Текст книги "Лучше умереть!"
Автор книги: Ксавье де Монтепен
Жанр:
Классические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 35 страниц)
Через десять минут она уже сидела в карете. Овид решил, что момент теперь самый подходящий, и спросил:
– Много у вашей хозяйки надомниц, голубушка?
– Нет. Она не любит, когда работают не при ней. И тем не менее, в порядке исключения, некоторым она позволяет это. Вот Люси, например…
– Что за Люси? – перебил Овид.
– Та самая швея, к которой мы едем.
– Молоденькая, наверное?
– Да.
– Хорошенькая?
– Она не красавица, но и не уродина; глупа, как утка, да еще и воображает о себе невесть что! Разыгрывает из себя святую невинность. Правда, надо отдать ей справедливость, мастерица она очень искусная, хозяйка не зря с ней так носится. К примеру, сейчас мы везем ей материал для бального платья, послезавтра его нужно будет примерить в Гаренн-Коломб, а в субботу к девяти вечера клиентка должна быть непременно уже в нем. И представьте: к назначенному времени оно обязательно будет готово, причем без малейшей погрешности – в самом что ни на есть идеальном виде!
– Бальное платье, Гаренн-Коломб! – с удивленным видом воскликнул Соливо.
– Для жены мэра: она приглашена на вечер к префекту округа Сена.
– И этой барышне, Люси, придется везти платье для примерки в такую даль?
– На поезде это не так уж и долго. Я лично не раз уже к этой даме ездила. Нужно сесть в поезд на вокзале Сен-Лазар. Потом выйти на станции Буа-Коломб, перейти через железную дорогу, ведущую в Версаль, а потом вдоль нее идти по тропинке – она приведет прямо к дому мэра, он стоит возле дороги на Париж. Днем – прекрасная прогулка, но ночью!
– А вам, голубушка, доводилось ездить туда и ночью?
– Да, однажды пришлось, вместе с Люси. Мы отвозили вечернее платье; нужно было, чтобы она при нас надела его, и мы проверили, все ли в порядке. А клиентка очень придирчивая, угодить на нее не так-то просто! Вот и вышли мы от нее только в одиннадцатом часу.
– И вам нужно было вернуться на станцию Буа-Коломб?
– Да, оттуда есть поезд в шесть минут первого.
– Да уж, невесело, должно быть, в такое позднее время, когда вокруг нет ни души, возвращаться по тамошним тропинкам! Вам, надо полагать, страшновато было!
– Это точно. Всю дорогу дрожали, как два осиновых листочка.
– И то же самое придется проделать ради этого платья? – спросил Овид, указывая на лежащий на сиденье пакет.
– Боюсь, что да. Ах! До чего же мне надоела эта работа!
– Успокойтесь, голубушка! Немного терпения… Работа, конечно, противная, но, может быть, вам недолго осталось так мучиться. Что-то подсказывает мне, что в самом ближайшем времени некто – вас не только обожающий, но и очень уважающий – захочет изменить ваше положение на куда более блестящее.
В этот момент карета остановилась напротив дома 9 по набережной Бурбонов. Аманда взяла пакет, вышла из фиакра и сказала Овиду:
– Подождите меня здесь. И пяти минут не пройдет, как я вернусь.
С легкостью газели прыгая по ступенькам, Аманда довольно быстро взобралась на седьмой этаж. Там она дважды стукнула в дверь.
– Войдите! – донесся голос Люси. – А, госпожа Аманда!… Наверняка вы несете мне какую-то срочную работу!
– Не ошибаетесь. Работа и в самом деле очень срочная, да еще и для самой нашей «любимой» клиентки. Угадайте, для кого…
– Не иначе как для той дамы из Гаренн-Коломб… – рассмеялась Люси.
– Точно. Бальное платье.
– А когда примерка?
– Послезавтра в три часа. Наряд потребуется нашей даме в субботу, дабы пойти на прием к префекту.
Люси воздела руки к потолку.
– В субботу! – воскликнула она. – Но ведь сегодня уже среда!
– Придется вам поработать и ночами, только и всего! Хозяйка велела передать, что вы получите за это соответствующее вознаграждение. Она очень дорожит занудливой клиенткой из Гаренн-Коломб и готова пойти на все, лишь бы та осталась довольна.
– Ну хорошо! Сделаю. А платье нужно, как и в прошлый раз, везти к ней домой?
– Разумеется, но я поеду с вами. Так сказала хозяйка.
– Какая разница: ведь нам и вдвоем страшно было в этом безлюдном месте… Но раз уж так надо!
– Ладно, я зайду к вам, и мы договоримся насчет поездки. До свидания, госпожа Люси.
Полчаса спустя, условившись с Овидом встретиться вечером, Аманда вернулась в мастерскую. Озабоченный стоявшей перед ним задачей Овид отправился бродить по бульварам. В восемь вечера он встретился с Амандой и повел ее на ужин.
– Завтра, голубушка, я не смогу с вами пообедать, – объявил он, – мне по делу нужно отправиться в Фонтенбло. Но поужинаем мы вместе…
– Ожидание встречи скрасит мне долгий нужный день.
– Вы просто прелесть!
Люсьен Лабру и командированные в Бельгард рабочие прибыли на место в десять вечера.
Наутро Люсьен отправился на завод и встретился с его владельцами; работы должны были начаться на следующий день.
После беседы с клиентами он счел своим долгом проинформировать господина Армана о ее результатах.
В дороге молодой человек получил возможность с головой уйти в размышления. Он думал о своей невесте, но стоило ему представить себе Люси, как рядом с ней тут же появлялся образ госпожи Арман. Перед ним вновь в мельчайших подробностях предстала сцена, разыгравшаяся в воскресенье в комнатке мастерицы. Бледное лицо несчастной Мэри, ее сжатые губы, слезы, застывшие в глазах. Он прекрасно осознавал, на какие страдания обрек ее сердце, ранив его своим безразличием; какие муки постигли эту душу, в которой его любовь к Люси разбила последнюю надежду; ему было ее очень жаль, и он сокрушался, что никак не может ответить на ее любовь.
«Она смертельно больна… – думал он. – А из-за меня страдает еще больше… Оставаясь верен своему слову, я сокращаю ей и без того недолгую жизнь. Не лучше ли было бы сделать доброе дело, из чистого милосердия позволив ей до последнего дня надеяться, что когда-нибудь я смогу ответить на ее любовь? Ей ведь так недолго осталось жить! Надежда поддержала бы ее, скрасив последние мгновения жизни. Я мог бы рассказать обо всем Люси – она очень великодушна и наверняка согласилась бы со мной – и сделать это доброе дело».
Мысли Люсьена были настолько проникнуты состраданием, что в конце письма своему хозяину он написал:
« И будьте так любезны, господин Арман, передайте госпоже Мэри заверения в моей бесконечной признательности и глубочайшем уважении к ней. Несмотря на то, что нас разделяет большое расстояние, мысленно я все время рядом с ней. Я всего лишь ваш скромный сотрудник, но я вам очень предан и не забываю о том, что своим теперешним положением обязан прежде всего ей».
«По-моему, этими строками я избавлю свою совесть от тяжкого груза…» – подумал он.
Закончив письмо, Люсьен написал еще одно – Люси, – проникнутое глубокой нежностью и бесконечной любовью. Оба послания с вечерней почтой отправились в Париж. И если Люси была очень рада его письму, то Арман обрадовался нисколько не меньше. Оно показалось ему добрым предзнаменованием – настолько, что он готов был отказаться от своего намерения устранить Люси.
Обрадованный, он поднялся в апартаменты Мэри, чтобы сообщить ей содержание последних строк. С того момента, как разыгралась та сцена в комнатушке швеи на набережной Бурбонов, лицо несчастной девушки не покидала тень глубокой печали. Образ Люси, стоявшей непреодолимой преградой на пути к счастью, постоянно терзал девушку, неумолимо подогревая ее отчаяние. Жак Гаро, входя в ее комнату, с порога произнес:
– Есть новости от Люсьена, радость моя…
Слабая улыбка промелькнула на лице Мэри, и взгляд ее чуть оживился.
– Правда?
– Да, и очень для тебя хорошие.
– Да что ты говоришь? – горько воскликнула Мэри.
– Сама прочитай!
И Поль Арман протянул Мэри листок, пальцем указывая, где нужно читать.
Девушка дрожащей рукой взяла письмо. Кровь прилила к ее щекам. Она прочитала.
– Ну? – спросил миллионер.
– Конечно, – вздохнув, прошептала она, – он помнит о том, что я просила тебя помочь ему. И, полагаю, признателен мне вполне искренне. Думаю даже, он совсем неплохо ко мне относится. Но в этих строках нет и намека на зарождающуюся любовь. Люсьен не любит меня… и никогда не полюбит… Как он может полюбить меня вдруг, если любит другую?…
И Мэри уронила голову на грудь. Последние слова она произнесла так тихо, что Поль Арман скорее догадался, чем услышал, о чем она говорит.
– Но писал-то Люсьен Лабру мне, – поспешил он пояснить, – и поэтому вынужден был придерживаться определенных рамок. Он ведь человек очень воспитанный. И написал лишь то, что прилично в подобном случае; по-моему, он всерьез поразмыслил над тем, о чем мы с ним тогда беседовали. И теперь рассуждает здраво. Он просто понял, что разобьет себе жизнь и лишит себя будущего, женившись на этой девице, на какой-то момент вскружившей ему голову.
– Этот момент будет длиться вечность! – перебила его Мэри.
– Отнюдь нет, и я это вижу, – решительно заявил миллионер.
– С чего ты взял?
– Последние строки его письма вполне ясно об этом свидетельствуют…
– Ошибаешься! Вряд ли сердце меня может обманывать. Люси стоит между нами. Это непреодолимо. Я все прочитала в ее глазах… Она уверена, что Люсьен ее не бросит. Она любит и любима. И надеяться мне совершенно не на что.
– Нет! Тысячу раз нет! Наоборот, тебе следует надеяться, ведь ты имеешь на это полное право. Честью клянусь, по-моему, письмо Люсьена является его первым шагом на пути к твоему сердцу. Кроме того, непреодолимая преграда вполне способна вдруг взять да исчезнуть… Умереть, к примеру… Умереть можно в любом возрасте.
– И правда. Клянусь, я вовсе не желаю ей смерти, но если бы она вдруг умерла, это была бы сама судьба…
– Что я могу передать от тебя Люсьену?
– Передать я хотела бы лишь то, о чем ты не сможешь ему написать…
– То есть?
– Что я люблю его, – страстно сказала Мэри, – и умру, если он меня не полюбит!
Сердце Поля сжалось; он поцеловал дочь и быстро вышел, чтобы скрыть стоявшие в глазах слезы. Страдания Мэри буквально перевернули ему душу.
«Наверное, она права… – подумал он, – сердце-то не обманешь… И, пожалуй, за этими строками и в самом деле стоит лишь признательность. Ну что ж, а я хочу, чтобы признательность переросла в любовь, и для этого остается только устранить пресловутое препятствие, Люси… Счастье моей дочери – прежде всего, и добиться его нужно любой ценой».
В тот же день миллионер написал Люсьену ответное письмо, закончив его следующими строками:
« Будьте уверены, дорогой коллега, я не преминул тотчас же показать дочери те строки вашего письма, что были адресованы ей, и она очень тронута. Однако она полагает, что продиктованы они лишь вашей признательностью, а признательность – не самое горячее из чувств. Вам известно, что бедняжка больна, очень больна… Для того чтобы она могла победить болезнь, найти в себе жизненные силы, ей необходимо очень теплое отношение. Воскресить ее к жизни может лишь божественная радость взаимной любви. В этом ее спасение… Неужели же тот, от кого оно зависит, способен обречь ее на смерть?»
Овид Соливо, назвавшийся Аманде фальшивым именем – барон Арнольд де Рэйсс, – предупредил девушку, что не может с ней пообедать на следующий день, ибо неотложные дела призывают его в Фонтенбло.
Назавтра, нарядившись типичным добропорядочным буржуа, он около девяти утра вышел из дома и направился к вокзалу Сен-Лазар, где купил билет до Буа-Коломб.
Он прекрасно запомнил маршрут, что так подробно описала ему накануне молоденькая примерщица, и, выйдя из здания вокзала на указанной станции, пошел по улице, ведущей прямо к Версальской дороге.
Овид перешел на правую сторону и пустился по дорожке: в ширину она была не более двух метров. Пройдя метров двести – на этом участке по обеим сторонам высились какие-то изгороди, – он достиг того места, где, после еще одного железнодорожного переезда, изгороди обрывались. Слева простиралась обширная равнина, местами поросшая деревьями. Так что по одну сторону дорожки была теперь живая изгородь из терновника, а по другую лежали возделанные поля. Впереди виднелась дорога, ведущая из Парижа в Аржантей, вдоль нее, насколько хватало глаз, росли высокие деревья.
Дижонец пошел дальше по дорожке вдоль железнодорожного полотна – медленно, внимательнейшим образом оглядывая все вокруг. Вскоре слева от себя он увидел рощицу – штук тридцать тополей высились в зарослях терновника, чахлых дубков и каких-то сорняков. Рядом проходила тропинка, ведущая в глубь равнины.
Овид пошел по ней, обогнул рощицу, затем вернулся на дорожку, прошел до насыпи Парижской дороги, на которую можно было подняться по выбитым в земле ступеням, а чуть подальше – по пологому склону. Дижонец поднялся по лестнице и совсем рядом увидел железнодорожный мост. Не останавливаясь, он прошел по нему и мерным шагом прогуливающегося человека направился на станцию Буа-Коломб, где сел в первый же поезд на Париж.
Все это происходило в четверг. На следующий день Люси в половине второго вышла из дома, держа в руке весьма объемистый, но явно легкий пакет, наняла извозчика и приказала ехать на вокзал Сен-Лазар. Без четверти два она села в поезд.
Выйдя на станции Буа-Коломб, она направилась именно по той дороге, которую изучал накануне Овид Соливо, перешла через железнодорожные пути и пустилась по тропинке.
Дойдя до рощицы, которую столь тщательно обследовал Овид, Люси подскочила от неожиданности и тихонько вскрикнула: в траве под тополями, положив руки под голову, лежал на животе какой-то человек – похоже, он спал и вроде бы даже не проснулся при появлении девушки. Люси прошла мимо, тихонько сказав самой себе:
«Ну какая же я дурочка! Бедняга просто устал и прилег отдохнуть, а я испугалась…»
И пошла своей дорогой. Едва она удалилась шагов на двадцать, как спящий открыл глаза, какое-то время провожал взглядом ее фигуру, затем снова опустил веки, и могло показаться, что он спит мертвым сном.
Когда горничная провела Люси к жене мэра, часы пробили три. Люси тут же приступила к примерке платья – с этой клиенткой госпожи Огюстин нелегко было работать: вечно ей все не нравилось, она постоянно требовала, чтобы что-то подправили или переделали. Люси с редкостным терпением скалывала платье булавками, что-то изменяла, подгоняла – и через три четверти часа закончила работу.
– Барышня, а вы знаете о том, что платье должно быть готово завтра и не позднее девяти вечера? – спросила хозяйка дома.
– Я не подведу вас, сударыня, будьте уверены.
– Как и в прошлый раз, возьмите с собой все необходимое, чтобы подправить дефекты; кроме того, вы сами меня оденете: это очень важно… Вы гораздо лучше, чем горничная, сумеете украсить корсаж и юбку живыми цветами – их пришлют завтра днем. До завтра, барышня!…
Люси, очень довольная, что разделалась наконец с нудной работой, облегченно вздохнула, вышла из дома и той же дорогой пошла обратно. Добравшись до рощицы, девушка увидела, что спящий человек все еще лежит в траве; но на сей раз, нисколько не испугавшись, быстро прошла мимо.
Когда она отошла шагов на тридцать, странный любитель поспать повторил тот же маневр, что и в первый раз: открыл глаза, приподнял голову и долго смотрел вслед Люси. Это был Овид.
«Аманда неплохо меня проинформировала… – подумал он. – Люси ходит именно по этой дороге; значит, она и завтра по ней пойдет… Но, к несчастью, не одна… Досадно! Но что поделаешь… Тем хуже для Аманды!»
Час спустя Овид явился к «братцу» в Курбвуа. Он заранее написал записку и, положив ее в конверт, наспех заклеил его. Конверт он велел передать лже-Арману; тот был у себя в кабинете один и приказал немедленно впустить Соливо; как только дверь за Овидом закрылась, миллионер нетерпеливо спросил:
– Что за нелегкая тебя принесла?
– Здесь нас никто не услышит? – еле слышно прошептал Соливо.
– Нет… Можешь говорить… Какие новости?
– Завтра…
Это столь простое слово прозвучало с ужасающей ясностью. Жак Гаро побледнел, по телу у него пробежала дрожь.
– Завтра? – повторил он.
– Да, условия будут самые подходящие. Просто первоклассные.
Овид во всех подробностях рассказал свой план.
– Ну и что ты по этому поводу думаешь? – спросил он.
– Думаю, – ответил Жак, вытирая выступивший на лбу пот, – думаю, что и в самом деле все спишут на какого-нибудь случайного грабителя; вряд ли кому-то в голову придет подозревать нас с тобой. А ты, приятель, ловок оказался!…
– Да… да… хитрости мне не занимать! Знаешь, меня очень вдохновляет тот момент, что я работаю сейчас на такого хорошего парня, как ты, ты ведь мне настоящий друг…
– И, выражая свою признательность, я торговаться не стану.
– Знаю, черт возьми!… Когда все закончится и Люсьен Лабру женится на моей любимой племяннице, ты будешь у меня в большом долгу.
– Я тебе сейчас нужен?
– Да… Именно поэтому я и пришел.
– Что я должен сделать?
– Выдумать какую-нибудь неотложную работу, которая задержит тебя завтра здесь до поздней ночи.
– Это несложно… что еще?
– Предоставить мне возможность проникнуть на завод и попасть в твой кабинет так, чтобы не пришлось звонить во входную дверь и демонстрировать привратнику свою физиономию.
– Тоже несложно. Я дам тебе ключ от одной дверцы… Что еще?
– Еще мне нужна твоя карета, чтобы с бешеной скоростью вернуться в Париж; необходимо обставить все так, чтобы потом все думали, будто мы с тобой весь вечер вместе работали. Это на всякий случай – полное и вполне железное алиби.
– Нет проблем… Сможешь зайти ко мне в шесть вечеpa? Я буду тебя ждать, и мы здесь же, в кабинете, поужинаем.
– Главное, чтобы в половине девятого я был уже там, на месте.
– Мы быстро поужинаем. Я отпущу человека, который принесет еду. Мы останемся одни, и ты выйдешь через заднюю дверь. Вернешься через ту же дверь. Карета будет ждать на набережной. Естественно, все решат, что ты до поздней ночи сидел со мной и никуда не выходил.
– Превосходная комбинация! Впрочем, все это не более чем перестраховка, ибо ясно как день, что опасаться нам решительно нечего. Завтра я буду здесь ровно в шесть. Пожалуйста, спрячь этот чемодан куда-нибудь в надежное место: в нем мой наряд для завтрашнего мероприятия…
Ровно в восемь Овид Соливо – на сей раз в роли барона де Рэйсса – поджидал Аманду неподалеку от мастерской госпожи Огюстин. Когда девушка вышла, вид у нее был очень озабоченный. Это не укрылось от глаз Овида, и он спросил:
– Что с вами?
– Каторга, а не работа! Теперь неизвестно, когда мы будем ужинать… Я сейчас должна нанять извозчика и тащиться на набережную Бурбонов, дабы узнать, ездила ли Люси в Буа-Коломб.
Овид мог бы, не сходя с места, дать ответ на этот вопрос, но по весьма веским причинам предпочел смолчать.
– Я поеду с вами, голубушка, – сказал он. – Так что давайте поищем фиакр. А потом отправимся поужинать в ресторан «Серебряная башня», это совсем рядом с набережной Бурбонов.
Вторично проходя мимо спящего возле рощицы мужчины, Люси не испытала уже страха или удивления и пошла своей дорогой, даже не обернувшись. Вскоре кусты терновника вдоль дорожки и ограды частных владений скрыли ее от глаз наблюдавшего за ней «любителя поспать». Девушка шла по тропинке еще несколько минут, и вдруг остановилась, вскрикнув от радости и удивления: она оказалась лицом к лицу с мамашей Лизон – та была удивлена нисколько не меньше.
– Вот так случай!… – воскликнула женщина. – Откуда вы здесь, миленькая моя?
Люси объяснила.
– Ну а вы-то сами, мамаша Лизон, как будто каждый день бываете в Гаренн-Коломб, не хлеб же вы сюда клиентам носите… Длинноватый получился бы маршрут!
– Да, голубушка. Я впервые сюда приехала: в Гаренн-Коломб мне нужен дом 41 по Парижской улице.
– И что же вас привело в Гаренн?
– Мне нужно найти мать госпожи Лебре, моей хозяйки.
– А что, вашей хозяйке стало хуже?
– Чувствует она себя по-прежнему плохо… все хуже и хуже… и хочет повидаться с матерью. Уже год как господин Лебре поссорился со старушкой – из-за денег – и запретил ей даже приходить к ним в дом. Хозяйка не смеет попросить, чтобы он написал ей, вот и отправила меня сюда – уговорить старушку забыть все прошлые ссоры и обиды да навестить тяжело больную дочь.
– Жаль, что у меня так мало времени, а то бы я вас подождала. Но, увы, ничего не получится… К завтрашнему дню нужно закончить платье, мне даже придется везти его в Гаренн в девять вечера… это совсем невесело…
– Ну что ж, миленькая, давайте поцелуемся, и бегите скорей работать. А я пойду выполнять поручение хозяйки.
Они расцеловались, и Люси поспешила на станцию. А мамаша Лизон, чуть погодя, уже вышла на Парижскую дорогу. И оказалась перед каким-то владением, стены вокруг которого были увиты диким виноградом и плющом. Возле входа висела табличка с номером дома – 41. Жанна подергала за цепочку, колокольчик зазвенел; почти тут же появилась служанка – пожилая деревенская женщина, с подозрением разглядывавшая незваную гостью.
– Что вам здесь понадобилось?
– Я хотела бы поговорить с госпожой Лебель. Меня прислала ее дочь, госпожа Лебре, хозяйка булочной на улице Дофина.
– Идемте со мной.
Служанка отвела Жанну в дом, проводила в комнату на первом этаже, где сидела госпожа Лебель – весьма тучная особа лет шестидесяти с небольшим, – и сказала:
– Сударыня, эта женщина пришла по поручению вашей дочери.
– По поручению дочери! – воскликнула тучная особа. – А сама она что, разве больна?
– Да, сударыня.
– И давно?
– Уже две недели.
– И этот господинЛебре изволил выжидать две недели, прежде чем сообщить мне, – с горечью и гневом сказала госпожа Лебель.
– Меня прислал не он…
– Значит, дочь?… Но ведь ей прекрасно известно, что я никогда не переступлю порога ее дома, поскольку ее муж выгнал меня оттуда…
– Госпожа Лебре больна очень серьезно.
– В ее дом я вложила немалые деньги, и, даже если она при смерти – не дай, конечно, Бог! – я не пойду туда нарываться на оскорбления. Дочь прекрасно знает об этом, и я очень удивлена, что она послала вас сюда втихаря от мужа…
– Она думала, что, узнав о ее болезни, вы, может быть, забудете прежние ссоры.
– Ничего я не забуду! И к дочери приду лишь после того, как этот господинЛебре сам меня пригласит, причем извинившись для начала, как следует.
Слушая эту женщину, в которой уязвленное самолюбие заглушало все материнские чувства, Жанна ощутила, как у нее сжимается сердце. Она осмелилась было еще что-то сказать, но госпожа Лебель решительно перебила ее:
– Что бы вы ни говорили, этому не бывать! – воскликнула мстительная особа. – Я вам уже все сказала… Передайте дочери, что меня очень печалит ее болезнь, но ноги моей в ее доме не будет до тех пор, пока ее муж не покается передо мной публично, в письменном виде сообщив о том, что сожалеет о своем чудовищном поведении и умоляет меня приехать повидаться с дочерью! Таков мой ультиматум… и я буду стоять на своем! Никому не позволю собой вертеть!…
И разносчица хлеба ушла, глубоко огорченная, что ей придется повторять слова этой бессердечной матери.
Когда она вернулась на улицу Дофина, часы пробили семь. Госпожа Лебре ждала ее с нетерпением человека, уверенного в том, что дни его сочтены, и жаждущего в смертный час обнять на прощание тех, кого он любит…
– Ну что, мамаша Лизон, виделись вы с моей матерью? – слабым голосом спросила она.
– Да, сударыня… – ответила Жанна; растерянность ее была столь очевидна, что хозяйка тотчас поняла, какой разговор состоялся в Гаренн-Коломб.
– Значит, моя мать все еще в обиде? – с трудом проговорила она. – И отказывается навестить меня?
– Увы, это так, сударыня.
– Но вы же сказали ей, что я больна… очень больна?
– Сказала.
– И что она ответила?
– Что приедет лишь в том случае, если господин Лебре письменно извинится перед ней, умоляя простить его.
– Господи Боже мой! – простонала больная. – Я даже перед смертью не смогу увидеться с матерью!
– Не стоит горевать, сударыня. Болезнь ваша вовсе не так страшна, как вам кажется, а господин Лебре, может быть, и согласится написать теще.
– Мужа сейчас нет.
– Сейчас нет, но ведь он вернется.
– Только завтра вечером… Кто знает, буду ли я еще жива…
Больная в отчаянии ломала руки, крупные слезы потекли по ее щекам. У Жанны защемило сердце.
Карета, в которой ехали Овид с Амандой, остановилась возле дома 9 по набережной Бурбонов. Девушка легко и быстро поднялась на седьмой этаж и вошла в комнату; Люси работала, ей помогала еще одна мастерица.
На сей раз, пока примерщица поднималась к Люси, Овид не стал терять время, сидя в карете. Одна из лавок, расположенных на первом этаже дома 9, была скобяной. Овид заприметил это еще в тот день, когда Люси выронила платок.
«Очень кстати здесь эта лавочка», – подумал Соливо.
Он вышел из кареты, открыл застекленную дверь и вошел в лавку. За прилавком сидела женщина. Она встала и подошла к Овиду.
– Мне нужен кухонный нож… очень прочный, вроде тех, которыми пользуются мясники при разделке мяса…
– Есть у меня такой, – сказала торговка, что-то доставая с витрины. – Очень хорошая вещь, мы сами их делаем, так что за качество я могу поручиться…
Овид осмотрел лезвие. Похоже, качество и в самом деле было неплохим.
– Сколько он стоит? – спросил он.
– Два семьдесят пять.
– Вот… Заверните, пожалуйста.
Лавочница надела на лезвие колпачок, завернула нож в плотную бумагу и вручила покупателю; тот сразу же вышел и вернулся в карету. Даже не взглянув в его сторону, торговка вписала в конторскую книгу: «Кухонный нож, 2 фр.», а потом и думать забыла о незнакомце.
Когда вернулась Аманда, Овид уже минуты две как сидел в фиакре. Дижонец галантно протянул ей руку, помогая забраться в карету.
– Ну, голубушка, узнали все, что нужно?
– Да. Завтра платье будет готово… Тем более что Люси помогает одна из работниц…
– А завтра вечером вам придется поехать с ней?
– Нет… я наврала ей с три короба… Убедила в том, будто завтра я очень нужна хозяйке, поэтому в Гаренн-Коломб она поедет одна.
Овид вздрогнул. И как-то гадко улыбнулся. Единственной серьезной помехи в исполнении задуманного – присутствия Аманды – опасаться больше нечего. Главная сложность отпала сама собой, и теперь осуществление изобретенного им плана представлялось восхитительно легким.
– Ну что ж, тем лучше!… – воскликнул он. – Значит, завтра нам не придется изменять своим привычкам.
– Мы даже сможем поужинать пораньше.
– Это как же?
– Завтра в пять мне нужно отвезти образцы одной даме в Сен-Манде. И будет очень мило с вашей стороны, если вы поедете туда со мной – в этой деревушке мы и поужинаем.
– Браво, голубушка моя, браво! Очаровательная идея!
На следующий день госпожа Аманда в положенное время отправилась обедать. Она уже собиралась, не останавливаясь, пройти мимо привратницкой, когда консьержка окликнула ее:
– Вам письмо, барышня, его посыльный принес.
Примерщица вскрыла конверт и развернула листок бумаги:
« Нам не везет, голубушка моя! Я вынужден по неотложному делу отлучиться в Фонтенбло. Вернусь лишь завтра утром, и мы вместе пообедаем. Не забывайте обо мне и пожалейте меня, несчастного! Целую ваши миленькие ручки…
Арнольд».
Аманда скомкала листок.
– Вот уж и вправду не везет! – прошептала она. – А я-то мечтала поужинать сегодня в «Желтой двери»!
Весь остаток дня это милейшее дитя пребывало в дурном настроении.
Глава 7
Поль Арман, собираясь утром на завод, предупредил Мэри, что весь день и часть ночи будет работать с одним английским инженером – тот в Париже проездом, поэтому ни к обеду, ни к ужину его ждать не следует. Затем он отправился в Курбвуа и там, выходя из кареты, сказал кучеру:
– Возвращайтесь в Париж… сегодня днем вы мне не потребуетесь, но на заводе я задержусь допоздна, и вы заедете за мной.
– В котором часу, сударь?
– В половине первого; и ждите меня на набережной, напротив главного входа. Сторожа будить не стоит.
– Хорошо, сударь.
Потом Жак Гаро вошел в ресторан на берегу Сены, где иногда завтракал, если дела вынуждали его приехать в Курбвуа очень рано; там он пообедал и приказал ровно в шесть доставить к нему в кабинет ужин на две персоны. Затем он отправился на завод, зашел в привратницкую и сказал госпоже Марше, жене сторожа:
– Вы видели того господина, который заходил вчера ко мне около шести?
– Да, сударь.
– Значит, вы узнаете его?
– Разумеется.
– Он придет и сегодня, нам с ним придется поработать до поздней ночи. Ни вам, ни мужу не стоит дожидаться, пока мы закончим; ложитесь спать, как обычно. В половине шестого накроете стол у меня в кабинете на две персоны. Ужин принесут из ресторана.
В половине шестого жена привратника проводила Овида в кабинет и принялась накрывать на стол. Миллионер с обрадованным видом подошел к бандиту и заговорил с ним на английском языке. Дижонец понял его маневр и тоже заговорил на английском. За время, проведенное в Нью-Йорке, этот язык стал для них почти родным.
– Железное алиби нам обеспечено, – сказал Поль Армаль. – В шесть сядем за ужин.
– All right!
Владелец завода развернул на рабочем столе какие-то чертежи, и оба негодяя сделали вид, будто обсуждают проблемы сугубо инженерного характера.
– В котором часу твой кучер будет здесь? – спросил Соливо.
– В половине первого, я велел ему ждать на набережной.
– Прекрасно!
– Малютка поедет с кем-то или одна?
– Одна; все сложности, над которыми я ломал голову, отпали сами собой.
Жена сторожа накрыла стол и ушла. Овид вытащил из кармана какой-то пакет, развернул его, положил на стол и спросил:
– А что ты об этом скажешь?
На столе лежал нож, купленный в лавке на набережной Бурбонов. И, хотя Жак Гаро и был негодяем, получившим весьма основательную закалку, по телу у него пробежала дрожь.
Часы пробили шесть. Явился рассыльный, а с ним – официант из ресторана, принесший ужин в большой корзине из ивовых прутьев.
– Марше, за столом нас обслужите вы, – распорядился Поль, – а вы, – добавил он, обращаясь к официанту, – заберете посуду утром…
Они с Соливо сели за стол и вновь заговорили на английском. Ужинали они недолго.
– Убрать со стола? – спросила Марше.
– Не стоит… Оставьте все как есть и принесите лампы, у нас много срочной работы.
В семь рабочие и служащие стали расходиться по домам. Марше зашла узнать, нужна ли она еще хозяину.
– Нет, голубушка, можете идти. Привратнику скажите, чтобы ни под каким предлогом не беспокоил меня и ложился спать, не дожидаясь, когда я закончу работу.
Через четверть часа все ушли, и на заводе воцарилась тишина.
– Пора! – сказал миллионер.
Дижонец начал переодеваться. Через пять минут он повернулся к своему бывшему компаньону, молча наблюдавшему за этой процедурой; на висках у того выступил холодный пот.
– Вот и все… – произнес Овид. – Потом спрячешь мои шмотки куда-нибудь в укромное место. Вернусь – заберу; а сейчас проводи-ка меня к той самой дверке, о которой говорил…
Миллионер – все так же молча – достал из ящика стола ключи и кивком пригласил Овида следовать за ним. Ночь была очень темной; на затянутом тучами небе – ни звездочки, луна еще не взошла. На заводе царила тишина. Они молча прошли через двор, потом – через другой, и Жак Гаро остановился перед небольшой дверью.