Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
Глава 29
Грейс сошла с лайнера, держа на одной руке Оливе-ра. Вторая рука оставалась свободной, чтобы махать запрудившим док и улицы людям, которые пришли хоть одним глазком взглянуть на свою будущую княгиню. При виде их Грейс обуял приступ обычно нехарактерной для нее робости. «Они станут моими подданными», – подумала она. Такая мысль просто не укладывалась в голове. Это волнующееся людское море, которое махало руками и аплодировало ей, напоминало скорее театральную публику. Привычнее было думать о встречающих как о зрителях; это помогло ей улыбнуться им под защитой широких полей шляпки.
Несколько минут спустя она уже была с Ренье на его яхте «Deo Juvante II»[29]29
Переводится с латыни как «С Божьей помощью», это девиз Монако.
[Закрыть], и приветствия толпы стали еще громче, хотя, казалось, это невозможно.
– Дорогой, я так счастлива тебя видеть, – призналась Грейс и потянулась поцеловать его в щеку.
Снова раздались неистовые аплодисменты. Это превосходило ее самые смелые ожидания. Да боже мой, двое людей просто решили пожениться, и все! А не сыграли на сцене полную версию «Гамлета»…
Ренье тоже поцеловал ее, хотя ясно было, что это всего лишь игра на публику, и легче Грейс не стало. Ей отчаянно хотелось прижаться к нему и прошептать, до чего она мечтает сбежать от всего этого. Но прежде чем она успела хоть что-то сделать, князь торжествующе помахал толпе и, вспенив воду, описал на яхте полукруг. Рев мотора, шум толпы, внезапное резкое перемещение судна по воде чуть не заставили Грейс согнуться пополам.
– Пожалуйста, Ренье, – сказала она и, хотя ей пришлось почти кричать, скорее всего, никто больше ее не услышал, – выровняй яхту, а то меня стошнит.
Он выполнил просьбу, а потом, обняв Грейс, заметил:
– Придется нам поработать над тем, чтобы ты, княгинюшка, привыкла к качке. Мы ведь в Монако. – Потом Ренье снова перевел взгляд на ликующую толпу с гордостью, достойной только что сыгравшего роль принца датского, и проговорил, маша рукой: – Погляди, как они тебя любят. Мы же не хотим их разочаровывать.
– Конечно, нет, – отозвалась Грейс, взяла его под руку и тоже помахала встречающим, думая, что никогда не видела такого восторженного приема, хотя нынешние овации не имели к ней почти никакого отношения.
* * *
И вот началась неделя таких декадентских обедов, ужинов, танцев и прочих мероприятий, что Грейс призналась пташкам Джуди и Джею: древним римлянам до Монако далеко.
Увидев в каждой комнате шикарного «Отель де Пари» по хрустальной бутылке с шампанским «Кристал» и огромной корзине с фруктами, сыром и сластями, ее отец заметил:
– Теперь я знаю, на что ушло твое приданое.
Грейс не смогла удержаться от смеха и поддразнила его в ответ:
– Видишь, папа, я же говорила, что Монако – страна небедная.
Она чувствовала, что должна улыбаться и хвалить все это, даже если та часть ее натуры ирландской католички, что была взращена на обносках из гардероба сестры, порой и приходила к выводу, что с роскошью тут несколько переборщили. Грейс искренне любила цветы. Ее гостевые апартаменты во дворце выглядели как салон любимого ею нью-йоркского флориста Макса Шлинга – искусно составленные нарядные композиции из экзотических цветов вперемежку с более привычными стояли в блестящих вазах и чашах практически на каждой горизонтальной поверхности.
Разноцветные лепестки и листья оживляли дворец, показавшийся ей в прошлый раз таким темным и чопорным. Он смотрелся веселее благодаря цветам да еще тому, что каждый серебряный предмет, каждая бронзовая и золотая статуя были отполированы до блеска. Теперь, зная, что замок станет ее домом, Грейс радовалась его скромным размерам. Она припомнила, как нелестно и несправедливо подумала о нем, сравнивая с Версалем, в свой первый визит, когда ее раздражало все, начиная от забастовки тружеников Франции и кончая опозданием Ренье (который с тех пор не опоздал ни разу!). Невозможно представить, каково это – иметь в качестве дома здание, которое больше дворца Монако. Его размеры вызывали у Грейс трепет – неужели ей предстоит стать хозяйкой всего этого?
На каждом мероприятии Грейс пыталась устроить что-нибудь сугубо личное. Например, отбиться от группы доброжелателей, чтобы сопроводить Джуди в относительное спокойствие дамской гостиной и там поздравить их с Джеем с годовщиной свадьбы – с извинениями за то, что ограничивается лишь добрыми пожеланиями. И пусть Джуди немедленно заявила, что нечего дурить и на ее месте она вообще не знала бы, какой сегодня день, не то что вспоминала бы о чужой годовщине, Грейс все равно чувствовала необходимость держаться за такие вот мелочи, чтобы ее не унесла волна эмоций и расточительности.
И машины в Монако были необычными – по улицам разъезжали лишь прекраснейшие «роллс-ройсы», «мерседесы» и «бентли». А моды! Даже на Пятой авеню она никогда не видела такой концентрации нарядов от-кутюр. По предыдущему визиту и из того, что она прочла о княжестве, ей было известно, что тут уже долгие годы отдыхают богатейшие люди, швыряющие миллионы в казино и ювелирных магазинах, но в преддверии монаршей свадьбы всякой показухи стало как минимум в два раза больше. Уму непостижимо, что ей предстоит править вместе с Ренье этим поразительным княжеством. Если она позволяла себе слишком долго об этом думать, у нее слабели колени, а голова начинала кружиться. Грейс цеплялась за то, что ощущала как реальность, – за своих друзей и общее с ними прошлое.
Самым реальным моментом из общения с Ренье стал поздний вечер последнего вторника холостой жизни, когда им уже совсем скоро предстояло стать единым целым. После очередного официального ужина, во время которого желудок Грейс сказал решительное «нет» всем этим кремовым лоснящимся кушаньям, появлявшимся у нее на тарелке, Ренье сплел свои пальцы с ее и склонился к ее руке для поцелуя.
– Встретимся в церкви через час, – тихо сказал он, имея в виду маленький храм Святого Иоанна Крестителя в западной части дворцовой территории.
Грейс переоделась в простую хлопчатобумажную юбку с джемпером и нацепила очки, потому что от усталости вообще почти ничего не видела, а Ренье явился в брюках цвета хаки и белоснежной рубашке подсиним пуловером. Его свежевымытые темные волосы были чуть взъерошенными и влажными, и ему так это шло, что Грейс предвкушала, как он станет одеваться более неформально. Она была сыта по горло смокингами и бальными платьями.
Ренье поцеловал ее в знак приветствия, взял за руку и тихонько проговорил:
– Я хочу кое-что тебе показать.
Они сели в кабриолет, подняв верх для большей приватности, и машина тронулась.
– Куда мы едем? – спросила Грейс у сидевшего за рулем Ренье.
– Я хочу показать тебе Ла-Тюрби. Это очень правильное, настоящее местечко. Там нет никаких яхт и прочей чепухи. Может быть, нам стоит подумать о том, чтобы растить детей именно там.
Фары машины освещали круто поднимавшуюся дорогу из Монако. За считаные минуты княжество осталось позади, и они оказались во Франции. Дорога была узкой и вообще ужасной. Даже не будучи за рулем, Грейс не смела отвести от нее глаз, боясь, что, посмотрев в сторону или вниз, потеряет сознание.
– Не понимаю, как ты водишь автомобиль по таким дорогам, – сказала она, стараясь дышать помедленнее, чтобы успокоиться.
– Я вырос за этим занятием, – пожал плечами он. – Уверен, ты со временем тоже привыкнешь. Ты же сама вела машину в «Поймать вора»?
– Господи, нет! – ответила Грейс. – Это вообще была павильонная съемка, а потом ее наложили на пейзаж. А чтобы снять сцену пикника, нас вывезли на природу в очень безопасных машинах, которые по моей просьбе всю дорогу плелись как улитки.
– А я еду достаточно медленно, чтобы ты не боялась?
– Да, – соврала она, потому что нынче ночью даже скорость пешехода показалась бы ей слишком быстрой.
К счастью, путь до очаровательного средневекового городка Ла-Тюрби оказался недолог. Ренье припарковал машину перед маленьким бистро с потертым бело-голубым тентом и повел Грейс внутрь. Мужчина по имени Ги за опрятной, хоть и видавшей виды деревянной стойкой бара тепло приветствовал Ренье, и они стали болтать по-французски, смеясь и перемежая разговор шутками – вроде бы о сыне и дочери бармена. Ренье представил его Грейс, и Ги по-французски поприветствовал ее и поздравил. Она, как могла, ответила, старательно используя свои школьные знания, которые недавно обновила, взяв в Нью-Йорке несколько уроков. Скоро ей понадобится более серьезное обучение.
Они уселись у стойки и выпили по эспрессо, разделив пополам кусок великолепного пирога с черносливом, а потом Ренье снова взял Грейс за руку. Он вытащил из багажника фонарик, и они побрели по крутым мощеным улицам, мимо городской церкви, пока не оказались у древней арки, до сих пор лежавшей в руинах. Окутывавшая город тишина казалась благословением после шума Монако. Здесь лишь изредка раздавался звон посуды да откуда-то издалека доносился плач младенца. Ночь стояла ясная, и поэтому месяц со звездами заливали город мерцающим фиолетовым светом. Ренье пока не включил фонарик, поэтому Грейс могла разглядеть лишь общие контуры построек, кустарники и вьющиеся растения. Но в большой арке свет фонарика наконец загорелся, и Ренье тихо, благоговейно произнес:
– Это Альпийский Трофей. Его построили за шесть лет до Рождества Христова в честь покорения Альп римским императором Августом. Камень для строительства добывали за восемьсот миль отсюда. Можешь себе представить?
Все еще держа жениха за руку, Грейс последовала за ним, а луч фонарика медленно двигался по каменной поверхности гигантского древнеримского монумента. Ее взгляд поднимался все выше и выше, изучая полуразрушенное великолепие античной постройки.
– Его что, разбомбили в войну? – спросила она.
– Каким-то чудом этого не произошло. Конечно, он разрушался столетиями, но в двадцатые годы кое-какие деятельные благотворители взялись за его реставрацию. Это довольно важная часть здешней истории.
– Я понимаю, – сказала Грейс, глядя на высоко вздымающиеся величественные колонны и гигантскую дугу, в которую они упирались. Почти два тысячелетия назад здесь наверняка был впечатляющий купол.
– Меня воодушевляет совместный труд людей, – проговорил Ренье, – возводящих постройку, которая переживет их на многие столетия. Римляне модернизировали Европу. Они вдохновляют меня взяться за Монако, которое тоже нуждается в модернизации.
– И в больших трофейных постройках? – пошутила Грейс.
– Нет, – с улыбкой ответил он. – Но я уверен, ты заметила, что новые здания нам нужны, слишком много старых разваливается. Даже у беднейших монегасков должно быть достойное свежеокрашенное жилье со ставнями или тентами от солнца и современной канализацией.
Эти благородные чаяния, не имевшие отношения к богатеньким обитателям и гостям княжества, которые разъезжали на шикарных автомобилях и носили одежду от лучших модельеров, наполнили сердце Грейс теплом и восхищением. «И я выхожу за этого мужчину», – подумала она и поцеловала Ренье в губы. Он ответил на поцелуй, но фонарик помешал по-настоящему обняться, и оба они захихикали.
– Идем. – Ренье кивком указал на другую сторону монумента.
Грейс ахнула, увидев открывшийся оттуда вид. Перед ней раскинулся уходящий вниз темный ландшафт, усеянный мерцающими желтыми и белыми огоньками. Темные очертания домов, деревьев, дорог, возвышенностей и лощин сбегали к чернильному морю, и Грейс едва могла разглядеть, где берег встречается с водой, хотя до ее слуха доносился слабый звук, с которым волны накатывали на песок и скалы. Огни судов в гавани подсвечивали морскую поверхность сияющими колышущимися венцами.
Ренье стоял вплотную к Грейс, уткнувшись подбородком ей в плечо. Она ощущала его тело и исходящее от него тепло. Они вместе смотрели на открывшуюся их взорам красоту.
– И все это – твое, любовь моя, – прошептал Ренье на ухо Грейс, и по ее спине пробежала дрожь, в которой смешались вожделение и благоговение.
«Этого не может быть», – хотела сказать она, но вместо этого проговорила:
– Это самое прекрасное, что я видела в жизни.
– Надеюсь, оно окажется достойным тех жертв, на которые ты идешь, – сказал Ренье.
После этих слов эмоций в душе Грейс стало слишком много, они захлестнули Грейс с головой, и она почувствовала, как защипало повлажневшие глаза. «Только не плачь», – велела она себе и, чтобы не дать слезам хлынуть потоком, повернулась к Ренье, молча взяла у него фонарик, положила на землю, а потом поцеловала своего нареченного со всей страстью, которой хватило для того, чтобы в душе и в сердце изгладилось все остальное.
* * *
Официальная свадьба состоялась в соборе Святого Николая, и ее транслировали на весь мир. «Больше всего зрителей собрал спектакль из моей жизни», – пошутила про себя Грейс. Но накануне, 18 апреля 1956 года, она надела розовое платье длиной до середины икры – нечто похожее наверняка создала бы для нее ради такого случая Эдит – и встретилась с князем Ренье в тронном зале дворца. Там, в присутствии лишь родни и самых близких друзей, состоялась задушевная, но долгая церемония бракосочетания, проведенная Марселем Портанье, президентом государственного совета, директором юридической службы Монако и ответственным за гражданские статусы членов княжеской семьи.
Мсье Портанье говорил о преданности и самопожертвовании, потом зачитал из гражданского кодекса казавшийся бесконечным список прав и обязанностей князя и княгини, а также сто сорок два самых ошеломляющих титула, которые Грейс получила теперь наравне с его светлостью князем. Заблаговременно ознакомившаяся со всеми этими деталями, она обнаружила, что отключилась от происходящего и практикуется в трюке, которому обучилась в Академии на курсе артистического движения. Она сидела совершенно неподвижно, будто каменная статуя, и слышала за спиной всевозможные звуки – шорохи, пыхтение, вздохи; кто-то сморкался, кто-то посапывал. Ей было непросто не рассмеяться от этих разнообразных проявлений человеческой сущности, но благодаря усвоенному когда-то упражнению публичное чтение закона удалось стерпеть.
Ее затянутая в перчатку рука дрожала, когда она писала свое имя в книге регистрации, сердце с опасной скоростью гнало кровь по жилам и колотилось так громко, что удары отдавались в ушах. Но когда подпись была поставлена, пришло облегчение. Сердце замедлило свое биение, когда Ренье тоже расписался в книге, а потом поцеловал ее на виду у всех собравшихся, и Грейс почувствовала себя свободнее и счастливее.
– Ты готова принять поздравления своих подданных? – спросил он, по-мальчишески подняв брови. В его голосе звучало предвкушение, как у ребенка в утро дня рождения.
Грейс не осмелилась заговорить, но кивнула со всей пылкостью, на которую оказалась способна. Ренье вышел с ней из тронного зала и подвел ее к мраморной балюстраде галереи Геракла. Держась за руки, они посмотрели вниз, на многотысячную толпу во дворе, которая разразилась ликующими возгласами, когда князь с новоявленной княгиней им помахали. Грейс улыбалась своей лучшей улыбкой этим людям, которые, по-видимому, полюбили ее, распространив на нее любовь к своему князю, а сама она в это время старалась черпать силы в тех, кто стоял сейчас позади нее и кому принадлежала ее любовь.
«Это совсем как в театре, – по-прежнему твердила себе Грейс, маша рукой и улыбаясь. – Ты в конце концов получила то, чего всегда хотела».
Потом, когда она мысленно обращалась к своей свадьбе, именно этот день вспоминался с особенной теплотой и ясностью. Следующий день – в который она надела платье, придуманное и сшитое для нее «Эм Джи Эм», – был отягощен драгоценностями и символизмом, переполнен молитвами и фотографами и прошел как в тумане.
Будучи католичкой, Грейс хотела почувствовать, что религиозная церемония для нее важнее светской, и ожидала, что ее душа наполнится неземным блаженством, когда монсеньор Барт, епископ Монако и отец Картин из Филадельфии – его участие в таинстве было компромиссной мерой, которую отец Такер придумал, чтобы умилостивить родителей невесты, недовольных местом проведения свадьбы, – венчали их под ляписно-золотой мозаикой с изображением Бога Отца и Бога Сына на куполе, вздымавшемся над их склоненными головами. Однако она так изнервничалась от всего, что происходило раньше, и так жаждала, чтобы это действо наконец-то закончилась, что обнаружила: ей трудно отнестись ко всему происходящему иначе, чем к спектаклю, для которого пошили самый замечательный костюм за всю ее карьеру.
Грейс помнила, как, преклонив колена перед алтарем в своем тяжелом благопристойном платье, радовалась прохладному весеннему утру, ведь собор Святого Николая невелик и от большого числа народу на скамьях в нем становится тесно и жарко. Органная музыка была прекрасна, хор – безупречен, тем не менее они звучали слишком громко для такого помещения, вызвав у Грейс подобие клаустрофобии. Когда она наконец поднялась, понимая, что таинство почти завершено, то почувствовала громадное облегчение.
Наконец настало мгновение, когда Ренье мог беспрепятственно поцеловать ее перед лицом Бога. А затем все их друзья принялись аплодировать, выкрикивать поздравления и свистеть, в точности как на американских венчаниях, и Грейс это очень порадовало. Когда она повернулась ко всем этим людям, которые стояли и смотрели на нее и Ренье – ее мужа, – то увидела слезы на глазах, улыбки и прижатые к груди руки.
Пока они шли по нефу, Грейс держала Ренье за руку, улыбалась и шептала слова благодарности родным и друзьям на скамьях. Потом тяжелые двери кафедрального собора с грохотом и скрипом распахнулись, и она смогла разглядеть проблеск восхитительной синевы того самого моря, которое произвело на нее такое впечатление ночью, проведенной с Ренье в Ла-Тюрби. Оно идеально смотрелось в обрамлении прямоугольного дверного проема, который, впрочем, немедленно заполнили жители Монако и представители прессы, и вид на море исчез.
Глава 30
1976 год
Когда Энгельберт Хампердинк вышел на сцену во время ежегодного Гала-бала Красного Креста и его баритон будто накрыл все вокруг бархатным покрывалом песни «Освободи меня», Грейс почувствовала, что впервые за несколько недель может вдохнуть полной грудью.
Вначале Каролина угрожала бросить университет. Грейс лишь предполагала, что это связано с зарождающимся романом дочери, героем которого стал таинственный Филипп Жюно, по материнскому мнению Грейс слишком старый для девятнадцатилетней Каролины – целых семнадцать лет разницы!
Потом был очень милый телефонный звонок Джея Кантера. Речь шла о фильме «Поворотный пункт», в котором, как выразился Джей, представлялась «редкая для женщины определенного возраста возможность возобновить свою карьеру». В горячке Грейс вновь пережила всю боль от своей юношеской глупости, когда она не послушала Риту и Эдит, надеясь, что даже после запрета в Монако фильмов с ее участием Ренье все-таки сумеет понять, что ей необходима актерская деятельность. Боль от слишком позднего осознания того, что она переоценила его любовь к себе, была невыносима. Но так сильно переживать из-за того, с чем Грейс ничего не могла поделать, вообще не стоило, поэтому после приличествующего дня «раздумий» она перезвонила Джею, чтобы вежливо отказаться.
К тому же, если быть честной (а Грейс понимала, что подобную роскошь может разрешить себе лишь внутри себя самой), устраивать гала-балы ей до смерти надоело. Она занималась этим с пятьдесят шестого года, то есть уже целых два десятилетия. После вторичного появления Жозефины, которая в семьдесят четвертом году в последнюю минуту заменила Сэмми Дэвида-младшего, Грейс испытывала искушение передать эту ответственность кому-нибудь еще. Да и как могло быть иначе, если тогда ее дорогая подруга спела «Одинокий блюз любви» чуть ли не в последний раз в жизни?
– Почему бы тебе не присоединиться ко мне на сцене? – спросила Жозефина Грейс в телефонном разговоре той памятной ночью. – Мы могли бы исполнить «Настоящую любовь», я спою за Бинга.
Представив, как они, одетые в бальные платья, исполняют этот дуэт, Грейс так расхохоталась, что из глаз у нее потекли слезы, а в левом боку закололо. Ей было слышно, как Жозефина на другом конце провода тоже заходится от смеха.
Когда приступ хохота стал утихать, перейдя в хихиканье, Грейс сказала:
– Спасибо, Жозефина. Ты даже не догадываешься, как мне это было нужно.
– Догадываюсь, девочка моя, – ласково ответила подруга.
Грейс почувствовала, как к горлу подступили рыдания. Неужели так очевидно, насколько она несчастна, или просто Жозефина слишком хорошо ее знает? Она предпочла бы второй вариант.
– Спасибо тебе, Жозефина. За все.
– Всегда пожалуйста. В любое время.
Хампердинк – замечательный певец, но он не был старым другом Грейс. Она не молодела и поэтому особенно жаждала утешиться в компании тех, кто хорошо ее знал. Мысль, что и без того тесный круг этих людей с годами будет лишь сужаться, пугала. Пальцы легонько коснулись украшения на шее, и Грейс с ностальгией подумала о жемчужных бусах, которые так часто надевала по просьбе Эдит. Странно, что кольцо от Картье с громадным бриллиантом теперь почти не привлекает ее внимания, будто став частью руки, как кожа, местами покрывшаяся коричневыми пятнышками от переизбытка солнца, и костяшки пальцев, которые в последнее время начали выпирать. Неужели когда-то она действительно так страстно хотела заполучить его?
Когда Ренье надел это кольцо ей на палец и Грейс ощутила его тяжесть, то еще не понимала, что оно означает на самом деле и какие обязательства к нему прилагаются. О да, ей казалось, что в свои двадцать шесть лет она знает все обо всем: в конце концов, она же покинула Филадельфию, стала звездой экрана, настояла на своем при заключении контракта с киностудией и храбро бросила не одного и не двух мужчин, когда стало ясно, что от них не дождаться того, что ей нужно. Она думала, что ясно видит мир и себя в нем. И как могла она теперь пытаться объяснить хоть что-то Каролине, которая ступила на опасную дорожку с Филиппом Жюно, не рассказав ей при этом, что на самом деле представляет собой ее собственный брак?
Как того требовал протокол ежегодного Гала-бала, Ренье пригласил ее танцевать. Легко коснувшись локтя Грейс, он прервал разговор, который только что завязался у нее с одним кинодокументалистом. Неохотно отказавшись от беседы о кино и искусстве, она позволила мужу себя увести, вспомнив, как часто он кружил ее в танце: и в отеле «Уолдорф-Астория» сразу после их помолвки, и на серебряном юбилее правления Ренье, и однажды… Грейс вспыхнула от одного воспоминания… нагишом, лет десять назад в Рок-Ажель, когда вдруг выключили электричество. После долгой возни Ренье заставил работать старый транзисторный приемник, поймав станцию, транслировавшую старые мелодии, пусть волна и постоянно уходила. Тогда они слишком много выпили и занимались любовью, а потом из приемника вдруг раздался ее собственный старый хит, «Настоящая любовь». Той ночью она чувствовала себя ужасно потерянной и не могла припомнить, когда с ней в последний раз было нечто подобное.
Сейчас Ренье смотрел ей в глаза, пока они слаженно двигались по паркету, как и подобает такой опытной паре. В этом году они отметили свою двадцатую годовщину. Это чего-то да стоит; возможно, ничего важнее и нет? Она решила хотя бы сейчас, в этот самый миг думать, что так оно и есть, и улыбнулась мужу с нежностью, которая теплом окутала сердце.
В конце концов, в последнее время у них в отношениях все было хорошо. Такому положению вещей поспособствовало и то, что Гвен сдержала свое обещание и опустила кое-какие нюансы в своей книге, которая, несмотря на это, все же имела успех. Ренье купил несколько десятков экземпляров с подписью автора для подарков знакомым. И пусть он ни разу не поблагодарил жену за роль, которую та сыграла в подготовке собственной биографии, Грейс сказала себе, что этот трогательный акт поддержки Гвен можно считать достаточной благодарностью.
Еще семейному согласию помогало то, что, как ни странно, их мнения относительно Филиппа Жюно полностью совпали.
– Он типичный мужлан. Не могу поверить, что наша Каролина влюбилась в мужчину такого типа, – на днях сказал ей Ренье.
Грейс постоянно опасалась его обвинений в материнской несостоятельности, якобы из-за которой Каролина так опрометчиво выбрала объект своих чувств, или, хуже того, в бурном прошлом, которое благодаря ее действиям не нашло отражения в книге, – но до сих пор не дождалась ничего подобного. И, если честно, за это Гвен заслуживает благодарности: напиши она полную правду, Ренье слишком легко было бы помахать перед носом жены ее биографией со словами: «А чего ждать от Каролины, если она знает, что вытворяла в таком возрасте ее собственная мать?» Но Грейс приняла меры, не позволившие обнародовать ту правду, которая известна Ренье лишь в общих чертах и которую он, вероятно, попытался изгнать из памяти. Конечно же, ему ясно, что Грейс, как и он сам, заинтересована в том, чтобы защитить образ счастливого и плодотворного брака правителей княжества. Образ, который в моменты, подобные этому, когда музыка оркестра кружила в своих мягких объятиях их элегантные фигуры, был цельным, безупречным и на зависть гладким, словно кольцо на ее пальце, ловившее и отражав шее каждый лучик света.
* * *
– Разве все это не кажется тебе немного… ну, я не знаю… унылым?
Каролина склонилась над грубым деревянным столом и щурилась на композиции из лаванды, бугенвиллей, роз и других растений, которые Грейс срезала в прошлом году у себя в саду, а потом старательно засушила. Хотя цветы в садах вокруг дворца выглядели куда эффектнее, она обнаружила, что предпочитает полевые, которые росли вокруг их дома в Рок-Ажель, где они с дочерью стояли сейчас в бывшей подсобке, недавно освобожденной от хлама и переделанной в студию.
– Ничего подобного, – ответила ей мать. – Вообще говоря, засушивать растения – значит продлевать срок их красоты.
– Но они же мертвые, – пожала плечами Каролина.
– Я предпочитаю считать, что, наоборот, даю им новую жизнь, – проговорила Грейс, позабавленная, но и немного разочарованная тем, что дочь не способна разглядеть в ее работах метафоры.
Засушенные лепестки, стебли и листья были аккуратно приклеены к листам сделанной вручную и очень качественной бумаги, образуя абстрактные узоры, а иногда слова, например «Любовь» и «Мечта». Вот Гвен, допустим, понравился ее новый проект, она даже предложила сделать совместную книгу о цветах, где будут представлены работы Грейс. Эта мысль волновала. Вообразите только, Грейс, княгиня Монако, – художница! Она никогда не говорила этого никому, даже Гвен, но лелеяла в душе мечту о небольшой, но успешной выставке в какой-нибудь парижской галерее.
У нее наконец-то стали возникать творческие стремления. Приходить в эту комнату в Рок-Ажель было все равно что вернуться домой.
– Ты знала, – жизнерадостно обратилась она к дочери, – что Владимир Набоков был лепидоптероло-гом? Он рисовал и изучал бабочек.
– Это тот тип, который написал роман про старика и девочку-подростка?
Грейс, сдержав порыв закатить глаза, кивнула:
– Да, «Лолиту». Ты его уже прочитала?
– Нет, – ответила Каролина, и Грейс была удивлена не только самим фактом, но и пуританством, которое продемонстрировал по поводу книги ее старший ребенок.
Грейс вспомнила, как читала этот роман в 1955 году, когда он только вышел. Очень многих тогда шокировало бесстыдство главного героя, но она не входила в их число. Да, Лолита юна, очень юна, но разница в возрасте между ней и Гумбертом Гумбертом вполне сопоставима с разницей в возрасте между самой Грейс и некоторыми ее кавалерами. Почему, собственно, все так удивлены? Как мать, она могла не одобрять, что дочь встречается с тем, кто намного ее старше, но удивляться ей и в голову не приходило.
В любом случае сейчас она собиралась говорить не об этом.
– Мне нравится мысль, что у великого писателя, – сказала она дочери, – может быть еще одно творческое занятие, которое приносит ему удовлетворение. Уверена, что эта работа с бабочками каким-то образом повлияла на его творчество.
«И кто знает, – подумала она, – куда приведет меня моя собственная работа с этими растениями?»
Каролина пожала плечами:
– Если все это доставляет тебе удовольствие, тогда здорово.
– Спасибо, дорогая. Так оно и есть.
На следующий день Каролина принесла с прогулки в холмах две пышные охапки цветов. Одну она поставила в вазу на кухонном столе, а другую разобрала на кучки по видам и оставила на рабочем столе Грейс. Яркие оранжевые маки напоминали ее саму, невероятно красивую, стройную, здоровую. «Что бы там ни происходило с Жюно, – с облегчением думала Грейс, обнаружив, что ее глаза покалывает от подступивших слез, – с Каролиной все будет в порядке».
