Текст книги "Брачные игры"
Автор книги: Кейт Сандерс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Страх отступил, как только она подумала о муже. Он самый благородный человек в мире. Он любит ее. Самое меньшее, что она может сделать для него, это доверять ему. Ей не нужно было заглядывать глубоко в свою душу, чтобы понять, что Эдварду она могла доверить свою жизнь.
Солнце играло на серебристых поверхностях ее кухни. Прищурив глаза, Руфа поставила поднос на подставку для сушки посуды. Упоминание о сексуальной привлекательности Эдварда, в то время когда она так страстно желала близости с ним, вывело ее из душевного равновесия. Но если она не сможет доверять ему, то во что она вообще сможет верить?
Руфа повертела в руках кофейник прежней миссис Рекалвер. Вдруг он выскользнул из ее рук и, ударившись о каменный пол, разлетелся на мелкие кусочки. Руфа разрыдалась. Ей смертельно надоело играть роль прислуги, вынужденной угождать Пруденс, которая ухитрялась в каждую вежливую просьбу вложить всю свою неприязнь и враждебность. Ей захотелось оказаться дома, где бывали самые обычные ссоры без всяких двусмысленностей.
– Руфа?
Она вздрогнула. В дверях стоял Тристан – она совсем забыла, что она не одна в доме. Чувствуя себя неловко, оттого что он застал ее рыдающей, Руфа оторвала полоску бумажного полотенца и прижала ее к лицу.
Она задохнулась от неожиданности.
– Привет, ты напугал меня, – она с удивлением отметила, что ее голос звучит весело и беззаботно.
Руфа и Тристан старались сохранять дистанцию. Не потому, что они испытывали неприязнь друг к другу, но потому, что они оба осознавали неловкость ситуации. Руфа, будучи женой Эдварда, относилась к старшему поколению. Тристан, как сын Пруденс, относился к младшему поколению. Но он был всего на восемь лет моложе Руфы, и это заставляло их чувствовать себя так, будто они были втянуты в глупый фарс.
Ситуация усложнялась тем, что Тристан был очень красив. Пруденс и Эдвард говорили о нем как о мальчике, но он, по сути, был уже молодым мужчиной. Он был высоким и изящным, с золотисто-каштановыми вьющимися волосами до плеч и добрыми, совсем не похожими на материнские, глазами.
– Извини, – проговорила Руфа. – Это так глупо. Не обращай внимания.
Его глубоко взволновали ее слезы. Он посмотрел на мелкие осколки фарфора, разлетевшиеся по полу, на забрызганные остатками кофе деревянные дверцы буфета.
– Это была действительно ценная вещь?
Руфа попыталась улыбнуться.
– Боже, не в этом дело – это была последняя капля.
Тристан стоял в дверях кухни с глупым видом, глядя на грязный пол, словно герой мелодрамы, по ошибке ворвавшийся на чужой балкон.
– Я знаю, в чем дело, – серьезно сказал он. – Всему виной моя мать.
– О нет, – слабо попыталась возразить Руфа, поскольку дело было действительно в ней.
– И ты измучена, так как позволила ей обращаться с тобой как с рабыней. – Он был возмущен, и это действовало на нее успокаивающе.
Руфа устало облокотилась на кухонный стол.
– Я же не могу не выполнять ее просьбы.
– Можешь, – энергично возразил Тристан. – Ей на шею следует повесить табличку с надписью: «Не слушайтесь меня». Как больной диабетом собаке, которую нельзя кормить чем попало.
Руфа весело рассмеялась, впервые после приезда Пруденс.
– Мне трудно не выполнять ее капризы.
– У моей матери бывают моменты взлета, – сказал Тристан, – но я не слепой и прекрасно вижу все ее недостатки. Я просил ее не быть стервозной по отношению к тебе, но она делает вид, что не понимает, что я имею в виду. Я думаю, она считает, что я слишком молод, чтобы понять, что ты сделала.
– Сделала? Я?
Тристан сухо проговорил:
– Ну, ты ведь вышла замуж за Эдварда!
– Это было ошибкой?
– Ужасной. Он не должен был жениться ни на ком, тем более на тебе, имеющей сестру, фотография которой помещена на обложке «Вог».
– Тогда зачем она приехала сюда?
– Посмотреть на тебя, – ответил Тристан. – Постараться вывести тебя из себя, чтобы потом в разговоре с Эдвардом делать ехидные замечания в твой адрес.
Руфа испытала огромное облегчение оттого, что он называл вещи своими именами. Не осознавая этого, она стала более свободной и раскованной.
– Думаешь, она занимается сейчас именно этим?
– Возможно.
– Она только зря тратит время. Эдвард не понимает намеков. – Она высморкалась. – Это просто ужасно, что я говорю тебе это. Критикую твою мать.
Тристан усмехнулся.
– Не стесняйся критиковать ее. Тебе нужно научиться не обращать на нее внимания. Воспринимать все ее замечания как сомнительные комплименты.
– Я постараюсь.
– Садись. Я уберу осколки Золотой Чаши.
– О нет, я не могу…
– Пожалуйста, Руфа. Позволь мне хоть чем-нибудь помочь тебе, чтобы не чувствовать себя совершенно бесполезным. – Он взял ее за локоть и подвел к стулу. – Я полагаю, веник и совок находятся под мойкой.
Руфа вытерла слезы с лица, наблюдая, как он сгребает осколки кофейника в совок и вытирает тряпкой остатки кофе. После его уборки грязи не уменьшилось. Кухня выглядела еще хуже после того, как он поставил веник на место.
– Ну вот… – Его лицо раскраснелось от усилий, которые были совершенно бесполезными.
Руфа встала.
– Спасибо, все отлично. Ты, наверное, пришел сюда, чтобы позавтракать?
– Ну да. Извини, но я умираю с голоду.
– Я сейчас что-нибудь найду.
– Нет, пожалуйста, как я могу позволить тебе заниматься мною?
Они оба рассмеялись и посмотрели друг на друга с любопытством, будто только что познакомились.
Он спросил:
– В пабе можно пообедать, не так ли?
Руфа сказала:
– Я вижу, ты уже успел побывать в пабе. Я думала, ты коротаешь время в длительных прогулках.
– На улице слишком жарко. Чтобы удрать от мамы, я сижу в пабе с книгой.
Сейчас, когда стена между ними рухнула, Руфа могла представить себя на месте Тристана.
– Тебе, наверное, скучно здесь. Мне очень жаль.
– Вовсе нет. – Он говорил вполне серьезно. – Честно говоря, мне здесь нравится. Я прочитал половину из того, что нужно прочитать к следующему семестру. – Он покраснел еще больше и отвел взгляд в сторону. – Ты позволишь мне пригласить тебя позавтракать?
Руфа улыбнулась.
– Ты очень любезен, но моя сестра одно время работала в пабе и рассказывала мне, из чего состоит говяжий паштет. Здесь пища гораздо лучше.
– Хорошо, давай останемся здесь. Только я сам все приготовлю, а ты будешь сидеть и смотреть. – Он вновь заглянул в ее глаза. – Только при условии, что все комментарии запрещены.
Его попытка командовать была очень забавной и подкупающей. Руфа согласилась.
– Ну если ты так настаиваешь, то в холодильнике есть очень хорошая ветчина, и я набрала…
– Замолчи, здесь я командую. – Тристан отвернулся от нее и открыл новый большой холодильник, который Эдвард купил специально для нее. – Ты должна только сидеть и поддерживать вежливый разговор. Или лучше грубый разговор. Не знаю, как тебе, но мне до смерти надоели эти вежливые разговоры.
Руфа, начиная получать удовольствие от происходящего, села и стала наблюдать за ним. Было так приятно почувствовать себя слабой после восторженных замечаний Пруденс относительно ее, Руфы, работоспособности.
– Дело не в вежливости, – сказала она. – Мне надоело скрывать свои чувства.
Он обернулся и посмотрел на нее через плечо.
– Что именно? Не бойся, расскажи мне.
С ним было легко разговаривать. Каким-то образом он заставил ее почувствовать, что он на ее стороне. Но он был сыном Пруденс, и ей следовало соблюдать осторожность.
– Мне надоело делать вид, что мы уже сто лет женаты, когда мы женаты чуть больше месяца. Я все еще чувствую себя гостьей. Я очень напряжена.
Тристан внезапно схватил бутылку шампанского.
– Это поможет.
– Нет, я не буду, спасибо.
– Почему нет? Лето в разгаре, на улице пекло, и нам обоим совершенно нечего делать. – Он открыл бутылку и наполнил два бокала.
Руфа, взяв свой бокал, сочла необходимым сказать:
– Мне еще нужно приготовить обед.
– Пусть они едят салат.
– Я думаю, они не будут возражать. – Она выпила еще глоток шампанского. – Эдвард неприхотлив в еде, а твоя мама все равно ничего не ест.
– Ну вот, теперь я чувствую, что я вас объедаю!
– Вздор! Для тебя так приятно готовить! – Руфа была бы расстроена, если Тристан не поглощал бы приготовленные ею изысканные блюда из мяса, птицы и дичи, а также блюда из тонко нарезанного мяса, рыбы и дичи, к которым его мать едва притрагивалась.
Он приготовил сэндвичи, положив на куски белого хлеба холодное масло, толстые ломти домашней ветчины и большие кружки помидоров. Его сэндвичи были такими же аппетитными, как сэндвичи, которые готовила Нэнси. Руфа не могла бы состязаться с ними в щедрости и расточительности. Она часто думала, что таких любителей-непрофессионалов мог бы удовлетворить разве что сэндвич размерами со ступеньку крыльца.
– Давай поедим на улице, – предложил Тристан. Он положил сэндвичи на большую керамическую тарелку, купленную Руфой в Сиене, и достал дуршлаг с вымытым белым виноградом, который Руфа поставила просохнуть. Руфа купила его для Пруденс, которая любила, чтобы на столе была дорогая еда, хотя она ее и не ела. Неожиданно придя в восторг от его предложения организовать пикник, Руфа взяла шампанское, бокалы и остатки очень удавшегося ей открытого торта с фруктами.
За домом на склоне был большой дуб. Этим утром Тристан читал здесь. На раскаленной земле был расстелен коврик. Книга стихов Джона Клера о сельской жизни и природе лежала обложкой вниз там, где оставил ее Тристан.
Руфа взяла книгу.
– Это тебе нужно прочитать?
– Ну да. – Тристан смутился. Она чувствовала, что ему хочется поговорить об этом, но он проявляет осторожность. – Она подходит для такой погоды и для сельской местности. И… – Ему не хотелось продолжать.
Руфа подала ему бокал и расположилась на коврике, прислонившись к стволу дуба. Подняв голову вверх, она увидела над собой переплетение веток на фоне голубого неба. От жары их укрывала густая листва, через которую проникали редкие солнечные лучи. Один из них падал на лоб Тристана, отчего волосы его казались золотистыми. Они с удовольствием ели приготовленные им огромные сэндвичи, весело смеясь, когда томатный сок капал на их колени.
Тристан вновь наполнил бокалы. Шампанское уже нагрелось, и в нем почти не осталось пузырьков. Руфа, объевшаяся и сонная, уже не могла притронуться к торту. Тристан съел его, а затем взял горсть винограда. Он лежал на боку, опершись на локоть, и смотрел на Руфу. Стояла удивительная тишина. Единственным звуком, нарушавшим ее, был доносившийся откуда-то издалека стук. Рядом с ними приглушенно жужжала пчела.
Руфа вздохнула:
– Это просто блаженство.
– Тебе следует чаще делать это, – сказал Тристан.
– Я не умею ничего не делать.
– Разве ты ничего не делаешь? Ты завтракаешь со мной. – Он произнес это приглушенным голосом, словно на исповеди. – Разговариваешь со мной. Позволяешь мне говорить с тобой, не обращаясь со мной так, словно тебе столько же лет, сколько моей матери.
– Это заставляет меня чувствовать себя виноватой, – сказала Руфа. – Я начинаю нервничать, если я не делаю что-нибудь полезное. Я должна видеть реальные результаты того, что я делаю.
– Это только внешняя сторона. Не менее важно позаботиться о своей душе. – Он покраснел, с трудом произнеся эти слова. – Не говори мне, что ты не любишь поэзию, потому что я тебе не поверю. Твоя душа должна быть такой же прекрасной, как и ты сама.
Руфа широко открыла свои сонные глаза. Тристан, пораженный своей смелостью, настороженно смотрел на нее, ожидая ее реакции. Он был так красив, что она испугалась, что ее сердце разорвется. Он протянул руку и нерешительно дотронулся до ее руки, лежавшей у нее на коленях. Когда его рука коснулась ее руки, Руфа ощутила напряжение в животе и тепло между ног.
Она резко отдернула руку, удивившись, что не рассердилась и не испугалась.
Глава третья
Через два дня после отъезда Пруденс Эдвард вдруг сообщил Руфе, что уезжает. На долю секунды ее охватил страх, поскольку в эти дни ей в голову приходили самые безумные мысли.
Потом она вдруг поняла, что он не собирается сбежать со своей Камиллой Паркер Баулс. Он объяснил, что ему необходимо уехать на несколько недель, возможно на месяц. Его вызвали в Гаагу для дачи свидетельских показаний в Международном трибунале по расследованию военных преступлений. Он ждал этого почти весь год и очень нервничал из-за этого. Руфа почувствовала себя немного виноватой из-за того, что не относилась к этому более серьезно.
– Извини, – сказал он. – Мне очень не хочется туда ехать, но я думаю, ты понимаешь, что у меня нет никакой возможности избежать этого.
– Нет, конечно, нет.
Они ехали в Мелизмейт. Эдвард любил обсуждать сложные вопросы в машине, где у них не было возможности смотреть в глаза друг другу.
Он хмурился, глядя на дорогу.
– Тогда спроси меня об этом.
– Ты не должен рассказывать мне все подробности, – мягко сказала Руфа. – Ты вообще не должен мне что-то говорить. – До того как он сообщил ей о своем отъезде, она смотрела в окно на зеленые поля и думала совсем о другом.
– Было бы глупо, если бы я пытался что-то скрывать от тебя, – сказал он. – Но вся эта история слишком долгая и слишком сложная и связана со многими другими вещами, о которых я не хочу говорить.
– Другими вещами? – послушно повторила Руфа. Она покорно слушала его в то время, как все ее существо противилось тому, что все вокруг имело под собой скрытую и очень неприятную подоплеку.
– С причинами, по которым я ушел из армии. С вопросами о моральных аспектах того, что я делал, которые я постоянно задаю себе.
– О…
Это был очень вялый ответ, но Эдвард был слишком увлечен своим рассказом и не заметил этого.
– Я должен буду выступить в качестве свидетеля на суде над сербским бандитом, имя которого практически не произносимо. Он обвиняется Бог знает во скольких убийствах. Я думаю, что на него повесят все нераскрытые убийства. Я испытаю глубокое удовлетворение, когда увижу этого маленького негодяя за решеткой.
Руфа спросила:
– Насколько хорошо ты его знал?
– Я никогда его не видел, – сказал Эдвард с неприятным смешком. – Я только видел то, что он натворил. Помнишь, я рассказывал тебе, что служил в войсках ООН? – Он не ждал от нее ответа. – Мне и пятерым голландским офицерам показали братскую могилу. Мы встретили двух женщин, которые утверждали, что они были свидетелями той резни. – Его голос был сухим и бесстрастным, что свидетельствовало о силе его переживаний.
Она проговорила:
– О Боже… – надеясь, что он остановится и не станет рассказывать ей о вещах, о которых она не хочет слышать. Она заметила, что в последнее время они беспокоят ее. Ей стали сниться четыре всадника, описанные в Апокалипсисе. Эдвард знал, что ее мучают ночные кошмары, хотя она категорически отвергала все его попытки поговорить об этом.
– К тому времени, как мы туда приехали, они уже раскопали могилу, – продолжил свой рассказ Эдвард, – как археологическую находку. На дне в кучу были свалены тела.
Руфа спросила слабым голосом:
– Сколько их там было?
– Сорок девять. Мы, конечно, их пересчитали. Сорок девять хорватских мусульман – так нам сказали, – пойманных во время облавы и расстрелянных. Это у них называется этнической чисткой. Они выглядели именно так, как печатают в газетах. Скелеты с обрывками одежды на них для сохранения индивидуальности. – Он слегка притормозил, чтобы пропустить трактор, который въезжал в ворота. – К сожалению, могила была разрушена в ходе бомбардировок НАТО, и никто не знает, где найти тех женщин, которые показали нам могилу, – там просто невероятный хаос. В результате в их распоряжении только наш рапорт, который мы тогда составили.
– А вы… есть ли какие-то фотографии?
– Все братские могилы выглядят одинаково, – сказал Эдвард. – Я думаю, они попытаются представить дело так, будто мы сфотографировали какую-то другую братскую могилу совершенно в другом месте. Там их огромное множество в этой проклятой стране. – Он с угрюмым видом смотрел вперед на дорогу. – Это было еще одной причиной, почему я больше не смог оставаться в армии. Когда ты видишь, на что способна армия неизвестно ради чего, – у тех людей в могиле руки были связаны за спиной. Все они были убиты выстрелом в голову с близкого расстояния. В этом нет никаких сомнений – во всех черепах были зияющие отверстия. Хотя я полагаю, что защитники на суде будут клясться, что все эти люди умерли от страха, а отверстия в их черепах прогрызли полевые мыши. Это гнусные люди. Они совершенно не знают, что такое стыд.
– Эдвард…
– Они не заслуживают демократии. Они заслуживают тоталитарного режима. Нам следовало разбомбить их всех к чертовой матери.
– Эдвард, пожалуйста, не мог бы ты остановиться?
– Что? – Он резко повернулся к ней. Лицо Руфы было белым, как бумага, губы приобрели свинцовый оттенок, а на лбу выступили капельки пота. Он тут же съехал с дороги на траву.
Руфа резко открыла дверцу и почти выпала из машины. Ее тут же вырвало на траву. Все ее тело сотрясалось от ужасной рвоты. Ее просто вывернуло наизнанку. Она смутно осознала, что Эдвард вышел из машины, обнял ее за плечи и осторожно помог ей выпрямиться после того, как весь этот ужас вышел из нее вместе с рвотой. Ей удалось восстановить дыхание – теперь она чувствовала себя гораздо лучше. Она была даже рада, что смогла избавиться от всего этого кошмара так быстро и эффективно. В ее мозгу, вероятно, был какой-то нервный узел, который помог ей избавиться от всего этого ужаса, прежде чем он убил ее.
– Ру, дорогая, извини, мне очень жаль. – Он обнял ее. – Не могу поверить, что я сказал это, я просто бесчувственный идиот: я совершенно не думал, когда рассказывал тебе все это. Мне следовало помнить.
Руфа была полна решимости не вспоминать об этом. С присущей ей живостью она вновь привела в порядок картину мира.
– Извини меня за это. Не знаю, что со мной случилось.
– Ру…
– Как ты думаешь, может быть, все дело в копченой треске?
Эдвард воскликнул:
– При чем здесь копченая треска! Я хочу, чтобы ты с кем-нибудь проконсультировалась по поводу твоих ночных кошмаров.
Руфа намеренно не слышала его слова.
– А ты себя нормально чувствуешь? Ты съел ее больше, чем я.
Он тихо застонал. Она чувствовала его теплое дыхание на своих волосах.
– Скажи мне, когда тебе будет лучше, дорогая, и я отвезу тебя домой.
Руфа раздраженно высвободилась из его объятий.
– Ерунда, я в полном порядке. Забудь об этом. – Она приказывала ему забыть об этом, а он продолжал смотреть на нее с этим ужасным сочувствием – неужели он не понимает, что, если он будет продолжать, все повторится? С ней все в порядке. Она направилась к машине. – Поехали. А то я не успею пожелать Линнет спокойной ночи.
– Подожди. – Он коснулся ее руки. – Не пытайся от этого убежать.
– От чего? – сердито ответила она. – Я не пытаюсь ни от чего убежать. Я себя чувствую совершенно нормально. Пожалуйста, поехали домой.
Эдвард вздохнул и убрал свою руку, хотя и был взволнован, он вынужден был подчиниться ее требованию.
– Хорошо. Только сначала отдышись немного, хорошо?
Нескольких минут они стояли молча. Оба прекрасно понимали, о чем нельзя говорить.
Совершенно обычным голосом Руфа спросила:
– Когда ты едешь в Гаагу?
– В конце следующей недели. – После этого вновь возникла тишина. – Терри Поултер сказал, что он сможет справиться с управлением фермой. А завтра вернется Тристан, так что тебе не придется быть одной.
– Нет никакой необходимости в том, чтобы Тристан оставался со мной. Я прекрасно справлюсь одна.
Он улыбнулся ей с такой теплотой и добротой, которые почему-то показались ей почти невыносимыми.
– Дорогая, тебе никогда в жизни не приходилось быть одной. Ты всегда была окружена множеством людей. Ты никогда не слышала настоящей тишины.
– Слышала. Нет ничего тише той тишины, которую ты слышишь, обращаясь к мертвым.
Он сказал:
– Я говорю не о метафорической тишине, а об обычной физической, когда вокруг нет ни одной живой души. Этот дом может быть невероятно одиноким. Я сойду с ума, если буду знать, что ты в нем одна.
– Никто еще не умер от нескольких недель одиночества.
– Хм… – Он говорил раздражающе скептическим тоном. – Мне будет спокойнее, если Тристан будет с тобой, чтобы хотя бы напугать грабителей. Я бы с удовольствием взял тебя с собой, но…
– Но Терри должен каким-то образом попадать в офис, и тебе нужен кто-то на связи. И потом: мы не можем уехать и все бросить здесь. Я бы хотела, чтобы ты перестал обращаться со мной как с инвалидом. – Это был вызов с ее стороны, но она знала, что, если бы он захотел возразить, ему пришлось бы вновь начать тот разговор. Но она также знала, что он не захочет заставить ее опять пережить ту боль.
Он, однако, осмелился произнести:
– Ты не такая сильная, как думаешь. Ты должна избавиться от мысли, что ты отвечаешь за все и за всех, и позволить мне заботиться о тебе.
– Извини, – ответила Руфа. – Мне очень приятно это слышать, но я просто не привыкла к этому.
Эдвард поцеловал ее в лоб и сел в машину. Он проговорил, посмотрев на нее через плечо:
– Я чувствую, что чуть не свел тебя в могилу непосильным трудом, с тех пор как мы вернулись. По крайней мере, тебе не придется очищать кожицу с винограда для Пру.
– Я просто возненавидела ее, – вдруг заявила Руфа.
Он рассмеялся.
– Я это заметил.
– А она тоже заметила? Я имею в виду: она тебе говорила что-нибудь об этом?
– Нет. Она не такая, как ты. Она не станет мучиться бессонницей, беспокоясь о том, что думают о ней другие люди.
Высказав ему свое мнение о Пруденс, она заметно развеселилась, хотя его реакция несколько ее разочаровала. Руфа села в машину, и они вновь выехали на дорогу. Они ехали через деревню.
Вдруг, поддавшись порыву, Руфа спросила:
– Ты спал с ней в Париже?
Он испугался – Руфа еще никогда не видела его таким испуганным, – а потом пришел в ярость.
– Нет, – резко ответил он, – не спал.
– Но ведь ты спал с ней не так давно, правда? – Ее отчаяние было вызвано сексуальной неудовлетворенностью, тем, что в течение всех этих недель она просто умирала от желания заняться с ним любовью. – Я имею в виду, не сразу после смерти Элис, а совсем недавно.
Эдвард сердито смотрел на дорогу.
– Не знаю, что она там тебе наговорила, но у меня с ней все кончено. Тебя это устраивает?
– Где она сейчас? В Лондоне?
– Руфа, у меня с ней все кончено. Это все, что тебе следует знать.
Он замолчал надолго, и Руфа уже начала беспокоиться, что она обидела его. Машина затормозила у новых ворот Мелизмейта, украшенных семейным девизом Evite La Pesne.Эдвард свернул на подъездную дорогу.
Затем он проговорил спокойным, но твердым тоном офицера:
– Прошлое не имеет значения. Я не стану утверждать, что ты единственная женщина, которую я когда-либо любил, но ты женщина, которую я люблю сейчас. – Он резко затормозил и повернулся к ней лицом. – Пру напрасно старалась, ты оказалась победителем. Ты довольна?
Они были у двери дома, и, прежде чем он успел сказать что-либо еще, из двери выскочила Линнет.
* * *
Руфа постоянно напоминала себе, что быть любимой таким человеком, как Эдвард, – огромная привилегия. Его объяснение несколько развеяло сомнения, которые породила в ее душе Пруденс. Ей было стыдно, что ее сексуальная неудовлетворенность заставила ее быть неблагодарной. Это не его вина, что, страстно желая его, она готова нарушить всю гармоничность их соглашения. Ей очень хотелось знать, что произошло между Эдвардом и Пруденс. Она даже пыталась вычислить, была ли у них возможность заняться сексом. Вся эта ситуация – все это ее замужество – была очень неприятной, обидной и нелепой.
Она собралась с силами и постаралась спокойно проводить его в Гаагу. Только в самый последний момент, когда Эдвард уже почти собрался идти к выходу после объявления посадки на самолет, она поняла, как сильно ей будет не хватать его. Ее мир без его успокаивающего присутствия показался ей незнакомым и пугающим. Он обнял ее, и она горячо к нему прижалась, уткнувшись лицом в его плечо и крепко обхватив руками.
Торопливо и с таким видом, будто он делал что-то незаконное, Эдвард поцеловал ее в губы с настоящей и пугающей страстью. После этого он ушел, и Руфа осталась одна, чувствуя себя ужасно одинокой и никому не нужной, мучительно желая близости с ним. В первую ночь без него она заснула только после восхода солнца.
Тристан вернулся, и Руфа вынуждена была признать, что Эдвард был прав: она была рада, что ей не придется быть одной. Присутствие Тристана не делало ее более защищенной, но наполняло дом молодостью и весельем. Как гость он не доставлял ей никаких хлопот. Тристан, как ребенок, заполнял весь дом беспрерывной приглушенной болтовней. Он приехал, по его словам, почитать в одиночестве и привез с собой коробку книг, коробку компакт-дисков и небольшой рюкзак, в котором, судя по всему, лежали две пары белых джинсов, две футболки и пачка одноразовых лезвий. Руфа разрешила ему пользоваться принадлежащей Эдварду пеной для бритья.
Целыми днями Тристан читал, слушая при этом музыку через наушники плеера. По вечерам он ужинал на кухне вместе с Руфой. Эти вечера очень быстро стали главным событием всех ее дней. Она с любовью готовила для него еду, а он развлекал ее историями из своей жизни. Слова лились из него потоком. Он никак не мог выговориться.
Он рассказал ей о своем беспокойном обеспеченном детстве с Пруденс и бесконечной чередой отчимов. О своей школе-пансионе и о том, как он потерял невинность на теннисном корте с дочкой заведующего пансионом.
Руфа призналась ему в том, о чем она никогда никому не рассказывала.
– Я потеряла невинность в спальне коттеджа прежней миссис Рекалвер. Это было ужасно романтично.
Голубые глаза Тристана на его загорелом лице были наполнены любовью. Он признался:
– Больше всего я запомнил, что корт продувался ветром насквозь, и я чувствовал себя ужасно глупо с голой задницей на ветру. Я жалею, что не сохранил себя для кого-нибудь, похожего на тебя.
Тристан рассказал ей о том, как в прошлом семестре они ставили «Бурю» в колледже, и он под всеобщие аплодисменты и возгласы одобрения появился на сцене обнаженным. Молодой одаренный режиссер-постановщик этого спектакля, который, однако, был очень подвержен настроениям, безумно влюбился в него и бросился в реку, когда узнал, что Тристану нравятся только девушки.
– Там было достаточно мелко, – успокоил он ее. – Он просто промок, и больше ничего. В то время я еще не понимал, что такое любовь. Я не знал, что она делает с людьми.
Все их разговоры сводились к любви. Руфа прекрасно понимала, что Тристан влюблен в нее. Он постоянно смотрел на нее. Он приближался к ней с подчеркнутым уважением. Он находился в состоянии постоянного изумления от силы и красоты своих чувств. Если она случайно касалась его рукой, он краснел до самых корней волос. Он начинал заикаться от волнения, когда она находилась слишком близко от него.
Руфа не видела в этом ничего плохого до тех пор, пока он не признавался ей в своей любви. Она поздравила себя с тем, что ей удается сохранять дистанцию, зная, что это только усиливает его обожание. Она часто ловила себя на том, что она часто смотрит на него, отмечая мельчайшие детали его волнующей красоты: тень, отбрасываемую его длинными ресницами на гладкую кожу, голубые прожилки на внутренней поверхности его локтей. Она остро ощущала его присутствие и чувствовала, что его глаза постоянно следят за ней. Она была уверена, что сможет справиться с ситуацией. Это застенчивое обожание только заставляло ее более отчетливо осознавать разницу в возрасте между ними. От его взглядов у нее захватывало дух, но его незрелость иногда слишком раздражала ее. Ему было всего девятнадцать лет. Два года назад он еще учился в школе. Руфа в то время уже пыталась заработать на жизнь. Иногда она чувствовала себя на тысячу лет старше.
Эдвард казался ей страшно далеким. Когда он звонил ей, Руфа изо всех сил старалась показать заинтересованность в его рассказах о его упорной борьбе с еврократией и бесконечном ожидании в непроветриваемых коридорах с кондиционерами. Все это казалось ей совершенно нереальным, потому что происходило где-то там, за пределами заколдованного треугольника. С искренней самовлюбленностью, присущей молодости, Тристан наполнял весь дом своей любовью. Казалось, сам воздух был пропитан этим чувством.
Весь этот избыток любви, переполнявшей дом, заставлял Руфу еще сильнее желать Эдварда. Их ежевечерних разговоров было совершенно недостаточно. Она старалась не вспоминать слова Пруденс о его «бесчувственности». Он казался ей таким же далеким, как Австралия. Она хотела его, а он, несомненно, хотел ее – ну почему тогда их супружеские отношения развивались так неудачно? В чем бы ни была причина, она твердо решила, что, когда он вернется домой, она сделает все возможное для того, чтобы их отношения стали нормальными.
Посторонний человек не понял бы странности всей этой ситуации. Руфа не приглашала к себе мать и сестер, потому что они моментально поняли бы, что Тристан влюблен в нее, особенно Роза, которая, как ищейка, сразу же чуяла, если между кем-то существовала любовная связь, после всех тех номеров, которые выкидывал Настоящий Мужчина. Чтобы избежать их визитов на ферму, Руфа сама ездила в Мелизмейт, без Тристана. Она рассказывала родным о нем, как о мальчике, не упоминая о том, что этому мальчику уже двадцать лет и ростом он выше нее. Она находила всякие предлоги, чтобы не знакомить его с ними.
К счастью, сейчас почти все внимание Розы было привлечено к новому эпизоду в драме Лидии. Казалось, что замужество Руфы действительно решило все проблемы, и Лидия вдруг пробудилась. В свете перемен на ферме Семпл она вновь вдруг стала решительной и энергичной. Она отправила Линнет к ее отцу с выглаженной и заштопанной одеждой. Помогала Розе смывать из шланга грязь, которая все еще сохранялась на всех поверхностях восстановленного дома. Она готовила, хотя никто ее об этом не просил, причем готовила достаточно хорошо, гораздо лучше Розы. Однажды утром она объявила Руфе, что будет петь в котсуолдском хоре. Это был очень известный и уважаемый хор, которому покровительствовал Эдвард. За неделю до их свадьбы он водил ее в церковь в Сайренсестере, где исполнялась оратория Гайдна «Сотворение мира». Руфа, которая вспомнила этот вечер и множество мужчин и женщин среднего возраста с поджатыми губами, похожими на куриные зады, была очень удивлена ее словами, которые отвлекли ее от мыслей о Тристане.
– Ты шутишь.
– Ты же помнишь, как я любила петь в хоре в школе. Это практически единственное, что я умела хорошо делать, – сказала Лидия. – Так что я набралась смелости и записалась на прослушивание.
– Тебе пришлось пройти прослушивание? Ты пела одна? – Руфа не могла себе представить, что ее сестра, страдающая от безнадежной любви и находящаяся вечно в подавленном состоянии, осмелилась на это.
