Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 28 страниц)
Глава 40
Прежде чем отправиться в Санта-Барбару, на боль-шую апрельскую вечеринку у Фрэнка, где ждали Ренье с детьми, Грейс поехала в Голливуд на заседание правления «Твенти Сенчери Фокс». Она по-прежнему получала удовольствие от каждой из этих встреч, даже если там шли споры о том, кого нанять, а кого уволить, или обсуждались съемки, которые выбивались из графика или шли не так, как надо.
На этот раз после заседания они с Джеем пошли пообедать в «Муссо и Фрэнк». Ресторан выглядел в точности как в пятьдесят пятом: именно тогда открыли этот его зал, прилегающий к первому, который с тысяча девятьсот девятнадцатого года носил название «Франсуа». Честно говоря, Пол, метрдотель в красном жилете с черными лацканами, усаживая их за столик, по-прежнему называл этот зал «новым»:
– Мисс Келли, какое удовольствие видеть вас снова! Желаете расположиться в новом зале?
Внизу стены были обшиты деревянными панелями, а под потолком тянулась широкая полоса обоев. Нигде не было ни единого окна, и поэтому казалось, что в зале царит вечная ночь. Красная кожа в кабинках по-прежнему скользила и поскрипывала под ее весом.
Давний агент Грейс – да, она по-прежнему считала его своим агентом, раз уж никого вместо него не нанимала, – выглядел загорелым и подтянутым, несмотря на то что у него, похоже, имелась привычка пить за обедом мартини. Впрочем, поправила себя Грейс, у нее самой не было заведено пить в обед мартини, но сегодня она его заказала, уж больно это по лос-анджелесски, такой «деловой ланч». Разве не так их теперь называют? И она осторожно сделала всего несколько глотков, пока Джей ждал вторую порцию. На миг Грейс загрустила из-за того, что с ними нет пташки Джуди, как бывало в старые добрые деньки. Но та теперь со своим третьим мужем, Доном Куайном, и вроде бы выглядит вполне счастливой. Грейс всего несколько месяцев назад встречалась с ней в «Баре Бемельманс» после поэтических чтений в Нью-Йорке.
– Может, не стоит этого говорить, – сказал Джей, – но мне до сих пор иногда звонят насчет тебя.
Тем более теперь, когда ты стала устраивать поэтические вечера.
– О-о, расскажи, – проговорила Грейс, воодушевившаяся при одной мысли об этих звонках и о том, какие обещания и возможности таят они в себе. Ведь часто бывало, что звонки совершенно меняли ее жизнь!
– В основном ничего определенного, – ответил он. – Звонят режиссеры и другие актеры, им интересно, не готова ли ты вернуться ради подходящего сценария.
– И что ты им говоришь?
– Говорю, что нет ничего невозможного. А в последнее время стал говорить, что спрошу, когда увижу тебя в следующий раз. – Джей протянул руку и стал в ожидании крутить за ножку новый бокал с мартини, гладя, как колеблются в прозрачной ледяной жидкости две оливки.
– А мне захочется работать с этими режиссерами и актерами? – Она знала, что играет с огнем, но это было так соблазнительно!
Джей кивнул:
– Думаю, да.
Грейс глубоко вздохнула, чувствуя, как грудь наполняет воздух. Ей придется сделать что-то с лицом, но под скальпель она не ляжет. В голливудской пластической хирургии есть нечто мошенническое. Она скорее предпочтет сыграть старую каргу, чем Норму Десмонд.
В очередной раз она занялась подсчетами, как будто от них что-то менялось. Каролина и Альби практически закончили учебу, они взрослые, во всяком случае вполне могут лететь куда захотят и встречаться с кем им заблагорассудится. Чтобы увидеться с матерью, им не нужно отцовское дозволение. А Стефании – пятнадцать; через три года, восемнадцатилетняя, она поступит в университет. С помощью старших брата и сестры она сумеет выбрать, где и с кем ей находиться.
Да, конечно ее дети окажутся в ужасном положении. Но разве лучше для них иметь мать, ведущую жизнь «тихого отчаяния» (эту характеристику она позаимствовала в книге Торо «Уолден», в герое которой неожиданно узнала себя)? И разве у детей не появится шанса на счастье, если их мать будет по-настоящему счастливой?
Три года. Она освободится от подписанного в пятьдесят шестом году контракта через три года. Тогда ей будет всего пятьдесят четыре. Кэтрин Хепбёрн было пятьдесят пять, когда она сыграла в картине «Долгий день уходит в ночь», а второго и третьего «Оскаров» за фильмы «Угадай, кто придет к обеду» и «Лев зимой» она завоевала, когда стала еще старше. Одри, которая тоже родилась в двадцать девятом году, до сих пор снимается, и Лорен Бэколл, окончившая Академию за несколько лет до Грейс, тоже. Ингрид Бергман, давний кумир Грейс, с которой ее так часто сравнивали, тоже продолжала работать после пятидесяти.
«Дай мне еще год, Джей», – едва не сказала Грейс, но вместо этого с ее губ сорвалось:
– Ну, этого точно знать нельзя.
Время у нее было. С тех пор как на пике своей карьеры Хичкок выпускал по два, и то и по три фильма в год, процесс киносъемок существенно замедлился. Она пока не готова была заявить об этом вслух, но, вероятно, через год можно начать тихонечко почитывать сценарии. Некоторое время уйдет на то, чтобы найти подходящий, еще некоторое – чтобы все согласовать и действительно перейти к съемкам. А до тех пор Грейс будет по-прежнему получать удовольствие от поэтических чтений, параллельно советуясь с адвокатами и готовясь к новой фазе своей жизни.
Был во всем этом и один подлинно ироничный момент – в ней уже не осталось той выносливости, которая нужна для того, чтобы много недель играть в театральной пьесе; теперь ей оставались лишь поэтические вечера или фильмы. Единичные.
Джей поднял бровь одновременно с бокалом и повторил за ней:
– Точно знать нельзя.
Грейс тоже подняла бокал и чокнулась с ним, ощущая, как отдается во всем теле мелодичный звон.
* * *
18 апреля 1981 года Грейс встретила в обществе многих из тех, кто был с ней в этот день двадцать пять лет назад. Но даже в любимом Фрэнком Палм-Спрингсе, в расположенных на склонах гор Сан-Хасинто уединенных владениях четы Синатра, на отшибе от всего мира, этот день разительно отличался от дня их свадьбы в Монако, где их окружали вода, роскошные цветочные композиции и толпы незнакомцев.
Здесь же собрались люди, которых они знали годами. Окружающая местность была сухой и поросла низкорослым кустарником, но Фрэнк и Барбара превратили свои угодья в настоящий оазис с местными кактусами, деревьями, бассейном со сверкающей синей водой, каменными внутренними двориками и громадными окнами, из которых открывались потрясающие виды на горы и раскинувшуюся внизу пустыню.
– Да, этот человек знает, как создать себе убежище! – восхитился Ренье, стоя с бокалом шампанского в руках на нижней террасе и озирая бесконечные просторы.
– Меня всегда поражало, каким огромным кажется небо в Калифорнии, – добавила Грейс. – А здесь это ощущается даже еще сильнее.
Безграничные возможности, куда ни кинешь взгляд. Она вспомнила разговор, состоявшийся у них с Джеем несколько дней назад. И с Дианой в недалеком прошлом. Сейчас, когда все взоры устремлены на новоявленную принцессу, кого заинтересует, если Грейс и Ренье расстанутся? Что бы за этим ни стояло. Вероятно, они просто разъедутся, не разводясь. Насколько это будет отличаться от существующего положения вещей? У каждого из них и без того своя жизнь. Не исключено, что спустя двадцать пять лет они даже отметят свой пятидесятилетний юбилей. Все зависит от Ренье, а она свое решение уже приняла. Странно было думать о конце своего брака в день, когда, по идее, следовало радоваться его долголетию, но эта годовщина давала ей ощущение какого-то насмешливого умиротворения. Грейс провела замужем довольно много времени. Никто не вправе упрекнуть ее в том, что она слишком рано выбросила белый флаг. И это было предметом ее гордости.
На вечеринку вместе с сотней других гостей прибыли Рита, Кэри, Ава, Джим, Кэти и пташка Джуди. Тут и там звучали тосты, смех, поздравления и возгласы удивления – но не столько тем, что их жизнь была сказкой, сколько числом прожитых лет: «Неужели действительно прошла уже четверть века? Какими же мы все были молодыми…»
Прежде чем уселись, кто-то – Грейс не поняла, кто именно, – попросил ее почитать стихи. Вскоре все начали скандировать: «Сти-хи, сти-хи!»
– Голосом Кларка Гейбла, – настаивал Фрэнк, и она мимолетно вспомнила, как много лет назад изображала Купа для него, Кларка и Авы.
– Ну, раз уж ты тут хозяин, – проговорила она с учтивым поклоном и положив руку на сердце. Потом подняла свой бокал и под гром аплодисментов пригубила шампанское. Кто-то принес табуретку, Грейс взобралась на нее, и наступила полнейшая тишина. Она начала, подбоченившись сжатыми в кулаки руками и выпятив грудь. Кто-то одобрительно заулюлюкал.
– Весь мир, – она сделала паузу для пущего эффекта, – театр…
Грейс полагала, что ей неплохо удается чуть гнусавый, мужественный выговор Кларка. Подбадриваемая аплодисментами и довольным свистом своей аудитории, она продолжила обращенный к старому герцогу монолог Жака из пьесы «Как вам это понравится», слегка импровизируя, потому что строка-другая выскочили у нее из головы:
– В нем женщины, мужчины, все – актеры;
У каждого есть вход и выход свой,
И человек один и тот же роли
Различные играет в пьесе, где
Семь действий есть. Сначала он ребенок…
Затем любовник он, вздыхающий как печка
Балладой жалостною в честь бровей
Возлюбленной своей…
Последний акт, кончающий собой
Столь полную и сложную исторью,
Есть новое младенчество – пора
Беззубая, безглазая, без вкуса,
Без памяти малейшей, без всего[36]36
Цитируется по переводу П. И. Вейнберга.
[Закрыть].
Она снова сделала паузу и добавила:
– Ну и конечно, есть еще самая известная фраза Гейбла: «Честно говоря, Скарлетт… – Тут Грейс замолчала, поднесла ладонь чашечкой к уху, а другой рукой дирижировала своей аудиторией, которая вместе с ней произнесла: – Мне наплевать!»[37]37
Эту фразу в фильме «Унесенные ветром» произносит герой Кларка Гейбла.
[Закрыть]
Комната взорвалась аплодисментами, топотом, свистом и криками «бис!». Громче всех хлопал Ренье. Его лицо выражало восхищение, любовь и – неужели правда? – сожаление. Как будто он знал. Знал, от чего вынудил отказаться собственную жену.
И ничего не сделал.
Несколько утрированно поклонившись, Грейс протянула руку и проговорила:
– Всегда важно уйти вовремя, – и слезла с табуретки. Ее ноги слегка дрожали.
Альби поддержал мать, когда та оперлась на него, поцеловал ее в щеку и сказал:
– Это было великолепно, мама.
Она поцеловала его в ответ и прошептала:
– Спасибо, милый.
Довольно скоро все угомонились, и пришло время ужина. Когда было покончено с жареными овощами и перепелами, Ренье встал и постучал по бокалу с водой, привлекая общее внимание. В тот же миг все взгляды устремились на него.
Поблагодарив всех за то, что пришли, и отдельно Фрэнка с Барбарой за дружбу и радушный прием, он огляделся по сторонам и произнес:
– В этот день в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году… – Ренье замолчал, покачал головой и откашлялся. Когда он заговорил снова, было ясно, что его одолевают эмоции.
Грейс автоматически положила ладонь ему на руку и ободряюще улыбнулась. Она чувствовала радостное возбуждение, и ей, так же как и все остальным, было любопытно, что собирается сказать Ренье; ее удивило его волнение, которое она приписывала не столько четверти века любви, сколько внезапному осознанию того, чего им стоили все эти годы.
– В этот день в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году, – снова проговорил он чуть поувереннее, – я женился на Грейс Келли. Все заголовки кричали, что талантливая американская актриса встретила своего принца, но, кажется, никто тогда не понял: истина в том, что я нашел свою принцессу. Свою княгиню. Это она разбудила меня своим поцелуем.
Он посмотрел на Грейс сверху вниз с восторженной улыбкой, приложив руку к сердцу, и некоторые гости начали тихонько сморкаться. Грейс улыбнулась в ответ, удивленная тем, что его слова могут обезоружить ее после стольких лет совместной жизни. Но ведь у него было время продумать эту речь, так же как двадцать шесть лет назад он продумывал свои письма.
– Пока я не женился на Грейс, я не был по-настоящему живым и по-настоящему собой, – продолжил Ренье, снова окидывая взглядом гостей в сверкающем свете свечей. – Потому что она пробудила самое лучшее и во мне, и в Монако. Наша страна расцвела от ее лучезарной улыбки, но еще важнее то, что трое наших прекрасных детей унаследовали ее ум, ее золотое сердце, ее самообладание и – да, дорогая, я должен это сказать – ее грацию… – Тут он сделал эффектную паузу, чтобы у гостей была возможность похихикать, но не глядя при этом на жену. Потом снова прочистил горло и произнес: – Поскольку в последние годы для тебя так много значит поэзия, я хочу закончить несколькими строчками Элизабет Баррет Браунинг. – Он перевел взгляд на Грейс и прочитал:
– Как. я люблю тебя? Позволь мне счесть пути
Той глубины, и широты, и высоты
Бытийной грации, которую найти
Душа способна, если рядом ты.
Грейс поразилась, как тронуло ее это четверостишие и как он выделил голосом слово «грация». Эмоции нахлынули на нее знакомым приливом, затопив грудь и затрудняя дыхание. Когда он закончил словами:
– Люблю тебя дыханием, слезою,
Улыбкой, смехом, жизнью всей своей,
И если судит так Господь для нас с тобою,
Любить по смерти стану лишь сильней…
воды поднялись до самой макушки, и из глаз Грейс полились слезы. Вокруг сморкались или сидели, уткнувшись в салфетки, в точности как в этот самый день двадцать пять лет тому назад.
Прижав руку к сердцу, Грейс встала и поцеловала Ренье, и их слезы смешались там, где встретились губы, не то скрепляя печатью, не то растапливая обещания. Грейс не могла больше с уверенностью сказать, что понимает разницу между тем и этим.
Эпилог
14 сентября 1982 года
Она сто лет не чувствовала себя так хорошо. Правда, деловой уик-энд с приездом друзей к ней в Рок-Ажель выдался напряженным, да еще Стефания заявила, что надумала бросить школу дизайна одежды ради того, чтобы с подачи своего бойфренда Поля Бельмондо пойти на курсы экстремального вождения, но рассвет вторника, который Грейс встретила у себя на вилле в холмах, выдался тихим и ярким. Все посторонние уехали, и там наконец-то остались только Ренье, Стефи и Альби. Они вдвоем с мужем пили кофе на кухне, и, когда речь снова зашла о Стефании, Грейс сказала:
– Мы с тобой уже проходили через это, милый. – И, коснувшись его руки, заверила: – Пройдем и сейчас.
Она действительно верила, что так и будет. Ренье оставался тем же человеком, что и всегда, но Грейс чувствовала себя иначе. На этот раз, в этот кризис, все пойдет по-другому.
Нынче утром жизнь казалась на удивление полной возможностями. Когда Ренье, в планах которого сегодня было много встреч, уехал во дворец, в доме воцарилась тишина, лишь снаружи доносились птичьи рулады и щебет. Грея ладони второй чашкой кофе, Грейс вышла во внутренний дворик, ощущая босыми ступнями неровности камней, вдохнула аромат розмарина и лаванды и засмотрелась на цветы, пятнистые от лучей утреннего солнца.
«Вижу дофина небес, баловня солнечных дней, сокола в пятнах лучей…» Грейс часто ловила себя на том, что вспоминает эти строки стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса, когда наслаждается восхитительной безмятежной утренней красой здесь, в своем самом любимом месте на земле. Оно действительно было самым любимым, и это заставило ее задуматься о своих планах. Рок-Ажель с его цветами и покоем служил ей надежным убежищем уже более двух десятилетий.
Но ведь могут быть – и будут! – другие сады, другие места, где солнечные лучи так же проглядывают сквозь листву. Она вспомнила бескрайнее небо Калифорнии, и у нее перехватило дыхание.
Грейс приняла душ, оделась. К своему пополневшему лицу она начала привыкать и сейчас предвкушала поэтические чтения в Виндзорском замке, которые состоятся ближе к концу недели. Там она снова увидит Гвен и Диану, а еще, может быть, присоединится к Каролине на одном из английских пригородных курортов, где та сейчас отдыхает.
Пташка Джей рассказал по телефону об одном многообещающем сценарии. В прошлом году он прислал ей несколько, но ни один не показался достойным внимания. Но насчет этого у нее возникло хорошее предчувствие, – судя по тому, как говорил о нем Джей, там было нечто особенное. Впрочем, она может и подождать. Если она и научилась чему-то за двадцать шесть лет брака, так это ожиданию. В конце концов, у нее полно времени, ей нет и пятидесяти трех.
Грейс загрузила на заднее сиденье их «ровера» платья и шляпные коробки – в основном новые наряды, которые предстояло подогнать в Париже. К тому времени, как она закончила, а Стефи более или менее собралась в дорогу, места сзади не осталось. Альби, слава богу, пока еще спал.
Я сама поведу машину во дворец, – сказала шоферу Грейс.
– Я не могу этого допустить, мадам, – возразил тот.
– Можете и допустите, – заявила она доброжелательно, но твердо, зная, что нашла бы место для Форди, будь ее шофером он.
В этот день ей хотелось общаться лишь с членами семьи, а заваленное заднее сиденье было подходящим поводом поехать вдвоем со Стефанией. Грейс намеревалась поговорить с дочерью без посторонних и попытаться понять, почему та решила бросить учебу, невзирая на свой явный талант ко всему, что имеет отношение к моде, ради такой сомнительной перспективы. Грейс было кое-что известно о необдуманных решениях.
– Мама, ты уверена, что хочешь за руль? – спросила Стефания, усаживаясь на пассажирское сиденье и дуя в кружку со свежесваренным кофе.
– Конечно, – ответила Грейс, прилагая все силы, чтобы не сказать дочери, что с горячей жидкостью нужно быть поаккуратнее. «Стефи больше не ребенок», – отметила она, любуясь тонкими чертами и загорелой кожей. – Мне не так часто удается побыть с тобой наедине.
Дочь, предсказуемо замкнувшаяся после выходных, во время которых один из родителей беспрерывно объяснял ей, почему вождение гоночной машины является неприемлемым занятием для девушек вообще, а для принцесс в особенности, лишь вздохнула.
Грейс повернула ключ зажигания и медленно выехала на дорогу, с которой открывались впечатляющие виды. Оттуда можно было, пусть и мимолетно, заметить Альпийский Трофей в Ла-Тюрби, а еще – побережье Средиземного моря с живописными горными склонами и средневековыми городами, но Грейс не отрывала глаз от асфальта. Даже спустя двадцать шесть лет пророчество Ренье, что она освоится с этой дорогой, так и не сбылось. Повороты серпантина были чересчур крутыми для того, чтобы она могла расслабиться. Но все же Грейс проехала по этому маршруту бессчетное количество раз и поэтому чувствовала себя достаточно уверенно.
– Погода такая, будто и не пора возвращаться к учебе, правда? – спросила она, чтобы разрядить обстановку.
– Ты всегда так говоришь, мама, – поддразнила ее младшая дочь.
Грейс, покосившись на нее, убедилась, что та улыбается.
Потом, безупречно подражая интонациям матери, Стефи продолжила:
– О-о, в это время в Филадельфии листья уже начинают менять цвета и в воздухе витает запах заточенных карандашей! – Засмеявшись, она закончила уже своим голосом: – А я-то думала, ты уже привыкла к здешней жаре!
– Да, ты-то думала, правда? – сказала Грейс, чувствуя облегчение оттого, что они так быстро освоились с дорогой. Поехать вдвоем было правильным решением. – Но, если честно, для меня тут всегда было многовато солнца.
Стефани покачала головой и захихикала. Грейс некоторое время хранила молчание. Может быть, заводить разговор о Поле и гоночных машинах все же незачем. Вместо этого она спросила о планах дочери на учебную неделю.
Пока та рассказывала, самочувствие Грейс как-то странно изменилось. В последнее время ее донимали головные боли, но сейчас происходило что-то другое. Пульс участился, словно она разнервничалась из-за чего-то, не связанного с поездкой, и со Стефи тоже – с той сейчас все было в порядке, они и не думали ссориться.
Потом ее бросило в жар. «Проклятый климакс!» – мысленно выругалась Грейс. Через некоторое время она уже почти не понимала, о чем рассказывает Стефания. Дочь будто находилась где-то не здесь, и ее голос казался отдаленным эхом.
Когда перед глазами поплыло, несмотря на то что Грейс была в очках, она начала паниковать.
– Мама! Помедленнее! – послышался крик Стефании.
– Я… я не могу, – ответила она и услышала, что ее полный страха и растерянности голос тоже донесся откуда-то издалека.
Ее нога жала педаль тормоза, разве нет? Тогда почему же они вроде бы только поехали быстрее?
– Мама!
Крик Стефании был последним, что она услышала, пальцы дочери, скользнувшие по ее рукам и вцепившиеся в руль, – последним человеческим прикосновением, которое она ощутила, когда машина съехала с дороги. Ясное голубое небо, которое и здесь было таким же бескрайним, казалось, поглотило их.
Тело Грейс взлетело, подобно птице, утратив всякий контакт с сиденьем, как раз перед тем, как они рухнули на землю с грохотом, который, как казалось ей раньше, бывает только в кино.
А потом все вокруг потемнело…
