Текст книги "Сорок монет "

Автор книги: Курбандурды Курбансахатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

– Не посылаю, Гайли-ага, а прошу Эсена Сары привезти бахши.

– Песенки хочешь послушать?

– Да, все мы хотим послушать песни. Вы разве не знаете, что ваш племянник женится?

– Знаю, всё знаю! – Гайли Кособокий качнулся и, чтобы не упасть, схватился за плечо Дурды Кепбана. – Только ты мне скажи, для чего ты собрал всех аксакалов и напустил их на меня? Почему все взялись меня поучать?

– А что, Гайли-ага, если мы отложим этот разговор?

– Нет, Дурды-хан! – Гайли порылся в карманах в поисках курева, но, ничего не найдя, обнял Дурды Кепбана за шею и продолжал: – Я вам всем покажу! Напишу в Ашхабад, а не поможет – в Москву!

Тётушка Дурнабат, завидев растрёпанную шапку мужа, лишилась покоя. Она разделала тесто на лепёшки, стряхнула с платья муку и, бросив одной из женщин: «Ступай пеки, я сейчас подойду», направилась к Гайли.

– Пиши, пиши, пока не кончатся чернила, но не мути людям душу, когда они радуются! – сказала она, встав возле мужа.

– А, и ты здесь?

– Да, здесь.

– И ты их защищаешь?

– А ты об этом только сегодня узнал?

– Я не люблю, когда женщина вмешивается не в свои дела!

– Самая захудалая женщина лучше такого мужчины, как ты!

– Баба! – грозно произнёс Кособокий. – Занимайся своим делом!

– Я не боюсь ни слов твоих, ни угроз. И тётушка Дурнабат легонько подтолкнула мужа. – Если ты пришёл на свадьбу, то проходи и садись, как человек. А лучше пойди выспись.

Почувствовав, что жена по-настоящему рассердилась, Гайли Кособокий сник и поплёлся домой, бормоча себе под нос:

– Буду писать! Буду писать, пока у меня не кончатся чернила.

Хоть Дурды Кепбан и препирался с Гайли Кособоким, однако всё время поглядывал на дорогу.

– Неужели Гайли и тебе испортил настроение? – спросил его Тойли Мерген.

– Ерунда. Я беспокоюсь за Амана.

– А чего ты за него беспокоишься?

– Почему он задерживается? Пожалуй, и нам следовало поехать с ним. Солиднее было бы…

Но тут их разговор прервал крик ребятишек, забравшихся на деревья. Они оттуда смотрели на дорогу.

– Невеста едет! Невеста едет! – загалдели ребята, подбрасывая в воздух шапки и тюбетейки.

Услышав голоса детворы, из дома пёстрой стайкой высыпали девушки. Через минуту молодёжь плотным кольцом окружила машину.

– Благополучно приехали?

– Спасибо, Дурды-ага, – сказал Аман.

– Да придётся твоя избранница ко двору!

– Спасибо, Дурды-ага!

Оглядываясь по сторонам, Аман искал среди женщин и девушек мать.

– Мама всё ещё обижена? – спросил он отца.

– Увидит невесту, и все обиды пройдут! – улыбнулся Тойли Мерген и направился к машине.

– Дайте дорогу Тойли Мергену! – закричала тётушка Дурнабат, расталкивая молодух и девушек.

В машине слева от невесты сидела, наверно, её подруга, такая же красивая девушка, а справа – жена Мухаммеда Карлыева Марал.

– Добро пожаловать, Марал-ханум! – улыбнулся Тойли Мерген и распахнул дверцу. – Хорошо сделали, что приехали.

– А как же, Тойли-ага, – улыбнулась и Марал. – Это вы послали парня одного. А мы – по всем правилам.

– Почему же не захватили Мухаммеда?

– Мухаммед сегодня в пустыне. Надеюсь, к вечеру и он приедет.

– Вылезайте, чего вы сидите?

Марал решила пошутить над Тойли Мергеном:

– Мы ждём мать жениха.

– Дурды! – смеясь, сказал Тойли Мерген, обернувшись назад. – Ступай позови свою тётушку.

Дурды Кепбан не успел двинуться с места, как в дверях появилась Акнабат.

– Вот теперь всё в порядке! – воскликнула Марал и вышла из машины.

За ней вышла Сульгун. И тут кто-то бросил ей под ноги текинский ковёр.

Ослепительно белый свадебный наряд невесты был здесь в диковинку. Люди замерли, когда Сульгун, стройная и высокая, в развевающейся белой фате, оттеняющей тёмный разлёт её бровей, лёгкой походкой шла к дому.

Черноглазые девушки в красных платьях из кете-ни, прикусив губы, не могли оторвать от неё взгляда.

Тётушка Акнабат молча подошла к Сульгун и обняла её.

– Добро пожаловать, дочка! – сказала она. – Прости меня, сынок. Будьте счастливы! – И, погладив сына по голове, снова вытерла слёзы.

Тут появились Язбиби и Ильмурад с букетами белых и красных роз. Ильмурад отдал цветы Аману.

– Поздравляю, брат!

– Будьте счастливы! – Язбиби протянула букет Сульгун. – Пусть ваша жизнь будет такой же красивой, как эти цветы!

Хоть руки тётушки Донди и были заняты работой, глаза её не отрывались от невесты. Сидя в сторонке, рядом с мужем, она крошила мясо для плова. Когда её дочь преподнесла Сульгун цветы, старая Донди толкнула мужа локтем в бок и воскликнула:

– Погляди ка свою негодницу!

Не пошевельнув бровью, Илли Неуклюжий проговорил сквозь зубы:

– Нечего дочке жизнь портить, а потом людям завидовать.

XXVII

Каландар Ханов прилетел в Ашхабад в полдень. Обычно он прямо с аэродрома ехал к тёще, зная, что будет желанным гостем. Но сегодня он там не смеет показаться. Поэтому, не раздумывая, Ханов отправился к своему односельчанину, известному хирургу Байры Оразову. В доме старых друзей всегда найдётся для него место.

Байры Оразов жил на южной окраине города, у подножия холмов, сливающихся где-то вдалеке с горами Копет-Дага, в собственном доме с садом и огородом.

Ханов вышел из такси, толкнул калитку и увидел друга. Он сидел в беседке, увитой виноградом, пил чай и просматривал газеты.

Услышав знакомый голос: «Профессор! Ты дома!» – Байры удивился:

– Каландар! Откуда ты! Как ты решился оставить район без хозяина? – говорил он, пожимая руку Ханову.

– Хватит с них и моих приказов, пусть действуют. А ты, как я погляжу, вместо службы сидишь себе в беседке и дуешь зелёный чай.

– Ты бы тоже сидел, если бы всю ночь оперировал.

– Что ты, я бы не выдержал и дня такой жизни.

– Такова у меня профессия, Каландар. И потом, сам знаешь, я не умею работать кое-как.

– Знаю, что в работе ты аккуратен.

– Приходится быть аккуратным, если имеешь дело с человеком, доверившим тебе свою жизнь. Держать и руке скальпель – это тебе не сидеть, развалясь, в кабинете и отдавать приказы.

– И это не легко. И это надо уметь.

– Да я шучу. Как жив-здоров?

– Бодрее человека не сыщешь! Да, кстати, поздравляю! – сказал Ханов и снова пожал руку друга. – Я очень обрадовался, узнав, что ты наконец-то защитился. Ты получил мою телеграмму?

– Получил. Спасибо.

– Хорошо, конечно, что ты стал кандидатом. А всё-таки ты, Байры, ленивый человек.

– Ленивый?

– Да, ленивый. Мне бы твои способности, я бы уже давно был доктором.

– Доктором? – улыбнулся Байры Оразов и почесал шею. – Дело разве в дипломе, Каландар? Не звания важны, а знания.

– Неужели Пурли Келдже больше тебя знает? Говорят, он уже рвётся в академики.

– Наверно, имеет право, раз рвётся.

– Скажи по правде, какая польза от твоей скромности?

– Уж вреда-то, во всяком случае, никакого.

– Нет, ты не меняешься, Байры. Тот же характер.

– Человек – не погода в горах, чтобы меняться. Посидим здесь или пойдём в дом?

– Какая разница, где сидеть. А жена дома или в школе?

– Джерен! – позвал жену Байры Оразов. – Иди сюда, поздоровайся с гостем.

Вытирая о фартук руки, на веранду вышла высокая женщина с тронутыми сединой волосами.

– Здравствуй, Каландар! – крикнула она. – Ты один? А где Шекер? Как она поживает?

– Здравствуй, дорогая Джерен-ханум. На сей раз я один пожаловал к вам. А как поживает Шекер, даже сказать не могу, не знаю.

– Что это значит, что случилось?

– Да так, вроде бы ничего особенного.

– Где она, Каландар?

– Возможно, у своей матери.

– У матери? Странно. Если она в Ашхабаде, почему же не показывается?

– Кто знает, может быть, вышла замуж.

– Перестань! – возмутилась Джерен. – Шекер не из таких. Сейчас заварю чай и поеду за ней.

– Никуда не надо ездить, Джерен-ханум. Шекер сюда не придёт.

– Пусть попробует отказаться!

– Что у вас произошло? – спросил у друга Байры, когда Джерен вернулась в дом.

– Ничего особенного. Разве ты не знаешь нынешних женщин?

– А ну, говори прямо, Каландар!

– Лично я не сказал своей жене ни одного грубого слова.

– Просто так Шекер не уйдёт. Хоть её я и не очень хорошо знаю, зато тебя знаю отлично. Ты, наверно, снова завёл холостяцкую музыку?

– Давай, Байры, оставим этот разговор. Есть дела поважнее.

– Погоди, погоди. Сколько тебе лет? – не слушая друга, нахмурившись, продолжал Байры Оразов. – Ты моложе меня от силы года на два. Не смею поучать тебя, но просто хочу сказать, что после сорока трудно найти новую спутницу.

Джерен принесла чайник, поставила его на стол и пошла к калитке.

– Ты куда, Джерен-ханум? – преградил ей дорогу Ханов. – Я ещё раз говорю – не старайся понапрасну. Всё равно она не придёт. А если даже ты и уломаешь её, я не смогу с ней мирно разговаривать, потому что чертовски голоден. Наоборот, поругаюсь.

– Если хочешь есть, пойдём, я только что поджарила котлеты.

– От котлет у меня изжога. Уж если ты хочешь накормить гостя обедом, приготовь что-нибудь повкуснее, Джерен-ханум!

Ханов вернул хозяйку назад и, взяв свой чемодан, пошёл с ней на кухню. Он вытащил освежёванного джейрана, туша которого была запихана в шкуру.

– Что это, Каландар?

– Это джейран. К тебе он попал прямо из серахской степи.

– Ты сам убил?

– А то кто же?

Женщина погладила приятную на ощупь коричневатую, как туркменская земля, шкуру и спросила:

– Разве охотиться на джейранов не запрещено? Как вам не жаль этих животных?

– Запрещено-то запрещено, Джерен-ханум, – засмеялся Ханов, – простым смертным. Подумаешь, джейран! Если нужно снимем шкуру и с двугорбого верблюда! Ну, что ты стоишь и жалеешь джейрана? Лучше поджарь быстренько рёбрышки, печёнку и лёгкие. Этому мясу достаточно лишь прикосновения огня. До полной готовности его доведёт коньяк.

Выйдя из кухни, Ханов помахал рукой другу:

– Я пошёл. Пока Джерен-ханум приготовит обед, я вернусь.

– Ну-ка, постой, Куда ты? Пообедаешь и пойдёшь.

– Мне надо в Центральный Комитет.

– Там совещание?

– Разве я не говорил, зачем приехал в Ашхабад?

– Что-то ты больно оживлён, уже не повышают ли тебя?

– Я написал, понимаешь, одно заявление… – замялся Ханов. – Вот, вызвали, хотят поговорить.

– Заявление? Уж не жалобу ли?

– Ну, если хочешь, жалобу.

– А без этого нельзя было обойтись?

– Нельзя.

– На кого ты написал жалобу? – спросил Оразов.

– На Карлыева! Самого секретаря райкома стёр в порошок!

– Ну-ка, постой…

Хозяин дома поморщился и взял одну из газет, лежавших стопкой на столе.

– Не задерживай меня, Байры! Когда вернусь, расскажу тебе историю своей жалобы, – уже на ходу бросил Ханов.

Джерен тем временем нарезала мясо, сложила его в казан и подошла к мужу. Тот сидел один в беседке, грустно покачивая головой.

– Ты о чём задумался, Байры? Что-нибудь случилось?

– Каландар написал жалобу на человека, с кото рым вместе работает.

– Что же это такое!

– Не знаю, Джерен. Не нравится мне, как он себя ведёт.

– Когда он вернётся, поговори с ним как следует, Последи за мясом. А я схожу к Шекер, узнаю, что у них произошло. Если нам удастся хоть тут как-то помочь им, и то слава богу.

Байры Оразову пришлось самому жарить джейрана.

Жена отсутствовала часа полтора.

– Ну, как? – спросил Байры, когда она вернулась.

– И ей ничем не помогла, и сама расстроилась, – печально проговорила Джерен.

– Что она всё-таки сказала?

– Ничего определённого. Сидит и смотрит в пространство глазами, полными слёз. Не упоминай, говорит, при мне его имени. К тому же мать у неё совсем расхворалась. Согнулась, бедная, в три погибели, сидит, стонет, не может двинуться с места.

– Председатель райисполкома!.. Я за него радовался, дела, думаю, у него идут лучше некуда… – грустно проговорил Оразов.

Тут, поскрипывая сапогами, вернулся Ханов.

– Мало того, что сам голоден, и вас оставил без обеда, – ещё более возбуждённо, нежели прежде, заговорил он и извлёк из каждого кармана по бутылке коньяка. – Джерен-ханум, умоляю, дай скорее поесть. У меня уже и билет в кармане, и такси заказано. Лечу вечерним самолётом.

– Чего ты так торопишься? – стараясь быть гостеприимной, спросила Джерен. – Ведь не каждый день приезжаешь в Ашхабад. Может, останешься на пару деньков?

– Хорошо тебе рассуждать, Джерен-ханум. Спасибо, что на пару часов вырвался! Нельзя оставлять отару без чабана!

Высокомерный и самоуверенный тон Ханова показался Оразову отвратительным.

– О какой же это отаре ты говоришь, Каландар? – не вытерпел он.

– Ты что, сам не понимаешь? Если сверху некому командовать, дело не пойдёт.

– Значит, ты – чабан, а народ – отара овец? Так я тебя понял?

– Байры! – взмолился Ханов. – Я не умею разговаривать на голодный желудок. Поедим, и я отвечу на все твои вопросы.

Зная, что гость любит чувствовать себя за едой свободно, Джерен расстелила на топчане ковёр и бросила несколько подушек.

Ханов снял сапоги и уселся посреди топчана, подложив под колено подушку. Увидев полную чашу жаркого из джейрана с помидорами и картошкой, он потёр от удовольствия руки и засмеялся:

– Ох, и красиво ты всё устроила, Джерен-ханум.

– Хвали своего друга. Байры сам всё приготовил.

– Байры? Ай, молодец! Я ведь говорю, что с такими способностями ты давно должен был стать академиком!.. Иди и ты к нам, Джерен-ханум.

– Ешьте без меня. Я потом буду чай пить. Да к тому же я на тебя сердита, Каландар.

– За что? За то, что я приволок тебе мургабского джейрана?

– За то, что ты обидел хорошую женщину!

– Ты была у неё? Я ведь тебе сказал, что она не придёт, и не надо было ходить.

– Не могу себе простить, что когда-то познакомила вас. Хотя откуда мне было знать, что ты так поведёшь себя…

Окончательно расстроившись, Джерен ушла в дом.

Если слова Джерен несколько сбили спесь с Ханова, то аппетита они ему не испортили.

– После таких упрёков, Байры, я не обойдусь без ста граммов.

– Почему сто, можно и двести!

Ханов молча ел и пил, похрустывая ровными здоровыми зубами. По тому, как он обгладывал рёбрышки, с каким вожделением проглатывал куски печени и лёгких, было видно, что поглощение пищи доставляет ему истинное наслаждение.

Но вот он взял бумажную салфетку, вытер рот и руки, закурил и повернулся к другу:

– Теперь спрашивай, о чём хочешь.

Байры Оразов протянул гостю лежавшую в стороне газету.

– Ты говорил о Карлыеве. Не он ли написал эту статью?

Ханов краем глаза заглянул в газету.

– Он самый! А что?

– Очень содержательная статья. Видно, человек хорошо знает марксистскую эстетику.

– Вполне возможно, что эстетику он и знает. Однако руководить людьми не умеет. И не желает уступать дорогу тем, кто умеет.

– Людей ты назвал отарой овец?

– Ну, какой ты, право, Байры! – Повернувшись набок, Ханов щелчком отбросил сигарету и опёрся на локоть. – Всё ещё не забыл? Если это слово тебя смутило, считай, что я его не произносил. Беру назад.

– Сказанное слово – что пущенная стрела. Если и захочешь поймать – не сумеешь.

Ханов поднялся на колени:

– Ты хочешь со мной поссориться?

– Нет, хочу, если получится, объясниться, – ответил Байры Оразов. – Теперь я, кажется, понял, почему ты написал жалобу. Если ты способен уподобить народ отаре овец, то и все остальное, включая и жалобу, меня уже не удивляет.

Вместо того, чтобы задуматься над сказанным, Ханов расхохотался.

– Ты не смейся, а слушай! – серьёзно продолжал Оразов. – Возьмём, к примеру, лекции. Некоторые читают их с величайшей лёгкостью. Спокойно заходят в аудиторию. Открывают конспекты. И, глядя куда-то поверх голов, не умолкают, пока не прозвенит звонок. Слушают их студенты или нет, им всё равно. А другие так не умеют. Если их не будут слушать, они не смогут произнести ни слова. Они уйдут.

– Напрасно.

– Почему же напрасно? Если людям неинтересно то, что им говорят, зачем же отнимать у них время?

– Это совсем разные вещи! Я не учёный, а начальник. Я не читаю лекций, я даю указания.

– Ты не понял моей мысли, Каландар.

– Понял.

– Ничего не понял! Тебе не приходило в голову, что ты даёшь ненужные указания? Вот ты, например, проводишь совещание. Ты знаешь, в каком настроении ушли от тебя люди? Благодарны ли они тебе за твои напутствия и указания?

– Мне не нужна их благодарность, Байры, мне нужен план. Понятно?

– Да, вижу, что говорю впустую. А ведь я не случайно вспомнил о лекторах. Ведь и руководитель по существу – тот же педагог. И тот и другой учат людей. Если умного педагога слушают с интересом, то на лекциях болтуна сидят потому, что обязаны сидеть, и если к одному руководителю обращаются с охотой, то к другому – по необходимости.

– Тебе, Байры, не хирургом быть, а, как наш Карлыев, философом.

Байры Оразов был несколько обескуражен поведением товарища. Вместо того чтобы рассердиться или хотя бы возразить, Ханов глупо расхохотался. А теперь сидит с безразличным видом, будто его этот разговор вовсе не касается.

– Скажи мне лучше, Каландар, что ты узнал в ЦК о своём заявлении?

– Сначала оно будет рассматриваться на пленуме райкома.

– Тебе надо было забрать заявление.

– Мне предложили, но я отказался.

– Напрасно.

– Я не из тех, Байры, что садятся на верблюда и прячутся за луку седла. Я не какой-нибудь скандалист. Я ставлю вопрос принципиально. Или Карлыев, или я! Две бараньи головы в одном казане не варят.

– В ЦК правильно решили направить твоё заявление в райком. Пусть, мол, сам народ решает.

– Именно это мне и нужно! – подхватил Ханов. – Не думаю, что окажусь в проигрыше. Хотя, конечно, Карлыев, чтобы опозорить меня, такую философию разведёт, только держись. Представляю себе, какую он развернул деятельность. Но материала у них против меня нет. А у меня в руках факты. И я буду бить их философские разглагольствования фактами. Словом, уверен, что почти весь партийный актив района поддержит меня. Поэтому я спокоен.

Солнце начинало клониться к Копет-Дагу. Ханов посмотрел на часы:

– Ох ты, уже, оказывается, много времени. Через пятьдесят минут я улетаю. Вон и машина пришла.

Джерен принесла чай и поставила перед гостем.

– Спасибо, Джерен-ханум, чай попьём дома.

Ханов встал, подтянул ремень и надел сапоги.

– Как бы там ни было, а про жену свою не забывай, Каландар, – сказала Джерен. – Шекер умная и добрая женщина.

– Какая бы она ни была, кланяться я перед ней не стану.

– Не упрямься, а подумай! – посоветовал другу Оразов. – В споре я забыл сказать, что собираюсь к вам в район, хочу навестить свою ученицу.

– Как её фамилия?

– Сульгун Салихова. Она работала в городе. А недавно перешла в колхоз. Написала мне, собираемся, мол, открыть хирургическое отделение в колхозной больнице. Просит помочь советом. А как поможешь в письме. Вот я и решил съездить. Давно не бывал в колхозах, так что с удовольствием прогуляюсь.

– Ах ты, безбожник! Если уж будешь в наших краях, то остановись у меня. Я тебя повезу в пустыню и покажу, как мы охотимся.

Ханов попрощался с хозяевами.

Джерен покачала головой и каким-то сдавленным голосом сказала мужу, глядя вслед Ханову:

– Байры! По-моему, он болен. Не может здравомыслящий человек так поступать.

– Да, если честолюбие – болезнь, то Каландар безнадёжно болен.

– Неужели нельзя ему ничем помочь?

Байры Оразов пожал плечами.

XXVIII

Через неделю после поездки Ханова в Ашхабад состоялся пленум райкома. Заседание началось утром, а кончилось под вечер.

Забот в районе было ещё много. Неуместный приказ Ханова оставить на время сооружение коллекторов вызвал много путаницы и неурядиц, осложнив подготовку колхозов к весеннему севу будущего года.

Как раз об этом и предстояло говорить на пленуме Карлыеву. Доклад секретаря райкома был уже в общем готов, когда из ЦК переслали заявление Ханова.

Надо сказать, что слухи об этом заявлении ещё раньше просочились в район. Поговаривали даже, будто Карлыева куда-то переводят, а его место займёт Ханов. Люди типа Баймурада Аймурадова не скрывали своей радости.

Видимо, эти разговоры оказали некоторое влияние и на членов пленума. Во всяком случае интересный доклад секретаря райкома не вызвал споров, В прениях выступило всего четыре человека, после чего было принято решение, и на этом с первым вопросом было покончено.

Вся атмосфера пленума говорила за то, что люди ждут второго вопроса. Так, по крайней мере, казалось Карлыеву.

Читал заявление Ханова третий секретарь райкома Сахатли Сарыев. Поскольку содержание заявления Карлыев знал, он не прислушивался к глуховатому голосу Сарыева, а просто смотрел в зал, наблюдая за людьми. Тишина стояла необыкновенная, казалось, люди перестали дышать, боясь пропустить хоть слово.

Карлыев невольно покачал головой. До чего же сложна человеческая психика! Почему люди порой со всем вниманием прислушиваются к дурным вестям, а деловое, нужное сообщение, которое могло бы принести им пользу, пропускают мимо ушей. Он и четыре выступивших после него товарища говорили о самых насущных вещах. Шла речь о сегодняшней и завтрашней судьбе района. Однако ничего похожего на царившее сейчас напряжённое внимание не было. Кто-то кашлял. Кто-то чихал. Под кем-то отвратительно скрипел стул.

В чём же дело? Может быть, узнав что-нибудь доброе, хорошее, справедливое, ты воспринимаешь это как должное и ведёшь себя соответственно. А когда сталкиваешься с хитроумными измышлениями и не менее хитроумной клеветой, когда должен не просто выслушать такую вот кляузу, но и сделать из неё выводы, тут, пожалуй, и правда, затаишь дыхание от чувства ответственности.

Секретарь райкома переводил взгляд с одного человека на другого и вдруг заметил Тойли Мергена. Обычно тот сидел в первом ряду в самом центре, на самом видном месте. А сейчас устроился где-то сбоку. Значит, пересел после перерыва. Настроение у него тогда было явно хорошее. А теперь опустил голову и сжал кулаки. Карлыеву даже показалось, что Тойли Мерген вот-вот вскочит и закричит:

– Ложь! Ложь!.

И у Шасолтан, судя по её виду, настроение не лучше, чем у Тойли Мергена. Зато Баймурад Аймурадов словно накурился гашиша – крутится, улыбается. Вон Шасолтан посмотрела на него, и брови у неё сошлись на переносице. Явно рассердившись на заведующего фермой, она неожиданно поднялась.

– Товарищ Карлыев! – Она повернулась к секретарю райкома. – А что, если прекратить это пустословие?

– Почему вы спрашиваете у меня?

Кто-то справа поддержал Шасолтан:

– Назарова верно говорит. Цель товарища Ханова ясна. Надо кончать.

Кто-то возразил:

– Вам ясно, а нам нет.

Голосов становилось всё больше.

– Чего ж тут непонятного?

– А ну скажи, если тебе всё понятно.

– И скажу. Сплошная клевета – и всё тут.

– Нет, товарищи, тут и правды хватает.

– Например?

– Например, красиво ли, что Тойли Мерген, опираясь на секретаря райкома, издевается над людьми?

– Говори, над кем он издевается?

– Перепахать огород такого заслуженного человека, как Гайли Кособокий.

– Во-первых, не перепахал. А потом, нашли тоже заслуженного человека! Колхоз – не место для дармоедов.

– Шасолтан права, хватит читать, пора переходить к обсуждению.

Аймурадов перестал улыбаться.

– Как это хватит? – вскочил он с места. – Кому неинтересно, может выйти.

Кто-то хихикнул:

– Если мы выйдем, как бы не пришлось тебе одному слушать!

– Да, я хочу знать всё до конца.

Тут поднялся Тойли Мерген, и в зале постепенно успокоились.

– Товарищи, не забывайте, где мы находимся, – проговорил он. – Здесь не караван-сарай. Идёт пленум райкома. Я считаю предложение Аймурадова правильным. Чтобы и товарищ Ханов, не держал на нас обиды, надо выслушать его заявление до конца.

Сергеев, который вёл заседание, сказал Сахатли Сарыеву:

– Продолжайте, пожалуйста!

Нелегко было одним махом прочитать тридцать страниц. Сарыев даже охрип. Наконец, кончив, он с облегчением вздохнул и вытер вспотевший лоб.

Сергеев поблагодарил его и обратился к сидящим в зале:

– У кого есть вопросы, товарищи?

Все молчали.

– Может быть, товарищ Ханов хочет что-нибудь добавить?

Ханов брезгливо поморщился:

– По-моему, достаточно того, что было сказано.

– Кто хочет слова?

Аймурадов привстал и спросил:

– Могут выступать только члены пленума или приглашённые тоже?

– Раз вы приглашены, то имеете право выступить, – ответил Сергеев. – Пожалуйста.

– Нет, я раньше послушаю других.

– Может быть, товарищи хотят подумать? – тихо сказал Карлыев Сергееву. – Не устроить ли снова перерыв?

Едва был объявлен перерыв, как все ожесточённо заспорили о заявлении Ханова, не успев даже покинуть зал.

Вместе с другими вышел во двор и Тойли Мерген. Не желая мешать людям обмениваться мнениями, ок закурил и отошёл в сторонку.

– Как настроение, Тойли-ага? – подошла к нему Шасолтан.

Тойли Мерген пожал плечами.

– Вы будете выступать?

– Пока не знаю.

– А Карлыев?

– Он обязан.

– Нелегко ему придётся. Отвечать ударом на удар он не захочет. Не станет Карлыев заявлять, как Ханов: «Или я, или он». И с вами, Тойли-ага, он тоже попал в щекотливое положение. Огорчён Карлыев этой историей с Кособоким. И, конечно, скажет об этом.

– Да разве во мне дело? Я приму любой упрёк. Потому как знаю, что он будет справедлив.

– Я бы миндальничать с Хановым не стала! – со всей прямотой молодости заявила Шасолтан.

– Не будем, дочка, гадать, – миролюбиво проговорил Тойли Мерген, – всё равно не угадаем.

Прозвеневший звонок прервал их разговор.

Все заняли свои места, однако никто не рвался выступать.

– Ну, товарищи, – вздохнул Сергеев. – Кто хочет выступить? Время идёт.

– Может быть, первым стоит выступить товарищу Карлыеву, – сказал старейший из колхозных председателей Санджар-ага, грудь которого украшала Звезда Героя. – Мы выслушали Ханова. Теперь послушаем секретаря. Будут ясны обе точки зрения.

Карлыеву хотелось знать мнение коммунистов и колхозных руководителей о заявлении Ханова, поэтому он попросил:

– Если можно, товарищи, я выскажусь после вас.

– Товарищ Ханов взвалил на вас тяжкие обвинения, – снова вставил Санджар-ага, – грязью вымазал, можно сказать. Надо ведь очиститься от этой грязи.

– И всё-таки я не хотел бы торопиться с выступлением, – вторично попросил Карлыев.

– Я на фронте был артиллеристом, – крикнул кто-то. – Когда в нас стреляли, мы отвечали…

– Товарищи, не будем горячиться. – Карлыев поднял руку. – Я не считаю заявление товарища Ха-пова ни попыткой очернить меня, ни, тем более, обстрелять. Я несколько по-другому понимаю смысл его жалобы и не собираюсь утаивать от вас свою точку зрения. Может быть, товарищ Ханов не одинок? Может быть, среди присутствующих найдутся его единомышленники? Вы знаете и меня, и товарища Ханова. Поэтому и надо начать, наконец, откровенный разговор. Это будет полезно и для меня, и для товарища Ханова, да и для всех нас.

– Можно? – покраснев, подняла руку Шасолтан Назарова.

– Молодец, Шасолтан! – крикнул кто-то с места.

– Я, товарищ Карлыев, с вами не согласна, – ещё не дойдя до трибуны, начала она.

– С чем именно?

Не обращая внимания на реплику, Шасолтан продолжала:

– В чём обвиняет вас товарищ Ханов? Прежде всего установим это. В обвинительном документе, на чтение которого ушло полтора часа, я хочу выделить три основных пункта. Во-первых, по мнению товарища Ханова, секретарь райкома слишком доверчивый человек. По-моему, доверять людям куда как лучше, чем относиться к каждому с подозрением. Ни жить, ни работать без доверия к людям нельзя. Во-вторых, по мнению товарища Ханова, секретарь райкома очень медлительный человек. Объясняется это в заявлении так, что он, мол, прежде чем что-либо решить, много размышляет. По-моему, это несерьёзно. Я лично не могу вспомнить, чтобы товарищ Карлыев тянул или задерживал решение какого-нибудь вопроса. Что же касается размышлений… Даже как-то неловко об этом говорить. Не размышляют, ни над чем не задумываются только самонадеянные глупцы. В-третьих, по мнению товарища Ханова, секретарь райкома всячески поддерживает Тойли Мергена, который назван в заявлении «осколком прошлого». Побольше бы нам таких «осколков»! Седая голова – не есть ещё признак отсталости. По-моему, секретарь райкома очень мудро поступает, поддерживая таких, как Тойли Мерген, Этот человек знает колхозное производство как свои пять пальцев. Его жизнь, его опыт для нас, молодёжи, – настоящая школа. Даже ошибки таких людей для нас, молодых, хороший урок!

– Что ты предлагаешь? – послышался голос Аймурадова.

– Я от вас этого не утаю, так что потерпите. – Шасолтан строго посмотрела на Аймурадова. – Старые, опытные люди мне рассказывали, что в тридцатые годы среди организаторов колхозного строительства было немало и таких, которые больше всего полагались на свою глотку. Коль это не помогало, не стеснялись и руки в ход пустить. Сейчас это вызывает улыбку. А тогда не до смеха было. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что товарищ Ханов, к сожалению, напоминает тех горе-руководителей. Но ведь с той поры много воды утекло. Люди изменились, и этот стиль руководства теперь не в почёте. Нас горлом не убедишь, нам нужен разумный совет, серьёзное, продуманное решение. Не должность мы уважаем, а человека, его умение работать с людьми. Это прописная истина. И если руководитель не понимает этого, люди с ним работать не смогут, не захотят… – Шасолтан сделала паузу и, глядя прямо на председателя исполкома, сказала: – Мне кажется, что товарищу Ханову следовало бы освободить председательское кресло.

Ханов проследил взглядом за Шасолтан, пока она шла от трибуны к своему месту, и, нагнувшись к Карлыеву, с которым сидел рядом, довольно громко сказал:

– Первого вашего адвоката мы выслушали, товарищ секретарь. Кто следующий? Может быть, Тойли Мерген?

Вместо ответа Карлыев покачал головой.

Даже не дожидаясь, когда ему дадут слово, к трибуне заторопился Аймурадов. Он начал с того, что выпил холодный чай, налитый для Шасолтан. Потом вознёс очи к потолку и молитвенно сложил руки. Но едва раскрыл рот, как из задних рядов кто-то выкрикнул:

– О, аллах!

Сергеев взялся за колокольчик.

– Товарищи, не будем мешать оратору! – подавив улыбку, сказал он.

– Никто не сможет мне помешать, – гордо заявил Аймурадов. – Даже землетрясение не заставит меня умолкнуть! – И он посмотрел в сторону Ханова, явно ожидая его одобрения. – Мы сейчас были свидетелями того, как язык, если не умеешь его обуздать, заносит оратора слишком далеко. Товарищ Назарова дала волю своему языку и намолола всё, что взбрело ей в голову. Мне даже кажется, что она пошла против собственной совести, чтобы поддержать своих единомышленников. А это уже называется групповщиной.

– Групповщиной? – удивлённо крикнули с места.

– Да, именно. Об этом я и собираюсь говорить. Все знают, почему освободили Тойли Мергена. Для того, чтобы очистить воду, которую он замутил, надо было поставить опытного и справедливого человека. Такие люди есть в нашем колхозе. Но их отвергли. И совершенно неожиданно председателем была избрана Шасолтан Назарова, которая мало что смыслит в колхозном хозяйстве.

– Если не смыслит, зачем выбирали? Кто вас принуждал? – спросил Санджар-ага.