Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
Глава 21
Уильям-Холден, получивший «Оскара» как лучший актер прошлого года за роль в фильме «Лагерь для военнопленных № 17» и игравший вместе с ней и Бингом в «Деревенской девушке», искренне улыбнулся, когда прочел надпись на маленькой белой карточке:
– Грейс Келли!
Грейс застыла на миг ей показалось, что она не может дышать и ее сердце в прямом смысле перестало биться. Потом, когда вокруг раздались аплодисменты и поздравления, она поняла, что должна идти. Сдвинув к локтю руки, затянутой в перчатку, маленькую атласную сумочку на цепочке, она преодолела небольшое расстояние до сцены и, ошеломленная, улыбающаяся, взяла у Уильяма золотую статуэтку.
У нее не было заготовленной речи. Грейс смотрела в расплывающийся перед глазами зал, где сидели актеры, актрисы, режиссеры, продюсеры, операторы – Бинг, Кэри и Хич, Фрэнк и Ава, Кэти, Рита, Кларк и Одри, которой эта награда досталась в прошлом году, – аплодирующие ей с искренней радостью, и понимала, что самое сильное чувство, которое она сейчас испытывает, – благодарность. Она стояла на этой сцене благодаря их поддержке. Их, и Дона, и Сэнди, и пташки Джея. И Форди. И дяди Джорджа. Она так надеялась, что он сейчас смотрит трансляцию! (И что, ради всего святого, говорит в эту минуту у себя в больничной палате Джуди Гарланд? Хорошо, что на нее сейчас не направлена камера и она может ругаться, как ей заблагорассудится.)
В мозгу вихрем кружились имена, образы и фразы, но Грейс никак не могла ухватить те, что подойдут к случаю, не могла расположить слова в нужном порядке. Ей не хотелось расстроить кого-нибудь, забыв поблагодарить его лично! Пресса жестока к артистам, которые случайно не упомянули в речи своих матерей или супругов.
К счастью, как раз когда аплодисменты стихли, ей на ум пришло несколько слов.
– Я очень волнуюсь и не могу выразить, что я чувствую на самом деле, – сказала она, гадая, как звучит ее голос для зрителей, которые сидят сейчас здесь, в переполненном зале, или дома перед телевизорами. Ей самой он казался напряженным, задыхающимся. – Я могу только от всего сердца поблагодарить всех, кто сделал это возможным для меня.
Вероятно, больше всего она была признательна Эдит – за то, что та нарядила ее в платье, придающее силы.
Происходившее потом напоминало вихрь расплывчатых образов. За сценой ее обнимали и целовали десятки людей, и, не успев даже понять этого, она уже позировала с Марлоном, который взял «Оскара» за роль «В порту».
– Мы только что сделали Джея самой большой голливудской шишкой, – шепнул он ей на ухо, и при мысли о своем агенте они оба хихикнули.
Грейс не могла дождаться, когда сумеет обнять и Джея, и пташку Джуди, но этого предстояло ждать еще несколько часов. А пока ее фотографировали, фотографировали и опять фотографировали, репортеры задавали бесконечные вопросы, а потом она чуть не отбила ладони, аплодируя, когда картина «В порту» выиграла в номинации «Лучший фильм».
Из всех добрых слов, которые говорили ей в тот вечер, приятнее всего было услышать похвалу Бинга:
– Просто глупо мечтать о партнерше красивее и отважнее тебя, Грейс. Продолжением своей карьеры я обязан тебе.
– Нет, – серьезно сказала Грейс. Ее холодные пальцы дрожали в его теплых ладонях. – Это мне с тобой повезло, Бинг. Ты дал мне шанс, и я всегда буду благодарна тебе за это.
– Придется нам согласиться, что тут мы с тобой не согласны, деточка, – ответил Бинг. – Но мы можем взять да и сфотографироваться вместе. Шэри хочет делать ремейк «Филадельфийской истории», но с песнями. Я сказал ему, что роль, которую играла Кэтрин, нужно отдать тебе.
– Но я не умею петь! – запротестовала Грейс.
К тому же, даже получив «Оскар», она не могла вообразить себя на месте Кэтрин Хепбёрн. Что это пришло Бингу на ум?!
– Ничего страшного, – проговорил он. – Не забивай этим свою хорошенькую головку. Скоро поговорим. – Поцеловав Грейс в щеку, Бинг оставил ее стоять в одиночестве до следующего льстеца с уймой планов.
Позже, принявшись с Авой и Фрэнком за блюдо с жареным цыпленком, она почувствовала облегчение от Авиных слов:
– Поздравляю, Грейс. Бедная Джуди, правда?
Она была первой за весь вечер, кто упомянул Гарланд, и Грейс стало еще легче.
– Еще бы! – воскликнула она. – Ужасно за нее переживаю.
– Перестань, – сказал Фрэнк. – Вы, дамы, вечно переживаете. Ты победила честно и справедливо, Грейс. Не позволяй никому говорить, что ты сыграла хуже Джуди.
– Уж он-то знает, – кивнула Ава, и Грейс не смогла понять, есть ли сарказм в этом намеке: Фрэнк в прошлом году победил в номинации «Актер второго плана» за роль в фильме «Отныне и во веки веков».
– Уж я-то знаю. Спасибо тебе большое! – отрезал Фрэнк, и Грейс решила, что разумнее сменить тему.
– Ну, я рада, что хотя бы ты что-то сказала, – обратилась она к Аве. – Все остальные старательно избегали говорить о Джуди Гарланд.
– Ну и радуйся пока этому, – буркнул Фрэнк, – потому что, можешь не сомневаться, завтрашние газеты ни черта эту тему не обойдут.
Ава отмахнулась от кликушества мужа и устремила на Грейс взгляд своих густо подведенных глаз:
– Ну, куколка, что ждет оскароносную актрису дальше?
– Ничего, если только в «Эм Джи Эм» не откажутся от приостановки моего контракта. Они мне даже нового платья сегодня не предоставили, из чего можно сделать вывод, насколько сильна их вера в меня.
Фрэнк со злорадством улыбнулся:
– Вот теперь и посоветуй им, что сделать с этим контрактом.
– Там будет видно, – отозвалась Грейс, которая подозревала, что в отношениях с Шэри самая большая надежда у нее на Бинга. Они поговорят как мужчина с мужчиной и так далее.
Однако на следующее утро выяснилось, что Шэри прислал ей прелестный букет цветов с запиской: «Мои поздравления. Давайте поговорим в ближайшее время».
Грейс парила в облаке поздравлений, предложения от режиссеров, продюсеров и других актеров сыпались как из рога изобилия. Ее приглашали работать и в Лос-Анджелесе, и в Нью-Йорке, хотя речь шла лишь о съемках. Похоже, ее мечта о Бродвее по-прежнему оставалась несбыточной. Когда-то она думала, что Голливуд может помочь ей получить роли на сцене, что Бродвей – просто еще одна более высокая вершина той же самой горы. Теперь она увидела, что театр – отдельный хребет, который до сих пор окутан плотным, непроглядным туманом. Впрочем, следовало признать, что вид с того места, где она сейчас стояла, был довольно-таки захватывающим.
А еще ей следовало бы понимать, что это ненадолго. Уже через пару дней, пролистывая в приемной дантиста свежий номер журнала «Маккол», она наткнулась на статью о номинантах на «Оскара», в которой цитировался не кто иной, как ее отец: «Если говорить о моих детях, то я всегда думал, что наше имя однажды прославит Пегги».
Грейс хотелось забраться под одеяло своей большой новой кровати в прекрасно обставленной квартире на Пятой авеню – и эту кровать, и эту квартиру она рассчитывала делить с Олегом, тоска по которому внезапно навалилась на нее с той же силой, что и в первые дни после разрыва.
Она гадала, знает ли мама об отцовском заявлении, ведь одно дело – шутить в кругу семьи, что папа предпочитает Пегги, и совсем другое – сообщить об этом в общенациональном журнале. После поручения «Оскара» Грейс несколько раз беседовала с матерью, и та всегда взахлеб выражала свою гордость: «Ты действительно сыграла лучше Гарланд, милая». «Дамы из нашего клуба планируют обед в твою честь, так что, пожалуйста, освободи воскресенье перед Днем поминовения». «Я всегда знала, что все эти годы в Академии окупятся». «Что дальше, дорогая? Теперь тебе все пути открыты!» И даже отец сказал ей прямо в глаза (или, по крайней мере, прямо в ухо, ведь разговор шел по междугородней связи): «Поздравляю, Грейс. Я впечатлен». «Двуличный… мерзавец», – подумала она.
Разумеется, несколько репортеров позвонили, чтобы поинтересоваться, что она думает насчет отцовского замечания, и Грейс была как никогда благодарна своей актерской выучке, позволившей ей издать деликатный смешок и недрогнувшим голосом проговорить:
– О-о, папочка, как всегда, шутит.
Фрэнк Синатра не ошибался: настало время, когда ей пришлось противостоять лавине статей и мнений возмущенной публики, недовольной тем, что победа не досталась Джуди Гарланд. Сама Джуди любезно прислала букет розовых пионов в качестве поздравления, и Грейс немедленно от руки написала ей открытку с благодарностями и отправила ее вместе с самым прекрасным одеяльцем для новорожденного, которое ей только удалось купить.
Она пыталась не обращать внимания на все эти разговоры, но получалось скверно, ведь возможность победить даже не приходила ей в голову, ни к чему подобному она не готовилась. Широко распространилась точка зрения, что Грейс не должна была победить, и она с горечью думала, будто все вокруг тоже считают, что, раз уж победа не досталась Джуди, торжествовать должна Пегги, и вообще сговорились между собой. В результате она чувствовала себя хуже некуда; так плохо ей не было уже много лет. Даже от доброго замечания Хича: «Не позволяй маловерам испортить тебе настроение. Ты – моя священная корова» – настроение поднялось лишь примерно на час. Если так, почему в своей следующей картине, черт возьми, он снимает Дорис?
Труднее всего было сохранять радостное выражение лица, помогая Лизанне организовывать ее июньскую свадьбу, пока Олег фотографировался по всему Манхэттену, и каждый вечер при нем находилась новая красотка. Итак, младшая сестра выходит замуж, а отец по-прежнему отдает предпочтение старшей сестре. И Келл, конечно, остается недосягаемым «золотым мальчиком».
В ту весну трещины в броне Грейс заметила лишь ее давняя подруга Мари. Они вместе стояли в большом саду при церкви в Ист-Фолле, вокруг бегали детишки в одежде пастельных тонов, охотясь за пасхальными яйцами.
– Все вокруг не так замечательно, как может показаться, – сухо сказала Мари. – Где-нибудь через пару минут начнутся слезы оттого, что брат или сестра нашли больше яиц, а в течение двух часов, когда эйфория окончится, все дети до последнего будут не в себе, и матерям придется сделать то, что каждая из нас клянется никогда не делать, а именно усадить чад перед телевизором и немного вздремнуть, потому что накануне мы легли слишком поздно, распихивая яйца по всему дому. Мужья же тем временем отправятся играть в гольф.
Грейс засмеялась:
– Ты всегда знаешь, что именно мне надо услышать.
– Ох, это я еще не упомянула, что окорок будет стоять в духовке и пересушится в ожидании, когда вышеупомянутые мужья вернутся по домам, благоухая виски и сигарами, – добавила Мари.
Грейс засмеялась еще сильнее.
– Но папочки, конечно, окажутся в глазах детишек героями, потому что принесут с гольфа еще шоколаду, чтобы окончательно перебить аппетит детям перед окороком.
– Звучит замечательно, – сказала Грейс, утирая слезы со щек.
– Просто мечта, – невозмутимым тоном согласилась Мари, и Грейс на миг почувствовала благодарность за свою собственную жизнь со всеми ее неприятностями.
Ясно было, что, предложи она поменяться проблемами, подруга в тот же миг согласится и даже глазом не моргнет.
* * *
Грейс не собиралась возвращаться на юг Франции всего через год после съемок «Поймать вора», во многом оттого, что понимала: воспоминания о лучших моментах романа с Олегом будут подстерегать ее в каждой бутылке вина, каждом уличном бистро и на каждой мощеной улочке. Но первое мая застало ее над Атлантикой в кресле первого класса, и солнце садилось в до неприличия оранжево-розовое небо. Она летела на кинофестиваль в Каннах, где должны были отметить фильм «Деревенская девушка».
За прошедшие с Пасхи недели ее жизнь вроде бы перестала быть такой неопределенной. Студия «Эм Джи Эм» возобновила контракт, и теперь Грейс могла сыграть в «Лебеде»: эту пьесу Мольнара переделал для кино лично Дор Шэри, он же выступал в качестве продюсера. Была еще и упомянутая Бингом версия «Филадельфийской истории», переписанная и положенная на музыку к тому времени, как Грейс села в самолет, и обещание роли Мэгги в фильме «Кошка на раскаленной крыше» сразу после того, как одноименная пьеса сойдет со сцены на Бродвее. Грейс чувствовала своего рода мстительное удовлетворение оттого, что становится популярной актрисой благодаря киноверсиям бродвейских постановок. Все началось с «Деревенской девушки», продолжится «Лебедем» и «Кошкой…», и как знать, какие еще возможности представятся ей потом?
Неожиданно быстрому заживлению сердечных ран способствовало и тайное, но весьма приятное внимание темноволосого загадочного красавца Жан-Пьера Омона, который тоже собирался в Канны. Он позвонил ей ни с того ни с сего, чтобы поздравить с «Оскаром», и у них завязалась непринужденная, порой прерываемая громким веселым смехом беседа, продолжившаяся за ужином и выпивкой.
Они говорили о пуделях, пирожных, давних совместных работах на телевидении и недавних в кино. «Давай оставим это в тайне», – сказала Грейс, проснувшись наутро в его смятой постели перед тем, как им предстояло лететь во Францию на разных самолетах. Он согласился. У Грейс возникло ощущение, что они оба осознают и принимают временный характер их отношений. Он был первым человеком, с которым она занималась любовью без мыслей о будущем и находила в подобном романе удивительную свободу и удовольствие. В нем можно было получить мимолетное наслаждение, вроде как от песочных замков, пока их не разрушит набежавшая волна.
В поезде из Парижа в Канны Грейс краснела, вспоминая ночь с Жан-Пьером, надеялась, что никто этого не замечает, и вязала теплый плед, чтобы на девичнике подарить его Лизанне. Она представляла, как младшая сестра с мужем будут холодными вечерами вместе кутаться в ее подарок, сидя у камина с книгой или за просмотром любимой телепередачи, но мысли то и дело убредали в сторону куда более фривольного времяпровождения, которое планировали они с Жан-Пьером.
Грезы оборвались, когда Глэдис, баронесса де Сезо-ньяк, с которой она познакомилась во время съемок фильма «Поймать вора», предложила вместе пообедать в вагоне-ресторане. При упоминании о еде Грейс внезапно почувствовала голод, согласилась и отложила вязанье.
Вагон-ресторан представлял собой позвякивающий, гудящий улей актеров и сотрудников разных студий, которые направлялись на фестиваль. Они с Глэдис присоединились к Оливии де Хэвилленд и ее мужу, Полу Галанте, редактору журнала «Пари Матч». Трапезу начали с хрустящего морковного салата с редисом, разговора о фильмах, которые им больше всего хотелось бы посмотреть, и сплетен про обойденных вниманием кутюрье и романы на стороне. К облегчению Грейс, никто не смотрел на нее искоса, не задавал наводящих вопросов, и она почувствовала себя в безопасности при мысли, что ее роман с Омоном остается тайным, как им обоим и хотелось.
Когда принесли главные блюда и Глэдис с Оливией принялись болтать о совместных планах, Пол повернулся к Грейс со словами:
– Рад, что мы встретились. Это избавляет меня от попыток найти вас при помощи чертовых телефонов, на что ушло бы не меньше недели.
– Правда? – с опаской поинтересовалась Грейс.
Ясно было, что Пол чего-то хочет, а ее расписание и так трещало по всем швам от рекламных интервью, фотосессий и ужинов. Те немногие драгоценные часы, которые остались свободными, ей хотелось сберечь для себя и, в особенности, для встреч с Жан-Пьером.
– Понимаю-понимаю, – проговорил Пол, словно бы прочтя ее мысли. – У вас совсем нет свободного времени. Я это учитываю. Но речь не просто о какой-то старой идее. Вы слышали о Монако?
Грейс кивнула:
– Слышала. Вообще говоря, я недавно прочла в «Кольере» интервью с князем этой страны. Князь Рейнор? Я правильно запомнила?
– Князь Ренье, – непринужденно поправил ее Пол. – Он молод, очень остроумен и, как вы можете представить, самый завидный жених в Европе.
Она засмеялась:
– Могу вообразить, как герцогини со всех сторон наседают на него со своими аристократическими дочками!
Пол хохотнул:
– Вот именно. Ну и наша французская читающая публика очень им увлечена, а мы ищем способы сильнее заинтересовать эту самую публику фестивалем. И я подумал, что может послужить такой цели лучше, чем встреча царственной особы Голливуда с нашей местной царственной персоной?
Такая лесть показалась Грейс настолько уморительной, что она чуть не выплюнула кусок стейка, который жевала в это время. Восстановив самообладание, она проговорила:
– Вы, должно быть, шутите. Голливудская царственная особа, как вы изволили выразиться, происходит из многодетной семьи бывших каменщиков и цирковых артистов. Чем я могу заинтересовать настоящего князя? Более того, если вы хотите устроить ему встречу с гранд-дамой Голливуда, вам лучше попросить свою супругу переговорить со своей коллегой по фильму «Унесенные ветром». Вивьен получила «Оскара» три года назад.
Явно позабавленный, но ничуть не обескураженный Пол решительно заявил:
– Мисс Ли прекрасна, это правда, но она была бы ожидаемым выбором. Сегодня ваш звездный час, вы – нынешняя обладательница статуэтки, и – уж простите, что я так бестактно на это указываю, – именно вас чаще всего называют принцессой.
– Вы хотите сказать, ледяной принцессой, – нахмурилась Грейс.
– Нет. – Пол был тверд. – Так было до «Деревенской девушки». Теперь люди видят вас иначе.
Грейс не сомневалась, что он нарочно льстит, чтобы добиться своего, и в данный момент не была уверена, есть ли ей до этого дело. К тому же Пол, похоже, хорошо понимал, какой ей хочется предстать перед публикой, и это было замечательно, раз уж он редактор большого влиятельного журнала. Да и идея избежать обычных увеселительных мероприятий тоже ее прельщала.
– Я пока не даю своего согласия, – предупредила Грейс, – но расскажите поподробнее, что вы задумали.
Глава 22
Князь Ренье опоздал почти на час. Грейс надела платье из цветастой тафты, которое никому не нравилось. По словам пташки Джуди, она напоминала в нем грушу. Красивый розовый костюм, предназначенный для этой встречи, оказался мятым, а погладить его не представлялось возможным: все горничные Франции до последней в этот день бастовали. Лично делая Грейс прическу (потому что многие парикмахеры бастовали тоже), Глэдис велела ей не беспокоиться.
– Это просто статья в журнале со сплетнями, который не читает никто за пределами Франции, – пояснила она. – К июлю он исчезнет из продажи, и все забудется.
Но сейчас, осматривая с князем Ренье его сады в окружении своры фотографов, Грейс беспокоилась, потому что все, похоже, шло наперекосяк. На крутых поворотах по дороге во дворец она чуть не распрощалась со своим завтраком. Это было так ужасно, что у нее не было сил наслаждаться ошеломляющими красотами этой маленькой страны… «Excusez-moi, principaute!»[25]25
«Прости, княжество!» (фр.)
[Закрыть] Поначалу Грейс даже была довольна тем, что князь задерживается, ведь это давало ей возможность прийти в себя.
Но время шло, и лишь один человек извинился перед ней за непростительное опоздание князя. Грейс не могла понять, почему его обед в Кап-Ферра нельзя было рассчитать с той же тщательностью, с которой она составила свой собственный очень плотный график. Она-то не опоздала! Что ж, ей предстоит еще успеть на ужин, и она успеет, даже если придется покинуть Монако до возвращения князя. «И вообще, – раздраженно думала Грейс, – дворец тут так себе, по сравнению с Букингемским или Версалем так и просто коттедж какой-то». Лучше всего в нем было его расположение – каменная крепость на вершине отвесной скалы, выступающей прямо из Средиземного моря, достаточно внушительная, чтобы заставить пиратов восемнадцатого века хорошенько призадуматься. Но его внутренние помещения были унылыми и маленькими. Темноватый тронный зал, где она сейчас сидела, едва ли заслуживал такое громкое название.
Как раз в тот момент, когда она в который раз посмотрела на часы, собираясь сказать, что с нее довольно, вошел князь Ренье. Протягивая руку, он устремился к ней с искренним смущением и раскаянием на лице и заговорил еще во время рукопожатия:
– Я прошу прощения, мисс Келли, мне страшно неловко. Я целый час пытался вырваться, но… – Он покачал головой. – Не буду утомлять вас деталями, тем более что у вас осталось так мало времени до отъезда. Пожалуйста, примите мои глубочайшие извинения и позвольте вас сопровождать.
Его искреннее сожаление было таким неожиданным, что застало Грейс врасплох. А голос у князя оказался музыкальным, многоуровневым, как хорошо настроенная виолончель, да еще и с британским прононсом – чего она тоже не ожидала, предполагая, что у Ренье французское произношение. Обезоруженная и слегка растерянная, она ответила:
– Спасибо, ваше высочество. – Ее проинструктировали, что к князю нужно обращаться именно так. Одновременно она склонила голову и присела в книксене, который наверняка одобрили бы монахини ее детства, и услышала, как вокруг защелкали фотоаппараты. – Буду очень рада.
– Какое облегчение! Очень вам благодарен, мисс Келли. И пожалуйста, зовите меня Ренье.
– Пожалуйста, зовите меня Грейс, – проговорила она в ответ и подумала: «Как странно звать князя по имени».
Он с улыбкой кивнул, предлагая взять его под руку. Грейс продела ладонь ему под локоть и поняла, что в своих туфлях на каблуках чуть выше его – или, может быть, в лучшем случае такого же роста. Кто-нибудь должен был предупредить, чтобы она надела обувь на плоской подошве! Не день, а сплошное бедствие, если говорить о внешнем виде. Впрочем, князя это не касалось – в своем темном костюме с пастельным галстуком и в солнечных очках он выглядел свежим и бодрым. В Монако определенно никто не бастовал! Грейс только хотелось бы, чтобы у него не было этих тонких усиков, слишком уж напоминавших ей об Олеге.
– У вас просто чудесный сад, – похвалила она, надеясь, что этот комплимент убедит князя в отсутствии обиде ее стороны.
– Рад, что он вам понравился, – ответил Ренье.
Грейс уловила в его голосе нервозный пыл. – Вы были на стене? Там тоже растут прелестные цветы.
Грейс покачала головой, и князь немедленно повел ее из мрачного тронного зала в украшенную разноцветными фресками галерею Геракла, которая сейчас, на второй взгляд, показалась ей довольно симпатичной. Они спустились по роскошной подковообразной лестнице и оказались во внутреннем дворе.
– Должен признаться, – сказал князь на ухо Грейс, – я не люблю сам дворец как таковой. Он слишком темный, и у меня с ним связаны не лучшие воспоминания. А вот его земли я люблю. Солнце – самое главное достояние Монако, и я стараюсь наслаждаться им при каждом удобном случае.
Грейс согласилась, однако ее поразило, с какой готовностью он критикует собственный дворец и говорит о неприятных воспоминаниях – ведь это очень личная тема.
– Совершенно согласна насчет вашего солнца, – ответила она. – Впервые я радовалась ему в прошлом году, когда неподалеку отсюда снималась в фильме…
– «Поймать вора», – подхватил Ренье. – Я его видел. На вас там приятно посмотреть, если мне будет позволено так выразиться. Знаете, ведь сцена, где вы с Кэри Грантом на пикнике, снята совсем неподалеку, туда меньше чем полчаса езды на машине.
– Неужели?! – Грейс приятно было это узнать.
Она моментально почувствовала себя более непринужденно, даже как-то по-домашнему, в этом странном каменном замке.
– И я живу на вилле, очень похожей на ту, где жил Джон Роби, – сказал князь. – Я предпочел бы принять вас там. Но журналисты хотели, чтобы наша встреча состоялась здесь, хотя, мне кажется, на вилле можно было бы сделать гораздо больше хороших снимков.
– Так вы здесь не живете? – удивленно спросила Грейс.
– Нет-нет, – ответил он. – Это мой офис.
– Ничего себе офис! – Грейс демонстративно обвела рукой все вокруг.
Оценив ее иронию, Ренье усмехнулся:
– Именно поэтому мне и нужно то, что вы, американцы, называете убежищем. Но, думаю, съемочная площадка, сделанная для великого Альфреда Хичкока, может произвести такое же обескураживающее – или, лучше сказать, неправдоподобное – впечатление на того, кто не работает на ней каждый день.
– Очень верная мысль, – кивнула Грейс. Потом, внезапно припомнив первую встречу с Хичем, засмеялась и добавила: – На самом деле просто удивительно, к чему может привыкнуть человек. К тому времени, как Альфред Хичкок взялся за съемку «В случае убийства набирайте “М”», он так привык к съемочным площадкам и кинематографии, что принял в штыки предложение делать стереоскопический фильм. Во всем этом замечательном оборудовании он не способен был увидеть ничего, кроме скучной обязаловки. А потом совершенно не возражал против создания декораций, воссоздающих сразу два здания в центре Нью-Йорка для фильма «Окно во двор».
– Человек – существо, которое ко всему адаптируется, – сказал Репье, и Грейс нашла это самоутверж-дающее философское заявление неожиданным и волнующим.
Ренье остановился, и Грейс огляделась по сторонам. Разговор так увлек ее, что она не замечала окружающих пейзажей, но от места, где они сейчас стояли, захватывало дух. Позади остался сад, которого она не видела прежде, там пышно цвели розы всех оттенков – от розового до красного, а впереди виднелась увитая плющом низкая каменная стена на краю крутого обрыва. Если Грейс смотрела вниз, то видела красные крыши и узкие улочки, натянутые между окнами бельевые веревки и повозки с осликами на дорогах. Если она поднимала глаза, то видела синюю линию горизонта, где глубокая лазурь воды встречалась с голубизной неба. А по краям располагались прибрежные земли – словно написанное Сезанном лоскутное одеяло из зеленых, желтых и кремовых кусочков.
– Как красиво! – выдохнула Грейс, поднеся козырьком ко лбу затянутую в перчатку ладонь, чтобы защитить глаза.
– И никогда не устареет, – согласился Ренье.
Они стояли, смотрели, любовались, и Грейс постепенно осознала, что этот момент увековечен группой мужчин с фотоаппаратами, которые следовали за ней с тех пор, как она вышла из машины.
Забавно, но на несколько минут она о них забыла.
– Я слышал, – проговорил Ренье, и его губы сложились в кривоватую улыбку, – что вы будете играть принцессу Александру в фильме по пьесе Мольнара «Лебедь»? Я видел ее в Лондоне несколько лет назад и должен признать, что оценил, как хорошо автор понимает абсурдность и трагедию жизни в монаршей семье.
– Да, бедная Александра не может быть с мужчиной, которого на самом деле любит, потому что против этого восстала вся ее семья. Но замечу, что это проблема многих семей, не только королевских. Думаю, поэтому пьеса находит живой отклик у такого количества людей.
– Трогательно, – сказал Ренье, отворачиваясь от Грейс и закладывая руки за спину. Теперь он снова смотрел на раскинувшийся перед ними вид. – Однако мать Александры третирует всех вокруг, чтобы вернуть трон своей семье, и я думаю, это типично именно для монарших кругов.
В голове у Грейс пронеслось множество вариантов ответа. Можно было снова напомнить, что и простые смертные часто поступают как героиня пьесы, используя родных в качестве инструментов для достижения своей цели; спросить, что именно в такой ситуации «типично для монарших кругов»; заявить что-нибудь наглое, взяв за основу вычитанную где-то информацию, что мать Ренье вела себя так же, как мать Александры. Но прежде, чем она успела что-то сказать, необходимость в ответе отпала благодаря одному из фотографов:
– Вы просили предупредить вас ближе к пяти часам, мисс Келли. Уже почти пора.
– Да, большое вам спасибо, – вежливо кивая, ответила она. К собственному удивлению, Грейс обнаружила: ей жаль, что ее время с князем Монако истекло.
Снова поворачиваясь к нему, она проговорила: – К сожалению, я должна вернуться в Кайны.
– Да, вас ждет ваше собственное королевство, – без всякой иронии, уважительно произнес Ренье.
Она рассмеялась, услышав этот лестный комментарий, и ответила:
– Полагаю, и ваше тоже.
– У меня всего лишь княжество. В Монако нет короля, – добродушно поправил Ренье. Потом грустно улыбнулся и, как показалось Грейс, тоже покраснел, отводя взгляд. Сквозившие сейчас в его поведении скромность и грусть задели в ней какую-то струну. – Тем не менее вы правы, меня всегда что-то да ждет, – добавил он, – и в самое неподходящее время.
Князь взял обе ее руки в свои, сухие и теплые. Его пожатие было твердым, а когда их глаза встретились, Грейс почувствовала, как электрический ток взаимного влечения побежал вверх и вниз от ладоней, а щеки окрасил горячий яркий румянец.
* * *
Через несколько дней после возвращения в Нью-Йорк из Франции Грейс сидела за новым письменным столом. У ее босых ног на новом ковре дремал Оливер. По контрасту со всевозможными роскошными новшествами в интерьере Грейс надела чуть ли не самые старые свои джинсы и мягкий шерстяной свитер, сохранившийся еще с барбизонских дней. Перед ней на столе стояли письменные принадлежности, лежала наготове стопка конвертов, а в руке она держала свою верную авторучку, подарок дяди Джорджа.
Нужно было написать куче народу – Жозефине, Мари, Рите. Лишь они и знали о ее короткой сладкогорькой интрижке с Жан-Пьером, которой по обоюдному согласию решено было положить конец. Произошло это при последней встрече на балконе ее номера люкс за совместным поеданием круассанов. Еще писем от нее ждали дядя Джордж и Хич. Какое счастье, что пташки Джей и Джуди устраивают сегодня вечеринку, где можно будет просто увидеться и обменяться новостями с большинством нью-йоркских друзей!
Однако она вдруг обнаружила, что первым делом взялась за письмо князю Ренье. Чтобы его сочинить, не понадобилось много времени, слова крутились в голове с того момента, когда Грейс села в самолет, чтобы вернуться в Штаты. Она написала:
Дорогой князь Ренье!
Спасибо Вам за Ваше гостеприимство в Монако. Я поймала себя на том, что с тех пор, как вернулась домой, думаю о Ваших садах, прекрасных видах и Вашем обществе.
Убеждена, что мой визит в Ваше княжество поможет мне сыграть принцессу Александру. У меня не было возможности упомянуть об этом в нашей беседе, но я уже играла ее однажды, пять лет назад, в телевизионном спектакле. Боюсь, та версия принцессы была несколько незрелой, поэтому я рада возможности снова сыграть ее, став несколько старше – а теперь еще и познакомившись с князем, который правит европейской страной; во многом того же желают для Александры ее родные (пусть с их желаниями, как Вы проницательно заметили, и связаны многие сложности).
В благодарна Полу Галанте за наше знакомство, жаль, времени на разговор оказалось так немного, хотелось бы побеседовать подольше.
С наилучшими пожеланиями на это солнечное лето, искренне Ваша,
Грейс
