Текст книги "Брачные игры"
Автор книги: Кейт Сандерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
Глава вторая
«…И о нем всегда говорили, что он знал, как хорошо отмечать Рождество, если только кто-либо из живущих на земле людей обладал таким знанием…»
Входя в пещерообразную кухню, Руфа услышала низкий, печальный голос матери. Роза Хейсти сидела у плиты, надвинув на нос массивные очки, держа в руках потрепанную книжку в мягком переплете и посадив на колено Линнет.
– «Да пусть это будет правдиво в отношении нас, всех нас! И, как заметил Крошка Тим…»
Ее голос задрожал и замолк. За нее закончила Линнет:
– «Да благословит нас Бог, всех нас!» – Она соскочила с колена Розы. – «Конец».
Роза закрыла книгу и с громким сопением откинулась на спинку стула:
– Боже мой, эмоциональное истощение!
– Почитала бы ты Диккенса, – заметила Руфа.
– Знаю. Сошла бы с ума.
Розе было пятьдесят: бывшая красотка, не столько движущаяся, сколько мчащаяся к увяданию. Тонкая кожа вокруг глаз была покрыта сплошной сеткой морщин, второй подбородок отвис, растрепанные локоны превратились в застывшие клубы с проседью. Тем не менее в ней еще можно было уловить черты изысканной, похожей на цветок, девочки, которая тридцатью годами ранее пленила Настоящего Мужчину во время безумного фестиваля рок-музыки в Уэст-Кантри.
– Чайник готов, – сказала она. – Завари, пожалуйста, чай.
Руфа была единственной из всей семьи, кого можно было попросить приготовить чай без каких-либо аргументов и тщательных извинений. Она положила два пакетика в две кружки и залила их кипятком из тяжелого чайника, стоявшего на плите.
– Роджер еще не вернулся?
Роджер был любовником Розы, и теперь, когда не стало Настоящего Мужчины, превратился в бесполезный атрибут дома. Он приехал в Мелизмейт случайно, десять лет назад, и с тех пор делил с Розой ложе. Настоящий Мужчина, обрадовавшийся тому, что кровать его жены обрела приличного обитателя, полюбил его. И вся семья получала пользу от его крошечного частного дохода.
– Он пошел к Рэну, – сказала Роза. – Там, похоже, кризисная ситуация.
Из-под громоздкого старого кухонного стола до них докатился голос Линнет.
– Старая проститутка из книжной лавки бросила его. Он звонил и плакался, а я сказала, что мне не жаль.
Регулирующие условность гены Руфы подернулись, выражая протест. Не было абсолютно никакого смысла напоминать кому-то, что дети любят подслушивать. Они не знают, что такое смущение.
– Осталось двадцать минут до отхода ко сну, ягодка, – объявила она.
Линнет недовольно пробурчала:
– Неужели не видишь? Я занята в своем домике.
Ей было пять лет, и она была настолько красива, насколько может быть красив ребенок. Голубые глаза ее матери генетически смешались с блестящими темными волосами Рэна, и в итоге получилась бледная, печальная, маленькая Рапунцель. На ней была дырявая светло-зеленая кофта с желтым узором, но при этом она была само достоинство.
Потягивая чай, Руфа опустилась на колени на каменный пол у стола. Линнет обставила свой домик грязной подушкой и голой веткой, служившей рождественской елкой. Оба ее коричневых медвежонка – Братья Рессани – валялись, как пьяные, на полотенце. Два носка Линнет были прикреплены к ножке стола на уровне роста медвежат.
– Это мой камин, – пояснила она. – Они только что вывесили сушить свои чулки.
Руфа восприняла упоминание о чулках как обнадеживающий признак. Несколько недель назад Линнет наблюдала за бабушкой, причитающей по поводу огромного счета за электричество. Поскольку никто не считал нужным быть сдержанным при ребенке, девочка слышала громкие обсуждения по поводу того, что у них должно быть в последнее Рождество в Мелизмейте – электричество или алкоголь.
Позднее она как бы невзначай сказала Руфе:
– Думаю, в этом году не будет много подарков.
Взрослость этого поступка задела сестер за живое. Мысль о том, что Линнет может ждать разочарование утром на Рождество, вывела их из состояния общего безысходного хаоса. Даже Селена, редко надолго отрывавшаяся от книги, смогла наскрести денег на шоколадную помадку. Нэнси во всеуслышание объявила, что сделает Линнет подарок, даже если для этого ей придется переспать со всем мужским уэльским хором, напевающим «Моя возлюбленная» (к счастью, этого не понадобилось). Руфа сожгла за ночь кварту масла, экономя деньги, которые были бы проглочены электрическим ведомством.
И вот теперь, опьяненная осознанием того, что все будет о'кей, – что восторг Линнет станет лучом справедливости в непролазной депрессии, – Руфа была почти счастлива. Она связала замечательную кофту из отходов «техниколора», сшила два крошечных костюмчика в стиле Пьеро для Братьев Рессани и сделала иллюстрации для рассказа о Нэнси под названием «Тревога в Рессани-холле».
«Дух Настоящего Мужчины сидит во мне, – размышляла она, – совершая чудеса неизвестно из чего».
В доме не было ни капли джина, к минимуму были сведены также другие потребности, но жертвы были оправданны. Завтра утром у подножия кровати, которую она делила с матерью, Линнет найдет чулок с подарками.
Под столом Линнет завертывала в фольгу два сморщенных конских каштана и потускневшую медную дверную ручку.
– Счастья вам, – снисходительно проговорила она, кивая своим медвежатам. – Они такие возбужденные. Успокойтесь, ребята.
– Подходит время вывешивать твой собственный чулок, – сказала Руфа. – И нам нужно не забыть оставить кое-что для Рождественского Деда.
Ей было больно видеть проницательный, осторожный взгляд Линнет. Настоящий Мужчина всегда оставлял в канун Рождества пищу для перетрудившегося святого. Но Настоящий Мужчина умер, и все переменилось.
Линнет выползла на четвереньках из своего домика.
– Прошлый раз мы давали ему джин с тоником.
– Джина нет, – вздохнула Роза.
– Тогда, пожалуй, чашечку чая с бисквитом, – предложила Руфа. – Это как раз то, что, на мой взгляд, нужно в такую ночь.
Линнет кивнула удовлетворенная.
– И немного травки.
– О нет, дорогая, – сказала Роза. – Не думаю, что Рождественский Дед курит.
– Не ЭТОЙ травы, глупая, а для оленей.
Руфа подавила неуместный приступ смеха: Линнет не терпела смех, так или иначе связанный с ней.
– На улице очень холодно. Как насчет кусочков сахара?
– О'кей.
Руфа поцеловала Линнет в макушку, пропахшую дымом, и отправилась за сахаром и блюдцем. Сахарные куски были залежалыми и какого-то зловещего коричневого оттенка.
Линнет захихикала.
– Они похожи на маленькие какашки.
Распахнулась дверь, и на волне сквозняка в комнату влетела Нэнси.
– Мисс Линнет, ваша мама ждет вас наверху.
После ванны Нэнси источала благоухание неподдающихся распознаванию духов. Она переоделась в черное вязаное платье, сквозь тонкое полотно которого просматривались очертания ее сосков.
– Еще рано! – запротестовала Линнет.
Бодрым писклявым голосом Нэнси проговорила:
– Пойдем, Линнет, я хочу спать. – И добавила серьезно и сердито: – И Рождество наступит быстрее! – Не отличаясь склонностью к серьезному уходу за детьми, Нэнси была настоящим Мелом Бланком в искусстве имитации голосов. Она изобретала голоса для всех основных игрушек Линнет и могла часами подряд «оживлять» Братьев Рессани.
– Пошли со мной, – приказала Линнет.
– О'кей.
– Это платье тебе идет, – сказала Руфа.
– Правда? Извини, я не спросила. Но ты ведь не возражаешь, да?
– Не возражаю. Жалею только, что в известных местах я не расширила его.
– Благодарю. – Нэнси взяла в руки чашку Руфы и бросила в нее три кусочка сахара.
Линнет поцеловала всех на прощанье и вышла в сопровождении тетки. Было слышно, как Братья Рессани спорили о чем-то, поднимаясь по лестнице.
«Нэнси действительно могла бы быть неотразимой, – подумала Руфа, – если бы одевалась как леди, а не как Дорелия Джон и Пош Спайс». Она все глубже проникалась мыслью о браке по расчету.
Ожидая, пока вскипит чайник, она оглядела помещение. Огромная кухня и большой сводчатый холл, примыкавший к ней, были старейшими частями Мелизмейта. Они были построены в четырнадцатом веке, и их массивные стены глубоко осели, углубившись каменными корнями в землю Глостершира. Теперь, когда они вот-вот должны были лишиться дома, Руфа жалела о неиспользованных возможностях. Каким бы мог быть этот дом – появись у них деньги на восстановление просвечивающей крыши и прогнувшихся балок! Она тяжело переживала предстоящую потерю.
На кружке, в которой она заварила себе чай, была надпись: «Я видел свиней на ферме Сэмпл!» Речь шла о ферме, где жил Рэн, но свиней там никогда не было. Кружки – единственное, что оставалось от этого оригинального, обреченного на неудачу проекта.
– Правда ли, что любовница Рэна бросила его? – спросила она.
Роза распрямила ноги, обтянутые выцветшими синими бриджами.
– Я знала, что это ненадолго. Она была слишком опрятной.
Руфа рассмеялась:
– Могу точно сказать, что когда она приходила сюда ужинать, то вытирала ноги, выходя на улицу. – Она села за кухонный стол. – Держу пари, Линнет, во всяком случае, довольна.
– И Лидия, несомненно, – глубокомысленно заметила Роза. – Эта идиотка все еще любит Рэна.
Руфа вздохнула:
– Она говорит, что боится снова жить на ферме, но лишь потому, что не может совладать с ревностью.
Роза тоже вздохнула, и они сидели в молчаливом согласии. Роза не всегда была в ладах со своей старшей дочерью, несмотря на постоянные усилия угодить ей. Подростком Роза бежала из кондитерского магазина в Фалмуте, чтобы спастись от нормальной жизни. Дело в том, что она влюбилась в рыжего Хейсти, так как он был полной противоположностью «нормальности». Роза предпочла измениться, и врожденная нормальность Руфы иногда казалась ей укором.
Однако появление на свет Линнет пробудило в Розе дремавшие буржуазные ценности. Как мать, она поощряла эксцентричность. Но как бабушка, хотела, чтобы у Линнет было все хорошее, основательное, что было у других девочек. Руфа, отношение которой к Линнет было близко к обожанию, также желала этого. Неожиданно Роза обнаружила, что у нее много общего со своим первенцем. В эти дни она опиралась на Руфу, как никогда не опиралась на Настоящего Мужчину и Роджера. К Руфе можно было питать нормальные чувства, не опасаясь неадекватной реакции.
– Ма, – сказала Руфа, – что ты думаешь о браке по расчету?
– Ты это серьезно? Да, конечно, ты серьезна, как, впрочем, всегда. Ты что, встретила кого-то богатого?
– Нет. На данный момент это из области теории. Но что бы ты сказала, если бы я вышла замуж за богатого человека, не будучи непременно влюбленной в него?
Роза задумчиво прищурила глаза.
– Я бы подумала, – медленно проговорила она, – что ты либо очень цинична, либо очень наивна. Выходить замуж без любви цинично. А думать, что можно жить без нее, наивно.
– Я могу, – сказала Руфа, отгоняя от себя эту мысль.
– Все равно вернешься к Джонатану. Нельзя выходить замуж без любви, Ру. С тобой случится нервное расстройство. Нэнси смогла бы – она легко убедит себя, что влюблена, но ты – нет. Для этого ты слишком утонченна, моя дорогая. – Роза наклонилась вперед, словно пытаясь придать своим словам больше убедительности: – Полагаю, тебе придется спать с этим твоим богатым мужем?
Возникла пауза, в течение которой Руфа через открытую дверь плиты бросила взгляд на огонь.
– Чтобы вызволить нас из всех этих неприятностей, я готова спать с Годзиллой, – сказала она.
Роза содрогнулась при столь открытом напоминании о «неприятностях», которые они старались не замечать.
– Мы выберемся, дорогая, не сомневайся. Особой трагедии не случится. Настоящий Мужчина остался в истории дома и семьи, и никто не может переписать историю, а мы будем жить, как миллионы других.
Взгляд Руфы не изменился.
– Отказаться от всего этого было бы слишком. Я не могу пойти на это.
– Ты молода, – сказала Роза. – Не губи себе жизнь. – Она встала и достала с полки бутылку красного вина. Умелым движением высадила пробку и поставила на стол два не очень чистых стакана. – Для начала нужно еще познакомиться с богатыми людьми.
– Это можно сделать в Лондоне, – пробормотала Руфа. – Мы должны ехать в Лондон.
– О Боже. Неужели Чехов снова пишет нам сценарии? Я бы предпочла Бенни Хилла. – Роза сделала большой глоток вина, как будто приняла дозу лекарства.
– И нам придется купить приличные платья.
– Опомнись, дорогая. На какие шиши? Ни у кого из нас нет ни гроша.
– Мы с Нэнси будем первой волной, – продолжала Руфа. – Будем считать это одним из розыгрышей Настоящего Мужчины – Брачной игрой.
– Брак – не игра.
– А остановиться можем у Уэнди. Я уверена, она примет нас.
Уэнди Уизерс была когда-то их няней. Она мирилась с состоянием дома и нерегулярной зарплатой, так как была по уши влюблена в Настоящего Мужчину. Между ними завязался один из его кратких бурных романов, на волне которого она вошла в его дом. Девочки любили ее, и Розе она тоже понравилась. Когда спустя пять лет Уэнди покинула дом, уступив место танцовщицам из Бали, обе женщины плакали. Роза поразилась, насколько Руфа все продумала.
– Ты права, она с радостью примет вас.
Руфа была полна планов.
– Я получу несколько тысяч за автомобиль, и мы проскрипим. – Она озабоченно наморщила лоб. – Хотя Линнет тогда придется ходить пешком в школу. А как ты будешь делать покупки? Может быть, не стоит рисковать?..
Огонь, еще теплившийся в тлеющих красных угольках, придал ее каштановым волосам цвет вина. Его отблеск золотил щеки.
«Красивая, – подумала Роза. – И растрачивает здесь свою жизнь, потому что Настоящий Мужчина взял с нее обещание остаться в этих краях навсегда».
– Рискни, – импульсивно проговорила она. – Сделай разок в жизни какую-нибудь глупость. Мне очень не хочется видеть тебя несчастной, дорогая, но Брачная игра – самая бредовая идея, которую я когда-либо слышала.
Руфа была поражена. Женщины смотрели друг на друга заинтригованные. Мгновение неожиданной интимности было нарушено скрипом тяжело открывающейся входной двери. Находящийся не в ладах с мелодией тенор пропел:
«Мы не бродяги,
Побирающиеся по домам,
Мы – дети ваших соседей,
Хорошо знакомые вам!»
– О, это Рэн, – сказала, улыбаясь и оглядываясь, Роза. – Шевелись, подумай, что бы еще добавить в суп, а то его не хватит.
Руфа поднялась, мысленно откладывая Брачную игру.
– Если только сапог?
– А нет ли картошки?
– Только что ты советовала не терять чувство реальности, – ответила Руфа. – Во всем доме нет ни картофелины.
Открылась массивная, потрескавшаяся от времени дверь, соединяющая большой холл с кухней, и в задымленное помещение ворвалась струя холодного воздуха. Вошел Роджер, расстегивая молнию на старой куртке Настоящего Мужчины. Это был бледный заросший человек тридцати пяти лет. Его волосы сбились надо лбом, а между лопатками свисал тонкий «конский хвост» каштанового цвета. Главным в жизни Роджера – все, что следует о нем знать, – была любовь к Розе на протяжении вот уже десяти лет, и эта преданность могла бы длиться до его самого последнего издыхания. Он источал добродушное спокойствие и вносил в дом незнакомый привкус здравого смысла. Несмотря на свое окружение, Роджер был неизменно и безмятежно нормален.
– Извините, что задержался, – приветливо произнес он. – Рэн не хотел оставаться один, и я притащил его с собой.
– Еще одного кормить, – проговорила Роза, – но по своей доброте не могу возражать. С любовными приключениями этого парня не соскучишься.
Рэн впрыгнул в комнату, отпихивая в сторону Роджера.
– Веселого Рождества, девушки! – Он сбросил на стол мокрый мешок и подался вперед, чтобы поцеловать Розу и Руфу. – Боже, какой холод! Дайте мне выпить.
– Если повезет, – сказала Роза. – Список желающих выпить вина весьма длинен.
«Рэн – еще один смирившийся с тем, что его исключительно симпатичная внешность пропадает в этом сельском болоте», – подумала она. На нем был цветной жилет и шляпа с дурацкой вышивкой, но нелепая одежда, однако, не могла скрыть его красоту. Его глаза и густые, ниспадающие на плечи волосы были черными и оттеняли белизну кожи. Молодой чокнутый папаша Линнет обладал лицом ангела эпохи Ренессанса.
– Приятно, что вы принимаете меня, – сказал он, останавливая на них полный горечи взгляд. – Знаю, как сейчас тяжело, но я пришел не с пустыми руками. Привез тележку дров и лук, который не смог обменять на рынке.
Руфа бросила взгляд на лежащий на столе мешок.
– Блеск. Суп теперь имеет шанс увеличиться в объеме.
Рэн с надеждой осматривался вокруг себя.
– А где Линнет?
– Наверху. Лидия укладывает ее спать.
– Раз ты доводишь ее до такого состояния, – строго вмешалась Роза, – то будь любезен сам укладывать ее.
– А не могла бы она остаться на ужин? – спросил Рэн.
– Нет, мы слишком измотаны. Роджер, сделай одолжение, скрути-ка сигаретку с марихуаной.
– Лучше не надо, – сказал Роджер. Он понизил голос. – С нами Эдвард.
Роза тихо застонала.
– Неужели он не может найти никого другого для чтения нотаций?
Руфа оторвала взгляд от лука, который резала.
– Не нужно, ма. Он хочет лишь добра.
– Надеюсь, что это так. Но если бы он только смог передохнуть, хотя бы на один вечер!
Эдвард Рекалвер, ферма которого граничила с обреченной землей Рэна, был крестным Руфы и самым верным семейным другом. Рекалверы веками обрабатывали этот уголок Глостершира и во время Гражданской войны поссорились с семьей Хейсти. Хейсти были роялистами, а Рекалверы сторонниками парламента. Хотя старая ссора давно уже стала частью истории, Эдвард и в наши дни выглядел поседевшим левеллером. Как ни странно, он был ближайшим другом Настоящего Мужчины. Правда, он беспощадно критиковал Настоящего Мужчину, но тот уважал его как весьма объективного наблюдателя и всегда прислушивался к его откровенным высказываниям. Рекалвер обитал в уединенном, человеконенавистническом мире безупречной чистоты и аскетизма. Он выращивал травы, перерабатывал все отходы и не мог ругаться без иронии. Все виды изобилия вызывали у него подозрение. Но он не всегда был таким. Шесть лет назад он был армейским офицером. Свою ферму он сдавал в аренду, а к ним совершал периодические наезды, памятные для детей Хейсти – он всегда водил их на цирковые представления и пантомимы. Руфа прекрасно помнила Эдварда, загорелого и неприступного. После Фолклендской войны он получил орден, а на его предплечье остался шрам от пули боснийского снайпера.
Руфа восхищалась Эдвардом и всегда испытывала перед ним благоговейный трепет. Как и все остальные, она полагала, что он – солдат до мозга костей. И поначалу не поверила, когда узнала, что он уволился из армии и будет все время рядом с ними. Настоящий Мужчина часто удивлялся, что заставило его уйти с военной службы. Будучи не в настроении, он любил говорить: «Эдвард знал, что не дослужится до полковника. Он слишком строптив». Но, находясь в добром расположении духа, вздыхал и добавлял: «Бедный старина Эдвард, он ушел из армии, потому что его сердце было разбито. Он по-прежнему не может жить без нее».
За пятнадцать лет, прошедших после смерти Элис, Эдвард постепенно отошел от мирской жизни. Руфа смутно помнила Элис, тихую блондинку, которая на фотографиях всегда смотрела немного в сторону, так что невозможно было вспомнить ее целиком. У них не было детей, но Эдвард не предпринимал шагов, чтобы жениться снова. В отличие от Настоящего Мужчины он, видимо, мог жить без романов. Казалось, что его жизнь сбилась с пути и села на мель.
После смерти Настоящего Мужчины Эдвард убедился, что хаос и убожество неискоренимы в Мелизмейте. Но между чтениями нотаций он осыпал семейство Хейсти добротой. Настоящий Мужчина умер, задолжав ему большую сумму денег, о чем Эдвард никогда не упоминал. После смерти Настоящего Мужчины он произвел уборку в доме, умело справившись к этим трудным делом. Когда Селена, упав с велосипеда, сломала щиколотку, он каждое утро возил ее в школу на своем «лэндровере». Селена не отплатила ему благодарностью. По словам Розы, в любезностях Эдварда было нечто карательное. Он хотел приблизить их к реальности, а у них было совсем иное представление о том, что такое реальность.
Роза в раздражении поднялась из-за стола.
– Я знаю, что он лишь старается быть добрым, – пробормотала она, вновь наполняя свой стакан вином. – В этом весь ужас: почему так раздражают люди, пытающиеся проявлять доброту? А дома его бедную душу не ожидает рождественское веселье.
Она внезапно замолчала. В дверях показался Рекалвер. Он мрачно кивнул Руфе и Розе и осмотрел комнату. Его безжалостный взгляд остановился на блюдцах, заполненных использованными пакетиками, коричневых кусках сахара и одинокой кастрюле супа, стоявшей на плите.
– Привет, – наконец сказал он.
Он никогда никого не целовал, но Руфа специально пересекла комнату, чтобы поцеловать его в щеку. Все же он был ее крестным, и неблагодарность означала для нее нечто большее, чем для других. Рекалвер был высоким, худощавым мужчиной лет за сорок. Официально он был на несколько лет моложе Настоящего Мужчины, но говорят, что возраст – это состояние ума, и Эдвард полностью оправдывал это высказывание. У него была коротко подстриженная бородка серо-стального цвета. Густые волосы были такими же. Он был очень красивым, хотя это сразу не бросалось в глаза.
– Эдвард, – проговорила Роза утомленным голосом, – какой приятный сюрприз…
Рекалвер был немногословен.
– Поищите сухую одежду, иначе этот человек умрет от воспаления легких.
– Какой человек? – повторила вслед за ним Роза. – О ком идет речь?
Рекалвер оглянулся назад.
– Заходи, здесь немного теплее.
Он посторонился, чтобы пропустить незнакомца, вся одежда которого насквозь промокла и была в пятнах засохшей грязи.
– Ах да, это Берри, – небрежно проговорил Рэн. – Мы вместе учились в школе.
Берри был полный, румяный молодой человек с испуганными оленьими глазами, скрытыми за замысловатой оправой очков.
– Гектор Берроун, – представился он. И словно после раздумья добавил: – Здравствуйте.
