Текст книги "Лучше умереть!"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Бережно отложив в сторону тысячефранковый билет, Аманда в гневе смяла письмо. Неужели этот внезапный отъезд означает разрыв? Или он и впрямь уехал?… Ну как тут что узнаешь! Овид неплохо позаботился о том, чтобы лишить ее и малейшей возможности как-то напасть на его след…

Жестокий удар постиг Люсьена Лабру, когда он прочел письмо. Люси едва не умерла… а его не было рядом, он ничем не мог ей помочь… Душа его просто разрывалась… Что же делать? Бросить порученную ему работу и сейчас же ехать в Париж? Подвести тем самым хозяина, так доверявшего ему? Как же можно?

Определенно никак нельзя. Придется дождаться завершения работ в Бельгарде, довольствуясь ежедневной перепиской с Люси.

В особняке на улице Мурильо жизнь шла своим чередом. Поль Арман решил на время воздержаться от разговоров с дочерью о Люсьене Лабру. Молодой человек в письмах хозяину избегал каких-либо упоминаний о Мэри.

А девушка пребывала все в том же состоянии. Ни словом не упрекая отца, она молча страдала, замкнувшись в себе, стараясь скрыть раздиравшую ей душу боль; тем не менее отец, прекрасно понимавший ее без всяких слов, уже подумывал о том, не лучше ли ускорить возвращение Люсьена в Париж. Но разве внезапный вызов, не мотивированный достаточно серьезными причинами, не будет выглядеть подозрительно? И он из осторожности тянул время.

Прошло десять дней.

Люси – к великой радости Жанны Фортье и госпожи Опостин – вернулась из Буа-Коломб на набережную Бурбонов. И сразу взялась за работу; однако слишком утомлять себя ей было запрещено: хотя она и выглядела уже вполне здоровой, рана время от времени давала о себе знать. Тем не менее она успешно сметала все наряды, заказанные госпожой Арман.

Мэри чувствовала себя плохо, пребывала в глубокой печали и тоске, почти не выходила из дома и не имела ни малейшего желания заниматься заказанными госпоже Опостин платьями. Она ничего не знала о произошедшем с мастерицей несчастном случае, а если бы случайно вдруг и узнала, ей бы и в голову не пришло, что она имеет к нему самое непосредственное отношение.

Несколько дней спустя после возвращения в свою маленькую квартирку на набережной Бурбонов Люси, чувствовавшая себя не так уж плохо, попросила мамашу Лизон узнать, как быть с примеркой. Госпожа Опостин велела передать девушке, что если та в состоянии уже выходить из дома, то будет очень мило, если она сама съездит на улицу Мурильо. Поэтому на следующий день около полудня Люси отправилась к клиентке; мамаша Лизон, решив избавить девушку от необходимости нести картонки, вызвалась проводить ее до дверей особняка.

Поль Арман с дочерью как раз заканчивали обедать. Вошедший в столовую лакей доложил:

– Там к барышне пришла портниха. Говорит, принесла платья для примерки.

Мэри сильно побледнела.

– Люси? – взволнованно спросила она.

– Да, барышня… назвалась она именно так…

– Люси! – вскричал в свою очередь Поль Арман и, буквально побелев от ужаса, вскочил из-за стола.

Мэри не поняла – да и не могла понять, – почему отец так перепугался.

– Я не приму ее, папа! – сказала она. – Я не желаю ее принимать…

Ее слова несколько успокоили миллионера. Он вдруг понял, что едва не выдал себя. Значит, Люси жива! Но как же это? Или Овид бесстыдно солгал, утверждая, что убрал ее? В любом случае необходимо удостовериться, что это действительно она, а для этого придется ее впустить. Поэтому он склонился к дочери и тихо – так, чтобы слышала только она – произнес:

– Я не смог совладать с собой и поддался гневу, но сожалею об этом, ибо гнев здесь неуместен…

– Неуместен? – удивилась Мэри.

– Именно так. Ведь девушка и не подозревает, что стала причиной твоих страданий. У нее и в мыслях не было причинять тебе боль… С какой же стати и под каким предлогом ты выставишь ее сейчас за дверь? Поэтому прими ее сегодня как ни в чем не бывало, а потом просто попросишь госпожу Огюстин впредь присылать к тебе другую мастерицу.

– Вы абсолютно правы, папа.

Поль Арман повернулся к лакею – тот стоял и ждал, пока отец с дочерью тихонько совещались, – и приказал:

– Пригласите ее…

Слуга вышел и через несколько секунд привел в столовую Люси. Мастерица была очень бледна, явно взволнована и, похоже, с трудом держалась на ногах. Мэри заметила, что девушка очень изменилась с тех пор, как она ее видела в последний раз, однако это ничуть не растрогало ее.

– Что вам угодно? – высокомерно спросила она.

Люси слабым голосом ответила:

– Я пришла примерить на вас платья, сударыня. Знаю, я сильно задержалась с этой работой, но не по своей вине. Так уж вышло: я оказалась жертвой преступления и поэтому довольно долго не могла работать…

Услышав это, Поль Арман вздрогнул.

– Жертвой преступления? – воскликнула Мэри; в ней уже разгоралось любопытство. – И что же с вами случилось?

– Меня пытались убить… я просто чудом выжила…

– Вы были ранены, сударыня? – совершенно спокойно поинтересовался Поль Арман.

– Да, сударь, рана до сих пор дает о себе знать… Меня ударили ножом и пытались ударить еще раз, но по счастливой случайности лезвие наткнулось на планку корсета и сломалось… Только поэтому я и жива – второй удар непременно прикончил бы меня.

– Вам и в самом деле очень повезло… Преступник, надо полагать, арестован?

– Нет, сударь, но есть все основания надеяться, что в самое ближайшее время его поймают…

От этих слов холодный пот выступил крупными каплями на висках миллионера.

– Вы наверное, довольно точно описали полиции его внешность?

– Нет, сударь… В темноте я и разглядеть-то его толком не успела. Скорее всего это был какой-то бродяга-грабитель, их ведь столько теперь развелось в пригородах Парижа. Он напал, чтобы ограбить меня…

– А! Значит, вас еще и ограбили?

– Да, сударь… украли часы и кошелек…

С того мгновения, как Люси появилась в дверях столовой, Поль Арман с явным и все возраставшим интересом разглядывал ее. Он всматривался в черты ее лица, следил за выражением глаз, вслушивался в ее голос.

«Странно, – размышлял он, – такое впечатление, будто я уже видел когда-то это лицо… и слышал этот голос… Хотя точно знаю, что никогда прежде не встречал эту девушку…» Внезапно его осенило.

«Надо же… – подумал он. – Вылитая Жанна Фортье в молодости…»

Отметив это поразительное сходство, Жак Гаро тут же вспомнил, что во время альфорвилльского пожара дочь Жанны находилась у кормилицы в Жуаньи, а также и о том, что Люси выросла в приюте. Об этом рассказала ему Мэри. И в голове у него внезапно мелькнула догадка.

«А вдруг она ее дочь?» – подумал он.

Люси, едва живая от слабости, похоже, оглядывалась в поисках какого-нибудь предмета, на который можно опереться. Заметив это, Поль Арман поспешно придвинул ей стул.

– У вас утомленный вид, сударыня, – сказал он, – садитесь же!…

Столь благосклонное отношение к Люси больно уязвило Мэри.

– Я не собираюсь сегодня ничего примерять, – сухо объявила она. – Стало быть, госпожа Люси свободна. Я сама зайду к госпоже Огюстин за этими платьями дней через десять… Это вовсе не так уж срочно…

Она вполне ясно дала понять, что впредь мастерице не следует являться сюда. И Люси поняла. Сердце ее сжалось, она почувствовала себя униженной; раскланявшись, девушка вышла из столовой, тщетно пытаясь понять, что же она такого сделала, что госпожа Мэри, благосклонно и ласково относившаяся к ней раньше, стала обращаться так сухо и высокомерно.

Оставшись наедине с Мэри, Поль Арман вдруг сказал:

– А знаешь, она ведь и вправду очень хорошенькая!

Мэри почувствовала, как на глаза набегают слезы.

– Ты так считаешь? – горестно прошептала она. – Значит, теперь ты наконец понял, что Люсьен очень даже может ее любить?

– Я прекрасно понимаю, почему он влюбился в нее, но такого рода увлечения, как правило, недолговечны. Это как пучок сухой соломы: мгновенно вспыхивает и тут же сгорает дотла… Я тут получил от Люсьена письмо, – добавил миллионер.

– Он что-то пишет обо мне?

– О тебе он упоминает во всех своих письмах, и ты, наверное, понимаешь, что он не делал бы этого, будь ты ему безразлична.

– Ты все время так говоришь, но мне бы хотелось услышать эти слова от него самого.

– Он еще скажет тебе их, девочка моя.

Мэри опустила голову. Тяжелый вздох вырвался из ее больной груди. Миллионер продолжал:

– Ты говорила, что у Люси нет ни отца, ни матери; откуда тебе это известно?

– От нее самой. Просто мне как-то захотелось узнать о ней побольше, вот я и принялась расспрашивать…

– И выросла она в приюте?

– Это точно. Фигурировала в тамошних списках под номером 9. Но, папа, я ведь уже рассказывала тебе. все…

– Может быть. Но я уже забыл… И она так и не знает, кто отдал ее в приют?

– Не знает! Но почему тебя все это интересует?

– Потому что я хочу лишний раз убедиться в том, что вряд ли Люсьен Лабру может всерьез увлечься выросшей в приюте девицей, у которой и фамилии даже нет…

Поль Арман встал.

– До встречи, радость моя! – сказал он. – Поеду на завод, у меня там важные дела…

Поль Арман принялся расспрашивать ночь о детстве Люси потому, что в тот самый момент, когда он осознал поразительное сходство мастерицы с Жанной Фортье, в голове у него возникла одна мысль, и теперь она не давала ему покоя. Кое-какими сведениями он уже располагал. Оставалось лишь немедленно встретиться с Овидом Соливо и сообщить ему, что ничего у них не вышло: «убитая» чувствует себя не так уж плохо.

Вместо того чтобы воспользоваться одним из своих экипажей, миллионер нанял фиакр и приказал ехать на улицу Клиши. Соливо дома не оказалось.

Поль Арман достал из кармана блокнот и написал:

« Если вернешься раньше пяти часов, приезжай в Курбвуа, и как можно скорее. Если вернешься после шести, то в десять вечера я буду ждать тебя на площади Оперы, в кафе «Де Ля Пэ». Дело очень срочное».

Он вырвал листок из блокнота и бросил его в почтовый ящик на дверях Овида. Затем приказал ехать на завод.

Вернувшись домой, Овид обнаружил записку «братца». Страшно заинтригованный и слегка обеспокоенный, он отправился в Курбвуа. Инженер принял его тотчас же. Лицо Армана было мрачно.

– Ну и личико у тебя! – воскликнул дижонец. – Ты получил известие о смерти лучшего друга?

– Ни о каких смертях и речи нет! Люси – жива-здорова!

– Люси жива!… – побледнев, произнес Соливо. – Но как же это… Рука у меня сильная, и нож вошел прямо в сердце… Тебя кто-то обманул…

– Я видел ее.

– Ты видел Люси, и она жива?

– Да, видел… и разговаривал с ней – в своем собственном доме, на улице Мурильо. Твой нож, наткнувшись на планку корсета, лишь слегка поцарапал ее, так что через несколько дней она была уже на ногах. И опять, как и прежде, работает… И опять – даже больше, чем прежде, – спутывает мои планы.

– Проклятие!… – сказал Овид, сжимая кулаки. – Ну что за невезение! Она, конечно же, видела меня. И теперь может опознать!

– Успокойся! Было очень темно, и в преступлении подозревают одного из тех бродяг, что наводнили сейчас парижские пригороды.

– В таком случае можно все начать сначала и довести дело до конца.

– А вот этого делать совсем не стоит! Вторая такая же попытка непременно вызовет подозрение, что нам как раз и не нужно.

– Значит, ты решил выйти из игры?

– Как я могу выйти из игры, когда на карту поставлена жизнь моей дочери? Да ни за что!

– У тебя есть какой-то другой план?

Поль Арман протянул листок бумаги: Соливо с любопытством прочитал:

« В 1861 или 1862 году Люси была помещена в парижский приют, в списках которого фигурирует под номером 9».

– Ну и что?

– Нужно узнать, кто отдал в приют этого ребенка.

– Совсем ничего не понимаю; по-моему, ты просто спятил! Ну какое тебе дело до того, кто запихал эту соплячку в приют? Ну что нам это даст? Во-первых, с нами никто и разговаривать не станет, если мы не опишем, в чем был младенец и какие при нем находились вещи, – у них же все в специальном регистре записано.

– Значит, нужно раздобыть регистр.

– Как, позвольте узнать? Пойти в приют и спереть его оттуда?

– Мне любой ценой необходимо удостовериться, что я не ошибаюсь.

– Не ошибаешься в чем?

– В том, Люси – дочь Жанны Фортье.

– А с чего ты это взял?

– Во-первых, ее имя. Дочь Жанны Фортье звали Люси.

– Так чуть ли не каждую вторую девицу зовут.

– Во-вторых, ее возраст.

– Опять же чуть ли не все Люси имеют тот же возраст.

– И, наконец, ее лицо… Она и Жанна похожи, как две капли воды…

– Ах вот как!… Это уже кое-что да значит… если, конечно, тебе не мерещится.

– Я очень хорошо помню все, что было в прошлом.

– Подобное сходство действительно о многом говорит… во всяком случае, наводит на мысли.

– Люси попала в приют где-то в 1861 или 1862 году. Кормилица, не получая больше денег, конечно же, заявила сначала местным властям, а затем отвезла младенца в Париж и сдала его органам государственного призрения.

– Все это весьма и весьма логично, но я так и не понял: нам-то какое до этого дело?…

– Пойми же наконец: если Люси и в самом деле дочь Жанны Фортье, и этот факт будет убедительно доказан, то она уже не просто Люси, а дочь воровки, поджигательницы и убийцы, причем не просто убийцы, а убийцы Жюля Лабру – а значит, Люсьен в ужасе прогонит ее прочь!

– Великолепно! Браво! Теперь мне все ясно. Здорово ты придумал.

– Тогда принимайся за дело.

– Да, но как? В приюте нам никаких справок не дадут… Значит, нужно начать с чего-то другого. Тебе известна фамилия кормилицы, которой Жанна отдала дочь?

– Нет.

– А где она хотя бы жила?

– В Жуаньи.

– Прекрасно! Значит, друг мой, с Жуаньи и нужно начинать. Я всегда готов оказать тебе услугу, так что я этим и займусь… Завтра же утром туда поеду.

– Деньги тебе нужны?

– Ты еще спрашиваешь! Эпопея с Амандой меня разорила дотла.

Овид бесстыдно лгал, стремясь пополнить свою кубышку. Лже-Арман выдвинул ящик стола, достал пачку денег и протянул Соливо.

– Большое спасибо! – произнес Овид, взял деньги и, не считая, сунул в карман. – Завтра же ранним утром покачу в Жуаньи.

Как только отец уехал, Мэри приказала запрячь карету. Ей вдруг захотелось прогуляться, выбраться на волю, как-нибудь развлечься, и она решила нанести визит художнику Этьену Кастелю.

Тот искренне обрадовался госпоже Арман, хотя к его радости примешивалась глубокая жалость – девушка очень изменилась и выглядела совсем больной.

– Вы, сударыня, конечно же, приехали отругать меня за то, что я не присмотрел ничего нового для вашей галереи…

– Успокойтесь, Я здесь вовсе не для этого. Просто хочу вас попросить об одной услуге. Дело в том, что каждый год я что-нибудь дарю отцу на день рождения… день рождения у него через два месяца. Ну как – уже догадались?

– Думаю, да. В этом году вы хотите подарить господину Арману свой портрет. Так?

– Совершенно верно; и очень надеюсь, что вы согласитесь помочь мне.

– Разумеется! Причем с удовольствием… Вы желаете портрет в полный рост?

– Да, если это вас устроит…

– А каких размеров?

– В этом я полагаюсь на ваш вкус.

– Такой размер вам подойдет? – сиросил Этьен, подходя к картине, над которой как раз работал; на ней был изображен арест Жанны в доме священника.

Несколько секунд Мэри, словно завороженная, всматривалась в картину. Потом вдруг вздрогнула.

– О, до чего же странно: такое ощущение, будто лицо этой женщины, окруженной жандармами, мне знакомо.

– Она напоминает вам кого-то из ваших знакомых?

– Да, и сходство просто поразительное.

– Ваша знакомая уже немолода?

– Наоборот, очень молода. Ей двадцать один, самое большее – двадцать два года. Она моя портниха, работает у госпожи Огюстин.

– И как ее зовут?

– Люси… А вы что, знакомы с ней?

– Нет, по-моему, не знаком. А где она живет?

– Набережная Бурбонов, 9.

– Определенно я ее не знаю.

При этом Этьен подумал: «Та девушка, которую любит Люсьен Лабру, тоже живет на набережной Бурбонов и зовут ее Люси…»

Вслух же он произнес:

– Подобные совпадения нередко случаются. Значит, вас устроит портрет таких размеров?

– Да, пожалуйста! И когда мы начнем?

– Послезавтра, если пожелаете…

– Договорились; я приду в два часа дня. А теперь убегаю… я и так уже помешала вам работать.

– Ничего подобного!… Останьтесь еще хоть на пару минут, поболтаем немножко…

– С удовольствием!

– Вам нравится в Париже?

– Здесь совсем неплохо, но я представляла себе этот великолепный город более веселым… оживленным…

– И вы жалеете, что уехали из Америки?

– Не то чтобы жалею; просто иногда скучаю по ее необъятному небу, роскошной природе…

– Хотя вы сами, сударыня, родились в Америке, ваш отец, кажется, не американец? – продолжал Этьен свой допрос, ловко замаскированный под светскую беседу.

– Он француз… уроженец Бургундии. Мой дед по материнской линии, Джеймс Мортимер, обнаружив в нем необычайные способности, сделал его своим компаньоном и отдал за него замуж свою дочь.

– Ваш дедушка был знаменитым изобретателем?

– О! Да, сударь. Им с отцом люди обязаны многими замечательными изобретениями; они создали, к примеру, « Тихоню» – это бесшумная швейная машина, а еще – последнюю модель гильошировальной машины.

Этьен вздрогнул.

– Последнюю модель гильошировальной машины… – в задумчивости повторил он.

– Говорят, это просто шедевр техники. Она принесла нам много-много миллионов.

– Господин Арман долго жил в Америке?

– Почти двадцать два года. В Нью-Йорк он приехал, кажется, в 1861 году.

– Да, чтобы составить такое колоссальное состояние, ему, наверное, немало пришлось поработать.

– Дедушка уже тогда был очень богат…

– В Америке стоящий изобретатель, как правило, довольно быстро становится богатым. Вы, может быть, еще вернетесь туда?

– Не думаю.

– Почему?

Мэри почувствовала, что краснеет. И тем не менее сказала:

– Отец не хочет больше уезжать из родной страны, к тому же здесь теперь сосредоточены все его деловые интересы.

– Это так, но все же обстоятельства могут измениться; к примеру, вы соберетесь замуж.

– Что вы! – воскликнула Мэри. – Я никогда не выйду замуж за американца.

– Вам нравятся французы?

– Очень. К тому же по отцу я – француженка.

– Не так давно, когда я имел удовольствие встретиться с вами в доме моего друга Жоржа Дарье, вы высказали одну идею относительно Люсьена Лабру… весьма, надо сказать, похвальную.

Мэри опять почувствовала, что краснеет, и, запинаясь, смущенно пояснила:

– Но ведь это же вполне естественно! По-моему, протянуть руку помощи тому, кто ничего не имеет, – первейший долг тех, у кого все есть…

– А господин Арман, обдумав вашу идею, согласился?

– По-моему, папа уже предложил господину Лабру стать его компаньоном.

– Значит, он решил последовать вашему совету?… В таком случае, его можно только поздравить: Люсьен – незаурядного ума и великий труженик.

– И я очень надеюсь, что в конце концов он согласится принять папино предложение…

Тут Этьен Кастель вдруг понял, что творится в душе несчастной девушки.

– Как, вы уже уходите? – спросил он, увидев, что она поднялась.

– Да, но послезавтра я опять приду…

Проводив госпожу Арман, художник вновь опустился на стул перед картиной, над которой работал перед ее приходом.

– Странное дело, выходит, Люси похожа на Жанну Фортье! – прошептал он. – И ей двадцать два года, а выросла она в приюте…

Глава 9

На следующее утро Овид Соливо прибыл в Жуаньи. Он остановился в гостинице «Аист» и заказал роскошный обед. Воздавая должное как еде, так и напиткам, он обдумывал план дальнейших действий.

«Проблема номер один – отыскать кормилицу, если она еще жива… А это означает, что нужно искать совершенно неизвестную особу, не имея при этом никакой отправной точки, ни малейшей наводки, ни единой зацепки… Вот незадача, я даже фамилии ее не знаю! Впрочем, не имеет значения: в таком городишке все друг друга знают. Хоть и прошло двадцать с лишним лет, все равно какие-нибудь следы дочери Жанны Фортье обязательно отыщутся…»

Будучи бургундцем, Овид знал, что в Бургундии некоторые женщины зарабатывают на жизнь тем, что берут на воспитание восемь-десять совсем маленьких детишек; они не кормят их грудью, а используют для этой цели козье молоко и рожок, поэтому в Париже их прозвали некормя-щими кормилицами. Он попросил дать адрес одной из них, и тут же к ней отправился; она жила на самой окраине.

Госпожа Нуаре оказалась женщиной лет сорока; приняла она гостя не слишком любезно. Желая как-то смягчить ситуацию, Овид сказал:

– Я хотел бы только кое-что у вас узнать.

– И что же вам нужно?

– Вы давно живете в здешних краях?

– Двадцать семь лет… Мне сейчас сорок один. А когда отец с матерью купили этот дом, было четырнадцать; теперь дом мой.

– А давно вы начали брать детишек на воспитание?

– Их еще мать брала. Я ей помогала. А когда мать умерла, сама стала их брать.

– Значит, вы, наверное, знаете всех кормилиц в Жуаньи и окрестностях?

– Конечно! Когда этим карапузам нужно делать прививки, мы, знаете, поневоле встречаемся…

– А приходилось ли вам когда-нибудь слышать о некоей Жанне Фортье?

Госпожа Нуаре задумалась.

– Жанна Фортье… Жанна Фортье… – повторяла она. – А кто она такая?

– Вдова.

– Ну! Вдов у нас тут пруд пруди! Давно это было?

– Двадцать один год назад.

– Боже милосердный! Двадцать один год! Это какую ж память нужно иметь, чтобы через двадцать с лишним лет все помнить! Да у меня тут за двадцать один год сотни три карапузов перебывало. И чтоб я еще имена их родителей помнила!… Если вам ничего, кроме имени, неизвестно, вряд ли я смогу вам чем-то помочь.

– Известно мне и кое-что другое… Вдову Фортье двадцать один год назад судили за тройное преступление: кражу, поджог и убийство.

– Силы небесные! Вот мерзавка! Ее на гильотину отправили?

– Приговорили к пожизненному заключению, а здесь, в Жуаньи, воспитывалась тогда ее дочь, ей было несколько месяцев от роду.

– Постойте-ка, постойте! Эту женщину судили за поджог, кражу и убийство… Да… об этом тогда много разговоров было…

– А не помните ли вы, у кого именно воспитывалась ее дочь?

– Черт побери, да ведь у мамаши Фреми! Мало того, что у нее на руках оказалось дитя такого чудовища, так от нее еще чуть не все клиенты отказались…

– А где она теперь? – оживился Овид.

– На кладбище, бедняга… Померла…

– Вот беда! – расстроенно пробормотал дижонец.

– А вы-то сами, не папаша ли, часом, того ребенка? – спросила кормилица, глянув на Овида с подозрением.

– Нет! Но мне необходимо узнать, жива ли дочь Жанны Фортье. Об этом вам что-нибудь известно?

– Ах! Ну откуда же мне знать? Не помню я вовсе, куда мамаша Фреми девала ту девчонку.

– А у кого бы мне узнать, не подскажете?

– Делов то! Пойдите в мэрию… Когда детей бросают, мы заявляем об этом туда. Мэр распоряжается, чтобы их отправили в приют… такое чуть не каждый день случается.

– И вы в подобных случаях оставляете мэру перечень вещей, по которым можно было бы потом узнать ребенка?

– Да, сударь. Мы все записываем: метки на белье, особые приметы, имена отца и матери, если, конечно, они известны, фамилию и имя кормилицы, дату.

– Значит, если ребенка, о котором идет речь, звали Люси, туда должны были еще вписать имя и фамилию матери, Жанны Фортье, и госпожи Фреми, кормилицы?

– Да, сударь.

– Ну что ж! Благодарю вас и покорнейше прошу принять вот это в качестве компенсации за причиненное беспокойство.

Овид протянул госпоже Нуаре десятифранковую монету; та, сунув деньги в карман, сказала:

– Хоть и не за что, а не откажусь! Всегда к вашим услугам.

Дижонец вышел.

– «Пойдите в мэрию!» – пробормотал он. – Плохо дело! Жанна сбежала… Стоит мне там хоть один вопрос задать, как все сразу решат, что меня она подослала, а значит, мне известно, где ее искать; чего доброго, еще следить за мной начнут… Как же быть? Если бы я тут хоть с кем-то был знаком!…

Задумавшись, Соливо опустил голову и шел, сам не зная, куда. Внезапно он поднял голову, отыскивая взглядом мэрию; найти ее оказалось совсем несложно. Решение было принято. В мэрии он зашел в первую попавшуюся комнату – там сидел в одиночестве какой-то молодой человек, служащий, – и спросил:

– Сударь, не знаете ли вы случайно, кто был мэром Жуаньи в 1861 и 1862 годах?

– Прекрасно знаю, – ответил молодой человек. – Дюшмэн. Брат моего отца. После войны он ушел в отставку.

– А живет он сейчас в Жуаньи?

– Нет, уехал в Дижон, на родину.

– Значит, мы с ним земляки, – заметил Соливо.

– Так вы тоже из Кот д'Ор?

– Да, сударь, и хотел просить вашего дядюшку оказать мне одну услугу: мне необходимо навести справки о некоем весьма деликатном деле, имевшем место не то в 1861, не то в 1862 году.

– Может быть, для этого вовсе не обязательно ехать к дядюшке. Я был бы очень рад оказаться вам полезным.

В этот момент дверь резко распахнулась, и в кабинет влетел весьма вульгарного вида человек. Увидев его, молодой служащий побледнел и смущенно поднялся с места.

– Вот значит как, господин Дюшмэн! – заорал вошедший. – Мне теперь за вами сюда бегать придется?

– Сударь… – промямлил служащий.

– И слышать ничего не желаю! С меня довольно, вы просто смеетесь надо мной!

– Умоляю вас: не так громко!… – произнес юный Дюшмэн: он, похоже, ужасно страдал.

– Нет, я буду кричать – как хочу и что хочу. Наделают подлостей, а потом еще и говорить об этом не смей!… Деньги платите, тогда замолчу!

– Я же просил вас подождать.

– Ну-ну! Полгода уже дожидаюсь! Полгода меня мурыжите!

– Умоляю, подождите еще немного… еще неделю.

– Гм! Даю срок до завтра. Если завтра вечером вы не вернете мне ту тысячу франков, что я вам дал взаймы, клюнув на поручительство по векселю с искусно подделанной вами подписью вашего дядюшки, клянусь, такой скандал закачу!… Прокурору республики на стол вашу бумажку положу… и в суд по пути заглянуть не забуду! До завтра, господин Дюшмэн!

И разъяренный кредитор буквально вылетел из кабинета. Молодой человек рухнул на стул и закрыл лицо руками; вид у него был совсем убитый. Сквозь судорожно сцепленные пальцы побежали крупные слезы.

– Простите, сударь, – сказал вдруг Овид, подойдя к несчастному, – простите за то, что я невольно оказался свидетелем столь ужасной сцены…

Молодой человек поднял голову и, все еще плача, произнес:

– Это справедливое возмездие, сударь. Да, я совершил ошибку… хотя какую там ошибку… преступление… Человек, которого вы только что видели, – крупный местный торговец, они с дядюшкой знакомы по делам виноторговли… В прошлом году у меня была любовница; я просто с ума по ней сходил. Пытаясь как-то удержать ее, удовлетворял все ее капризы… а ни денег, ни кредита у меня не было. На меня какое-то помрачение нашло… Я подделал два векселя, почерком дядюшки проставил на них поручительство и искусно изобразил его подпись; их я отнес этому человеку. И он выдал мне деньги. Когда наступил срок платежа, я, конечно же, не смог заплатить. Пришлось пойти к нему – он уже собирался отправить векселя дядюшке – и, сгорая от стыда, рассказать правду; я ему тогда такого наобещал, что он согласился подождать полгода. И эти полгода уже прошли. Я надеялся, что как-нибудь сумею рассчитаться. Напрасно надеялся… Ничего не вышло! Вы сами слышали, что сказал этот человек; теперь мне конец. И поделом… Но бедная моя мать – она-то ни в чем не виновата, а эта история просто убьет ее! О! Ну почему я не смог воспротивиться той женщине, что довела меня до такой беды?

– А сейчас вы с ней встречаетесь? – спросил Овид.

– Нет, сударь.

– Вы разлюбили ее?

– Вовсе нет! Просто, когда я остался без гроша, она выставила меня за дверь.

– И ради такой особы вы чуть не на плаху взойти были готовы?

– Повторяю: я буквально голову из-за нее потерял.

– Короче, вам срочно нужно заплатить тысячу франков?

– Тысячу франков плюс проценты за шесть месяцев.

– И что вы намерены делать?

– Эх, сударь! У меня теперь только два пути… Либо утопиться, либо сидеть и дожидаться, когда меня арестуют…

– А почему бы вам не попросить денег у матери?

– У матери никаких денег нет, она живет в Дижоне на крошечную пожизненную ренту.

– А дядюшка?

– В вопросах чести он неумолим. И без малейшей жалости отречется от опозорившего свое имя племянника.

– В котором часу вы заканчиваете работу?

– Совсем скоро, рабочий день уже почти закончился.

– Где вы обычно ужинаете?

– В гостинице «Аист».

– А я как раз там и остановился. Так что поужинаем вместе.

Юный Дюшмэн удивленно уставился на собеседника. Почему вдруг этот незнакомец, прекрасно зная, что он натворил, так хорошо к нему относится?

– К вашим услугам.

– Фамилия вашего кредитора?

– Птижан.

– Возьмите шляпу: мы идем к нему.

– К нему! Он… он же опять будет кричать и ругаться…

– Не бойтесь ничего, идемте.

Юный Дюшмэн двинулся за Овидом. Пять минут спустя они уже были у виноторговца. При виде злосчастного должника свирепый кредитор с перекошенным от гнева лицом поднялся со стула и грозным голосом произнес:

– Вам-то что здесь понадобилось?

Ответил ему Овид:

– Цель нашего визита вам безусловно придется по душе. Господин Дюшмэн намерен загладить свою вину, заплатив все, что с него причитается…

– Он намерен заплатить! Это он-то? – с презрительным недоверием вскричал торговец.

– Да, сударь. Господин Дюшмэн имел несчастье согрешить по молодости. Избавив его от возможных неприятностей, вы очень хорошо поступили. Он очень благодарен вам за это.

– О! Да… очень… – пробормотал Дюшмэн, заливаясь слезами.

– Он раскаивается в содеянном и впредь ничего подобного делать не будет. Я – друг его семьи и по счастью оказался рядом, когда вы пришли требовать деньги. Давайте же положим конец этой истории. Сейчас я, сударь, в обмен на те самые векселя выдам вам тысячу франков плюс проценты за шесть месяцев.

Овид достал из кармана бумажник и расплатился. Торговец открыл сейф, извлек два листа гербовой бумаги и сказал:

– Вот ваши векселя.

Соливо взял их и показал молодому человеку:

– Об этом шла речь?

Задыхаясь от радости и волнения, Дюшмэн кивнул и протянул было руку к векселям, но Овид, вместо того чтобы отдать, тщательно сложил оба листка, сунул в свой бумажник, а бумажник опустил в карман.

– Теперь, – сказал он, обращаясь к Птижану, – мы с вами в расчете, не так ли?

– Да, – суровым тоном ответил торговец, – и пусть ваш почтенный протеже катится ко всем чертям!

– Вы не вправе больше оскорблять его! С вами расплатились! – заявил Соливо. – И вообще, попридержите язык: если вам теперь вздумается болтать о допущенной юношей ошибке, не имея больше на руках никаких доказательств, вам придется иметь дело с семейством Дюшмэн!

– Довольно, сударь! В моем возрасте люди уже прекрасно отдают себе отчет в поступках, так что вряд ли я нуждаюсь в ваших советах. Всего хорошего.

Птижан проводил их до дверей и, едва они успели выйти, с гневом захлопнул ее.

– Сударь, вы – мой спаситель! – в порыве благодарности воскликнул молодой человек. – Как же мне отблагодарить вас за ту огромную услугу, которую вы мне только что оказали?