Текст книги "Сокровище Чингисхана"

Автор книги: Клайв Касслер

Соавторы: Дирк Касслер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц)

След династии

4 августа 1937года

Сяньду, Китай

Эхо донесло далекий приглушенный рокот племенного барабана войны. Сначала в воздухе поплыл мерный гул, переросший через несколько секунд в частые глухие удары. Редкие паузы между ними внушали призрачную надежду на то, что произошла ошибка и грозный звук, предвещавший кровь и смерть, вот-вот прекратится. Затем к гулу присоединился тихий треск барабана поменьше – прорезав воздух, он долетел до ушей солдат, и те приготовились к обороне.

Ли Хант вытянулся во весь рост в свежевыкопанной траншее, поднял руку и аккуратно положил на сложенную из глиняных кирпичей стену совок. Археолог, получивший образование в Оксфорде и работавший по заданию Британского музея, был одет, как обычно на раскопках – в длинные, защитного цвета, брюки и просторную рубашку с двумя большими накладными карманами, мокрые от пота и покрытые тонким слоем грязи и пыли. На голове его красовался не классический пробковый шлем, а мягкая, изрядно помятая шляпа с широкими полями, заслонявшая глаза от яркого летнего солнца. Усталыми карими глазами он всмотрелся в восточную часть широкой долины, откуда доносился звук. Впервые за все время пребывания здесь далеко на горизонте, в трепещущем мареве жаркого утреннего воздуха он заметил маленькие облачка дыма.

–  Цендинь, похоже, артиллерия скоро подойдет еще ближе.

Из соседней ямы бесшумно вылез невысокий широкоплечий человек в длинной тонкой шерстяной рубашке с красным поясом. Разрез глаз у него был почти европейским, кожа – черной от загара. Местные китайцы с первого взгляда узнавали в подобном типе внешности монгола. Позади него, в траншее, несколько землекопов-китайцев тяжелыми лопатами и совками продолжали рыть сухую землю.

–  Пекин сдают, – произнес он. – Смотрите, уже беженцы потянулись. – Он ткнул пальцем в неширокую дорогу, проходившую в миле от них. В клубах пыли по ней катилось с полдюжины телег, запряженных волами и набитых нехитрым скарбом. – Нужно прекращать раскопки, сэр, иначе попадем в лапы японцев.

Хант инстинктивно положил руку на кобуру с автоматическим револьвером «уэбли-фосбери», висевшую у него на бедре. Пару дней назад, ночью, ему пришлось стрелять из него в группу мародеров, пытавшихся украсть корзину извлеченных из земли экспонатов. Вся инфраструктура Китая разваливалась, везде шныряли шайки бандитов, к счастью, по большей части невооруженных и глупых, потому не слишком опасных. Другое дело солдаты японской императорской армии, сквозь ряды которых им предстояло просачиваться. Или пробиваться.

Китай рушился под колесами японской военной мощи. С момента захвата в 1931 году Маньчжурии японской Квантунской армией, набранной в основном из китайских предателей, японские генералы, поработившие Корею, только и ждали момента захватить Китай. Шесть лет приграничных инцидентов и хорошо отрежиссированных «случайных» стычек закончились в конце концов агрессией. Испугавшись роста и победы националистической армии Китая под руководством Чан Кайши, японская императорская армия вторглась в 1937 году в северный Китай. Хотя китайские войска по численности во много раз превосходили японские, оснащены они были гораздо хуже. В них отсутствовала строгая дисциплина, у многих солдат не было даже начальной военной подготовки. Собрав под свои знамена всех, кого только можно, Чан Кайши проявил исключительный военный талант. Он избрал тактику постоянного изматывания противника. Его отряды нападали на японцев внезапно днем и отступали ночью. Китайцы стремились любой ценой замедлить продвижение японских войск в глубь территории страны.

Хант вслушивался в грохот японской артиллерии, возвещавшей скорое падение Пекина, и понимал, какая страшная опасность нависла над Китаем. Захватив Пекин, японцы двинутся на столицу страны, Нанкин, возьмут его, и армии Чан Кайши останется только откатиться еще дальше на запад. С нарастающим чувством собственного поражения Хант, вскинув руку, глянул на часы, затем обернулся к Цендиню.

–  Скажите кули, чтобы к полудню заканчивали раскопки. Днем упакуем экспонаты, я завершу отчет об экспедиции, и вечером отправимся на запад. – Окинув взглядом дорогу, он вдруг заметил шедшую через место раскопок группу солдат китайской армии, подавленных, в изодранной форме, озирающихся по сторонам, скорее всего дезертиров.

–  Завтра вы вылетаете в Нанкин? – спросил Цендинь.

–  Если в Китае еще летают самолеты. Правда, в подобной ситуации в Нанкин лететь неразумно. Я думаю взять самые важные экспонаты и улететь на север, в Улан-Батор. Обо всем остальном, включая инструмент и вьючный обоз, боюсь, придется позаботиться вам. Через пару-тройку недель встретимся в Улан-Баторе. Я буду ждать вас там. Потом сядем на Транссибирский экспресс и поедем на запад.

–  Мудрое решение. Местная власть все равно падет. Долго сопротивляться они не смогут.

–  Внутренняя Монголия не имеет для японцев особого стратегического значения. Скорее всего этих защитничков, – Хант махнул в сторону, откуда звучала канонада, – самураи погонят дальше и в конце концов разгромят. На несколько дней или даже недель они задержатся в Пекине помародерствовать, а потом снова двинутся в наступление. Времени нам должно хватить.

–  Жаль, что приходится уезжать. Мы еще не закончили раскопки зала Великой гармонии, – сказал Цендинь, осматривая лабиринт траншей, тянувшихся вокруг них и напоминавших сеть окопов времен Первой мировой.

– Да, опозорились мы, – произнес Хант и недовольно помотал головой. – Ладно, по крайней мере доказали, что охотники за сокровищами основательно тут порылись, и не один раз.

Хант пнул ногой извлеченный из земли кусок мрамора, и тот покачнулся; археолог наблюдал, как оседает пыль, взлетев– j шая с маленькой детали некогда величественного императорского зала. В отличие от большинства археологов, выискивавших в Китае древние гробницы, забитые изделиями из бронзы, ч Ханта интересовало более близкое время, эпоха династии Юань.

В Шанду он проводил третье лето – раскапывал остатки императорского летнего дворца, построенного в 1260 году. Работу он начал с каменистого склона пустынного холма, никак не ожидая вскоре наткнуться на останки былого великолепия, на изумительной красоты дворец, возведенный почти восемь веков назад и лежавший теперь у его ног.

Дошедшие до наших времен китайские хроники скудно рассказывают о той эпохе, лишь Марко Поло, венецианский путешественник, в своей «Книге» дает поразительное описание Китая тринадцатого века, Шелкового пути и расцвета Шанду. Возведенный на огромной насыпи в центре окруженного стеной города, величественный дворец был окружен лесом из привезенных деревьев с дорожками из лазурита, придававшими всему месту волшебный голубоватый оттенок. Изящные сады и фонтаны располагались между официальными и жилыми зданиями, окружавшими главное сооружение, Та-Ань Ко – зал Великой гармонии, – служившее местом отдыха императора и высотой, равно как и роскошью, больше походившее на дворец. Выстроенный из зеленого мрамора и простого камня зал, сверкавший позолотой, со стенами, инкрустированными отполированной до зеркального блеска плиткой, украшали картины и скульптуры лучших китайских мастеров. Вначале он служил летней резиденцией императора, сбегавшего сюда от удушающей пекинской жары, но вскоре Сяньду превратился в научный и культурный центр. Когда здесь соорудили медицинскую школу и астрономическую обсерваторию, город сделался местом постоянного пребывания ученых, как китайских, так и иноземных. Постоянно веющий на холме бриз обвевал свежестью императора и его гостей. Отсюда император управлял империей, простиравшейся от Средиземноморья до Кореи.

Кроме того, здешние места были личными охотничьими угодьями императора, что добавляло им славы. На шестьдесят квадратных миль раскинулся громадный, огороженный глухим забором парк – дивные леса, орошаемые многочисленными ручьями, луга, поросшие густой травой. В парке водились кабаны, олени и другая дичь. Здесь император и его гости тешили себя охотничьими забавами. Дорожки в парке были приподняты над землей, дабы никто из сановников не замочил ноги. Дожившие до наших дней гобелены рассказывают о том, как охотился император, – сидя на богато убранной лошади, рядом с которой бежал прирученный и натренированный на поиск подстреленной добычи гепард.

Века забвения, пренебрежения и шайки грабителей обратили пышный дворец в невзрачные развалины. Даже Хант с трудом различал в них сады, фонтаны, речушки и деревья – ведь они существовали очень давно, несколько столетий назад. За это время цветущая земля превратилась в бесплодную равнину, уныло тянувшуюся вдаль, к коричневым холмам. Безжизненная местность, где лишь ветер, шелестевший по высокой жухлой траве, шептал о былой славе города. Сяньду, романтическое название Шанду, получивший известность благодаря поэзии Сэмюэла Тейлора Колриджа, живет теперь только в мечтах.

С разрешения китайского правительства три года назад Хант приступил к раскопкам. С каждым совком выкопанной земли он восстанавливал границы зала Великой гармонии – сначала главное помещение, затем кухню и обеденный зал. Многочисленные изделия из бронзы и фарфора, извлеченные на поверхность, рассказывали ему о повседневной жизни дворца. К разочарованию Ханта, он не обнаружил ни великолепных экспонатов, ни терракотовых армий, ни ваз эпохи Мин, которые прославили бы его имя в археологии. Работа подходила к концу, оставалось раскопать только остатки спальных покоев императора. Большинство его коллег, не желая попасть в плен к японцам, уже выехали в восточные области Китая. Хант, казалось, получал мазохистское удовольствие, оставаясь в центре заварушки, ожидая опасность, упрямо надвигавшуюся с северо-запада Китая, находящегося рядом с Маньчжурией. Любитель старины и приключений, авантюрист в душе, он сознавал, что находится в центре вершащейся истории.

Хант также понимал, как обрадуется Британский музей любым привезенным им экспонатам для запланированной выставки под названием «Сяньду». Хаос и угроза нападения японцев шли ему на руку. Они не только придавали драматическое очарование историческим находкам, но и облегчали транспортировку их на запад. Местные власти из соседних деревень уже сбежали, правительственных чиновников, выдававших разрешение на вывоз старинных предметов, он не видел уже несколько недель. Ситуация позволяла ему братье собой любые ценности. При том условии, конечно, что ему самому удастся выбраться.

– Мне кажется, я слишком долго держал вас тут, вдали от семьи, Цендинь. Сомневаюсь, что русские позволят японцам шнырять вокруг Монголии, поэтому вам лучше уехать из этого кошмара в более безопасное место.

– Да, моя жена мне обрадуется. – Монгол улыбнулся, показав ряд белых острых зубов.

Их разговор прервал слабый гул пролетавшего неподалеку самолета. К югу от них в небе появилось небольшое серое пятнышко, разрослось до тучи и ушло на восток.

– Японская разведывательная авиация, – задумчиво проговорил Хант. – Плохой знак для оборванцев-националистов. Туговато им придется, если японцы возьмут под контроль небо. – Археолог вытянул из кармана пачкусигарет«Красныйлев» и, пока Цендинь с явной тревогой рассматривал самолет, закурил. – Чем скорее мы отсюда уберемся, тем лучше, – заключил он.

Позади них, водной изтраншей, возник какой-то шум. Затем над землей появилась чумазая голова землекопа-китайца. Он что-то торопливо залопотал, завращал глазами.

– Что случилось? – спросил Хант, отводя в сторону руку с набитой марихуаной сигаретой.

– Он говорит, что нашел какую-то деревянную лакированную вещь, – перевел Цендинь и направился к траншее. За ним последовал Хант.

Они подошли к краю траншеи и заглянули внутрь. Землекоп, не переставая болтать, взволнованно указал совком себе под ноги. Подошли другие рабочие. В земле у ног нашедшего виднелся край большой пластины желтого цвета, похожей на поднос для кушаний.

– Цендинь, прикажите им продолжать раскопки! – рявкнул Хант, жестом отгоняя рабочих.

Монгол спрыгнул втраншею и принялся осторожно совком и щеткой удалять грязь с находки. Хант вытащил блокнот и карандаш. Сделал набросок места, зарисовал выступавший из земли предмет. Перевернув лист, начал зарисовывать находку по мере того, как Цендинь вытягивал ее из земли.

Когда находка была извлечена и очищена от грязи, Хант обнаружил, что это большой деревянный, покрытый лаком ларец. Его поверхность сплошь покрывали мелкие изящные изображения животных и деревьев. Все детали были выписаны с удивительным тщанием. Изображения были инкрустированы перламутром. Крышку ларца, как с любопытством отметил Хант, украшало крупное изображение слона. Стараясь не повредить рисунки, Хант смахнул с днища ларца комочки грязи, Цендинь извлек ларец и положил на плоский камень у края траншеи.

Землекопы, побросав совки, во все глаза глядели на богато украшенный ларец. Подавляющая часть находок экспедиции Ханта не имела большого значения – то были в основном фарфоровые черепки. Изредка попадались резные изделия из нефрита. За последние тридцать лет обнаруженный им ларец являлся единственным по-настоящему ценным предметом.

Хант внимательно осмотрел его. Внутри находилось что-то тяжелое и при движении перекатывалось по дну ларца. Ногтями больших пальцев Хант попробовал найти щель между корпусом и крышкой, а когда нашел, попытался открыть ларец. Поначалу крышка не поддавалась – за восемьсот лет она прочно срослась с корпусом, – но в конце концов уступила и слегка приподнялась. Хант снова поставил ларец на камень, сунул пальцы в зазор между корпусом и крышкой, надавив посильнее. Крышка со скрипом поползла вверх. Хант снял ее и положил рядом с камнем. Цендинь и остальные рабочие, вытянув шеи, как болельщики на футбольном матче, старались разглядеть содержимое ларца.

Внутри его оказались два предмета. Хант вытащил их и показал столпившимся вокруг рабочим. Это были свитки из шкуры какого-то животного, с черными и желтыми пятнами – леопарда или гепарда, перевязанные кожаными полосками и связанные между собой. Помимо них в ларце находилась потемневшая бронзовая трубка, с одной стороны запечатанная, а с другой – закрытая колпачком. Китайцы заулыбались и захихикали. Они понимали важность находок, но совсем не представляли их значимости.

Хант отложил в сторону свитки и занялся трубкой. От времени она стала темно-зеленой, что лишь делало ярче искусно выполненное по всей ее длине изображение дракона, хвост которого завивался на колпачке как нитка на катушке.

– Давайте же, открывайте, – проговорил Цендинь взволнованным нетерпеливым голосом.

Хант легко снял колпачок, поднял трубку к глазам, посмотрел внутрь. Затем повернул ее открытым концом вниз и, подставив под нее ладонь, осторожно потряс.

Из трубки выпал туго смотанный кусок шелка бледно-голубого цвета. Цендинь схватил одеяло, встряхнул его и разложил на земле у ног Ханта. Археолог подождал, когда осядет пыль, затем опустился на колени и, положив шелк на одеяло, принялся разворачивать его. Он оказался довольно большим, не менее пяти футов в длину. Цендинь заметил, как дрожат руки обычно невозмутимого археолога, разглаживавшего складки на шелке.

Глазам их открылся живописнейший пейзаж, тщательно выписанный в мельчайших деталях, – горная вершина с глубокими ущельями, долинами и ручьями. Однако картина явно представляла собой не только произведение искусства. Полевому ее краю шла надпись, выполненная уйгурской вязью – самой ранней монгольской письменностью, привнесенной тюркскими переселенцами в азиатские степи. С левой стороны, за рамкой картины, ясно виднелись изображения помельче – группа женщин, явно чей-то гарем, табун лошадей и стадо других животных, вооруженные люди, окружавшие большие деревянные сундуки. Безжизненный пейзаж оживляла одинокая фигура, изображенная в самом центре. Это был верблюд, стоящий на невысоком холме, украшенный попоной с выписанными на ней двумя словами. Странно, но верблюд плакал, из глаз его лились и падали на землю преувеличенно крупные слезы.

Хант изучающее смотрел на картину, и лоб его покрывался потом. Он вдруг почувствовал, как у него перехватило дыхание, а сердце забилось сильнее. Хант заставил себя сделать несколько глотков воздуха. «Не может быть», – подумал он.

–  Цендинь... Цендинь, – пробормотал археолог и, словно напуганный картиной, тихо сказал: – Это уйгурское письмо. Можешь прочитать его?

От изумления глаза помощника распахнулись до размеров серебряного доллара. Он, очевидно, тоже разгадал смысл изображенного пейзажа.

Заикаясь и стуча зубами, он начал переводить текст, временами сбиваясь на пересказ:

–  На левой стороне говорится о некоем горном районе... «В жилище на вершине горы Бурхан-Халдун, что находится в горах Хэнтэй, спит наш император. Река Онон утоляет его жажду, между долин погребенных».

–  А что написано на верблюжьей попоне? – прошептал Хант, тыкая дрожащим пальцем в центр картины.

–  Темучин-каган, – задыхаясь и понизив голос до почтительного, почти беззвучного шепота, ответил Цендинь.

–  Темучин, – будто в забытьи, повторил Хант.

Хант и Цендинь вдруг осознали, что рабочие-китайцы хотя и не понимали истинного значения находки, но все-таки догадывались – обнаружено нечто в высшей степени ценное. Волна чувств нахлынула на Ханта, когда он постиг всю значимость шелковой картины. Как ни старался он мысленно усомниться в ее содержании, поразительная точность и сила изображения подавляли его скептицизм. Плачущий верблюд, дары, детальное описание местности, надпись на попоне. Темучин. Именно так звали когда-то мальчишку, ставшего впоследствии величайшим завоевателем. История человечества знает его noд другим, царским, именем – Чингисхан. Старинное шелковое полотно, обнаруженное Хантом и развернутое на неприглядном одеяле, являлось не чем иным, как картой, указывавшее место его захоронения.

Когда Хант наконец понял, что открыл тайну тайн, то рухнул на колени как подкошенный. Археологи всего мира десятилетиями мечтали о подобной находке. В жестоком противоборстве Чингисхану удалось одолеть своих противников, объединить рассеянные по степи монгольские племена и начать победоносный поход, равного которому не знала история. Е период между 1206 и 1223 годами он во главе своих орд захватил все земли от Египта на юге до Литвы на севере. Умер Чингисхан в 1227 году, на вершине своего могущества, и, как знали историки, был тайно погребен в горах Хэнтэй, на территории Монголии, недалеко от того места, где родился. Гробницу его скрыли от посторонних глаз. Согласно монгольскому преданию вместе с ним похоронили сорок наложниц, а в гробницу положили несметные сокровища. Простых воинов, свидетелей погребения, убили сразу, а с командиров взяли клятву под страхом смерти не выдавать местонахождения гробницы.

Всякие намеки на местоположение усыпальницы исчезали по мере ухода свидетелей, ни один из которых не нарушил данной клятвы, унеся ее с собой. Лишь верблюдица, согласно легенде, спустя примерно десять лет выболтала тайну. Как гласит старинное поверье, двугорбая верблюдица, мать верблюда, преданного земле вместе с великим вождем, пришла в горы Хэнтэй, на всеми забытое место, оплакать своего сына. Хозяин верблюдицы догадался о причине ее горя и предположил, что там, где она стоит, должно быть, и находится усыпальница Чингисхана. Однако на этом сказание заканчивается, место упокоения Чингисхана, расположенное неподалеку от его родного стойбища, веками оставалось нетронутым.

Теперь же благодаря найденной Хантом и лежащей перед ним шелковой картине легенда обрела реальность.

–  Это величайшая, священная находка, – прошептал Цендинь. – Она приведет нас к гробнице Чингисхана.

–    Да. – У Ханта, представившего себе ожидавшую его славу, опять перехватило дыхание. Найти усыпальницу Чингисхана – невероятная, немыслимая удача.

Внезапно его охватил страх – он подумал, что среди родственников землекопов-китайцев могут оказаться охочие до древностей бандиты. Торопливо свернув шелковое полотно, он вернул его в лакированный ларец. Затем обернул ларец одеялом и засунул в кожаную сумку, которую уже до самого вечера не выпускал из рук.

Просеяв землю в месте обнаружения ларца и ничего больше не обнаружив, Хант неохотно приказал заканчивать раскопки. Рабочие молча сложили инструменты: лопаты, заступы и метлы – в деревянную повозку и выстроились за деньгами. За свой тяжелый труд, который кое-кому из них был явно не под силу, они получали сущие гроши, но охотно шли к Ханту, потому что в бедствующем, голодном Китае, особенно в дальних провинциях, никакой работы не было вовсе.

Расплатившись с рабочими и распустив их, упаковав и уложив находки на три повозки, Хант и Цендинь пообедали, после чего Хант ушел в свою палатку и принялся готовиться к отъезду. Впервые за все время раскопок он чувствовал беспокойство. Волнуясь, он сделал последние записи в личном рабочем журнале, подробно описав ларец и шелковую картину, и только тогда в полной мере осознал, что с момента их обнаружения находится в серьезной опасности. Он знал о нападениях мародеров на археологические экспедиции в провинции Шаньси, об избиении ученых, о грабежах. Одного его коллегу едва не застрелили, отнимая бронзовые изделия трехсотлетней давности. Не лучше вели себя японцы. Ханта, британского гражданина, они, возможно, и не тронут, но все находки отберут. Как знать? Не станет ли картина, изображающая место погребения Чингисхана, проклятием Ханта? Таким же, как гробница фараона Тутанхамона для лорда Карнарвона и его коллег, обнаруживших ее, по утверждению многих, на горе себе.

Положив под раскладушку сумку с ларцом, Хант заснул. Спал он беспокойно, тысячи мыслей вертелись в голове, стучали кузнечным молотом. Завывающий ветер, раскачивавший палатку, делал ночь еще более жуткой и зловещей. Хант поднялся с рассветом, сразу схватился за сумку и облегченно вздохнул – ларец был на месте. Японцы, к счастью, находились еще далеко. Рядом с палаткой стоял Цендинь, жарил на огне козье мясо. Возле него суетились двое мальчишек, его помощники.

–  Доброе утро, сэр, – приветствовал он Ханта. – Еще немного, и чай будет готов. Спустя пару минут он подал Ханту чашку дымящегося чая и сообщил: – Все упаковано, мулы запряжены, мы можем отправляться.

–  Вот и замечательно, – ответил Хант. – Если не трудно, соберите мою палатку и положите на повозку сумку с моими вещами. Она стоит под раскладушкой. Только осторожнее, в ней хрупкие вещи. – Хант присел на перевернутую плетеную корзину и, с удовольствием прихлебывая крепкий чай, стал любоваться рассветом.

Спустя час после отъезда Ханта послышался звук далекой канонады, но археолог находился уже более чем в миле от места раскопок в Шанду. Его маленький караван, состоявший из трех повозок, подъезжал к маленькой деревушке Ланьцюй. Миновав ее, Хант влился в небольшую группу беженцев, направлявшихся на запад. В полдень караван въехал на мощенную камнем улицу старинного городка Дуолунь. Возле одной из придорожных харчевен Хант остановился пообедать. Поев безвкусной лапши и запив ее бульоном, в котором вместо жира плавали маленькие жучки, Хант поехал дальше. Сидя на повозке, он то и дело всматривался в чуть затянутое светлыми облаками небо. В точно назначенное время воздух прорезал отдаленный тихий стрекот мотора. Хант, вскинув голову, наблюдал, как приближается, увеличиваясь, серебристый самолет. Шел он ниже облаков. Прежде чем он оказался над караваном, Хант выхватил из кармана платок, привязал его к палке, которой погонял мулов, и поднял ее. Таким примитивным способом археолог показывал пилоту направление ветра. Пилот покачал крыльями, давая понять, что сигнал Ханта принят, и пошел на снижение. Сделав широкий разворот, он ловко и быстро посадил шумную машину на поле возле дороги. Хант очень обрадовался, увидев, что это трехмоторный «фоккер» – самолет маневренный, устойчивый и безопасный, предназначенный специально для полетов над необитаемыми районами. Хант с интересом прочитал на кабине название машины: «Счастливая Бетти».

Пропеллеры еше продолжали вращаться, когда дверь в центре фюзеляжа открылась и оттуда на землю выпрыгнули два человека в потертых кожаных куртках.

–  Вы Хант? – спросил пилот, высокий, с тяжелым морщинистым, но приветливым лицом. – А я Рэнди Шодт. – Говорил он с сильным американским акцентом. – Это мой брат Дэйв. Мы прилетели за вами. Нам приказано доставить вас в Нанкин. По крайней мере так говорится в контракте. – Он похлопал себя по нагрудному карману куртки.

–  Занятно. И что же делает пара янки в такой глуши, вдали от родины? – проговорил Хант.

–  Летает в основном, – рассмеялся Шодт. – У нас на верфях в Эри, штат Пенсильвания, работы совсем нет.

Хант усмехнулся. Пилот производил впечатление человека разговорчивого, не привыкшего лезть за словом в карман.

–  Нас наняло китайское министерство путей сообщения, вести воздушное наблюдение за строительством железной дороги между Пекином и Нанкином. Правда, сейчас, в связи с наступлением японцев, все работы остановлены, – пояснил Рэнди Шодт, продолжая улыбаться.

–  Вам придется изменить маршрут, – посерьезнел Хант. – Мы полетим не в Нанкин, а в Улан-Батор.

–  В Монголию? – спросил Шодт, почесывая затылок. – Далековато. Хотя... В конце концов; чем дальше от японцев, тем лучше. Хорошо, я согласен.

–  Пойду проложу маршрут и заодно проверю, хватит ли у нас горючки, – сказал Дэйв и направился к самолету. – Хотелось бы надеяться, что у них там есть бензоколонки, – бросил он на ходу и засмеялся.

Шодт помог Ханту проследить за погрузкой в салон «фоккера» наиболее ценных экспонатов и инструментов. Когда корзины и ящики почти заполнили грузовой отсек самолета, Хант взял сумку с лакированным ларцом и осторожно положил ее на переднее пассажирское сиденье.

– До Улан-Батора лететь на сто пятьдесят миль меньше, чем до Нанкина, но общий перелет туда и обратно превышает расстояние, указанное в контракте с Британским музеем, – произнес Шодт, разворачивая на коленях карту. Столица Монголии Улан-Батор была отмечена на ней крупной красной звездой. Находилась она в центре северного района страны, в четырехстах с лишним милях от китайской границы.

– Сейчас я напишу вам официальный запрос на изменение курса, – сказал Хант, вытащил ручку и блокнот и через несколько минут подал Шодту листок. – Уверен, что музей оплатит дополнительные расходы.

– Не сомневаюсь. Едва ли директор музея обрадуется, если ваши находки попадут к японцам. – Шодт снова рассмеялся. – Дэйв проложил маршрут и говорит, что долетим мы быстро. Нам предстоит пересечь пустыню Гоби. К счастью, «Счастливая Бетти» оборудована запасными баками, и мы догадались их заполнить. Сообщите, когда будете готовы.

Хант направился к двум оставшимся повозкам с упакованным оборудованием и экспонатами. Возле первой стоял Цендинь, держа под уздцы мула и поглаживая ему уши.

– Цендинь, лето у нас с вами выдалось трудное, но плодотворное. Вы оказали мне неоценимую помощь.

– Сэр, вы оказали мне честь, назначив своим помощником, и я никогда этого не забуду. Кроме того, вы сделали грандиозное для моей страны открытие. Мои потомки будут вам особенно благодарны.

– Цендинь, прошу вас направиться с этими повозками в Шицзячжуан. Оттуда вместе с грузом поезжайте железной дорогой в Нанкин. Там вас встретит представитель Британского музея, которому вы все и передадите. Я жду вас в Улан-Баторе. Мыс вами должны закончить исследование нашей последней находки.

– С нетерпением жду следующей экспедиции, – ответил Цендинь, крепко пожимая археологу руку.

– До свидания, друг мой, – сказал Хант.

Он вскарабкался в фюзеляж нагруженного экспонатами «фоккера». Взревели три радиальных двигателя, каждый мощностью двести двадцать лошадиных сил. Цендинь смотрел, как

Шодт развернул «фоккер» по направлению ветра, дал полный газ, отчего двигатели оглушительно взревели, и пошел на взлет. Самолет несколько раз высоко подпрыгнул на кочках и наконец поднялся в воздух. Описав над полем грациозную дугу, Шодт медленно набрал высоту и взял курс на северо-запад, к монгольской границе.

Цендинь не двигаясь наблюдал, как самолет постепенно превращается в маленькую точку. Только когда он совсем исчез из виду и шум его моторов стих, Цендинь ощупал внутренний карман куртки, чтобы убедиться – скатанная в трубочку шелковая картина находится там же, куда он положил ее накануне в ранний предрассветный час.

Спустя два часа после взлета Хант потянулся за сумкой и и вытащил из нее ларец. Скука, вызванная однообразием полета, смешанная с волнением при мысли о сенсационной находке, казалась невыносимой. Он не мог удержаться, чтобы еще раз не полюбоваться своим сокровищем. Держа в руках ларец, он ощущал тяжесть находившейся в нем бронзовой трубки с картиной. Внезапно его охватила тревога. Он скорее почувствовал, чем заметил какую-то странность. Откинув крышку ларца, он увидел аккуратно сложенную часть шкуры гепарда. Она лежала так же, как он сам свернул и положил ее. Бронзовая трубка находилась рядом. Хант взял ее и удивился – она казалась тяжелее, чем прежде. Трясущимися пальцами он быстро снял колпачок, и из трубки сразу же посыпался песок. Когда последняя песчинка выпала на пол, Хант заглянул внутрь. Шелковый свиток исчез.

Глаза у Ханта вылезли из орбит, он задыхался от осознания, что его одурачили. Шок быстро сменился злостью, он обрел голос и дико заорал пилотам:

– Назад! Поворачивайте назад! Возвращайтесь!

Просьба его осталась без ответа. Пилоты не обратили на его крики никакого внимания. У них появились свои, куда более серьезные причины для беспокойства.

Двухмоторный бомбардировщик «Мицубиси G3M», известный на Западе под названием «Нелл», не выполнял боевое задание по поиску и уничтожению целей, а всего лишь совершал рутинный полет, лениво кружа на высоте девяти тысяч футов, вел разведку местности, искал следы русской авиации, которая, по слухам, базировалась в Монголии.

Японцы, легко покорившие Маньчжурию и успешно продвигавшиеся в глубь северной части Китая, начали с большим интересом поглядывать на порты и угольные бассейны Сибири. Русские, заподозрив неладное, подтянули к границе с Китаем дополнительные силы; кроме того, подписанный недавно с Монголией договор о ее защите позволял им вводить в северную часть страны войска и в случае необходимости использовать там авиацию. Поэтому японцы, готовясь к прямому вторжению в Монголию с территории Маньчжурии – акция была намечена на 1939 год, – усиленно собирали разведданные о погранзаставах, прощупывали пограничные укрепления.