Текст книги "Лучше умереть!"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 35 страниц)

– Я.

– На каком основании?

– В частности, на основании свидетельства о смерти моего двоюродного брата Поля Армана.

– Лжешь!

– Ну же, старина, не стоит валять дурака; мне ведь все известно, понимаешь, ВСЕ! И тем не менее я предоставляю тебе возможность спокойно ехать во Францию, ибо, если я буду молчать, никому и в голову не придет, что ты натворил целую кучу преступлений и все свалил на несчастную, ни в чем не повинную Жанну Фортье.

– Я и так могу туда спокойно ехать! – вновь обретя свое обычное хладнокровие, циничным тоном заявил бывший мастер. – Что мне может сделать тамошнее правосудие? Я же только что говорил тебе: срок давности уже истек.

– Вот уж дудки! – расхохотавшись, ответил Овид. – Тут ты пальцем в небо попал, старина! По части поджога, кражи и убийства срок давности истек, да; но никак не по части присвоения чужого имени. Стоит только прокуратуре получить вполне обоснованную жалобу на то, что ты живешь под чужим именем, так увидишь: ее сразу же очень даже заинтересует все – ты сам, твое настоящее и твое прошлое.

– И ты подашь такую жалобу? – содрогнувшись, спросил Жак.

– Зависит от обстоятельств. Если ты поведешь себя не лучшим образом – да, запросто. Если сделаешь то, чего хочу я, – нет. Не обижай меня, старина… плати за мою скромность и преданность, не раздумывая. Я ведь уже давненько заподозрил, что ты за птица – чуть ли не во времена твоей свадьбы. И разве я выдал тебя? Принялся шантажировать? Ничего подобного! Я не стал спутывать тебе карты – спокойненько работал наравне с тобой.

Жак Гаро с мрачным видом слушал его, не прерывая.

– Видишь ли, старина, я уже достаточно долго хожу в подчиненных. А мне ведь тоже хочется стать хозяином. И отнюдь не вчера мне этого захотелось. Короче, отдавай мне завод и сорок тысяч оборотного капитала в придачу, а не то я сообщу кому следует, что всеми уважаемый Поль Арман – не кто иной, как отъявленный прохвост Жак Гаро… и не просто сообщу, а докажу! Вот уж твоя доченька обрадуется! А! Как же нахально ты надо мной издевался, голубчик, читая мне мораль на борту «Лорд-Мэра»! И прекрасно знаешь, что сам ты – куда больший негодяй, чем я! Впрочем, негодяй ты, конечно, роскошный и мощный! Ладно, давай и дальше оставаться друзьями и братьями; веди себя пристойно – тогда если кто и омрачит твое счастье, то только не я!

Жак поднялся. Взгляд у него стал какой-то блуждающий; сжав кулаки, он с угрожающим видом двинулся на «братца».

– А если я убью тебя?… – прошептал он.

Овид, нисколько не утратив хладнокровия, лишь рассмеялся и принялся скручивать очередную сигарету.

– Вряд ли тебе это чем-то поможет… Мое завещание хранится у одного нью-йоркского поверенного. И содержит твою биографию со всеми необходимыми приложениями. Я и умереть еще толком не успею, а всем уже станет известно, кто ты такой на самом деле.

– А! – в отчаянии вскричал Жак. – Ты загнал меня в угол!

– Черт возьми! Пришла и твоя очередь, братец. Ну, что будешь делать?

И бывший мастер внезапно решился.

– Идем… – сказал он.

– Куда?

– К моему банкиру. Через час ты получишь и завод, и сорок тысяч долларов.

– Браво! Это ты умно придумал… Теперь, когда мы внесли полную ясность в наши отношения, думаю, нам действительно стоит расстаться. У тебя – своя дорога, у меня – своя. Только я все же надеюсь, что мы сохраним дружеские отношения и будем переписываться.

В тот же вечер завод перешел в собственность Овида. Неделю спустя Поль Арман и Мэри отбыли на пароходе во Францию, а в конце месяца уже уютно устроились в красивом особнячке возле парка Монсо.

Бывший компаньон Джеймса Мортимера имел обширные связи в Париже – он был знаком с тамошними банкирами и крупными промышленниками, некоторые из них бывали у него в Нью-Йорке. Поскольку всем было известно, что он – человек, бесспорно, респектабельный и владеет огромным состоянием, его охотно принимали и не менее охотно наносили ему визиты. Когда выяснилось, что он намерен построить в окрестностях Парижа грандиозный завод, дабы внедрять свои изобретения, принесшие ему славу и богатство в Америке, это стало целым событием в определенных кругах.

Жак Гаро принялся подыскивать пригодный для строительства участок земли. В Курбвуа, на берегу Сены, он его нашел – эти десять тысяч метров подходили ему как нельзя лучше, и он незамедлительно их купил. И уже вместе с одним известным архитектором работал над чертежами будущих зданий, когда завязалась тяжба по поводу права на проезд через прилегающие земли.

Чтобы как можно скорее отделаться от спутавшего все его планы спора, нужен был хороший адвокат, способный быстро улаживать такого рода дела. С просьбой помочь ему в выборе адвоката Жак обратился к банкиру, ведавшему частью его капиталов. Тот ответил:

– Для ведения дела об ограничении права использования земельного участка вам вовсе не нужен знаменитый адвокат, да и вряд ли таковой захочет этим заниматься; нужно найти начинающего парня, но умного и подающего надежды. Я могу порекомендовать вам одного молодого человека, рвение и талант которого уже не раз сослужили мне добрую службу. Вам не придется жалеть о том, что вы наняли его. Дать вам адрес?

– Да, пожалуйста. Я тотчас же пойду к нему.

И банкир на листочке бумаги написал: « Жорж Дарье, адвокат, улица Бонапарта, 10».

– Большое вам спасибо, – сказал Жак, взяв адрес. – Прямо сейчас и пойду…

Жорж, приемный сын госпожи Дарье, выбрал свой жизненный путь и полностью оправдал те надежды, что подавал в юности. Через несколько месяцев ему должно было исполниться двадцать пять лет. Это был красивый молодой человек крепкого телосложения с рыжеватыми волосами и синими глазами. Будучи уже в течение двух лет членом парижской коллегии адвокатов, он зарекомендовал себя самым лучшим образом.

Жил он на третьем этаже дома № 19 на улице Бонапарта. В его кабинете, обставленном резной дубовой мебелью, невольно бросались в глаза два предмета, контрастировавшие со строгой роскошью всего прочего. Во-первых, небольшой книжный шкаф красного дерева, набитый книгами, – память о добром аббате Ложье. Во-вторых, накрытая черным крепом картонная лошадка, стоящая на колонне черного дерева в углу комнаты. Жорж полагал, что эта дешевенькая игрушка – подарок его матери, Клариссы Дарье, и хранил ее как реликвию.

Вся его прислуга была представлена одной-единственной служанкой, женщиной лет сорока пяти, которая была превосходной кухаркой. Обычно он обедал дома или шел в гости к своему бывшему опекуну Этьену Кастелю. Тот, в свою очередь, тоже частенько захаживал к Жоржу. Когда служанка принесла визитную карточку Поля Армана, молодой человек просматривал какую-то пухлую папку.

– Пригласите его… – сказал он.

Жак Гаро вошел в кабинет. Жорж встал, шагнул ему навстречу. Вот так – через двадцать с лишним лет после трагических событий – подлец, ставший причиной всех страданий Жанны Фортье, оказался лицом к лицу с сыном своей жертвы.

Альфорвилльскому поджигателю было уже за пятьдесят. Волосы он больше не красил – они стали совсем седыми. Поскольку в те времена, когда разыгралась драма, Жоржу было всего три с половиной года, лица старшего мастера он никоим образом помнить не мог. Лже-Арман произнес:

– Я пришел к вам, сударь, по рекомендации своего банкира Эдуарда Альберже, одного из ваших клиентов. Я француз, но долго жил в Америке. Интересы здоровья моей единственной дочери и ее желание жить именно во Франции побудили меня вернуться на родину; хотя мое состояние вполне позволяет мне уйти на покой, я просто не могу прожить без активной деятельности, и поэтому намерен во Франции заняться тем же, над чем работал в Штатах. Я приобрел в Курбвуа большой участок земли, но в тот момент, когда я собирался приступить к строительству, меня втянули в судебные дрязги…

Бывший компаньон Джеймса Мортимера изложил суть проблемы и представил копию документа о приобретении земли в собственность. Жорж внимательно прочел ее и сказал:

– Все преимущества на вашей стороне, сударь. Если вы обратитесь в суд, то выиграете дело… за это, полагаю, я вполне могу поручиться…

– Значит, вы согласны взяться за дело?

– С превеликим удовольствием. Нужна только ваша доверенность…

– Будьте любезны, подготовьте ее.

– Я сейчас заполню бланк, а вам останется лишь подписать его. Пожалуйста, продиктуйте мне ваше имя, фамилию, общественный статус…

– Поль-Александр Арман, промышленник, инженер-механик, проживаю в Париже, улица Мурильо, 27.

– Я намерен незамедлительно предпринять все необходимые шаги, – сказал адвокат, – и буду держать вас в курсе дел. Вскоре вы получите от меня письмо.

– Если вас не затруднит сообщить мне все новости лично, буду рад принять вас у себя.

– А я, сударь, счастлив буду воспользоваться вашим любезным приглашением.

Через месяц противники Поля Армана отказались от своих притязаний, ибо им стало ясно, что процесс заведомо проигран; работы по возведению завода начались. Жорж дважды поутру заходил к своему богатому клиенту на улицу Мурильо, и отец с дочерью принимали его самым дружеским образом.

Поскольку Жак Гаро вел весьма активный образ жизни и лично контролировал работу своих предприятий, дома он отсутствовал подолгу, и Мэри большую часть дня проводила без него; впрочем, скучать ей не приходилось: дочери знакомых отца – банкиров и промышленников – стали ее подругами.

Однако воздух Парижа, похоже, оказался не слишком полезен девушке. На ее перламутрово-бледных щеках стал появляться нездоровый румянец. Она начала покашливать – упорный сухой кашель не оставлял ее почти ни на минуту. Напуганный этими симптомами Жак, несмотря на сопротивление Мэри, смеявшейся над его родительскими страхами, вызвал врача. После тщательного обследования врач успокоил его и прописал лечение.

Отнюдь не будучи отъявленной кокеткой, девушка все же любила красиво одеваться и выбрала себе одну из лучших в Париже портних. Госпожа Опостин – так звали эту великую мастерицу – имела весьма обширную клиентуру в аристократических, финансовых и артистических кругах. И хотя ее мастерская на улице Сент-Оноре была довольно большой, госпожа Опостин, дабы удовлетворить потребности день ото дня разраставшейся клиентуры, вынуждена была, помимо работавших у нее девушек, нанимать швей, трудившихся на дому. Одна из них была ее любимицей. Госпоже Опостин очень хотелось, чтобы девушка жила и работала при ней, но Люси – а ее звали так – желала сохранить независимость и ни за что не соглашалась расстаться со своей комнатушкой на самой верхотуре одного из домов по набережной Бурбонов на острове Сен-Луи.

Люси было двадцать два с половиной года. Трудно даже представить себе парижскую гризетку, у которой было бы настолько утонченное и хорошенькое личико, да еще при такой ладненькой фигурке; волосы у нее были каштановые, с золотистым отливом, а глаза – синие и очень нежные. Алые губки то и дело весело улыбались, и за ними мелькали ослепительно белые зубы.

Любимицу госпожи Опостин любили и уважали все. Любили за доброту и отзывчивость; уважали за то, что, прожив в этом доме четыре года, она вела себя так, что не то что упрекнуть, но даже заподозрить ее было не в чем. Предполагалось, что у нее есть жених – сосед по лестничной площадке, чертежник Люсьен Лабру.

Глава 16

Люсьен Лабру после смерти тетки, госпожи Бертэн, – а ему было тогда двадцать лет – остался один на всем свете, располагая лишь несколькими тысячами франков. Госпожа Бертэн, стремясь исполнить желание своего покойного брата, настаивала, чтобы юноша получил настоящее образование и стал хорошим инженером-механиком. Впрочем, он и сам к этому стремился. Те небольшие деньги, что тетушка как-то умудрилась для него скопить, позволили ему еще какое-то время после ее смерти продолжать учебу. Когда они закончились, он принялся подыскивать хорошую работу, которая позволила бы использовать приобретенные знания.

К несчастью, никто им не заинтересовался: ему не хватало влиятельных знакомств. А нужно было как-то жить, и не только жить, но еще и платить поземельный налог за альфорвилльский участок – ни продавать его, ни закладывать он не хотел. И он решил устроиться на завод, где сможет приобрести необходимый опыт практической работы. Потом стал делать по заказу чертежи, эпюры и рисунки. Когда число заказов выросло и стало можно зарабатывать на жизнь, молодой человек ушел с завода, где уже нечему было научиться. Работать ему нравилось дома.

По воле случая он снял себе жилье именно в том доме, где жила Люси, и как раз рядом с ее комнатушкой. На лестнице он довольно часто сталкивался со своей соседкой. Сначала они просто здоровались, потом стали улыбаться друг другу, потом как-то перекинулись парой слов, потом немножко поболтали о том – о сем. А потом вступила в свои права любовь – глубокая, искренняя и чистая.

– Дорогая моя малютка Люси, я люблю вас, – сказал в один прекрасный день Люсьен, – когда я обрету сколько-нибудь прочное положение, мы поженимся… Вы согласны подождать, когда фортуна улыбнется мне?

Люси ответила:

– Я тоже вас люблю и буду ждать сколько угодно. Но зачем нам какая-то особая улыбка фортуны? Вы много работаете, да и я не лентяйка. По-моему, мы и так неплохо зажили бы вместе… Вы так не считаете? Почему?

– По двум соображениям: во-первых, когда мы поженимся, вам хватит работы и по хозяйству, а во-вторых, я считаю, что мужчина должен зарабатывать столько, сколько нужно, чтобы содержать не только жену, но и детей, когда они появятся.

Они ждали уже год; Люси нисколько не изменилась, а вот Люсьен начал поддаваться отчаянию. Зарабатывал он по-прежнему немного и, за неимением состояния, ни о какой приличной жизни в более или менее ближайшем будущем и речи быть не могло. Если он при теперешнем положении дел женится на Люси, при первой же ее беременности они окажутся в полной нищете.

Жених с невестой рассказали друг другу о себе все. То, что мог рассказать Люсьен, нам уже известно. История Люси звучит совсем коротко: когда ей было одиннадцать месяцев, кормилица, которой почему-то перестали платить, сдала ее в приют. Там она и выросла – вот и все.

Было десять утра. Люси упаковала блузку, которую нужно было отнести в мастерскую госпожи Опостин. Потом вышла на лестничную площадку и постучала в дверь Люсьена. Раздался его голос:

– Войдите!

Люси отворила дверь и вошла в комнату.

– Добро пожаловать, дорогая Люси! – воскликнул молодой человек.

Девушка молча взяла его за руки и заглянула в лицо.

– Как вы бледны!… – с чувством сказала она; в голосе ее звучал упрек. – Опять полночи работали!… Я же запретила вам!

– Никак не мог не ослушаться. Эти чертежи срочные, их нужно сдать к вечеру.

– Но вы же убиваете себя этой грошовой работой, вам должны платить в сто раз больше!

– Разумеется! Но для этого необходимо, чтобы мне повезло! Везде, куда бы я ни обратился, мне говорят одно и то же: « В данный момент у нас нет вакансий… Ждите…» И я жду… только и делаю, что жду. Боюсь, как бы мне не пришлось ждать до конца своих дней!

На мгновение в воздухе повисла тишина; ее нарушила Люси.

– Люсьен, – нежно сказала она, – мне придется вас отругать.

– Что же я такого сделал? За что вы меня ругать собираетесь?

– Вы делаете нечто очень нехорошее: вы поддаетесь отчаянию.

– Почему вы так решили?

– Потому что вижу. Вместо того чтобы держаться стойко, вы склоняете голову перед неудачами. А между прочим, наши с вами чувства должны бы придавать вам сил и энергии. Или вы не любите меня больше?

– Ах, – воскликнул Люсьен, – нехорошо с вашей стороны задавать подобные вопросы, и даже жестоко! Вы прекрасно знаете, что я люблю вас всей душой и больше всех на свете!… Но что же я могу сделать?

– То, что делают люди, куда менее достойные, чем вы, добиваясь при этом успеха! Внушите всем уважение к своим достоинствам… Без устали стучите во все двери, хоть вам и не желают их открывать. Все равно стучите… И они откроются.

– Но если я часами напролет буду обивать пороги, у меня не останется времени на то, чтобы хоть что-то зарабатывать… да я без куска хлеба останусь!

– Я же говорила вам, что у меня есть кое-какие сбережения… Вот и воспользуйтесь ими! Вы ведь мой жених… мой будущий муж.

– Я никогда на это не пойду! – воскликнул молодой человек.

– Люсьен, вы очень огорчаете меня… Я так была бы рада помочь вам, а вы отказываете мне только потому, что я женщина! Это жестоко!… И в конце концов: у вас же есть друзья по коллежу, занимающие теперь видное положение, они могли бы вам помочь… Почему вы к ним не обратитесь?

– Обращался. Все они вели себя банально-любезно, но лишь до тех пор, пока не выяснялось, что мне нужна помощь… Тогда следовали всяческие увертки, а кончалось все категорическим отказом… И я с болью в сердце уходил, опустив голову.

– И все до одного повели себя так? Даже тот молодой человек, которого вы так любите и так мне расхваливали?

– Жорж Дарье, друг детства, мой неразлучный приятель в коллеже Генриха IV…

– А с ним вы встречались?

– Нет, я не знаю, где он живет. Мы с ним шесть лет не виделись.

– Он живет в Париже?

– Не знаю.

– А чем он занимается?

– Он изучал право. Хотел стать адвокатом.

– Если он адвокат, найти его нетрудно.

– Разумеется. Но к чему? Или он поведет себя иначе?

– С чего вы взяли, что он похож на остальных? И кто знает, может быть, он по-прежнему привязан к вам? Предчувствие мне подсказывает, что он – ваш настоящий друг. Люсьен, ради нашей любви, отыщите его… Очень вас прошу!…

– Хорошо! Ваше желание, дорогая Люси, я исполню сегодня же.

– От того, что вы мне обещаете, у меня просто гора с плеч свалилась, – с улыбкой сказала девушка. – Когда я шла к вам, мне было очень грустно, а выйду' отсюда такая довольная…

– До вечера, Люси, любимая моя! Девушка подошла к жениху и склонила голову. Люсьен прикоснулся губами к ее густым шелковистым волосам; потом она побежала к двери, послав ему воздушный поцелуй.

Знаменитая портниха госпожа Опостин жила почти на углу улиц Сент-Оноре и Кастигльон. Долгий путь с острова Сен-Луи до улицы Сент-Оноре Люси проделала довольно быстро. Войдя в мастерскую, она прямиком направилась в примерочную, где застала госпожу Огюстин в обществе первой мастерицы и какой-то хорошенькой светловолосой девушки лет восемнадцати. Должно быть, девушка была чрезвычайно выгодной клиенткой, раз знаменитая портниха соизволила лично снять с нее мерку для вечернего платья.

– А! Это вы, Люси… – улыбнувшись, сказала госпожа Огюстин. – Вы пришли очень кстати. У меня есть срочная работа. Чтобы ее сделать, нужно иметь очень хороший вкус, и я сейчас поручу ее вам… речь идет о бальном платье для госпожи Арман, я как раз снимаю для него мерку. Я хочу, чтобы у нас получился просто шедевр.

– Ах! – сказала дочь Жака Гаро. – Значит, эта барышня будет шить мое платье?

– Да… – ответила госпожа Огюстин. – Люси – моя лучшая мастерица… мы вполне можем положиться на ее вкус… Я ей очень доверяю. К тому же вам не придется ходить на примерку: она сама принесет вам платье, как только оно будет готово.

– Тогда, госпожа Люси, жду вас у себя дома, – сказала Мэри. – По утрам вы всегда застанете меня в нашем особняке. Ну, до встречи!

Направляясь к дверям, Мэри улыбнулась ей и вышла, за ней – госпожа Огюстин, пожелавшая проводить ее до лестницы. Люси вытащила булавки из принесенного ею свертка и расстелила на столе принесенную блузку.

– Прекрасно! Просто прекрасно! – воскликнула вернувшаяся знаменитая портниха, осмотрев ее. – Люси, да вы просто прелесть! Вас никогда ругать не приходится. Именно поэтому платье госпожи Арман я хочу доверить вам, на нее непросто угодить. Вы уже встречали ее здесь?

– Нет, сударыня.

– Она – американка. Ее отец – промышленник, владеет каким-то страшным количеством миллионов, недавно переехал сюда из Нью-Йорка. А самой этой мисс Мэри восемнадцать лет. Хорошая клиентка, но взбалмошная. Впрочем, она, бедняжка, в этом не виновата. Это все ее болезнь. Она умирает от чахотки, а ведет себя так, словно и не подозревает об этом! Увы, такое сплошь и рядом встречается. Молодая, хорошенькая, богатая – жить бы, да радоваться, а она умирает! Как все это грустно, правда?

– Да, сударыня, очень грустно!

– Что поделаешь, такова жизнь! Ну что ж, милочка моя, платье ей сейчас выкроят, оно будет бледно-розовым и все расшито белым стеклярусом. Так что зайдите в раскроечную, потом – к расчетчице и в кассу. Я очень довольна вами, Люси. Вот вам в награду два луидора.

– Спасибо, сударыня, – горячо сказала девушка, – не знаю, как и благодарить вас, вы так ко мне добры.

– А вы вполне этого заслуживаете, дитя мое. Да! Возьмите адрес американки.

Госпожа Мэри Арман, улица Мурильо, 27.

Пообедав в молочной, Люсьен решил сдержать данное им Люси обещание и как можно скорее узнать, не живет ли Жорж Дарье в Париже. Для этого достаточно было просмотреть список адвокатов. А найти его можно было во Дворце правосудия. Явившись туда, он обратился за помощью к попавшемуся ему навстречу в приемной молодому адвокату в мантии.

– А вам вовсе и не понадобится этот список, сударь, – ответил молодой человек. – Жорж Дарье – один из самых уважаемых моих коллег, я с ним знаком, а живет он на улице Бонапарта в доме номер десять.

– Премного благодарен, сударь.

И, сразу повеселев при мысли, что увидится сейчас с другом детства, Люсьен направился на улицу Бонапарта.

Жорж Дарье сидел дома и корпел над очень важным делом, когда явилась его служанка Мадлен и сообщила о том, что пришел Этьен Кастель. Жорж поспешил навстречу художнику, некогда бывшему его опекуном, а теперь – лучшим другом. Этьен был уже далеко не тем молодым человеком, что двадцать один год назад сошел с поезда возле деревни Шеври с рюкзаком за спиной. Ему было далеко за сорок, но, хоть волосы и усы засеребрились сединой, лицо у него было по-прежнему открытым, взгляд – чистосердечным, движения – легкими, а настроение – беззаботно-веселым. В петлице у него красовался орден Почетного Легиона. Протянув к нему руки, Жорж воскликнул:

– Известно ли вам, дорогой мой опекун, что вы стали здесь весьма редким гостем? Я ведь не видел вас долгие две недели!

– Да… – ответил художник. – Мне нужно было закончить картину. Впрочем, от улицы Бонапарта не так уж далеко до улицы Асса, мог бы и сам зайти.

– Мне страшно хотелось так и сделать, но я тоже был завален работой.

– Тем лучше! Я на тебя нисколько не в обиде, в доказательство чего – если, конечно, я тут не лишний – намерен у тебя поужинать.

– Вы – да вдруг лишний! Ах, дорогой мой опекун, вы сами не знаете, что говорите!

– Ну ладно! Тогда вели Мадлен поставить лишний прибор и приготовить нам одну из тех запеканок из лапши с сыром и соусом, секрет которых известен только ей.

Жорж рассмеялся и позвонил. Служанка поспешно явилась.

– Мой опекун ужинает со мной, – начал Жорж, – и…

– И я сейчас приготовлю запеканку из лапши… – закончила за него Мадлен, – ровно в семь ужин будет на столе… я принесу две бутылки кортона, ведь господин Этьен очень любит это вино.

– Браво, Мадлен!

Служанка удалилась, и художник вновь заговорил:

– Теперь, когда я закончил срочную работу – эти картины я писал на заказ, – хочу вернуться к полотну, написанному мною двадцать один год назад, набросок к которому я сделал в Шеври, у своего старого друга, твоего замечательного дядюшки-священника. В связи с этим у меня к тебе просьба.

– Всегда к вашим услугам.

– Я знаю, что ты свято хранишь как воспоминание о своем детстве старую картонную лошадку.

– Которую подарила мне матушка… – добавил Жорж. – Она купила ее мне, когда я был совсем маленьким, это было так давно, что я уже ничего не помню и храню ее как ценную реликвию.

– Она-то мне и нужна для той картины.

Молодой адвокат посмотрел на него с удивлением.

– Что же представляет собой эта картина? – спросил он.

– Одну трогательную и трагическую сцену из жизни…

Жандармы являются в некий дом, дабы арестовать укрывающуюся там женщину, обвиняемую в преступлении. Кроме этой женщины, жандармов, мэра, сельских стражников, я изобразил на этом полотне твою мать, дядюшку, себя самого, делающего набросок, и, наконец, тебя, мой дорогой Жорж.

– Меня! – повторил Жорж.

– Да, тебя: ты, похоже, умоляешь стражей порядка сжалиться над несчастной.

– Такое и в самом деле было?

– Да.

– И я был там?

– Совершенно верно!

Рассказывая, Этьен Кастель пристально вглядывался в лицо Жоржа, изучая, какое действие производит рассказ на молодого человека и пытаясь догадаться, не пробуждают ли его слова смутные воспоминания. Жорж слушал его совершенно спокойно.

– Странно… – сказал он. – Ведь говорят, будто впечатления, полученные в детстве, врезаются в память на всю жизнь. А со мной дело обстоит совсем иначе… Я ничего не помню. Сколько же мне тогда было лет?

– Три с половиной года.

– Значит, с тех пор прошел уже двадцать один год. В том возрасте я себя совсем не помню.

– А ты постарайся вспомнить.

– Нет смысла. Какой-то сплошной мрак… абсолютная тьма…

– Ну и ладно! – сказал Этьен Кастель. – В саду, где разыгралась эта сцена, рядом с тобой стояла на земле подаренная тебе матерью лошадка, и, поскольку я хочу в точности воспроизвести все детали, столь же живописные и характерные, мне нужна эта игрушка, чтобы написать ее с натуры, ведь на картине она написана по памяти.

– Я пришлю вам ее, друг мой, или сам принесу.

– Заранее очень благодарен.

– Так, значит, – продолжал Жорж, – на этом холсте написаны портреты моей матери, дяди и ваш собственный?

– Да; и твой тоже.

– А вы не собираетесь продать картину?

– Почему ты, черт возьми, об этом спрашиваешь?

– Потому что у меня нет ни одной вашей работы, и я хотел бы купить ее у вас, ведь для меня она станет чем-то большим, нежели просто произведением искусства.

– Стало быть, ты страшно богат! Ты же знаешь, что мои картины стоят очень дорого.

Жорж с улыбкой ответил:

– Знаю. Но еще мне известно, что вы отнесетесь ко мне по-дружески. А если все-таки это пробьет большую дыру в моем бюджете, стану чуть побольше работать и быстро ее залатаю.

Этьен Кастель пожал плечами.

– Какой же ты, парень, глупый! – расхохотавшись, сказал он. – Как же ты не понял, что эта картина уже твоя; раз уж я ее дописываю, так исключительно для того, чтобы подарить тебе…

– Ах! Дорогой опекун!…

– Хотел сделать тебе сюрприз. Да где уж там! Ничего не вышло!… Как только закончу, картина будет твоя. Так что готовь ей достойное место на стене.

Жорж горячо пожал руки Этьена.

– Ах! До чего же вы добры, мой дорогой опекун! – сказал он. – Я вам от всей души заранее благодарен. Но скажите: та женщина, которую арестовали в саду моего дяди, – она, как я понял, является главной фигурой на вашей картине, – что она сделала?

– Ее обвинили в трех преступлениях: краже, поджоге и убийстве…

– О! Бедняга! Ее, наверное, судили потом?

– Да!

– И приговорили?

– Да, к пожизненному заключению.

– Значит, она была виновна…

– Разумеется, ведь судьи сочли улики против нее вполне достаточными.

– Вам известно ее имя?

– Тогда знал, а потом забыл.

В этот момент раздался звонок в дверь. Затем вошла Мадлен.

– Кто там пришел? – спросил Жорж.

– Какой-то господин, он хочет с вами поговорить. Его зовут Люсьен Лабру.

Жорж даже вскрикнул от такой неожиданной радости.

– Люсьен Лабру… – удивленно повторил художник.

– Да… Мой старый товарищ по коллежу… друг, с которым мы не виделись шесть лет. А вы разве знакомы с ним, мой дорогой опекун?

– Похоже, я уже где-то слышал это имя.

– Вы позволите мне принять его сейчас же?

– Не только охотно позволю, а просто-таки прошу.

Мгновение спустя в дверях появился Люсьен Лабру. Жорж, распахнув объятия, воскликнул:

– Люсьен!… Мой дорогой Люсьен!…

И молодые люди, очень взволнованные, по-братски обнялись.

– Ах! Как хорошо, что ты пришел! – сказал Жорж. – И как же я рад тебя видеть!

– Уж никак не больше, чем я тебя… – заметил Люсьен, поклонившись художнику.

– Мой опекун и друг, господин Этьен Кастель, – представил его Жорж.

– Несравненный художник, талант которого, столь тонкий и изысканный, всегда меня восхищал… – снова поклонившись, произнес Люсьен.

– Вы задеваете мою слабую струйку, сударь… – с улыбкой сказал художник. – Люди искусства обожают, когда их превозносят.

– Ты в Париже живешь? – спросил Жорж друга.

– Да, уже два года.

– У тебя была непреодолимая тяга к механике. Наверное, ты теперь возглавляешь какое-нибудь предприятие?

– Увы! Нет.

– Как это, нет?… При твоих-то способностях!

– То, что ты столь любезно именуешь способностями, до сих пор ничего мне не принесло. Я влачу весьма жалкое существование. Чтобы как-то прожить, вынужден делать копии чертежей, рисунки, эпюры.

– А ты предпринимал какие-нибудь шаги для того, чтобы как-то устроиться?

– Да, и не раз, только все попусту; вконец отчаявшись, явился вот к тебе.

– Что следовало сделать с самого начала. Парню вроде тебя полагается раскрыть крылья и воспарить над всем миром, а не влачить жалкое существование. Мне очень жаль только, что ты так долго тянул, прежде чем обратиться ко мне. С завтрашнего же дня займусь тобой самым серьезным образом.

– Неужели у тебя есть что-то на примете?

– Что ты скажешь о должности главного инженера большого завода, производящего железнодорожное оборудование?

– Я о таком и мечтать не смел.

– Так вот, я надеюсь устроить тебя на эту должность. И вот каким образом: один французский инженер-механик, сколотивший в Нью-Йорке огромное состояние, недавно вернулся в родное отечество с намерением создать здесь предприятие, подобное тому, что было у него в Соединенных Штатах. Этот инженер – мой клиент. Совсем недавно я имел счастье оказать ему весьма значительную услугу; стало быть, имею бесспорное право просить его об ответной услуге, которая, впрочем, пойдет ему только на пользу. В данный момент на берегу Сены, в Курбвуа, он ведет строительство грандиозного предприятия, и очень скоро ему понадобятся самые лучшие чертежники, слесари-механики и так далее. Уверяю тебя, этот великий изобретатель по имени Поль Арман контракт с тобой подпишет по всем правилам и в первую очередь.

– Поль Арман… – повторил Люсьен. – Неужели тот самый, что был в Нью-Йорке компаньоном Джеймса Мортимера?

– Именно он… Вижу, тебе уже приходилось о нем слышать.

– Да кто же его не знает? Ведь именно благодаря Полю Арману промышленность получила бесшумные швейные машины и точно такую же гильошировальную машину, как та, над созданием которой работал мой отец, он ведь тоже был изобретателем – об этом мне тетушка рассказывала.

– Вот и прекрасно: ты станешь правой рукой талантливого человека… – сказал Жорж.

– Ах! Друг мой, если ты сделаешь это, как смогу я выразить свою признательность?