Текст книги "Жизнь в белых перчатках"

Автор книги: Керри Махер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

Глава 8

– У вас нынче утром радостный вид, – бодро сказала Грейс.

– У вас нынче утром радостный вид, – ответил на это Сэнфорд Мейснер, Сэнди, с грубоватым бруклинским акцентом, а потом кивнул ей и улыбнулся.

– У вас нынче утром радостный вид, – снова проговорила она, позволив, чтобы в ее по-прежнему жизнеутверждающий тон просочилось сомнение.

– У вас нынче утром радостный вид, – отворачиваясь от нее, с ноткой сарказма сказал Сэнди.

– У вас нынче утром радостный вид, – чуть вопросительно произнесла Грейс.

– У вас нынче утром радостный вид, – с открытой неприязнью заявил Сэнди, подбоченившись.

– У вас нынче утром радостный вид. – Грейс шагнула к нему, протягивая руку, но тут же ее отдергивая. Теперь она ощущала неподдельное сомнение, и ее тело реагировало соответственно: в груди разбухала паника.

– У вас нынче утром радостный вид. – Теперь в этих словах сквозила настоящая враждебность. Сэнди раздраженно воззрился в потолок.

– У вас нынче утром радостный вид… – Тише, с мольбой.

– У вас нынче утром радостный вид! – с криком развернулся к ней Сэнди.

Не раздумывая, Грейс отступила на шаг, открыла рот для следующей реплики и смогла лишь прошептать:

– У вас нынче утром радостный вид.

Сэнди выждал мгновение… другое… третье… потом повесил голову, вздохнул и осмелился нерешительно шагнуть вперед. Неловко потрепав Грейс по спине, он пробормотал извиняющимся тоном:

– У вас нынче утром радостный вид.

Грейс подняла на него глаза, сердце колотилось где-то в горле.

– У вас нынче утром радостный вид.

На этот раз Сэнди не ответил, и они по меньшей мере две минуты смотрели друг на друга. Грейс испытующе вглядывалась в глаза учителя, ее губы сжались, а подбородок почти дрожал. Она пропускала сквозь себя все чувства этой сценки – что и было целью данной стадии ее обучения, когда слова практически не имели значения в сравнении с настоящей эмоциональной связью актеров.

А потом Сэнди в мгновение ока преобразился, рассмеявшись искренним довольным смехом:

– Молодец, Грейс. Просто молодец. Именно это вы должны вспомнить, когда на неделе окажетесь перед камерами.

«Но как, Сэнди?» – хотелось ей спросить. Она очень быстро полюбила очкарика Сэнди Мейснера, который оказался удивительно простым и непринужденным человеком, особенно для светила подобного масштаба. Его уроки были поразительными и захватывающими, но Грейс не понимала, как приспособить «У вас нынче утром радостный вид» к «Сверчку за очагом» Диккенса, ее следующей телевизионной постановке. Занятия были недостаточно долгими, чтобы тратить время на расспросы, к тому же ей совсем не хотелось выглядеть безнадежной тупицей. Дон пообещал – постепенно она поймет, что к чему. И поэтому во время мытья посуды или прогулок по Центральному парку среди осенних листьев Грейс продолжала размышлять, как использовать новые навыки в работе на телевидении или на немногочисленных театральных пробах, которые Эдит умудрялась для нее устраивать.

Ее поддерживало то, что Джин находился в городе. Его брак аннулировали, а значит, он стал холостым и свободным, но они продолжали скрываться. Причину этого Грейс объяснила ему как-то вечером, когда они ели пиццу с содовой за углом школы Мейснера «Театр по соседству», в котором Сэнди давал ей уроки.

– Я не могу рисковать: вдруг родители опять запрут меня дома.

– И как они, по-твоему, это сделают? Ты же взрослая женщина.

Грейс знала, что он прав, и все же страх не исчезал. Как и неприятное воспоминание о том, что их отношения с Доном начали разваливаться после точно такого же разговора.

– Они не воспринимают меня как взрослую женщину, – ответила она.

– Так заставь их, Грейс. Финансово ты от них не зависишь. Ну что они способны сделать или сказать, чтобы испортить тебе жизнь?

Ковыряя вилкой корку, оставшуюся на бумажной тарелке, она проговорила:

– Может, ты и прав.

В воображении Грейс много-много раз восставала против родительской власти, прокручивала в голове разговор, отстаивая свой новый образ жизни и в итоге говоря решительное «нет». Эта сцена всегда наполняла все ее тело могущественной энергией, от которой хотелось вырваться из помещения и побежать. Иногда такой же эффект Грейс получала от занятий с Сэнди, и она заметила, что именно в подобных случаях тот бывал особенно ею доволен. А вот упражнения, где приходилось манерничать, хныкать или унижаться, всегда приходилось повторять еще и еще.

– Я наверняка прав, – сказал Джин. – Тебе нужно просто повернуть тумблер в своей прекрасной головке, понять, что ты самостоятельная, и не давать им больше тобой распоряжаться.

Общаться с Джином было куда приятнее, когда он не пил, а его воодушевляющие речи, произнесенные в трезвом виде, звучали куда добрее, чем все, что когда-либо говорил Дон. Грейс встретилась с ним именно в этом заведении потому, что тут не подавали алкоголь. Будь Джин навеселе, он бы просто пробормотал: «Да не переживай ты, я объясню твоему папаше, куда нужно засунуть католический идеал женщины», а потом и вовсе сменил тему. Отчасти из-за его пьянства она и не спешила затевать разговор с родителями, потому что и сама не знала, сколько еще продлятся их отношения, хотя не готова была признать это вслух и уж точно – в разговоре с Джином.

– Легче сказать, чем сделать, но ты прав, – ответила она. – Я это понимаю.

Он прижался лбом к ее лбу:

– Это трудно, Грейс. Я это понимаю. Думаю, нам, детям из католических семей, которых растили, прививая чувство вины, особенно сложно отстаивать себя и свои желания. Потому-то я так долго оставался женатым. Чувство вины и ожидания.

– А вот интересно, что этому противопоставить? – спросила Грейс. – Противоположность вины – невинность, этого добра мне тоже не надо.

– Лучше искать не противоположность, а противоядие, – предложил Джин. – Например, гордость и независимость.

– Лучше уравновешенность и независимость.

– Для тебя это подходит. Ты уравновешенная, Грейс, что и делает тебя такой прекрасной актрисой.

Он поцеловал ее над бумажными тарелками, и Грейс чувствовала себя радостной и счастливой, пока Джин не предложил встретиться с друзьями в баре. Ей хотелось закончить их совместный вечер сейчас, а не через несколько часов, когда Джин так наберется, что едва сможет поймать такси до дома.

– Как насчет того, чтобы поехать ко мне и лечь пораньше? – возразила она, обнимая Джина за талию и цепляясь большими пальцами за его ремень настолько многозначительно, насколько осмеливалась в людном месте.

Теперь они стояли на тротуаре и целовались, а мимо мчался вечерний поток машин.

– Только сперва по глоточку пропустим, – сказал Джин.

«Ты не способен ограничиться глоточком», – подумала она, а вслух сказала, снова прижимаясь к нему:

– Я не могу. Завтра рано вставать. У меня вначале урок с Сэнди, а потом репетиция.

– Какая же ты хорошая, – проговорил он, и Грейс знала, что это и похвала, и начало его отказа.

Повеселиться с друзьями для него соблазнительнее, чем покувыркаться с ней в постели и пораньше уснуть. Это ранило ее в самое сердце.

– Ранняя пташка зернышко клюет и так далее, – сказала она, выпуская его ремень и отступая на шаг. – Но, если ты пока не хочешь завершить свой день, я пойму. – Это было неправдой, но отреагировать иначе казалось немыслимым.

Они помолчали. Потом Джин поймал ее руку, сжал, а после снова поцеловал Грейс.

– Ты самая лучшая. Тебе это известно? Завтра позвоню.

Грейс навсегда запомнит этот миг как миг осознания того, что она ни за что не станет рисковать отношениями с родителями ради Джина. Хотя и расстаться с ним она была пока что не готова. Еще не время.

1951 год плавно перетек в 52-й. Грейс удобно организовала свою нью-йоркскую жизнь, еженедельно встречаясь с Сэнди и много работая: благодаря Эдит до лета ей предстояло участвовать в дюжине телепостановок! Фильм «Ровно в полдень», казалось, навеки застрял на стадии монтажа, его выход на экраны не ожидался раньше июля, а потому гипотетический прорыв, который могла принести ей роль Эми, откладывался на необозримое будущее. Между тем она получила роль в комедии «Продолжение следует», первое представление которой должно было состояться в апреле в Бут-театре. Грейс с самого начала знала, что особых лавров в этой постановке не снискать, но взяла роль, просто чтобы выйти на сцену.

– Правильно, Грейс, молодец! – одобрил ее решение дядя Джордж. – Каждая роль считается.

Пока на город упорно надвигалась зима, Грейс обнаружила, что придумывает все больше и больше поводов проводить время не с Джином, а с подругами. Как-то раз они с Салли, Пруди и Кэролайн засели в «Копака-бане», ели, слушали джаз и отчаянно хохотали, вспоминая барбизонские деньки.

– О чем мы вообще думали? – вопрошала Кэролайн, колотя ладонью по столу и пытаясь понять, почему Же они так послушно следовали всем строгим требованиям пансиона.

– Я боялась, что меня заставят вернуться домой, – сказала Грейс, и две ее подруги кивнули.

– В те времена это было единственное подходящее жилье для девушек вроде нас, – добавила Пруди.

– В те времена? – насмешливо переспросила Салли. – Да это же было всего три года назад!

– Неужели? – мечтательно переспросила Пруди.

Грейс подтвердила:

– Да, хотя, по ощущениям, прошло гораздо больше времени.

Но при этом она прекрасно понимала, что в некотором отношении ее жизнь совершенно не изменилась.

– Только не оглядывайтесь, – Кэролайн подалась вперед, поставила локти на белую скатерть и заговорила тихим заговорщицким голосом, – но сюда только что пришел Дин Мартин.

– Ты серьезно думала, что после таких слов мы не оглянемся? – буркнула Пруди, чья голова немедленно повернулась ко входу, а глаза устремились к вошедшему.

Грейс не нужно было менять позу, чтобы тоже посмотреть на темноволосого певца в смокинге, который вел под руку восхитительную платиновую блондинку в сверкающем черном платье. Однако она не стала, как подруги, провожать пару взглядом до столика, потому что сразу узнала ту, что вошла следом: Жозефину Бейкер, певицу, выглядевшую волшебно в платье с синим отливом, как перо павлина, и головной повязке, украшенной настоящими павлиньими перьями. Ее спутника, привлекательного молодого человека во фраке, Грейс не узнала.

Послушать Бейкер год назад предложил ей дядя, и теперь пластинки певицы были в числе ее самых любимых. Появление этой живой легенды взволновало Грейс куда сильнее, чем посещение клуба Дином Мартином. В конце концов, Жозефине пришлось преодолеть столько трудностей, чтобы стать той, кем она стала! Предельно устав от нетерпимости и предубеждений, с которыми приходилось сталкиваться в родной стране, певица эмигрировала во Францию и стала одной из самых востребованных звезд парижского кабаре. К тому же сыграла важную роль в движении Сопротивления во время Второй мировой войны, что восхищало Грейс даже больше, чем голос этой поразительной женщины.

Хотя подруги продолжали сплетничать о Дине Мартине, его последних пассиях и перспективах в профессиональной сфере, Грейс полностью переключилась на Жозефину. Ей очень редко так сильно хотелось познакомиться со звездой, но она ужасно стеснялась. Кто она такая, чтобы заговорить с великой Жозефиной Бейкер? Да, она снялась в одном фильме с Гэри Купером, но он даже еще не вышел в прокат, а телевизионные работы, принесшие ей какую-никакую известность, казались сущей ерундой по сравнению с тем, чего достигла певица.

– Грейс! – пропела Труди, помахав рукой у нее перед лицом и тем самым возвращая в реальность.

– Грезишь о Дине? – хихикнула Кэролайн.

– Вовсе нет, – ответила Грейс. – Я хочу познакомиться с Жозефиной Бейкер, но не знаю, как это сделать.

– Ты? – поразилась Кэролайн. – Грейс Келли, воплощенная коммуникабельность?

– Да ну? – переспросила Грейс, удивленная тем, что ее можно счесть коммуникабельной.

– Ты с кем угодно можешь заговорить, – согласилась Пруди.

Салли кивнула:

– А какое впечатление ты производишь! И вообще у тебя крепкие нервы.

Несколько приободрившись от веры подруг в ее способность завязывать знакомства, Грейс допила вино и встала:

– Тогда ладно. Пожелайте мне удачи.

Расправив плечи, Грейс на подкашивающихся йогах двинулась к столику миссис Бейкер, чувствуя, как тонкая ткань нижней юбки шуршит вокруг лодыжек. Потом она вдруг оказалась прямо у столика, и слова сами слетели с ее губ.

– Простите, – начала она, стараясь поймать взгляды миссис Бейкер и ее спутника, которые с удивлением смотрели на нее, – но я просто не могу уйти отсюда, пока не познакомлюсь с вами и не скажу, как много для меня с самого детства значит ваша музыка. Меня зовут Грейс Келли.

Миссис Бейкер благосклонно улыбнулась, протянула руку и проговорила своим низким красивым голосом:

– Рада знакомству, мисс Келли. Я где-то вас видела. – Прищурившись она разглядывала лицо Грейс, спросила: – Вы поете?

Грейс рассмеялась и покраснела.

– Едва ли. Боюсь, пока я училась в Академии, мои оценки за пение были самыми низкими. Нет, я работаю на телевидении и еще моделью. Один раз выступала на Бродвее и надеюсь выступить еще. И, пожалуйста, зовите меня Грейс.

Миссис Бейкер прищелкнула пальцами:

– Точно! Я видела вас в телевизионной версии «Лебедя» Мольнара. Вы играли там принцессу, верно?

Раскрасневшись еще сильнее, Грейс кивнула:

– Да, верно.

– Вы великолепно сыграли!

– Не могу выразить, как много для меня значит ваша похвала! – произнесла Грейс.

Это, пожалуй, был лучший комплимент из всех, что ей доводилось слышать. Она едва верила своим ушам.

– Почему бы вам к нам не присоединиться?

– О-о, спасибо, миссис Бейкер! – запинаясь, ответила Грейс. Внимание этой женщины волновало сильнее расположения любого мужчины. – Но я тут сегодня с подружками и не могу их бросить.

– Ну так тащи их сюда, – велела певица, – и зови меня Жозефиной.

– Правда?

– Правда, – с уверенным кивком подтвердила Жозефина.

Чувствуя неожиданную легкость в ногах, опьяненная возбуждением, Грейс вернулась к своему столику, чтобы спросить у подружек, не хотят ли те присоединиться к Жозефине Бейкер. Они, конечно, хотели, и работники «Копакабаны» любезно помогли им со стульями. Все перезнакомились. Привлекательный спутник певицы оказался Карлосом Родригесом, недавно приехавшим из Гаваны. Жозефина настояла на том, чтобы купить всем выпивку, и, не сводя взгляда с Грейс, подняла бокал:

– За новых друзей!

Пока Жозефина была в Нью-Йорке, они встретились еще несколько раз. Хотя по возрасту певица и годилась Грейс в матери, она с такой молодой необузданной энергией интересовалось последними, часто скандальными новинками джаза, кинематографа и театра, что Грейс с трудом за ней поспевала. Казалось, дни и ночи певицы расписаны по минутам, она делила время между выступлениями, обедами и выпивкой, и Грейс начинала светиться от гордости каждый раз, когда Жозефина представляла ее своей подругой. И, похоже, они действительно подружились. Они даже поговорили о Джине, причем настолько откровенно, как раньше Грейс и не снилось.

– Расскажи мне побольше об этом твоем Джине, – попросила Жозефина как-то вечером, когда они потягивали мартини в «Клубе-21». – Если не возражаешь, скажу, что ты кажешься мне слишком юной, чтобы зацикливаться на одном-единственном мужчине. Только не сейчас, когда ты так молода и красива. Ведь, где бы мы ни были, мужчины перестают беседовать со своими женами и подружками и провожают тебя взглядами, когда ты проходишь мимо.

– Ничего подобного! – искренне запротестовала Грейс, смущенная столь лестными словами.

– Ты должна замечать! – заявила Жозефина.

Грейс покачала головой:

– Я стараюсь обращать внимание только на тех, кто в данный момент со мной. И к тому же подозреваю, что, когда иду куда-то с тобой, люди смотрят на тебя. Силы небесные, да ты же сама Жозефина Бейкер!

Ее старшая подруга нахмурилась:

– Мое имя известно уже не так, как прежде. В некотором отношении в двадцатые годы народ был терпимее, чем сейчас. А в тридцатые и сороковые мы все объединились против очевидного зла: вначале – бедности, потом – Гитлера.

Отсутствующе глядя вдаль блестящими подведенными глазами, Жозефина зубами сняла с зубочистки в бокале последнюю оливку и принялась жевать ее. Интересно, о чем она думает, мимолетно заинтересовалась Грейс, но не решилась спросить. После минутной паузы певица снова переключилась на нее:

– Итак, Джин Лайонс. Рассказывай.

– Знаешь, Жозефина, похоже, я больше не могу быть с ним. При этом мы вместе заняты на телевидении в «Молодом богаче». Это по рассказу Фицджеральда, там про пьяницу и девушку, которая его любит, и это просто ужасно, ведь то же самое можно сказать обо мне и Джине.

– Не припоминаю такого рассказа, – сказала Жозефина, – хотя я всегда считала, что в Скотте есть что-то от зацикленного на себе мудака. Напомни, чем там всё кончилось?

Грейс не могла не рассмеяться над тем, как запросто новая подруга раскритиковала одного из самых известных писателей Америки, будто он просто парень с соседней улицы.

– А как вообще все обычно заканчивается у Фицджеральда? – сокрушенно спросила она. – Трагично.

Хорошо во всем этом лишь то, что в этой постановке мне легко следовать инструкциям Сэнди насчет того, чтобы думать об эмоциях своей героини. Они все уже есть у меня в голове, далеко ходить не надо. – Она не добавила, что ненавидит роли, которые запирают ее в ловушке собственного мозга.

Жозефина мгновение разглядывала Грейс, а потом проговорила:

– Джин действительно именно тот, кто тебе по-настоящему нужен?

Такой простой вопрос. Но все же… Грейс никогда не рассматривала с этой точки зрения ни Джина, ни кого бы то ни было еще.

– Я… я… – запинаясь, промямлила она. – Я не знаю.

Жозефина легонько постучала указательным пальцем по кончику носа Грейс:

– Вот это, ма cherie[12]12
  Моя дорогая (фр).


[Закрыть], тебе и нужно выяснить.

Когда спектакль «Продолжение следует» дали около дюжины раз и сняли с репертуара, стоял май, и Джин оказался именно тем, кто по-настоящему нужен Грейс, потому что лучше любого другого знал, как забыть о неприятностях. Теперь, когда Жозефина вернулась в Париж, это было особенно важно.

– Хоть я и знала, что постановка вовсе не шедевр, – говорила Грейс, пока они ехали на такси в «Копакабану», – мне все равно хотелось бы, чтобы она продержалась чуть подольше.

– Просто подожди, пока выйдет «Ровно в полдень», – утешающе сказал Джин.

– Я устала ждать, Джин! Мне двадцать два года, и я жду с тех пор, как мне стукнуло семнадцать.

Джин по-доброму рассмеялся:

– Ну, знаешь, это всего пять лет. И двадцать два – это молодость.

– Ты так говоришь, как будто сам глубокий старец, а тебе всего тридцать один!

– Ну и слава богу, что так. У меня пока что тоже не произошло большого прорыва. Ты должна вспомнить, зачем всем этим занимаешься.

– И зачем же, Джин? Скажи мне ты, потому что я забыла.

– Ты занимаешься этим, потому что тебе нравится застарелый запах дыма в гримерках и холодный воздух на сцене, согретый только огнями прожекторов. И то, как твои шаги эхом отдаются от дерева, пока не сооружены декорации.

Да, она действительно это любила. А еще любила аплодисменты: их страстно жаждали все лучшие актеры, хоть и никогда не признавались в этом вслух, а некоторые даже заходили так далеко, что притворялись раздраженными этой драгоценной благодарностью зала. Но сейчас подобные вещи казались недосягаемыми.

– Ох, Джин, а если у меня никогда не получится?

Он засмеялся, обнял ее, и Грейс опустила голову ему на плечо.

– Ты должна больше думать о том, для чего именно тебе нужно, чтобы у тебя получилось. А между тем найди способ наслаждаться процессом достижения цели.

В «Копакабане» они с Джином часами танцевали под громкие звуки духового оркестра и даже остались посмотреть комедию, которая начиналась глубокой ночью. Потом, ранним утром в такси, под боком у тихо похрапывающего Джина, по дороге к нему домой, Грейс спрашивала себя, что значит для нее последовать его совету вместо того, чтобы постоянно сокрушаться из-за того, что цель еще не достигнута.

Занятия с Сэнди действительно доставляли ей удовольствие, да и работа на телевидении тоже по большей части нравилась. Даже когда не радовал сценарий, она упивалась сотрудничеством с остальными актерами, их совместным стремлением к общей цели. Ей нравилось просыпаться каждое утро, зная, что у нее есть работа, за которую хорошо заплатят. И все же, как бы сильно ни любила все это Грейс, ей чего-то недоставало. Она плохо понимала, чего именно, но все равно снова и снова погружалась в привычные грезы о себе, стоящей после спектакля на огромной сцене и понимающей, что ее наконец-то разглядели.