Текст книги "Лучше умереть!"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

– С родственниками? Друзьями?

– Нет, с совершенно чужими людьми, которые там живут.

Обычная самоуверенность вдруг покинула Аманду: ей стало как-то не по себе. Странный, почти насмешливый тон собеседника вселял в нее беспокойство. Соливо, неспешно отпив глоток обожаемого им кортона, продолжал:

– В Жуаньи автографы буквально сами к тебе в руки плывут. Я заранее навел справки и знал, что кое-что там найду, но никак не рассчитывал получить нечто сверх того, причем весьма и весьма любопытное.

Аманде стало совсем не по себе.

– Может быть, я надоел вам со своими автографами? с самым невинным видом поинтересовался лже-барон.

– Нет, что вы… совсем наоборот…

– Тогда продолжу. Я нашел там, к примеру, два чрезвычайно интересных документа, подписанных неким Раулем Дюшмэном… как видите, никому не известное имя.

Аманда почувствовала, что силы вот-вот покинут ее. Однако попыталась скрыть охватившее ее смятение и переспросила:

– Неким Дюшмэном?

– Это один из служащих тамошней мэрии; молодой, довольно симпатичный парень, которого в силу счастливой случайности мне удалось спасти: ему грозило угодить под суд за подделку документов.

Мертвенно-бледное лицо Аманды вдруг стало красным.

– Судя по тому, что вы только что говорили, – доливая себе вина, поинтересовался Овид, – вам никогда не доводилось бывать в Жуаньи, не так ли?

– Никогда!

– Вы в этом уверены?

– То есть как это? – запинаясь, пролепетала пример-щица госпожи Огюстин. – Вы, похоже, не верите мне? Почему вы задаете столь странные вопросы?

– Почему? О Господи! Это же так просто! Потому что за тысячу пятьдесят франков я купил у некоей госпожи Дельон, модистки, документ с подписью Аманда Регами. Только и всего…

– Арнольд! Арнольд! – в смятении вскричала дрожащая девушка. – Вы все знаете! Эта женщина рассказала вам все…

– Разумеется; она, как видите, рассказала мне все. Но почему вы так дрожите? Что вас пугает? Разве я вам не друг? Госпожа Дельон получила свои тысячу пятьдесят франков, документ с вашим автографом у меня, и вам теперь незачем – ну абсолютно незачем – опасаться последствий… собственного легкомыслия.

– Ах! На меня тогда просто что-то нашло, какое-то помрачение рассудка!

– Охотно верю, ибо по натуре вы честны и порядочны, – с невозмутимым видом заметил лже-барон.

– Так, значит, дорогой друг, – воскликнула Аманда, в высшей степени мастерски изобразив на лице любовь и признательность, – вы не презираете меня?

– Нисколько! Человеческая природа несовершенна, черт возьми! Только, голубушка, выслушайте-ка мой совет и впредь постарайтесь следовать ему! Никогда больше не пишите подобных бумаг! Это глупо и опасно! Окажись сей документ у кого-то другого, вы поплатились бы своей свободой.

– А вы что с ним сделали?

– Сначала положил к себе в бумажник, а потом – в ящик стола, а ящик запер на ключ. Так что не беспокойтесь: он теперь в надежном месте.

– Но вы отдадите мне его?

– Ничего подобного, голубушка моя, я вовсе не намерен с ним расставаться.

По телу Аманды пробежала дрожь.

– Зачем он вам?

– Мания коллекционирования. Такого рода документы – моя страсть.

– О! Хватит шутить! К чему вам эта бумажка? Отдайте ее мне!

– Нет, она очень даже может мне пригодиться.

– Значит, вы собираетесь ее как-то использовать против меня?

– Ах! Вы прекрасно знаете, что я на это не способен!

– Ну в конце-то концов! Что вы там задумали? Для чего-то ведь она вам понадобилась?

– Цель я преследую очень простую, причем довольно пикантного свойства. Я хочу как-то привязать вас к себе. В отношении вас я питаю весьма горячие чувства. Вы, похоже, отвечаете мне взаимностью; но, имея уже горький опыт, я привык не слишком-то доверять женщинам, особенно если они молоды и хороши собой…

– То есть, я теперь полностью в вашей власти!

– Господи, ну конечно же; но власть моя вряд ли так уж вас обременит, она принесет лишь массу радостей – если, конечно, и мне при этом не на что будет пожаловаться.

Аманда поняла, что теперь она на крючке и отныне придется делать хорошую мину при плохой игре.

– Но как вы узнали о том, что произошло со мной в Жуаньи? – спросила она.

– Случай – великое дело! Уверяю вас, я вовсе не собирался наводить там какие-то справки на ваш счет.

– Точно так же, как преступник, покупая нож на набережной Бурбонов, вовсе не собирался резать им Люси, – сказала девушка, пристально глядя на Овида.

Тот ощутил вдруг острое желание сию же секунду задушить госпожу Аманду; однако сдержался и спокойно произнес:

– На мой взгляд, не слишком удачное сравнение; однако, если представить себе, что преступник, пытавшийся убить госпожу Люси, допустил какой-то промах, а кто-то, возможно, решил этим воспользоваться, дабы скомпрометировать его, он, естественно, из предосторожности изыщет хитроумный способ защититься от шантажиста. Ну, хватит! Мы ведь по-прежнему друзья, правда? Останемся добрыми друзьями, и все будет хорошо. А не пойти ли нам сегодня в театр?

– Я бы предпочла отправиться домой. Я очень устала.

– Ну и хорошо. Я тоже несколько утомлен. Сейчас отвезу вас домой, а потом поеду к себе.

– Вы никогда не говорили мне, где вы живете, друг мой… Я ведь так и не знаю вашего адреса…

– А к чему вам его знать?

– Может получиться так, что мне необходимо будет срочно написать вам.

– А вот этого делать не следует. Я женат, отец семейства, и очень дорожу миром в семье. Так что в данном случае ваше незнание гарантирует мне скромность с вашей стороны.

Настаивать Аманда не стала, но про себя решила: «Темни сколько угодно, голубчик мой! Все равно я все узнаю!»

Аманда вернулась к себе; пребывала она в состоянии крайнего возбуждения, что вполне объяснимо.

«Ну вот, – размышляла она, в гневе притопывая ногой, – по воле случая этот человек оказался в Жуаньи, и случай этот для меня оказался несчастным, ибо он узнал все о моем прошлом! Он выкупил проклятую бумагу, и теперь я связана по рукам и ногам! Зачем ему это? Наверное, почувствовал, что я обо всем догадалась. Ну конечно же – именно он и был тем приличного вида господином, что купил нож на набережной Бурбонов! Он – тот самый преступник, что выследил и напал на нее! Голову даю на отсечение – он! Только вот доказательств у меня маловато… Да и будь они у меня, что бы я с ними стала делать? Впрочем, есть две вещи, которые я непременно хочу знать: где он живет и зачем ему понадобилось убивать Люси…»

А Соливо тем временем думал вот о чем:

«Здорово же мне повезло! Если бы не удача, я оказался бы сейчас в весьма неприятном положении. Ведь эта плутовка обо всем догадалась и наверняка не отказала бы себе в удовольствии устроить мне шантаж на полную катушку! К счастью, мне теперь есть чем заставить ее попридержать язык».

Жак Гаро с нетерпением ожидал возвращения Овида. Он прекрасно понимал, что тот может столкнуться с какими угодно неожиданностями. Поэтому, когда утром, в Курбвуа, ему сообщили, что пришел Соливо, его охватило глубочайшее волнение. Он приказал немедленно впустить посетителя – на заводе все считали, что это не то английский, не то американский инженер. Как только они остались наедине, Жак Гаро с нетерпением спросил:

– Дело провалилось?

– Дело в шляпе…

– Ты отыскал дочь Жанны Фортье?

– Да.

– И ее действительно отдали в приют?

– Да… Причем в парижский!

– Значит, соперница моей дочери и в самом деле – Люси Фортье?

– Минуточку, ты слишком торопишься… Нам еще предстоит узнать, является ли наша Люси дочерью Жанны Фортье.

– Но то поразительное сходство…

– Пока это лишь предположение, а не доказательство. Я привез документ, содержащий в себе подробное описание всех деталей относительно помещения девочки в приют, так что теперь я вправе пойти туда, навести все необходимые справки и узнать, действительно ли ребенок, фигурирующий в приютских списках под номером 9, тот, что нужен нам.

– Объясни-ка поподробнее.

Овид извлек из бумажника подлинник документа, полученный в мэрии Жуаньи, и протянул Полю Арману. Тот внимательно прочел его и воскликнул:

– Но как, черт возьми, тебе удалось получить эту бумагу?

Дижонец рассказал.

– Потрясающая дерзость! – прошептал миллионер. – И что ты собираешься делать теперь?

– Теперь я прямиком пойду в приют и потребую все сведения относительно ребенка, поступившего 6 апреля 1862 года, и узнаю, где этот ребенок теперь.

– Когда мы снова встретимся?

– Сегодня вечером, в пять, у меня дома, если тебе удобно.

– Я приду.

– Когда Люсьен Лабру должен вернуться в Париж?

– Дня через три-четыре.

– У тебя уже будет в руках все необходимое.

– Надеюсь… – сказал Поль Арман, потирая руки; на лице его появилось цинично-торжествующее выражение. – Увидимся вечером!

Овид с присущей ему решимостью отправился на бульвар д'Анфэр и, войдя в здание приюта, прошел прямиком в кабинет директора.

– Сударь, – сказал он, – я пришел узнать о судьбе одной девочки, помещенной в ваше заведение двадцать один год назад.

Достав из бумажника документ, он добавил:

– Мне нужно навести справки о ребенке, поступившем сюда 6 апреля 1862 года, как это следует из официального заявления, – вот, извольте прочесть.

– Не имею ни малейшего возражения. Вы непременно узнаете, что стало с интересующим вас ребенком. Не исключено, что его уже нет в живых. Но, как бы там ни было, вы получите вполне определенный ответ.

Директор решительно и быстро написал что-то на листке бумаги. Потом, протянув листок рассыльному, сказал:

– Передайте это заведующему архивом, подождите там и принесите ответ.

Через несколько минут рассыльный принес толстую книгу. Директор принялся листать ее в поисках даты, указанной в заявлении. Найдя ее, произнес:

– Вот, сударь. Девочка, поступившая в приют 6 апреля 1862 года, фигурирует у нас под номером 9.

Овид сумел скрыть охватившую его радость. Значит, Жаку Гаро вовсе не померещилось: Люси, мастерица госпожи Огюстин, Люси, соперница Мэри Арман, Люси, невеста Люсьена Лабру, и в самом деле дочь Жанны Фортье. Главное он уже знал, остальное его уже не интересовало.

В пять, когда Поль Арман явился к Овиду на улицу Клиши, тот сообщил ему эту новость.

– Ну наконец-то! – воскликнул миллионер. – Посмотрим теперь, не отпадет ли у Люсьена желание жениться на этой девчонке.

Глава 12

Мэри становилось все хуже. Она держалась на ногах лишь благодаря постоянному нервному напряжению. Она ходила по комнатам, куда-то выезжала, возвращалась, но это уже была лишь тень прежней Мэри.

Поль Арман хоть и был отпетым негодяем, но в отношении дочери питал те же чувства, что и всякий порядочный человек, и несказанно страдал, глядя, как чахнет его дитя. Но при этом ни на минуту не терял уверенности, что брак с Люсьеном спасет ей жизнь. До возвращения Люсьена оставалось каких-то два дня. Поль Арман, имея добытую Овидом официальную справку, ждал теперь без всякой нервозности.

А на набережной Бурбонов, в комнатке на седьмом этаже, был настоящий праздник. Люси получила телеграмму, что жених ее приезжает завтра вечером. Рана уже почти не мучила ее, а от радости девушка и вовсе о ней забыла. Мамаша Лизон радовалась ничуть не меньше и старательно помогала Люси готовить торжественную встречу.

Наконец долгожданный день настал. Люсьену даже удалось уехать из Бельгарда на полдня раньше, чем он рассчитывал. Прямо с вокзала он поспешил на набережную Бурбонов.

Со слезами радости на глазах жених с невестой в порыве нежности упали в объятия друг друга; потом Люсьен дружески расцеловал мамашу Лизон. В глазах этой достойнейшей особы тоже стояли слезы. Она чувствовала себя почти так, как если бы нашла своего сына.

– И подумать только, мамаша Лизон: если бы не вы, я бы мог не застать ее в живых! – воскликнул Люсьен, сжимая руки Жанны Фортье. – Ах! Да вы просто наш ангел-хранитель! И мы теперь ни за что с вами не расстанемся. Никогда и ни за что!

Молодой человек потребовал, чтобы они во всех подробностях рассказали ему о событиях той страшной ночи, когда его бедная Люси едва не лишилась жизни.

– И негодяя так до сих пор и не нашли? – вдруг спросил он.

– Нет… – ответила Люси.

– Странно!

– Почему же? Было бы куда более странно, если бы его нашли! Какой-то бродяга из банды грабителей, их сейчас столько развелось в пригородах… Но не будем больше об этом… я уже выздоровела… и все кончилось… Только теперь уж, выходя по вечерам из дома, я буду куда осторожнее.

– Люси права, – поддержала девушку мамаша Лизон. – Она уже здорова, рана зажила, а это главное; не будем больше об этом. Надеюсь, вы не станете возражать?

– Ну конечно же, нет.

– Вот и хорошо, тогда прошу к столу! Ужин готов.

Все трое уселись за маленький, с любовью накрытый столик, и вечер пролетел даже слишком быстро.

На следующий день Люсьен ранним утром отправился в Курбвуа. Поля Армана на заводе еще не было. Он появился лишь около восьми. Едва он успел сесть за стол в своем кабинете, как явился Люсьен – отчитаться о поездке. Миллионер встретил его на редкость сердечно.

– Счастлив видеть вас, мальчик мой, – сказал он, – тем более что мне есть с чем вас поздравить… Наши бельгардские клиенты чрезвычайно лестно отзываются о вас; похоже, вы с ними превосходно сумели поладить.

– Общаться с этими господами – одно удовольствие. Они приняли меня очень радушно.

– Вы вернулись этой ночью?

– Вчера вечером.

– Наверное, вы там здорово скучали?

– Случалось… – ответил Люсьен, вспомнив, как он тосковал по невесте.

На этом Поль Арман прекратил свои расспросы. Теперь ему следовало сделать вид, будто больше всего на свете его волнуют проблемы исключительно делового характера. И разговор перешел на привезенные Люсьеном проекты; им предстояла работа над новой партией машин для Бельгарда.

«Он ничего не говорит о дочери…» – подумал миллионер.

И едва эта мысль мелькнула у него в голове, как Люсьен произнес:

– Я забыл спросить у вас, сударь, как чувствует себя госпожа Мэри…

– Все это время ей было очень плохо, да и сейчас не лучше.

– И это очень серьезно?

– Достаточно серьезно для того, чтобы внушать опасения. Когда вы увидите ее, сможете своими глазами убедиться, насколько мои опасения небеспочвенны и насколько я прав, желая любой ценой дать ей хоть немного счастья – ведь только оно может спасти ее. Я сказал Мэри, что вы приезжаете, и сегодня утром она в первую очередь вспомнила о вас. Дочь хочет отметить ваше возвращение. Она ждет вас сегодня к ужину и заранее радуется, что мы будем вот так, втроем, сидеть за столом… Настоящий семейный праздник…

– Но, сударь… – пробормотал молодой человек.

– О! Никаких извинений: отклонить приглашение моей дочери вы не сможете ни под каким предлогом. Вам и не придумать лучшего способа выразить ей свою симпатию, как принять это приглашение. А от себя могу добавить, что ваш отказ меня очень обидит. Ведь речь идет не о каком-то деловом визите, а о маленьком торжестве сугубо личного характера.

И Люсьен, которому затея девушки была совсем не по душе, понял, что не сможет ранить ее своим отказом.

– Согласен, сударь, – сказал он, – и счастлив представившейся мне возможности засвидетельствовать свое почтение вашей дочери.

– Ну вот и хорошо! Я знал, что вы не способны обидеть ни меня, ни Мэри.

Около четырех часов дня Люсьен уехал из Курбвуа и отправился домой, чтобы переодеться к ужину. Проезжая по улице Нейи, потом – по Гранд-Арме, молодой человек не ощущал ни малейшей радости. Он уже жалел о том, что принял приглашение: теперь ему предстоит долгое тягостное общение с Мэри, безрассудная любовь которой вызывает в нем лишь горькое сожаление. Как знать: это приглашение может оказаться ловушкой. Вдруг Поль Арман собирается повторить то злополучное предложение в присутствии дочери?… Хватит ли у него сил ответить: «Вы прекрасно знаете, что я люблю Люси, ведь когда она сказала вам об этом, я видел, как в ваших глазах вспыхнула ревность…»

«Нет, тысячу раз нет! Не смогу я подвергнуть ее такому мучению, – думал Люсьен, – но и обманывать ее не могу…»

В половине восьмого он вошел в особняк на улице Мурильо; на душе у него было тяжело.

– Дочь ждет нас в гостиной, – сказал Поль Арман. – Идемте к ней…

Мэри и в самом деле ждала, очень ждала – одному Богу известно, что она при этом ощущала. Прошло несколько минут, и дверь отворилась; Поль Арман пропустил гостя вперед. Мэри хотела встать и пойти им навстречу, но от волнения едва не лишилась чувств; она пошатнулась и рухнула в кресло. Ужасающая бледность покрыла ее лицо.

Отец бросился к ней. Люсьен увидел, как похудело и изменилось лицо девушки, и глубокая острая жалость охватила его.

– Радость моя, тебе плохо? – спросил миллионер.

– Нет, папа, все в порядке… – ответила Мэри: присутствие Люсьена придавало ей сил. – Мне, наоборот, очень хорошо… Просто голова немного закружилась… сущая ерунда… все уже прошло… Я очень рада видеть господина Люсьена, и он об этом знает, ибо знает, что я искренне люблю его… как лучшего друга… И очень рада вновь после долгой разлуки пожать ему руку…

– Я тоже, сударыня, – поневоле разволновавшись, произнес Люсьен, – рад вас видеть… да, уверяю вас: очень рад.

– В самом деле? Это правда? – горячо воскликнула Мэри.

Люсьен понял, что любой намек на холодность с его стороны может просто убить девушку, и поспешил ответить:

– Уверяю вас, клянусь, что это так!

Лицо Мэри засияло.

– Значит, вы с радостью приняли мое приглашение?

– Да, конечно! Ведь, с одной стороны, оно является -свидетельством вашего дружеского, как вы только что сказали, ко мне отношения, а с другой – доказательством уважения со стороны вашего отца; это для меня большая честь…

– Папа не только уважает вас, но и очень любит. Он не раз мне об этом говорил…

– Это делает мне честь, и я очень признателен…

– Почему же тогда вы заходите к нам так редко?

Беседа принимала опасный характер, и Люсьен, пребывая в полном замешательстве, не нашел ничего лучшего, чем пробормотать:

– Я полагал, что не вправе…

И умолк.

– Считать нас своими друзьями? – закончила за него девушка. – И общаться с нами запросто? Как же вы ошибались, господин Люсьен! Я знаю, что папа считает вас своим вторым «я». А мне он всегда позволяет поступать так, как я хочу. И всегда одобряет мои поступки! Так что теперь я, пользуясь предоставленной мне свободой, заявляю вам и от его имени, и от своего, что отныне стол у нас в доме будут всегда накрывать на троих; вы ведь будете теперь к нам приходить, правда? Ты согласен со мной, папа?

– Тут у нас ты полная хозяйка, мне остается лишь повиноваться… – с улыбкой ответил миллионер.

Замешательство Люсьена возрастало с каждой минутой.

– Подобное внимание к моей персоне вгоняет меня в смущение… – пробормотал он.

Мэри, приняв его ответ за согласие, просияла и поспешила добавить:

– Значит, договорились. А еще, я полагаю, вы теперь будете ходить с нами в театр.

– Сударыня, я занимаю слишком скромное положение для того, чтобы претендовать на роль вашего кавалера.

– То, что вы сейчас сказали, просто ужасно; подобных вещей я и слышать не хочу. Ваш отказ обидит меня, очень обидит, а я уверена, что вы вовсе не желаете меня обижать. Напрасно вы боитесь – соглашайтесь немедленно, я обещаю не злоупотреблять вашим вниманием.

На лице Мэри была написана такая тревога, а голос звучал так умоляюще, что Люсьен не нашел в себе сил огорчить ее отказом.

– Согласен, сударыня, но имейте в виду, что работа оставляет мне не слишком много времени на развлечения.

– Но ведь по воскресеньям вы абсолютно свободны, и я очень надеюсь, что впредь воскресенья вы будете проводить с нами.

Эти слова она произнесла очень ласково и явно ожидала положительного ответа. А Люсьен как раз подыскал наконец подходящий предлог, чтобы отказаться.

– Но Боже мой, сударыня, – сказал он, – у меня, позвольте заметить, есть друзья, к которым я очень привязан. Я очень ими дорожу, а встречаться мы можем лишь по воскресеньям. Если я лишу себя этой единственной возможности, они обидятся, да и сам я себе простить не смогу…

Как только Люсьен принялся объяснять все это, лицо Мэри начало постепенно мрачнеть; сердце девушки, уязвленное ревностью, забилось вдруг сильно и неровно.

– Значит, сударь, вы отказываете мне в этом?… – тихо пролепетала несчастная Мэри; голос ее срывался от волнения.

Поль Арман почувствовал, как губительно подействовали на девушку слова молодого человека, и поспешил вмешаться:

– Люсьен вовсе не отказывает, дорогая, – быстро сказал он, – приведенные им доводы, по-моему, вполне убедительны. Дружба ко многому обязывает. Не может же он отдавать нам все свободное время. К тому же, чем меньше мы с тобой будем ущемлять его свободу, тем охотнее он будет приходить к нам. Не так ли, дорогой Люсьен?

Жених Люси чувствовал глубокую жалость к дочери миллионера – она была такой впечатлительной. Поэтому ответил, не задумываясь:

– Совершенно верно, сударь; и я не сомневаюсь, что госпожа Мэри это поймет…

Девушка печальным тоном произнесла:

– Да, я понимаю: когда даришь кому-то свою дружбу, то даришь ее безраздельно и с радостью идешь на любые уступки и жертвы. Конечно же, я потребовала от господина Люсьена слишком многого. Впредь постараюсь вести себя разумнее и довольствоваться малым… раз уж так надо…

Люсьену еще больше стало жалко девушку. Он молчал, не зная, что сказать. Тогда опять заговорил миллионер.

– Вот и поладили! – с притворной живостью воскликнул он. – Уверяю тебя, Люсьен сделает все от него зависящее, чтобы доставить тебе удовольствие.

– Безусловно, сударь, – сказал молодой человек, – надеюсь, что госпожа Мэри это тоже понимает.

Мэри подняла на Люсьена огромные, полные слез глаза. Они, казалось, кричали: «Если бы вы знали, как я вас люблю!… Как было бы хорошо, если бы и вы любили меня так же!…»

От этого столь красноречивого взгляда по телу Люсьена пробежала дрожь. Тут вошел лакей и объявил, что ужин подан.

– Надеюсь, вы возьмете Мэри под руку, – сказал Поль Арман.

Опершись на его руку, Мэри направилась в столовую; она вся трепетала от любви.

Около десяти вечера Люсьен собрался уходить.

– Не забудьте о том, – сказала Мэри, – что завтра стол у нас будет накрыт на троих.

– Я помню, сударыня, и будьте уверены: ни единого слова из того, что вы говорите, я не забуду.

Он ушел. На улице, на свежем воздухе ему показалось, что он сбросил с плеч тяжкий груз; тем не менее он упрекал себя за то, что ему духу не хватило говорить со всей откровенностью.

«И во что все это выльется? – подумал он, проведя рукой по горячему лбу. – Неприятнейшая ситуация! Бедная Мэри! Я не могу сердиться на нее за то, что она любит меня. Она же в этом нисколько не виновата… Не лучше ли пустить все на самотек, ведь ее недуг рано или поздно свершит свое черное дело… Дни несчастной девушки сочтены. Так что эта проблема отпадет сама собой, и очень скоро…»

Гость ушел, и Поль Арман остался наедине с Мэри.

– Ну что, радость моя, – спросил он, – теперь ты довольна? Теперь понимаешь, что я был прав, утверждая, что в один прекрасный день он придет и рано или поздно полюбит тебя?

Мэри положила голову отцу на грудь; вид у девушки был невеселый.

– Да, он пришел, – сказала она, – и я была очень счастлива; но теперь, после того как увидела его… услышала его голос… у меня уже не так светло и радостно на душе.

– Это почему же? Он ведь согласился на все, что ты предложила…

– Ошибаешься, папа, отнюдь не на все.

– Но я считаю вполне естественным, что ему необходимо уделять какое-то время своим друзьям.

– Вовсе никаким не друзьям он будет его уделять! – горячо воскликнула Мэри. – Если он и согласился в чем-то мне уступить, то лишь потому, что это никак не влияет на его привычный образ жизни! А воскресенья он со мной проводить не хочет, как бы я ни просила! Он по-прежнему будет посвящать их той девице! И я ревную к ней!

– Ревнуешь к Люси! – воскликнул миллионер; в голосе его звучало явное пренебрежение к предмету ревности.

– Да, ревную! А почему бы нет? Ах! Ты и представить себе не можешь, папа, как я страдаю… Словно какой-то огонь сжирает меня изнутри, и я делаюсь такой злой! Бывают моменты, когда я просто закипаю от ненависти… Да, я могла бы даже пойти на преступление… Убить готова эту Люси! Ведь если она умрет, он не сможет больше ее любить…

– Ну что ты, Мэри, успокойся…

– Успокоиться? Как я могу успокоиться? Я люблю его, а разве кто-то в силах заставить свое сердце молчать? Я безумно люблю Люсьена и хочу, чтобы он был моим! А больше всего не хочу, чтобы он принадлежал другой!…

– Не стоит преувеличивать, девочка моя. В этой жизни вообще никогда не следует ничего преувеличивать. Положись на меня… Пройдет совсем немного времени, и ты увидишь, что Люсьен поведет себя уже совсем иначе. Скоро он сам захочет как можно скорее жениться на тебе.

– Папа! – воскликнула Мэри; она была почти вне себя. – Душа моя рвется на части от надежды и отчаяния. Сделай все, что от тебя зависит, чтобы я могла быть счастливой; я, со своей стороны, тоже постараюсь сделать все, чтобы завоевать Люсьена…

То неистовство, с которым Мэри произнесла эти слова, напугало Поля Армана.

– Только не сотвори какое-нибудь сумасбродство, детка! Ты же знаешь, как я дорожу твоей жизнью, твоим спокойствием. Подожди еще немного, верь мне, и счастье, клянусь, само к тебе придет!

Мэри ничего не сказала. Она ушла к себе, и оставшись одна, с искаженным от гнева лицом решила: «Раз его нужно завоевать, я буду сражаться! И сделаю все что угодно».

Эту ночь она провела ужасно: страдала, плакала, проклинала соперницу. Вздремнула она совсем ненадолго и в восемь уже поспешно одевалась.

– Отец уже уехал? – спросила она, спустившись вниз.

– Да, сударыня, только что.

– Прикажите закладывать карету.

Через четверть часа Мэри вышла из дома, села в карету и велела кучеру отвезти ее на набережную Бурбонов.

Миллионер тоже плохо спал этой ночью. Он устал от борьбы, которую ему чуть ли не ежеминутно приходилось вести, сражаясь за жизнь дочери. Эта борьба отнимала у него все силы, сжирала все его время. Поэтому на завод он отправился с твердым намерением незамедлительно покончить со всем, вынудив Люсьена согласиться на брак с Мэри.

Приехав в Курбвуа, он тут же вызвал к себе главного инженера. Люсьен не замедлил явиться.

– Садитесь, друг мой, – сказал миллионер. – Нам предстоит долгий разговор. Во-первых, позвольте мне поблагодарить вас…

– Поблагодарить, сударь? За что же?

– За то, что вчера вы были так милы с моей дочерью.

Люсьен вздрогнул и поневоле нахмурился: значит, речь опять пойдет о Мэри…

– Это вполне естественно, сударь, я ведь очень признателен как вам, так и вашей дочери за то внимание, что вы мне выказываете.

Миллионер продолжал:

– Я был очень рад, что мне представилась возможность на некоторое время отправить вас подальше от Парижа. Теперь вы вернулись, и нам нужно поговорить со всей откровенностью. Вы довольно долго не виделись с моей дочерью, как она вам показалась вчера? Отвечайте со всей прямотой!

– По-моему, она похудела, и лицо у нее очень изменилось. Мне кажется, что на это стоило бы обратить внимание докторов.

– Значит, даже не будучи медиком, вы заметили, что состояние ее ухудшилось?

– К несчастью, да, сударь… Надо быть просто слепым, чтобы не заметить этого.

Облокотившись на стол, миллионер обхватил голову руками. Две слезинки сбежали у него по щекам.

– Да, я, конечно, знаю, жизнь моей дочери в опасности. Мэри может умереть, но она пока еще не обречена. Есть еще последнее средство – замужество…

– Замужество… – автоматически повторил молодой человек, буквально ошарашенный тем, что беседа приняла вдруг такой оборот.

– Да, замужество может принести Мэри спокойствие и счастье, а затем и здоровье вернется… Ведь по сути Мэри терзают две болезни: одну из них она унаследовала от матери, и эта хворь вполне излечима; другой же она обязана вам, ибо гнездится она в ее сердце. И если в вас нет ни малейшей жалости, эта совокупность двух болезней неминуемо сведет ее в могилу…

Люсьен содрогнулся. Теперь было совершенно ясно, к чему клонит Поль Арман.

– Мальчик мой, жизнь моей ненаглядной дочери – в ваших руках. В прошлый раз я просил вас серьезно подумать. Я предложил вам вместе с ее рукой принять часть моего состояния. Теперь я предлагаю вам все состояние целиком – только спасите моего ребенка. Ревность постоянно разжигает ее болезнь. Если вы отвергнете мою дочь, она умрет. Неужели в вас нет ни малейшей жалости и вы позволите ей умереть от несчастной любви? Неужели вы откажетесь жениться на ней?

– О! Сударь, – в страшном волнении воскликнул Люсьен, – если бы вы знали, как я страдаю с тех пор, как узнал о любви госпожи Мэри, вы бы, право, сжалились надо мной! Разве я не был с вами достаточно откровенен? Разве не сказал вам, что сердце мое не свободно?

– Да, это так, но я полагал, что речь идет об одном из тех мимолетных увлечений, что по большому счету решительно не имеют значения. Кто же в молодости не влюблялся безумно? Допустим, к моей дочери вы не питаете столь горячих чувств – ну и что? Разве хорошая дружба не стоит любви? Для начала довольно и того, что вы питаете к ней уважение и признательность, а потом придет и любовь, как это было со мной, когда я женился на матери Мэри!… Что уж тут раздумывать… спасите девочку!

– А я и не раздумываю, сударь, – твердо произнес Люсьен, – любые раздумья в подобной ситуации были бы предательством по отношению к той, которую я люблю. Я сам очень страдаю от того, что причиняю страдание вам; мне очень жаль, что я вынужден ответить отказом, и делаю это с тяжелым сердцем.

Гнев и глубокая боль отразились на лице Поля Армана.

Люсьен продолжал:

– Вы только что говорили, как это было с вами. Ну что ж! О вашей честности чуть ли не во всем мире буквально легенды ходят, так скажите мне: если бы вы сами в свое время любили бы бедную девушку и поклялись бы ей, что она станет вашей женой, неужели бы вы нарушили клятву и предали бы ее, неужели предпочли бы любви честолюбие и согласились жениться на дочери Джеймса Мортимера? Ну, ответьте же!

– Чего вы от меня хотите? – выйдя из себя, закричал миллионер. – Я знаю только одно: моя дочь для меня – все, а она умрет, если вы будете упорствовать!

– Прошу вас, сударь, успокойтесь!

– Да как я могу успокоиться? Речь идет о жизни моей дочери, а вы хотите, чтобы я был спокоен! Ах! Вы просто безжалостны! Ну хорошо, теперь уж я не стану раздумывать! И спасу Мэри против вашей воли, но с вашей помощью!

– Но поймите же наконец, – сказал Люсьен, – что брак с вашей дочерью станет для меня тяжелым бременем! Ведь, спасая госпожу Мэри, я непременно убью свою возлюбленную!

– Э! – воскликнул миллионер, утратив уже, похоже, власть над собой, – ваша возлюбленная недостойна вас!

Люсьен побледнел.