватывал ее и нес над землей к Атреку.

Векил был слишком тяжел, чтобы уйти от погони. Он понял это быстро и, как затравленный волк, стал метаться по степи. Джигиты настигали его. Векил оглянулся и увидел совсем близко лошадиную морду, с которой падали клочья желтой пены, а над ней взметнувшуюся, напрягшуюся для страшного удара руку с саблей. Векил вобрал голову в плечи и, теряя сознание, вдруг услышал:

– Не убивай его, Човдур!

Сбоку скакал Махтумкули.

Конь под векилом споткнулся и, ломая себе хребет, грохнулся на сухую, прогретую весенним солнцем землю.

Векил чудом остался жив. Джигиты пригнали его в аул. Он, обезумев от страха, бормотал несвязное и озирался, ища поддержки, сочувствия, но не встречал их.

– Что будем делать с ним? – сверкая глазами, в которых медленно остывала недавняя смертельная жестокость, спросил Човдур.

Все повернулись к Махтумкули. Он легко спрыгнул с чужого, тут же забытого им коня, мельком глядя на ползающего по земле векила. На какое-то мгновение им овладела жалость. Но стоило ему обвести _к взглядом собравшихся, увидеть трясущегося Карры-ага, как на смену этому непрочному чувству пришло иное – решимость. И, видимо, что-то изменилось в лице поэта, потому что векил вдруг завыл и пополз к нему, хватая руками сапоги.

– Поэт, – забормотал он, захлебываясь, – я пришел сюда не по своей воле… приказ шаха… У меня дети… пожалейте… Жена умирает… Они останутся сиротами… Молю о доброте… ради аллаха… Буду молиться до конца дней…

Брезгливая складка легла у тонких губ поэта.

– Вы вспомнили аллаха только сейчас, – жестко сказал он, – почему же бы забыли о нем, когда шли грабить этих бедных людей?

Векил не вытирал слез, и они, смешавшись с пылью, оставили на его опухшем лице грязные следы.

– Шах… он приказал… Пожалейте…

– Народ ненавидит вас. И шаха. Всех. – Поэт обвел взглядом окружавших их люден, спросил: – Что будем делать с этим?

И сразу словно масла плеснули в огонь:

– Смерть!

– Привязать к коню!

– Отрезать уши собачьему сыну!

– Смерть убийце!

Махтумкули оттолкнул векила ногой.

– Слышишь? Ты не заслужил ничего другого.

Дикий вопль вырвался из глотки векила.

– Стой! – приказал Махтумкули.

Векил подполз к кибитке и, уткнувшись головой в войлок, затих.

Люди молча смотрели на него.

Махтумкули сказал:

– Мы не будем пачкать руки его кровью. Не в нем дело. Убьем одного – пришлют другого, да еще отомстят. Мы не раз испытывали на себе гнев шаха. Пусть векил убирается отсюда. Но только с одним условием – чтобы отвез шаху стихи, которые я написал. Согласны?

Вокруг одобрительно зашумели. А отец шепнул ему:

– Ты правильно рассудил, сынок.

Ободренный Махтумкули продолжал:

– Поручим нашим молодым джигитам проводить векила в дорогу. Клычли, возьмись-ка за это.

Клычли и несколько его сверстников с гиканьем кинулись поднимать векила. Они засунули ему за пазуху листок со стихами, усадили на старого ишака. Кто-то успел отрезать усы и бороду, а Клычли провел ладонью по днищу закопченного казана и на прощанье мазнул ею по лицу векила. Ишака ударили веревкой, и он затрусил по пыльной дороге из аула.

Посмеиваясь, люди расходились по своим кибиткам. Их ждали повседневные заботы. Те, кого успели обобрать сборщики подати, ловили разбредшихся мулов и разбирали свое добро.

У Давлетмамеда собрались аксакалы. Позвали и Махтумкули с Човдуром.

Селим-Махтум долго кашлял, схватившись за грудь, на шее у него от натуги взбухли вены. Наконец он заговорил хрипло:

– Векила отпустили – это хорошо. На наших руках нет крови. Но шах все равно не простит нам того, что произошло.

– Это так, – согласился Давлетмамед.

Старики закивали.

– Значит, надо быть наготове, – продолжал Селим-Махтум и повернулся в сторону Махтумкули и Човдура: – А это уже ваше дело, молодежь. Что скажете?

Човдур толкнул локтем поэта. Махтумкули сказал:

– Яшули, джигиты готовы защищать родной аул. Только…

– Ну-ку, говори! – подбодрил его Селим-Махтум.

– Силы у нас неравны. Если шах пришлет своих сарбазов, нам придется туго.

– Не надо бояться, – горячо возразил Човдур. – Пусть только сунутся! Моя сабля не подведет!

– Одна твоя? – усмехнулся Махтумкули.

– Почему одна? А другие джигиты? Да если надо будет, я за цеделю соберу три тысячи всадников. Всех гокленов подниму!

– Какие вы все горячие! – покачал головой Селим-Махтум. – Слушай, Давлетмамед, разве мы в эти годы тоже такие были?

Молла улыбнулся.

– Были, друг, были. Молодая кровь, а не спокойный разум руководила нами. С годами мы научились думать головой, а не сердцем.

– Да, годы! – вздохнул Селим-Махтум. – Ну, а ты что замолчал, Махтумкули?

Поэт не спешил с ответом. Его давно мучали мысли о будущей встрече с сарбазами шаха. Он был убежден, что встреча эта состоится, все дело только в сроках. И тогда…

– Одним нам не выстоять против войска шаха, – сказал он тихо. – Придется сниматься и уходить. А куда уйдешь? Вдали от родных мест лучше не будет.

– Так что ты предлагаешь? – спросил нетерпеливый Човдур.

– Если мы хотим жить на своей земле, не вставая на колени перед шахом, надо просить помощи у иомудов, – решился Махтумкули высказать заветное.

Старики заволновались.

– Э, что-то ты не по той тропе пошел, – сказал сердито Селим-Махтум. – Гоклен никогда не будет просить помощи у иомуда.

– А почему? – как можно мягче возразил Махтумкули. – Разве все мы не туркмены? Я больше скажу – надо послать гонцов к язырам, к алили, посоветоваться с их стариками. Только когда все туркмены объединятся, никакой враг не будет нам страшен. Надо нам жить одной дружной семьей.

– Надо искать помощи в Афганистане, – упрямо стоял на своем Селим-Махтум, – а не кланяться иомудам.

– Завести дружбу с афганцами тоже нужно, – согласился Махтумкули. – Но прежде всего необходимо добиться объединения туркменских племен. В этом наша сила.

Селим-Махтум насупился, засопел сердито.

Неприлично спорить со стариками, и Давлетмамед сказал:

– Ладно сынок, мы тут посоветуемся, а вы идите с Човдуром, отдыхайте.

Друзья вышли из кибитки.

Поселок жил своей обычной жизнью. Дымили там-дыры, в пыли играли оборванные ребятишки, женщины шли с кувшинами к Атреку, с окраины доносился стук молотка по наковальне.

– Знаешь, Човдур, – сказал вдруг Махтумкули, – я собираюсь съездить в Аджархан.

– К урусам? – изумился Човдур.

– Да, к ним. Мне кажется, что в будущем туркмены и русские станут большими друзьями.

– Отцу известно о твоем намерении?

Махтумкули помолчал, потом сказал негромко:

– Ты же знаешь, что я ничего не скрываю от него.

– Но если Ханали… – начал было Човдур, но Махтумкули положил ему руку на плечо.

– А вот это уже зависит от того, как ты умеешь молчать, – сказал он и посмотрел в глаза друга.

VI

«Нет, – решил молла Давлетмамед, – шах не мог от души пригласить Махтумкули в гости. Тут что-то кроется. Надо быть осторожным».

– Разве вы не рады? – угодливо улыбаясь, спросил Шатырбек. – Вашему знаменитому сыну оказана такая честь. Я уверен, что он с радостью посетит дворец шаха, где его ждут с распростертыми объятиями. Вы, конечно, пошлете его?

– Мой сын уже достаточно взрослый человек и сам может решать, ехать ему в гости или нет, – не очень вежливо ответил молла.

– Но вы как отец… – заюлил Шатырбек. – Он будет советоваться с вами и…

– Я скажу ему: «Подумай, сынок, смеем ли мы, ничтожные, отнимать время у самого шаха?»

Кустистые брови Шатырбека удивленно поднялись.

– Но ведь шах его приглашает, молла. Птица Хумай садится на вашу кибитку, не спугните ее.

Давлетмамед улыбнулся.

– Никому еще не доводилось взглянуть на листья туби, бек. Все в руках аллаха.

– Верно, верно говорите, молла, – подхватил Шатырбек. – Воля аллаха в этом почетном приглашении.

«И чего он так старается? – с неприязнью подумал Давлетмамед. – Видна, ему пообещали немало золота. Только за что?»

– Ладно, – примирительно сказал он. – Приедет Махтумкули, поговорим и решим. А пока отдыхайте. Все ли у вас есть, что нужно? Не требуется ли чего?

Шатырбек понял, что пора уходить.

– Благодарю вас, молла, нам ничего не требуется.

– А если вам надо куда-то ехать, – словно бы между прочим сказал Давлетмамед, – то оставьте приглашение, я передам его сыну.

Шатырбек испугался.

– Нет, нет, – торопливо ответил он, – шах приказал мне вручить приглашение в руки самому Махтумкули. А воля шаха для меня священна. Я буду ждать, сколько бы ни потребовалось.

– Дело ваше, – согласился хозяин, – я не могу давать советы посланцу шаха. Ждите. Постель, чай и чурек мы всегда найдем для гостей.

– Благодарю вас, молла. – Шатырбек поклонился и направился к двери.

– Да, бек, – позвал его Давлетмамед, – возьмите свои подарки. Я их не заслужил.

Шатырбек растерялся.

– Но… ваш сын… его стихи… – забормотал он.

– Ну, если Махтумкули примет – его дело. А я не могу. Не обижайтесь, бек.

Шатырбек впихнул халаты в хурджун, подхватил его и стремительно вышел, едва сдерживая гнев.

Какая-то тень мелькнула и скрылась за стогом сена, припасенного для лошадей. Не владея собой, Шатырбек выхватил кривую, сверкнувшую на солнце саблю и бросился к загону. Большой белый пес резко остановился и зарычал, оскалив клыки. Шатырбек отступил, вложил саблю в ножны. Он вдруг с облегчением подумал, что расправа с меченым сарбазом была бы совсем некстати. И без того этот презренный, возомнивший о себе старик относится к нему с подозрением. Ну, ничего, погодите, вы еще вспомните Шатырбека!..

Ночью он плохо спал: то забывался тяжелым сном, то лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к шорохам и думая о своей странной судьбе, так и не обеспечившей ему на старости лет спокойную жизнь. Может быть, теперь, наконец, все переменится? Скорей бы вернулся проклятый поэт. Тогда… Но что будет тогда? Бек похолодел от мысли, что Махтумкули наотрез откажется ехать во дворец. Ведь силой его не увезешь. Говорят, именно в этом ауле чуть не убили векила… А вернуться ни с чем – значит навлечь на себя немилость шаха, снова унижаться перед мейханщиками, выпрашивать у них парочку кебаба.

Да и дадут ли теперь? Эти пройдохи всегда узнают новости первыми. Нет, он выполнит приказ шаха, даже если ему придется сражаться с самими дэвами. И хитрости еще хватит у Шатырбека: не таких обводил вокруг пальца.

На рассвете он вышел из кибитки, накинув на плечи халат. С Атрека потянуло прохладой. Шатырбек поежился, осмотрелся.

Аул просыпался. Кое-где уже поднимались к небу столбики синеватого дымка, мелькали красные кетени женщин, готовящих пищу.

Вдруг Шатырбек увидел приближающегося всадника, и сердце его учащенно забилось. Неужели он? Неужели аллах смилостивился и црекратил это томительное ожидание?

Всадник подъехал уже так близко, что можно было хорошо разглядеть его. Шатырбек понял, что ошибся. Он знал, что Махтумкули высок, строен, красив. А этот был хилым, болезненным на вид. И если бы не шелковый халат, новенький тельпек да желтые кожаные сапоги, приехавшего можно было бы принять за дервиша, измученного бродячей жизнью. Но когда всадник оказался в пяти шагах, бек увидел его лицо и подумал, что такое, пожалуй, и в толпе оборванцев-дервишей сразу же отличишь – столько было во взгляде надменности и презрения, к окружающим.

«Уж не Мамед ли это, сын Ханали? – подумал Шатырбек с радостным чувством. – И как я мог забыть о хане? Надо было сразу послать за ним».

Мамед соскочил с коня удивительно легко, и бек сразу же заметил это, подумав, что парень еще сможет пригодиться, не такой уж он хилый.

– Простите, – сказал Мамед, улыбаясь, – вы, наверное, и есть уважаемый Шатырбек? Меня зовут Мамед, я сын Ханали-хана. Мы вчера весь день ждали, что вы удостоите нас своим посещением, а с утра отец послал меня пригласить…

– Привяжите коня и заходите, – сухо сказал Шатырбек, знавший, что суровость и даже грубость куда сильнее действует на таких людей, чем вежливость и радушие.

Они сели на кошму. Шатырбек кинул Мамеду подушку, подсунул себе под локоть такую же, устраиваясь поудобнее.

– Насчет чая я распоряжусь позже, – сказал Шатырбек. – А пока поговорим. У меня очень важное дело.

– Я слушаю вас, уважаемый бек. – Мамед даже подался к нему, боясь пропустить хоть слово.

Около кибитки раздались чьи-то шаги. Шатырбек нахмурился, прислушиваясь. Шаги удалялись.

– У меня очень важное дело, – повторил бек и замолчал, испытующе глядя в лицо Мамеда.

– Не откажитесь съездить к нам, – поспешно сказал молодой хан, отводя глаза. – У нас никто не помешает разговору. И кроме того, отец так будет рад…

Шатырбек вспомнил сарбаза со шрамом на щеке и согласился.

До родника Чинарли, где стояли кибитки хана, и в самом деле было недалеко. Миновав небольшое ущелье, всадники выехали на равнину. Залитая утренним солнцем, она была так красива, что даже равнодушный к природе Шатырбек придержал коня. Перед ним тянулись бело-розовые цветущие сады, аккуратные ряды виноградников, а за ними расстилался: ярко-зеленый ковер вешних, еще не выжженных солнцем трав. Поблескивала, отражая голубизну неба, вода арыках. В стороне виднелись кибитки, загоны для скота.

– Это ваши владения? – спросил Шатырбек.

– Пока вы наш гость, они и ваши, мой бек, – поклонился Мамед.

«Есть же удачливые люди», – с внезапной злобной завистью подумал Шатырбек и ударил каблуками коня. Мамед поскакал следом.

Взяв себя в руки, Шатырбек спросил:

– Много у вас работает дайхан?

Мамед замялся:

– Я не знаю… Этим занимается отец. Он говорит: «Пока я еще здоров, отдыхай, сынок. Придет время – хозяйство ляжет на твои плечи».

– И рабы есть у вас?

– Как у всех. Недавно отец купил одного русского. Есть у него такая вещь, ящик со струнами. Называется «гус-ли». Ох, и играет! Смех!

– Раб должен работать, а не играть, – наставительно сказал Шатырбек.

– Конечно, – сразу же согласился Мамед, – лошадь подковать, землю пахать, из дерева мастерить.

– Не убежит?

– Не-ет. Днем за ним смотрят, а к ночи на цепь сажают. Вот тогда он и играет на этой… «гус-ли».

– Раб есть раб, – презрительно сказал Шатырбек и сплюнул.

Помолчав, спросил:

– Разбойники наведываются сюда?

– В прошлом году угнали коней. Чуть не лишились целого табуна. Но отец послал вдогонку джигитов, пообещал хорошо наградить, если отобьют коней.

– Отбили?

– Конечно.

– И сколько же отец заплатил им?

Мамед засмеялся.

– А все они были должны нам, отец учел их труды.

Шатырбек тоже засмеялся, подумав, что не такой уж простак этот Мамед, каким кажется сначала.

Ханали с нетерпением ждал таинственного гостя. Оттолкнув слуг, с несвойственной прытью подскочил он к коню, взял его под уздцы.

– Добро пожаловать, бек! – Приторная лесть сама лилась из него. – Добро пожаловать, дорогой гость! Вы осчастливили нас. Этот день все мы будем вспоминать как… как самый счастливый день в нашей жизни. Наш дом всегда…

Шатырбек соскочил с коня, протянул хозяину свои еще крепкие руки и с горделивым чувством превосходства ощутил в своих ладонях пухлые, безвольные пальцы Ханали.

– Я рад навестить вас, хан, – важно сказал он. – Мне много приходилось слышать о вас, о вашем богатстве.

Хан засуетился еще больше, заплывшие жиром глаза его боязливо забегали.

– О, мой бек, – он повел гостя в дом, – люди часто из зависти очень преувеличивают. То, что у нас здесь, в глуши, считается богатством, в большом городе назовут бедностью. Каждая мера зерна, каждая гроздь винограда достается с таким трудом!

Усы Шатырбека дрогнули, но он погасил усмешку.

– У вас надежная крепость, – сказал он, оглядывая земляные валы и рвы вокруг строений. – Если шах соизволит сдержать свое слово и подарит мне крепость, я не желал бы иной, чем… такая.

Ханали понял, почему запнулся гость, и, чувствуя, как холодеет в груди, сказал с запинкой:

– Великий шах всегда добр к своим верным слугам. Он никогда не оттолкнет обидой того, кто…

Шатырбек нагнулся к хану, мягко, почти нежно, обнял его и сказал понимающе:

– Конечно, вы очень нужный шаху человек, вас не обойдет милость повелителя.

У Ханали отлегло от сердца.

Осматривая крепость, они очутились у домика, сложенного из серого камня. Ханали толкнул дверь, с поклоном пригласил гостя внутрь. Шатырбек был поражен. Иомудские ковры, шелковые подушки, сверкающая позолотой посуда в углу – все было необычайно чистым, свежим, словно люди заходили сюда только для того, чтобы поддерживать чистоту и порядок.

– Я держу эту комнату специально на тот случай, если великий шах когда-нибудь, будучи в наших краях, осчастливит нас своим посещением.

– Шах не сомневается в вашей верности.

Эти слова Шатырбек сказал таким уверенным, лениво-небрежным тоном, что Ханали уже не осмелился вести гостя дальше: доверенный человек шаха мог отдыхать в комнате, отведенной самому шаху.

– Что же мы стоим! – воскликнул он. – Проходите, бек, садитесь. Да отзовется каждый ваш шаг добром в этом доме!

Шатырбек скинул сапоги, прошел на середину комнаты и уселся, подмяв под бок шелковые подушки.

– Из-под сапог Шатырбека, – самодовольно сказал гость, – для одних летит пыль, для других – золото.

– Спасибо, бек, – на всякий случай сказал Ханали, поклонившись.

За обильным угощением разговор шел попроще.

От выпитого вина бек подобрел, лениво жевал джейранину, поглядывая на разговорчивого хозяина, поддакивал. Сам говорил мало, думая, видимо, о своем.

И вдруг насторожился, услышав слова хана:

– …из столицы. Он передал, что приедете вы, и приказал помочь вам.

Шатырбек странно посмотрел на него, на секунду перестав жевать.

– Вам известно, зачем я здесь? – тихо спросил он.

Ханали вскинул, словно обороняясь, свои пухлые., ладони.

– Что вы, что вы! Мне только приказано оказать вам посильную помощь. Только это. Я не знаю…

– Я скажу, что делать, – прервал его гость.

Ханали потянулся к нему, весь превратившись в слух и внимание.

Но Шатырбек не спешил говорить, обдумывая, стоит ли посвящать хозяина в детали. Наконец решил, что стоит: ведь не пойдет же он против воли самого шаха, а гоклены и их поэт не водят дружбы с ханом, это он знал точно.

С жадным вниманием выслушав его, Ханали поскреб грязными ногтями редкую бороду, задумался. Потом сказал, осмелев от доверия гостя:

– Значит, решили ждать… Не советовал бы.

Шатырбек, державший в руке пиалу с вином, удивленно вскинул брови.

– Уверен – ждать бесполезно, – продолжал хан. – Уж если отец, эта старая лиса, не дал прямого согласия, то Махтумкули наверняка откажется.

– Ехать во дворец?!

– Э, бек, плохо вы знаете этих людей. Что для них мидость шаха? Им бы только скакать по степи да стрелять из лука в джейранов. Работать не любят, приказам не подчиняются. Слышали, как они обошлись с векилом и сборщиками подати? Так чего же от них ждать?

Шатырбек сделал большой глоток, отставил недопитую пиалу шерапа, сказал уверенно:

– Нет, каким бы гордым ни был этот Махтумкули, он не устоит перед соблазном побывать гостем у самого шаха. И потом…

Он внезапно замолчал, вспомнив о своем давнем правиле не посвящать посторонних в тайны. Хан подождал, не закончит ли гость мысль, понял, что не дождется, и сказал:

– Махтумкули устоит.

– Ладно, – вдруг согласился Шатырбек, – пусть так. И что же думает обо всем этом хан?

Ханали наполнил пиалы, пододвинул к гостю поднос с пловом.

– Надо радоваться, что поэта не оказалось в ауле, иначе вы давно бы уже ехали назад, проклиная свою судьбу…

– Ты не знаешь Шатырбека, – грубо оборвал его гость. – Еще не было случая…

Но Ханали продолжал говорить, словно бы и не слыша его слов:

– …потому что Махтумкули не захочет ехать в столицу и, пока его окружают друзья – гоклены, вам не на что рассчитывать. А шах, я уверен, с радостью увидел бы его скорее мертвым, чем живым.

«О, как он его ненавидит!» – подумал бек и сказал:

– Я рад, что вы так ревностно хотите выполнить волю шаха. Только мне приказано доставить его живым.

– Все равно. Если он вернется в аул, вам его не взять. А по какой дороге он будет возвращаться, это известно. Встретить его в безлюдном ущелье и… – Ханали сделал жест, словно затягивал аркан на шее.

Кровь ударила в голову беку. И как это он, опытный в таких делах человек, доверился бумажке, пусть даже подписанной шахом? Неужели с годами он стал таким, что предпочитает лежание на ковре всему остальному? Нет, хан прав, надо действовать, надо идти навстречу судьбе, а не ждать, пока она вынесет свой приговор.

Шатырбек с неприязнью посмотрел на хозяина. Пусть он не думает, что бек придает большое значение его словам.

– Что же, я подумаю, – лениво потянулся гость. – Вы немного преувеличиваете, хан. Просто, видимо, насолил вам поэт, вот вы и… Спасибо за угощенье, мне пора.

– Куда же вы, бек? – всполошился Ханали.

Он вдруг подумал, что действительно вел себя неосторожно и бек, посланец шаха, невесть что подумает о нем. А ведь достаточно одного его слова…

– Отдыхайте, дорогой гость! Все здесь ваше.

Бек поднялся, отряхнул крошки с колен.

– В народе говорят: «Не задерживай врага, чтобы он не узнал твоей тайны; не задерживай друга, ибо он может опоздать туда, куда стремится». Прощайте, хан, рад был познакомиться.

Глядя из-под руки вслед удаляющимся клубам пыли, Ханали с тревогой думал о том, чем же окончится для него эта встреча…

VII

Заскучавшие от безделья сарбазы спали под навесом, укрывшись кто чем.

Шатырбек отыскал взглядом того, со шрамом, облегченно вздохнул: сарбаз спал на спине, открыв рот, и муха ползла по губе, вздрагивая крыльями от дыхания.

Вдруг сарбаз сдавленно вскрикнул и сел, открыв мутные глаза… Муха лениво полетела над спящими.

Бек усмехнулся.

– Что-то приснилось? Говорят, что трус и во сне видит только страшное.

Сарбаз вскочил, вытянулся перед ним. Шрам на щеке потемнел.

– Я только что видел вас, – хрипло сказал сарбаз, тупо взглянув на бека.

– И что? – усмешка еще не сошла с лица Шатырбека. – Неужели я такой страшный?

– Э, пустяки, сон… – Сарбаз потупился.

– Нет, уж продолжай, раз начал, – нахмурился бек. – Как я тебе приснился?

Сарбаз помолчал, наконец собрался с духом.

– Я видел не вас, извините, – я видел ваши ноги. Они раскачивались на такой вот высоте от земли. А я стоял рядом на коленях, со связанными за спиной руками.

Шатырбек вздрогнул: он боялся разгадывать сны.

– Выходит, меня повесили? – Он не сумел скрыть волнение.

– Да, но… – Сарбаз решил посмотреть ему в глаза. – Но ведь сон всегда надо понимать наоборот.

– Ты хочешь сказать, что это тебя повесят? – зло сказал бек и стегнул плеткой по голенищу пыльного сапога. – Наверное, так и будет. Но это потом. А сейчас поднимай людей, едем на охоту. А молле Давлетмамеду я сам скажу об этом.

Пока ехали степной, еле приметной дорогой, Шатырбек, испытывая непонятное беспокойство, все думал о сне. Кто знает, почему приходят во сне всякие видения? Не аллах ли открывает человеку завесу над его завтрашним днем? И как надо толковать сны?

Говорить с Меченым беку не хотелось, но он все-таки не выдержал, подозвал его к себе.

Вдвоем они ехали несколько впереди отряда, и сарбазы не могли слышать их разговора.

– Я хочу предупредить тебя, – сказал Шатырбек, – чтобы ты не болтал языком где попало. Расскажешь об этом дурацком сне – пойдут ненужные разговоры, кривотолки, а я не хочу этого.

– Понял вас, бек. – Сарбаз склонился к нечесаной гриве коня.

Помолчали.

– Я могу ехать к нашим? – спросил сарбаз.

– Подожди. Это, конечно, глупость, но… ты расскажи все по порядку, как там было, во сне…

В неверных глазах сарбаза на миг блеснуло злорадство.

– Вы, как всегда, правду сказали, бек: глупый сон. Он был какой-то обрывочный, неясный… То мы ворвались во дворец шаха, перебили стражу… Потом я увидел узкий коридор с окнами под самым потолком. Мы повернули вправо и очутились в маленькой комнате, украшенной коврами. Вы сказали нам, что здесь будто бы главный визирь устраивает тайные встречи. Там в углу стояла шкатулка. Вы бросились к ней с криком: «Это принадлежит только мне одному!» Ну, тут началась свалка. Я не знал, что в этой шкатулке, но тоже ввязался в драку. А потом… Потом я увидел раскачивающиеся ноги.