355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ксавье де Монтепен » Лучше умереть! » Текст книги (страница 28)
Лучше умереть!
  • Текст добавлен: 6 сентября 2016, 23:47

Текст книги "Лучше умереть!"


Автор книги: Ксавье де Монтепен



сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 35 страниц)

– Как можно ждать, если в душе царит смерть?…

– Еще раз говорю: так надо! Через несколько недель мне предстоит исполнить свой священный долг по отношению к Жоржу. А пока я прошу вас набраться терпения и следовать моим советам, какими бы странными они вам ни казались.

– Да вы просто пугаете меня! Что за секрет вам открылся?

– Никакой мне секрет не открылся. Я пытаюсь найти средство вернуть вам Люси, только и всего, и я сумею сделать это! Так что извольте слепо повиноваться мне недели две-три. Причем. ради вашего же счастья; ничего другого от вас и не потребуется. Договорились?

Люсьен склонил голову в знак согласия.

– А теперь я прошу вас дать мне кое-какие совершенно необходимые сведения; когда мы с вами последний раз виделись у Жоржа, вы сказали, что у вас есть подлинник документа, из которого явствует, что девушка, которую вы любите, – дочь Жанны Фортье.

– Да, сударь, он все еще у меня.

– И этот документ вы получили от господина Поля Армана?

– Да!

– Вы можете дать мне его на некоторое время?

– Конечно же! Если хотите, я сейчас же за ним схожу.

– Не стоит. Только прошу вас принести мне его завтра.

– Завтра он будет у вас, – сказал Люсьен, вопросы художника по-прежнему удивляли его.

Этьен Кастель слишком хорошо разбирался в людях.

– Конечно, все это кажется совершенно непонятным, – сказал он. – Но не надо ничему удивляться. Я, так же как и вы, пытаюсь в полном мраке отыскать правду. Я очень хорошо к вам отношусь, вы вызываете во мне участие, и мне дороги те, кого вы любите. Я долго ломал голову над вашей проблемой, и кое-что мне удалось найти. Конечно, все это пока весьма неопределенно. Может быть даже, ни к чему и не приведет; но если я оставлю все как есть, я буду думать, что поступил легкомысленно, буду чувствовать себя виноватым. Кроме того, по-моему, я уже говорил вам о том, что знаю немало весьма влиятельных людей, всегда готовых прийти мне на помощь. Вот я этим и воспользуюсь – для вас, а не для себя.

– Я от всей души благодарен вам, сударь!

– Подождите, пока дело будет сделано, а потом уж благодарите.

Тут их разговор был прерван отчаянным звонком в дверь. Мгновение спустя Лакей впустил в комнату Жоржа Дарье. Друзья горячо приветствовали друг друга, потом Люсьен спросил:

– Ты доволен своей поездкой?

– Более чем. Мне предстояло выступать на двух процессах. И оба я выиграл. Правда, со мной случилась одна неприятность, помешавшая мне довести до конца дело в третьем процессе, из-за которого мне пришлось ехать в Тур. В день отъезда меня угораздило потерять документы.

– Скорее всего, ты их куда-нибудь не туда засунул… – заметил Этьен.

– О, нет! К несчастью, и в самом деле потерял! Сначала я думал, что забыл их дома. И послал из Тура телеграмму старушке Мадлен. Она ничего у меня на столе не нашла. И я вынужден был попросить двухнедельную отсрочку в надежде, что обклею в Париже все стены объявлениями о пропаже с обещанием солидного вознаграждения и сумею, таким образом, вернуть документы, без которых мой клиент неминуемо проиграет процесс…

– А кто-то может извлечь из них для себя пользу?

– Никто; только я и мой клиент.

– Ну, в таком случае тебе их наверняка вернут.

Слуга объявил, что обед подан. Трое друзей направились в столовую. За обедом они оживленно беседовали, а когда встали из-за стола, было уже два часа дня.

– Может быть, пойдем в мастерскую? – предложил Этьен. – Мы ведь сейчас так надымим своими сигарами, что в этой тесной комнатке дышать будет нечем…

В центре мастерской на мольберте стоял еще не оконченный портрет Мэри Арман. Картина с изображением ареста Жанны Фортье в доме священника была, как обычно, накрыта зеленой тканью. Жорж и Люсьен с восхищением рассматривали портрет девушки; сходство было поразительным.

В этот момент вошел слуга и доложил, что пришла госпожа Арман. Художник вернулся в гостиную, где его ждала Мэри.

– Дорогой маэстро, – сказала девушка, – прошу простить меня за столь бесцеремонное вторжение, тем более что сегодня выходной день. Но я была вынуждена так поступить… Это очень срочно…

– Я всегда рад видеть вас, сударыня, – поклонившись, ответил Этьен. – Так вы говорите, что у вас ко мне нечто срочное?

– С минуты на минуту сюда придет папа. Он собирался попросить вас о чем-то, а я не хочу, чтобы он увидел мой портрет. Я ведь намеревалась устроить ему сюрприз!

– Вы очень хорошо сделали, что предупредили меня, – сказал художник; услышав о предстоящем визите миллионера, он невольно вздрогнул. – Так вы говорите, что ваш отец будет здесь с минуты на минуту?

– Да, он задержался по дороге, и я этим воспользовалась, чтобы поскорее предупредить вас. Я подожду его здесь. Вас это не стеснит?

– Нисколько, более того, я надеюсь, что вам будет приятно встретиться с моими друзьями, мы с ними только что о вас говорили…

С этими словами он взял Мэри под руку, и они направились в мастерскую. Увидев Жоржа Дарье и Люсьена Лабру, девушка удивленно ахнула. И так разволновалась, что в одну секунду успела сильно покраснеть и тут же побледнеть. Молодые люди встали, приветствуя ее. Жорж Дарье шагнул ей навстречу.

– Какой приятный сюрприз, сударыня, – произнес он.

– Для меня ваше присутствие здесь тоже большой сюрприз, и не менее приятный, – ответила Мэри. – Ведь вы оба, похоже, совсем забыли дорогу на улицу Мурильо…

С этими словами она быстро взглянула на Люсьена: в ее взгляде читался упрек. Сын Жюля Лабру молчал, опустив голову. Жорж заметил:

– Зато мы много думаем о вас, сударыня; доказательством тому служит тот факт, что мы только что о вас говорили…

Этьен Кастель тем временем накрыл куском ткани неоконченный портрет и задвинул мольберт в угол мастерской. Услышав слова Жоржа, он быстро повернулся к гостям.

– Мы от всей души поздравляли господина Люсьена Лабру, – сказал он, – ибо он только что сообщил нам нечто весьма приятное… Ваш отец оказал ему большую честь, сделав ему блестящее предложение; ведь желание вашего батюшки видеть его своим компаньоном свидетельствует о том, что он в высшей степени уважает и ценит нашего друга, а ваш союз станет надежным залогом его будущего…

Мэри затрепетала от радости. Глаза ее заблестели, лицо порозовело; она подошла к Люсьену.

– Вы и в самом деле говорили об этом, господин Лабру? – прошептала она, протягивая ему руку.

Этьен многозначительно посмотрел на молодого человека. И Люсьен, хотя и питал глубочайшее отвращение ко всякого рода лжи, все-таки ответил:

– Да, сударыня. Я поделился с моим другом Жоржем Дарье новостью о том, что господин Арман предложил мне стать его компаньоном, что обеспечит мне состояние, и что он считает меня вполне достойной кандидатурой на заключение с вами брачного союза…

– И что вы еще сказали? – с трудом проговорила Мэри.

– Сказал, что поначалу я колебался, не в силах поверить в осуществление того, о чем и мечтать не смел: ведь надо быть слишком честолюбивым человеком, чтобы мечтать о подобных вещах…

– А потом он сказал, – поспешил ему на помощь художник, – что, поразмыслив, понял – это не сон, и с радостью согласился.

Мэри была слишком взволнована, чтобы отдавать себе отчет в том, что говорит с ней об этом больше Этьен Кастель, нежели Люсьен.

– Наш друг немного застенчив, – продолжал художник. – Думать он умеет гораздо лучше, чем говорить, однако теперь уже мы с Жоржем Дарье уверены: в самое ближайшее время нам предстоит стать свидетелями заключения некоего весьма счастливого брачного союза.

На глазах у Мэри выступили слезы.

– О! Простите меня, сударь, – сказала она, подняв на художника влажные, но счастливые глаза, – простите мне мои слезы, ведь это хорошие слезы, я плачу от радости. Этими слезами я обязана вам, и очень благодарна за это!

Жорж Дарье совсем – или почти совсем – не понимал, что же тут происходит; однако, глядя на то, как решительно его бывший опекун вмешался в разговор, подумал, что до его прихода художник с Люсьеном все обсудили и пришли к какому-то решению.

Зазвонил колокольчик; мгновение спустя появился лакей и доложил о приходе господина Поля Армана. Этьен приказал пригласить его в мастерскую и шепнул Люсьену на ухо:

– Друг мой, постарайтесь же, черт возьми, дальше сами исполнять отведенную вам роль! Не могу же я все время говорить вместо вас!

Вошел миллионер. Увидев в мастерской Люсьена Лабру и Жоржа Дарье, он удивился ничуть не меньше, чем Мэри. Поприветствовав хозяина и гостей, он подошел к адвокату и сказал:

– Как хорошо, что я застал вас здесь, мой дорогой адвокат, мне нужно обсудить с вами одно весьма важное дело. Вы завтра будете во Дворце правосудия?

– Нет, завтра я весь день проведу дома.

– Тогда я утром зайду к вам домой. А теперь, дорогой мой маэстро, – продолжил Поль Арман, обращаясь уже к хозяину дома, – позвольте объяснить цель моего визита. Я уже говорил вам, что совершенно не разбираюсь в живописи… Тем не менее, хоть я и полный профан, та или иная картина мне либо нравится, либо нет. То бишь я полагаюсь на весьма неосознанные впечатления, а стало быть, запросто могу соблазниться на какую-нибудь чепуховину. Мне тут недавно предложили полотно Рубенса и утверждают, что оно подлинное; но откуда же мне знать, так ли на самом деле? Как вы, конечно же, догадываетесь, цену за него запросили немалую. Я готов заплатить, но мне совсем не хотелось бы оказаться в дураках. Поэтому я пришел просить вас помочь мне справиться с этой проблемой: посмотреть картину и высказать свое мнение.

– К вашим услугам, сударь; я обязательно посмотрю ее. А теперь, дорогой господин Арман, позвольте и мне попросить вас кое о чем.

– Готов выполнить любую вашу просьбу. Так о чем речь?

– Скажите, когда и в котором часу я мог бы иметь честь быть принятым вами? Я намерен побеседовать с вами от имени моего друга Люсьена Лабру, – ответил Этьен, предостерегающе глянув при этом в сторону молодого человека.

Люсьен понял, и дрожь пробежала у него по телу.

– Вам ведь, сударь, известно, что Люсьен Лабру – сирота?

– Да, конечно… – пробормотал бывший Жак Гаро, внезапно нахмурившись.

– Так вот: господин Лабру просил меня выступить в роли его отца.

Миллионер поднялся с места, и лицо его преобразилось. Нахмуренный лоб разгладился в мгновение ока.

– Тогда я догадываюсь, о чем пойдет речь, – с улыбкой произнес он. – Мы здесь все свои люди, сударь. Вы близкий друг Люсьена, господин Дарье – тоже. Стало быть, мы можем говорить запросто. Ведь целью вашего визита, дорогой маэстро, будет просить у меня от имени Люсьена руки моей дочери?

Этьен бросил отчаянный взгляд в сторону молодого человека. И тот, поневоле поддавшись мощному давлению со стороны художника, буркнул:

– Да, сударь.

– Э, друзья дорогие! Вы прекрасно знаете, что я согласен, ибо я изначально был согласен. Так что нам с вами остается лишь обговорить кое-какие детали. И я рассчитываю на то, что господин Жорж Дарье поможет мне правильно оформить контракт.

– К вашим услугам, – сказал адвокат.

Девушка бросилась отцу на грудь, обняла его за шею и пролепетала, покрывая его щеки поцелуями и слезами:

– О! Я так счастлива!… Это словно сон…

– У меня есть одно предложение, – заявил миллионер. – У вас, господа, были какие-то планы на сегодняшний день?

– Сегодняшний день мы намеревались провести вместе, только и всего, – ответил Этьен.

– Тогда я нисколько не нарушу ваших планов, предложив вам всем вместе отужинать у нас, на улице Мурильо: нам с дочерью это доставит огромное удовольствие.

Предложение миллионера сыграло на руку художнику, облегчая исполнение того, что он задумал. Поэтому он, даже не взглянув на своих друзей, поспешил ответить:

– Я принимаю ваше приглашение, и мои друзья тоже.

– Тогда я сейчас же убегаю, – живо воскликнула Мэри: она была вне себя от радости. – Папа, тебе придется нанять извозчика, я забираю карету и еду домой. Нужно распорядиться, чтобы там все как следует приготовили…

Этьен Кастель был очень рад, что дочь миллионера уходит так вовремя; он проводил ее до двери. Поль Арман подошел к Люсьену.

– Мальчик мой, – сказал он дрожащим от волнения голосом, – вы сделали меня счастливейшим из людей и наисчастливейшим из отцов! Теперь уже у меня нет оснований беспокоиться за жизнь Мэри. Видите ли, господа, – продолжил он, отирая тыльной стороной руки покатившиеся из глаз крупные слезы, – дочь мне дороже всего на свете. Люсьена она любит буквально до смерти, и я все это время ждал, когда же Люсьен сжалится над нею. Мне очень долго пришлось ждать, заклятому врагу я не пожелал бы тех страданий, что пришлось вынести при этом мне! Но теперь я наконец счастлив… и могу снова жить спокойно… Спасибо!

И миллионер протянул обе руки Люсьену, тот автоматически их пожал. Жоржу Дарье было искренне жаль несчастного отца, возлагавшего все надежды на брак дочери с Люсьеном, которого явно тяготила уже сама возможность такого союза. Этьен Кастель был очень спокоен, он думал, глядя на Поля Армана: «Неужели и вправду этот образцовый отец – распоследний из негодяев? Неужели такое возможно?»

Наконец Поль Арман овладел собой.

– Этот день – счастливейший в моей жизни, так что простите мне мое волнение: я просто вне себя от радости.

– Я счастлив, что все это случилось именно у меня в мастерской, – заметил художник.

Потом, разговаривая с гостями, Этьен подошел к накрытой зеленой тканью картине, стоявшей на самом видном месте.

Жорж спросил:

– Вы наконец закончили свою картину, дорогой опекун? Впрочем, я уже могу сказать: мою картину.

– Почти. Осталось лишь дописать кое-какие детали, и дело будет сделано.

– Речь идет о каком-то новом произведении, дорогой маэстро? – поинтересовался Поль Арман.

– Не совсем новом, но почти: дело в том, что сейчас я заканчиваю картину, которую начал писать двадцать один год назад. Сюжет ее весьма драматичен, набросок я делал с натуры; это произошло в то время, когда был убит ваш отец, дорогой Люсьен. Когда я начал ее, и двух дней не прошло с той ночи, в которую разыгралась альфорвилльская трагедия, а центральной фигурой на полотне является та самая женщина, которую суд признал виновной в убийстве вашего отца.

Говоря все это, Этьен Кастель не упускал из виду лицо миллионера. Тот, хотя по телу у него и бегали мурашки, внешне оставался совершенно бесстрастным. Люсьен шагнул вперед.

– Значит, главная фигура на этой картине – Жанна Фортье?

– И смею вас заверить, что сходство портрета с оригиналом абсолютное.

С этими словами художник сдернул с картины скрывавший ее кусок ткани.

Трое гостей замерли перед полотном. Этьен не спускал глаз с отца Мэри. Он заметил, как брови миллионера сдвинулись, но уже в следующее мгновение лицо лже-Армана обрело свойственную ему бесстрастность. Художник вновь заговорил:

– На картине я запечатлел тот момент, когда жандармы арестовывают Жанну Фортье, укрывшуюся в Шеври, в доме священника – нашему Жоржу он приходился дядюшкой.

– А что это за ребенок? – совершенно спокойно поинтересовался миллионер.

– Сын госпожи Дарье – она изображена вот здесь, – сестры священника, вот он. Этот ребенок не кто иной, как Жорж Дарье, ваш теперешний адвокат. Даже картонная лошадка – отнюдь не предмет моей фантазии: ее госпожа Дарье и в самом деле подарила тогда сыну.

– И надо же так случиться, – воскликнул бывший Жак Гаро, – что все произошло именно там, где в тот момент были вы, и вы смогли запечатлеть презренную особу!

– В жизни еще и не такое случается.

Люсьен Лабру буквально впился глазами в лицо Жанны, тогда как Жорж не отрывал взгляда от лица госпожи Дарье, которую считал матерью.

– Удивительно! – вдруг воскликнул Люсьен.

– Что именно? – спросил художник.

– Поразительное сходство!

– Вы, конечно же, имеете в виду сходство Жанны Фортье с вашей знакомой, госпожой Люси? В этом нет ничего удивительного, ведь она – ее дочь.

– Я вовсе не об этом. Конечно, я могу и ошибиться: слишком уж велика разница в возрасте. Ведь той женщине, которую она мне напоминает, уже за пятьдесят…

– И что собой представляет эта женщина? – живо заинтересовался миллионер.

– Обычная труженица. Бедное, но на редкость честное существо, отважный и очень энергичный человек.

– Она живет в Париже?

– Да, и, я думаю, уже довольно давно. А прежде жила в Альфорвилле; она говорила мне, что знала в свое время моего отца.

– И чем же она там занималась?

– Наверное, тем же, чем и сейчас: она работает разносчицей хлеба, зовут ее Лиз Перрен…

Поль Арман, стараясь никак не выдать охватившего его беспокойства, размышлял: «Эта картина вызывает чересчур уж много воспоминаний. Поэтому нужно сделать так, чтобы она стала моей…»

Этьен Кастель вновь укрыл полотно.

– Вы намерены продать картину? – поинтересовался миллионер. – По-моему, она просто восхитительна; это первоклассное произведение, оно сделало бы честь моей галерее, и я хотел бы его купить.

– Картина мне уже не принадлежит.

– Но, может быть, ее владелец согласился бы ее уступить?…

– Сомневаюсь, а точнее говоря – уверен в обратном… У моего воспитанника Жоржа не было до сих пор портретов ни матери, ни дядюшки, кюре Ложье. Я подарил ему эту картину и полагаю, что он ни за какие деньги не захочет с ней расстаться.

– Вы можете смело поручиться за это, друг мой! – воскликнул Жорж. – Мне очень жаль, что я не смогу воспользоваться случаем, дабы сделать приятное господину Арману, но чувства, вынуждающие меня так поступить, священны. И я полагаю, что господин Арман способен их понять лучше, чем кто-либо другой.

– Да, я понимаю и ценю ваши чувства. Так что не будем больше об этом. А теперь, господа, не кажется ли вам, что было бы совсем неплохо прогуляться перед ужином по Булонскому лесу?

Трое друзей поддержали предложение миллионера. Этьен Кастель, принимавший гостей в блузе художника, попросил:

– Позвольте мне только переодеться во что-нибудь более приличное, и я к вашим услугам.

Переодеваясь, он размышлял: «Определенно, у меня есть все основания подозревать этого человека. Два или три раза лицо его менялось, а ведь он великолепно умеет владеть собой. Он вовсе не тот, за кого выдает себя, я абсолютно убежден, но мне не хватает доказательств. Как же их отыскать?»

Ужин на улице Мурильо начался в семь. За столом царило веселье, хотя и несколько наигранное. После ужина все отправились в маленькую гостиную, куда были поданы кофе, ликер и сигары. Около десяти вечера Поль Арман приказал принести письменные принадлежности, предложил Жоржу Дарье занять место за небольшим столиком, сел возле него и сказал:

– Дорогой мой адвокат, надеюсь, вы будете так любезны, что составите нам проект контракта; завтра я отнесу его нотариусу, а через пару недель мы уже сможем его подписать.

– Сначала, – заметил Этьен Кастель, который не торопясь курил сигару, стоя за спиной своего бывшего воспитанника, – необходимо перечислить все имена: отца невесты, самой невесты и жениха.

Миллионер продиктовал:

– Поль Арман, сын Сезара Армана и Дезире-Клер Соливо, его супруги, ныне покойных; родился в Дижоне, Кот д'Ор, 21 апреля 1832 года; вдов; покойная супруга – Ноэми Мортимер, родилась в Соединенных Штатах Америки, в Нью-Йорке; инженер-механик, владелец завода, проживает в Париже на улице Мурильо.

Этьен Кастель внимательно слушал, стараясь удержать в памяти все подробности.

– Мэри-Ноэми Арман, дочь Поля Армана и Ноэми Мортимера, его покойной супруги. Родилась в Нью-Йорке 30 июля 1864 года.

– Прекрасно! – сказал Жорж. – Теперь жених! Люсьен, которому казалось, будто все это он видит во сне, продиктовал в свою очередь:

– Жюль-Люсьен Лабру, родился в Альфорвилле (Сена) 9 октября 1855 года, сын Жюля-Адриена Лабру и Мари Бертье, его супруги, ныне покойных.

– Так, с именами покончили, – произнес адвокат. – Теперь скажите мне, на каких имущественных условиях вы выдаете замуж дочь.

– На условиях общего владения имуществом; ведь только так можно выразить полное доверие будущему мужу. Приданое моей дочери составляет миллион наличными, вклад Люсьена я оцениваю в один миллион, не считая альфорвилльского участка.

– И чем же я заслужил то огромное состояние, что вы предлагаете мне, сударь? – воскликнул Люсьен, вскочив с места.

– Чем? Тем, что обеспечили счастье моей обожаемой Мэри! Разве для меня это не главное? Помимо контракта, мы заключим с вами договор, на основании которого вы в качестве компаньона будете получать половину прибыли от нашего общего дела.

– Вы, сударь, и впрямь щедры по-королевски! – заметил Этьен. – Я очень рад за Люсьена Лабру: вы сполна возвращаете ему то, что отобрал у него негодяй, убивший его отца!

Жак Гаро сильно побледнел и быстро наклонился к продолжавшему писать Жоржу, так что художник не смог заметить внезапной перемены на его лице.

– Ну вот, готово, – сказал адвокат, положив ручку на стол. – Теперь, я полагаю, было бы неплохо оценить альфорвилльский участок.

– Проставьте сумму в двести тысяч франков.

– Но, сударь, – начал было Люсьен, – участок не может стоить…

Миллионер резко перебил его:

– Уже записано! Я оцениваю участок по меньшей мере в двести тысяч франков и уверен, что нисколько не ошибаюсь.

Этьен Кастель слушал, украдкой наблюдая за лицом миллионера; оно казалось ему настолько спокойным, что мысли художника приняли совсем иной оборот.

«Определенно я переборщил со своим подозрением! – подумал он. – Вряд ли этот человек посмел бы действовать так решительно, не будь он настоящим Полем Арманом».

В половине двенадцатого художник и его друзья собрались уходить. Мэри протянула Люсьену руку и тихонько сказала:

– До завтра, не так ли? Встретимся за обедом…

– Да, сударыня, – ответил молодой человек, целуя протянутую ему руку.

Сердце госпожи Арман отчаянно забилось. Кровь резко прилила к щекам. Глаза девушки засверкали. И тут же сухой кашель принялся сотрясать ее хрупкое тело; она горько охнула.

Этьен, Жорж и Люсьен смотрели на нее с глубоким сочувствием. И в самом деле, трудно представить себе зрелище более печальное, чем юное создание, искренне считавшее, что до счастья остался лишь какой-то шаг, и вовсе не видевшее той непреодолимой преграды, что стоит между ним и счастьем: собственной смерти… Оставшись наедине с Мэри, Поль Арман заключил ее в объятия.

– Ну теперь-то ты счастлива, радость моя? – спросил он.

– О! Да, папа, очень счастлива… Совершенно счастлива, – ответила девушка, которую наконец перестал мучить кашель. – Я так рада, и радость моя так велика, что мне даже дурно как-то вдруг стало. Нужно немножко отдохнуть.

– Ступай в постель, дорогая. Сон успокоит тебя.

Как только за дочерью закрылась дверь, выражение его лица резко изменилось, словно с него вдруг упала маска. Он рухнул в кресло.

– И что же ждет меня дальше, какие еще беды нагрянут? – в отчаянии прошептал он. – Зачем вдруг из прошлого явился этот призрак по имени Жанна Фортье? Этьен Кастель хорошо знаком с Жанной, он прекрасно знает ее, раз так похоже изобразил на картине. А если вдруг та женщина, о которой говорил Люсьен, – разносчица хлеба Лиз Перрен, сходство которой с Жанной поразило его, и есть сама Жанна, живущая теперь под другим именем? Живущая где-то совсем рядом и в любую минуту способная превратиться в страшную угрозу всему моему существованию. Неужели же мне так и не суждено изведать покоя? И всегда по ночам меня будет терзать страх?

Когда друзья вышли из особняка на улице Мурильо, Люсьен взял Этьена под руку.

– Ах, сударь! Что же вы наделали? – взволнованно произнес он. – На что вы меня толкаете?… Вы явно стараетесь ускорить этот брак; у вас есть какие-то причины делать так?

– Безусловно: желание обеспечить ваше счастье. Разве этого недостаточно?

– Но ведь вами руководит что-то совсем другое!…

– Не сомневайтесь, мальчик мой: я действую исключительно в ваших интересах; доверьтесь мне и, очень вас прошу, не задавайте больше никаких вопросов. Делайте то, что я скажу, и все будет хорошо… Да! Не забудьте завтра же принести или прислать тот документ, о котором мы с вами говорили…

Этьен и Жорж пожали Люсьену руку, и он пошел домой.

– Право же, дорогой опекун, – сказал адвокат, взяв художника за руку, – признаюсь, что даже я, лицо в этой истории совершенно постороннее, решительно не могу понять, что же происходит.

Художник улыбнулся.

– Вот как! – произнес он. – И чего же ты не понимаешь?

– Я своими ушами слышал, как вы у себя в мастерской говорили госпоже Арман то, что вообще-то следовало бы говорить Люсьену; я своими глазами видел, как вы от имени нашего друга просили у миллионера руки его дочери… Это первая загадка. С другой стороны, я слышал, как Люсьен в отчаянии воскликнул: « Что же вы наделали? На что вы меня толкаете?» И что все это значит? Вы явно преследуете какую-то определенную цель. Неужели даже мне, лучшему другу Люсьена, вы не скажете, что это за цель?

– Я ищу убийцу отца твоего друга, – серьезно, почти торжественно произнес художник.

Жорж остановился.

– Я так ничего и не понял, – сказал он. – Вы ищете убийцу. Значит, у вас есть какие-то доказательства невиновности Жанны Фортье?

– Доказательств пока нет, но я убежден, что она невиновна…

– Но кого же вы тогда подозреваете?

– Ты слишком торопишься, мальчик мой. Я никого не подозреваю. Я просто ищу, и поиски мои вполне могут ничем не увенчаться; но по меньшей мере я сделаю все, что в моих силах, чтобы добиться результата.

– И вы ведете свои поиски на улице Мурильо, в доме миллионера?

– Да.

– Значит, вы подозреваете Поля Армана?

У Этьена Кастеля явно иссякло терпение.

– Да никого я не подозреваю! Сколько раз тебе это повторять?

– Ладно, – смиренно прошептал Жорж, – я больше не буду досаждать вам своими вопросами. Не стану больше покушаться на ваш секрет, дорогой опекун. Единственное, чего я хочу, так это чтобы вам удалось спасти ни в чем не повинную девушку, которая оплакивает сейчас свои разбитые мечты, попранную любовь и может просто умереть от горя, узнав о женитьбе Люсьена.

На следующий день утром лакей принес Этьену Кастелю запечатанный конверт, только что доставленный посыльным. В конверте лежало заявление кормилицы, полученное, а точнее говоря – украденное Овидом Соливо из архива мэрии Жуаньи с помощью Рауля Дюшмэна. Художник внимательно прочитал документ.

«Для того чтобы получить эту бумагу, – поразмыслив, решил он, – необходимо было назвать точные даты и все упомянутые в ней имена, иначе документ невозможно было бы отыскать. Следовательно, все детали были известны Полю Арману. А это уже кое-что посерьезнее всяких подозрений. Из Парижа он никуда не уезжал, значит, в Жуаньи ездил некто другой, и этот некто, несомненно, является его сообщником, от которого он ничего не скрывает. Вот этого бы человека отыскать…»

Этьен быстро оделся, отправился в Министерство внутренних дел и передал секретарю министра, с которым был близко знаком, свою визитную карточку. Полчаса спустя он вышел из его кабинета, держа в руках письмо, запечатанное большой министерской печатью. Положив письмо в бумажник, он вернулся на улицу Асса.

За обедом он сказал лакею:

– Достаньте мой самый маленький чемодан, положите туда белье и одежду, которые могут понадобиться мне в течение двух-трех дней; если кто-то будет меня спрашивать, отвечайте, что я просто вышел куда-то по делам; даже если это будет господин Жорж Дарье.


Глава 7

Врач сказал, что Люси больна очень серьезно. И жизнь Жанны превратилась в чудовищный кошмар. Утром она отправлялась в булочную Лебре. Закончив работу, бежала скорей к больной, возле которой сидела до того времени, когда опять нужно было спешить на улицу Дофина на вечернюю разноску хлеба. Ночами напролет Жанна плакала и молилась, не смыкая глаз; ей даже в голову не приходило, что она может прилечь и хоть чуть-чуть поспать. Так – в смертельном страхе – Жанна провела четыре дня, когда наконец доктор объявил, что опасность миновала и теперь больная пойдет на поправку. Жанна смогла перевести дух.

Она внезапно вспомнила, что собиралась пойти к адвокату, Жоржу Дарье, и что у нее лежат потерянные им документы. Напуганная болезнью дочери, она совершенно забыла об этом.

Теперь, когда опасность миновала, нужно было попытаться наказать тех, кто, пролив свет на прошлое матери невинной девушки, причинил ей столько зла и не только разбил ей сердце, но и обрек на нищету.

В понедельник, доставив всем клиентам хлеб, Жанна отправилась на улицу Бонапарта.

Мадлен провела ее в гостиную возле кабинета адвоката. Входя, Жанна ощутила странное волнение. Сердце, казалось, вот-вот вырвется из груди, вдруг ставшей для него слишком тесной.

Потом она вошла в кабинет и оказалась лицом к лицу с Жоржем Дарье.

Адвокат встал и посмотрел на посетительницу. Увидев его лицо, ощутив на себе его взгляд, Жанна Фортье почувствовала, как по телу у нее побежали мурашки, а глаза вдруг затуманились слезами.

– Вы хотели поговорить со мной, сударыня? – доброжелательно, почти ласково спросил молодой человек.

Услышав его голос, разносчица хлеба ощутила нечто вроде головокружения. И вынуждена была опереться на спинку стоящего возле нее стула.

– Присядьте, пожалуйста, – произнес Жорж, указывая на стул, – и расскажите, что привело вас сюда…

– Несколько дней назад вы, сударь, потеряли… какие-то бумаги…

– В самом деле. И очень важные бумаги. Неужели вы их нашли?

Жанна достала из кармана фартука конверт и протянула его Жоржу.

– Вот то, что вы потеряли, сударь, проверьте, все ли на месте.

Молодой адвокат поспешил просмотреть документы.

– Все в порядке, вы оказали мне огромную услугу и, надеюсь, не будете возражать, если я вручу вам соответствующее вознаграждение…

– Нет, нет, – поспешно сказала Жанна. – Я ничего от вас не приму. Бумаги ваши; я их нашла, вот и возвращаю… Это мой долг, и как можно брать за это деньги?…

Жорж ощутил вдруг нечто странное: голос Жанны пробудил в нем какие-то смутные воспоминания – казалось, когда-то, очень давно, он уже слышал его.

– Не смею настаивать, сударыня, – сказал он, – опасаясь обидеть вашу скромность – излишнюю, может быть, но вызывающую во мне желание почтительно склониться перед нею. И спешу заметить, что, если когда-либо смогу быть вам полезен, непременно – о чем бы ни шла речь – буду счастлив оплатить свой долг…

– Ваши добрые слова придают мне храбрости, – произнесла Жанна; ей и в самом деле стало как-то спокойнее в обществе молодого человека. – И поэтому я позволю себе попросить у вас совета.

– О чем же вы хотите посоветоваться со мной?

– Речь пойдет не обо мне, а об одной очень несчастной девушке – сироте.

– Готов сделать все, что в моих силах, – ответил Жорж; голос посетительницы все больше волновал его. – Чем я могу ей помочь?

Некоторое время Жанна собиралась с мыслями, потом вдруг спросила:

– Скажите, сударь, можно ли, не нарушая при этом закона, вменять в вину ребенку преступление, совершенное матерью? Разве кто-то вправе разбивать ему сердце, отравлять жизнь, лишать работы, единственного источника средств существования, рассказывая всем о прошлом его матери? Разве тот, кто делает такое, не должен понести наказание?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю