Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)
– Я горжусь всеми своими детьми, Рэймонд. Ты слышал, что Келл этим летом второй раз победил в Хенли?
Рэймонд удивленно поднял бровь, а Грейс и Дизайна обменялись снисходительными взглядами, говорящими: «Ну что тут поделаешь? Папа есть папа». Мать улыбнулась, будто вторя словам «Я горжусь всеми своими детьми». Под жесткой броней корсета Грейс почувствовала отцовское пренебрежение, будто удар кинжала в живот. «Мне предстоит еще долгий путь». Эта мысль одновременно возмущала и успокаивала, возвращая в детство, в мир без запутанных и зачастую противоречивых чувств мужчин вроде Дона и Амира или коллег по ремеслу вроде Фей и Рэймонда.
Там, в детстве, она освоила все правила и знала, как себя повести, чтобы получить то, что ей хочется, – в разумных пределах, конечно, неизменно в разумных пределах. Благоразумие и приличия – вот два тирана создавшего ее мира.
Глава 6
1951 год
Грейс начала чувствовать себя настоящей обманщицей. По правде говоря, она испытывала искушение позвонить своему агенту, Эдит ван Клеве, и требовательно спросить: «Ну что вы со мной возитесь?! Во имя всего святого, вы же представляете Марлона Брандо, а я не получала приличных ролей аж с сорок девятого года!» Но вместо этого она сказала нечто подобное Салли Парриш, подруге и коллеге по модельному бизнесу с барбизонских времен, с которой они теперь вместе снимали квартиру на Шестьдесят шестой улице.
– Что ты такое говоришь, Грейс? Ты же постоянно работаешь! – Салли протянула ей стакан с холодной содовой.
Была суббота, конец мая выдался удушливо-жарким, из тех, когда в городе пахнет мусором и одежда весь день прилипает к спине. Все окна были распахнуты, все вентиляторы крутились, но по телу все равно струился пот.
– Да, конечно, на телевидении. Но это же не театр, – возразила Грейс.
– Все равно лучше, чем ничего. И не забывай, ты еще снималась в кино.
Сниматься в фильме «Четырнадцать часов», проведя два головокружительных дня поздней осени в солнечном Голливуде, вместо того чтобы дрожать от холода на улицах Нью-Йорка, а потом отправиться на премьеру в новом платье от Диора, было радостно. Но она уже устала от того, что все ссылаются на эту эпизодическую роль, которая ни к чему не привела, как на доказательство ее успеха. В любом случае, чтобы ее звезда взошла в Голливуде, нужно подписать контракт с какой-либо студией, которая всецело ею завладеет. Как быть открытой для предложений нью-йоркских театров, продавшись в рабство Голливуду?
– Ты трудишься больше, чем все, кого я знаю, включая врачей и адвокатов, и рабочих часов у тебя тоже больше, чем у них, – гнула свою линию Салли. – Все будет, Грейс. Просто расслабься. Чайник, на который смотришь, никогда не закипает и все такое.
Грейс пригубила прохладную пузырящуюся соду и почувствовала, как та шипит во рту. Ей было себя жалко, и на этом все. А поскольку она терпеть не могла себя жалеть, то вдобавок еще и злилась.
С тех пор как она получила роль в «Отце», прошло почти два года, и ее не пригласили больше ни в одну бродвейскую постановку. Нет, театральные труппы, в которых она работала уже два июля, были прекрасны, это все равно что на несколько замечательных жарких недель стать членом большой шумной семьи. На самом деле очень скоро она собиралась поехать в Денвер, в отлично себя зарекомендовавший Элитч-театр. Но хотя в Нью-Йорке Эдит и устраивала для нее всевозможные прослушивания и ее несколько раз даже приглашали повторно, ролей Грейс так и не получила. «Вечно я подружка невесты…»
Каждый раз, когда она учила реплики, а потом старательно наряжалась, чтобы произнести их на прослушивании в театре, у нее в груди били барабаны надежды. И каждый раз после этого она день-другой испытывала осторожную радость, сидела дома, читала и вязала, выходя лишь для долгой прогулки по парку да рано утром в магазин, чтобы не пропустить звонка. А потом обнаруживала, что роль отдали кому-то другому, и старалась успокоиться, делая вечерние вылазки в город. От шампанского и флирта на время становилось лучше, но наутро она неизменно просыпалась с тяжелым чувством. После первого десятка отказов Грейс стала просто оставаться на весь день в постели, и ее волосы делались свалявшимися, а конечности казались набитыми ватой.
Постоянно находились причины – Эдит называла их «пояснениями», – по которым Грейс не могла возразить, потому что в большинстве случаев проблема заключалась не в ее актерской игре, а в ней самой. Слишком хорошенькая для роли. Слишком тихая. Слишком холодная. Слишком высокая. Недостаточно пышная. Недостаточно опытная. Чересчур молодая. Особенно ей нравилось, когда о ней говорили: «Она великолепная актриса, просто не подходит для этой роли». И что прикажете с этим делать?
Что ни делай, все бесполезно.
Неужели она так скоро достигла пика своей карьеры? Да и что это за пик такой – несколько летних театров и одна бродвейская постановка? Это скорее холм, чем гора. Между тем телевидение просто засыпало ее предложениями. Она понимала, что должна бы радоваться, потому что платили там хорошо, а телеспектакли, которые шли и прямом эфире, даже чем-то напоминали настоящий театр. Репетиции проводились на сцене, декорации и костюмы всегда мастерили на совесть, акты были длинными и прерывались несколькими рекламными вставками. Там не было никаких повторных дублей, как в рекламных роликах, с которыми она постоянно имела дело, или в кино, где ей однажды довелось сняться. Как и в театрах, актеры на телевидении работали по принципу «сделай или умри»: лишь одна попытка, чтобы сыграть все как следует, чтобы своими голосами, своей пластикой тронуть сердца тысяч людей, замерших в этот вечер перед телеэкранами.
Мысли об этих зрителях, которых было куда больше, чем мог вместить даже самый огромный театр, отчасти служили ей утешением. Но жалкие аплодисменты операторов, костюмеров, гримеров и других членов съемочной группы, раздававшиеся после того, как режиссер кричал: «Снято!», все же не могли сравниться с овациями живых залов. А еще – хотя в этом снобизме Грейс могла признаться только самой себе – в телевизионных драмах было нечто дешевое и ширпотребное, особенно из-за запускавшихся между актами роликов с рекламой моющих средств и зубной пасты, в некоторых из которых снялась она сама! Ей было любопытно, что думают зрители, когда вначале видят ее в костюме принцессы, или домохозяйки тридцатых годов, или куртизанки эпохи Тюдоров, а потом, в перерыве, – в фартуке с оборочками, нахваливающую новейшее средство для мытья посуды. Конечно, если зрители вообще замечают такие мелочи! Нет, несмотря на то что у телевидения много общего с театром, это далеко не одно и то же. У телевидения никогда не будет того веса, той связи с Аристофаном, Шекспиром или даже Ноэлом Коуардом, которая есть у театра.
Пегги и Лизанна были очень милы, смотрели все программы, в которых она участвовала, и всегда по-доброму, по-сестрински звонили на следующий день, чтобы сказать, как им понравилась передача и то, как Грейс в ней сыграла. Дядя Джордж тоже успевал увидеть большую часть ее телевизионных работ и тоже звонил с поздравлениями. У Грейс создалось впечатление, что за передачами с ее участием следит и мать, потому что по телефону она всегда произносила что-нибудь вроде: «Постановка, которую показали на днях по телевизору, такая грустная! Даже не знаю, как ты в ней сыграла и не впала в депрессию». Или: «Не знаю, дело в тебе или в нашем телевизоре, но вчера тебя было едва слышно! Может, тебе надо говорить погромче?» Но иногда Грейс перепадали и драгоценные похвалы от матери: «Спектакль, который передавали вчера вечером, мне очень понравился. И ты была там такая красивая!»
Однажды Грейс совершила ошибку, спросив у отца, смотрит ли он шоу с ее участием, и услышала в ответ равнодушное: «Я включаю это проклятый ящик только ради бейсбола». Спектакль на Бродвее отец игнорировать не мог и должен был появиться там в какой-то момент, хотя бы чтобы не выглядеть дурно в глазах своих друзей.
Однако, как это ни иронично, именно он навел Грейс на мысль, которая внушила ей новую надежду. Она ненадолго заехала в Ист-Фоллс перед тем, как отправиться в Денвер. За ужином отец ворчал, что потерял контракт на строительство здания, который отдали другой фирме, располагавшей более серьезными связями по всей священной Главной Линии[8]8
Имеются в виду пригороды Филадельфии, расположенные вдоль главной железнодорожной магистрали Пенсильвании.
[Закрыть].
«Связи… – подумала Грейс. Может быть, она не случайно получила свою лучшую роль, когда только закончила Академию, и ее имя появилось в выпускных списках и на кончиках языков преподавателей, у которых были хорошие связи. – Может, мне нужно еще поучиться… и наработать новые связи».
Помимо мысли, что благодаря известному учителю перед ней откроются новые двери, ей импонировала идея снова стать студенткой. Конечно же, ей есть чему поучиться, и, вероятно, наставник сумеет расшифровать «пояснения» Эдит и превратить их во внятные инструкции, которым она будет следовать.
По счастью, Нью-Йорк предлагает множество возможностей. Ли Страсберг произвел настоящий фурор своим «Групповым театром», пусть даже Грейс и не думала, что способна выдержать так называемые методы этого господина. Она слышала, что Страсберг со своими коллегами Шерил Кроуфорд и Гарольдом Клурманом призывали студентов черпать из собственных резервуаров боли и страдания, чтобы играть трагические роли. За исключением роли Трейси Лорд в Академии – которая, в конце концов, была комической, а не душераздирающей и трагедийной – каждая новая роль была для Грейс не поводом упиваться ею, а побегом от собственной боли. И посмотрите, куда этот метод, судя по всему, привел Мэрилин Монро, до абсурда талантливую красотку, по слухам почти не показывавшуюся на работе. Но были и другие педагоги, отколовшиеся от «Группового театра», например Стелла Адлер и Сэнфорд Мейснер, которые, возможно, подойдут ей больше.
Перед отъездом в Денвер оставалось как раз достаточно времени, чтобы подыскать себе преподавателя на осень, но действовать нужно было быстро. Смыв холодным душем с тела ночную липкую нервную пленку, она влезла в льняное платье и поехала на метро в Академию, а там постучалась в кабинет Дона. Периодически встречаясь то тут, то там в городских клубах и на вечеринках, они постепенно и совершенно неожиданно смогли подружиться после того, как их роман закончился. У Грейс было ощущение, что Дон готов снова влюбиться в нее, если она даст повод, он ревниво следил за ее кавалерами, но она ясно дала понять, что теперь у них исключительно платонические отношения. В последние несколько месяцев он встречался с Джуди, эксцентричной и обворожительной девушкой-скульптором, которая жила в Сохо. Когда им доводилось оказаться в одной компании, Грейс наслаждалась ее обществом.
– Ну до чего же приятный сюрприз! – просиял Дон, открыв дверь и увидев, кто пришел.
– Мне нужен совет насчет нового учителя.
Они отправились в кондитерскую за углом, взяли слоеные пирожные с кофе, и Грейс рассказала Дону, что хочет продолжить учебу.
– Я уж думал, ты никогда не попросишь.
– Речь не о тебе, Дон. У тебя я уже научилась всему, чему могла, – поддразнила она.
– Тут ты не права, – твердо мотнул головой Дон. – Но я согласен: тебе действительно нужно учиться.
Она почувствовала себя уязвленной этим его заявлением, но что поделаешь – это ведь Дон, а ей… ей действительно нужна помощь.
– Только не предлагай Страсберга, – сказала Грейс.
Вскинув руки ладонями вперед, Дон заметил:
– Уж поверь, я не настолько плохо тебя знаю.
Грейс широко улыбнулась. Потому-то она и пришла именно к нему. А он добавил, обрадовав ее еще сильнее:
– На самом деле я только что разговаривал об этом с Арти и Грегом.
Артуром Миллером и Грегори Пеком, предположила Грейс. Она прочла в бюллетене для выпускников, что оба они недавно пришли в Академию, чтобы провести там короткие курсы актерского мастерства.
Потом беседа свернула на достоинства актерских школ Страсберга, Адлер и Мейснера в сравнении с идеями Уты Хаген, которые в значительной степени легли в основу курса Академии. Под конец Дон пообещал позвонить Сэнфорду Мейснеру и замолвить за нее словечко, а потом Грейс выплыла на шумный тротуар, чувствуя, что жизнь опять обрела цель и смысл.
* * *
Предвкушая осенние занятия с Сэнди Мейснером, который по рекомендации Дона взял ее на свой курс, Грейс позволила себе канителиться в Денвере, днем – под его голубыми небесами, а по вечерам – в теплице талантов, именуемой Элитч-театр. В первую же неделю у нее завязались отношения с актером по имени Джин Лайонс. Почти сразу после знакомства он выдал:
– Кто бы подумал, что мы, ребята из Пенсильвании, будем ведущими актерами летней труппы аж на Западе, а?
Их общее детство на берегах Атлантики (он – из Питсбурга, она – из Ист-Фоллса) помогло Джину почувствовать себя как дома. Загорелый, с выгоревшими волосами после долгих походов по горам, он был грубоват, даже когда пытался вписаться в более благовоспитанное общество, и, в точности как отец Грейс, затаил на это общество обиду. Грейс прекрасно осознавала, что ее точеный носик, тщательно отработанная осанка и подправленный голос позволяют ей сливаться с самой рафинированной публикой. Люди всегда удивлялись, обнаружив, что она одна из этих самых Келли, а тех, кто не знал семью, шокировало открытие, что она католичка ирландского разлива. Она редко упоминала, что семья ее матери прибыла из Германии, потому что сама постоянно об этом забывала, так основательно Маргарет Мейер преобразилась в Маргарет Келли. Общение с Джином затронуло какую-то струнку в душе Грейс, и та стала упиваться своим положением аутсайдера.
– Может, в искусстве и полно определенного рода отверженных, но они всегда создают собственную мафию интеллигентщины, – саркастично заявил Джин. – А как насчет нас, публики из картофельно-мясной Америки? Мы им покажем, Грейс!
Скажи нечто подобное ее отец, Грейс захотелось бы кинуть в него упомянутой картошкой. Но после многочисленных отказов в Нью-Йорке она интуитивно склонялась к точке зрения Джина. «Да, – думала Грейс, – надо им показать». К тому же она понимала, что имеет в виду Джин: он не собирался утирать интеллигенции нос, скорее просто хотел, чтобы эта интеллигенция принимала его как равного, – именно к этому стремилась всегда и сама Грейс.
Джин был полной противоположностью Асмиру и другим состоятельным мужчинам, которые ухаживали за ней в Нью-Йорке, но в то же время так не походил на Дона и прочих знакомых артистов, что она нарушила клятву не связываться с актерской братией.
В постели он оказался поразительно энергичным и мужественным, без всякого жеманства. Его поцелуи были долгими, глубокими, он открывал глаза, только чтобы бросить взгляд на ее тело, пока его руки бродили по ее маленьким грудям и стройным бедрам. Из-за того, что в моде были фигуры в виде песочных часов, Грейс затягивалась в корсеты и всегда беспокоилась, какое впечатление произведет ее тело без коррекции тщательно подобранной одеждой: где надо – подложено, где надо – утянуто; переживала, что мужчину может разочаровать отсутствие даже намека на пышность. Но Джин стонал от удовольствия, видя и осязая ее наготу. Он и в сексе был несколько грубоват, не стеснялся пускать в ход зубы, словно зная, что Грейс не какая-нибудь фарфоровая кукла и способна принять это и хотеть этого, что где-то в ней живет роковая женщина, в образе которой она никогда ни перед кем не предстанет. Ее будоражила возможность играть такую роль.
Им приходилось таиться, потому что официально Джин все еще оставался женат, хоть и ждал признания брака недействительным. Секретность делала положение одновременно и более безопасным, и более рискованным. Безопасным потому, что ей не приходилось отвечать на вопросы театральных сплетников насчет их отношений, и рискованным из-за опасности быть застигнутыми вместе, а еще из-за того, чем могло грозить их совместное будущее. Она отнюдь не желала повторения истории, которая произошла с Доном и ее родней. Правда, Джин хотя бы был католиком, но ведь его первой женитьбы скрыть не удастся. Однажды в пятницу утром, когда Грейс, предаваясь лени после вечера в компании друзей, решила поспать подольше, ее разбудил телефонный звонок.
– Эдит, – хрипло сказала Грейс, посмотрев на часы и увидев, что нет еще даже восьми, – здесь на два часа меньше, чем у вас.
– Я боялась, что ты уйдешь на весь день, и решила действовать наверняка. У меня тут на связи Джей Кантер с предложением, которое может оказаться тебе на руку. Выслушай его.
Хотя раньше Грейс разговаривала с Джеем Канте – ром всего один раз, перед тем как начать работу в «Четырнадцати часах», очень недолго, она знала, что Эдит и Джей представляют Марлона Брандо – в театре и кинематографе соответственно. Заинтересованная, она села в Кровати и закутала ноги простыней, радуясь, что Джин отсыпается после вечеринки у себя дома.
– Грейс?! – с жаром начал Джей.
Она и забыла, какой невероятно молодой у него голос, не то что у прагматичной Эдит, которая говорила с Грейс как трижды побывавшая замужем тетушка, знающая, что именно должна услышать ее подопечная, и никогда не темнящая. Брандо подписал контракт с этим мальчишкой? Но она сочла, что доверия прославленного артиста и ее собственного агента достаточно, чтобы поговорить с Джеем, поэтому старалась слушать внимательно, хоть это и было сложно без кофе, когда еще никуда не делась усталость от ночных возлияний, песен и танцев.
– Грейс, до чего же приятно снова с тобой беседовать! Хотел бы я добраться этим летом до Денвера и посмотреть твои спектакли!
«Типичный льстец», – подумала она, ожидая, что будет дальше.
– Хоть я и знаю, что ты отдала сердце театру, у меня есть для тебя предложение о съемках, которое, мне кажется, сможет тебя заинтересовать. Заметь, прежде чем ты начнешь возражать, хочу сказать, что прекрасно понимаю твою позицию относительно контрактов со студиями и уважаю ее, – с удивившей ее убежденностью произнес Джей. – И для этой картины тебе не придется ничего подписывать.
В данном заявлении Грейс послышалась скрытая угроза, что в следующий раз ситуация изменится, но она придержала язык и просто мягко проговорила:
– Я тебя слушаю.
– Хорошо-хорошо. Итак, тебе предстоит играть главную роль с Гэри Купером у режиссера Фреда Цин-немана. Может, ты еще не слышала о Циннемане, но он уже создает себе имя, делает потрясающую смесь из авангарда и более коммерческого материала. Он хочет, чтобы у его нового фильма были атрибуты театральности, и поэтому мы с Эдит, конечно, сразу подумали о тебе, как и он сам, когда увидел твои кинопробы. Помнишь, ты их делала несколько лет назад? В любом случае, если участвует Куп, думаю, дело верное.
Грейс почувствовала, как пульс зачастил, а щеки разрумянились. Гэри Купер был одним из отцовских любимцев. И Джей упомянул главную роль, что казалось маловероятным, ведь это будет лишь второй ее фильм. Может, это уловка, чтобы выманить ее из Нью-Йорка, но все же…
– О чем кино? – ровным голосом спросила она, стараясь ничем не выдать растущего волнения.
Кантер откашлялся:
– Ну, это вестерн. Но, обрати внимание, я сказал, что Циннеман хочет снять нечто большее, чем простой вестерн. Если хочешь знать мое мнение, это будет фильм вроде тех, где погружаешься в самые темные глубины души.
Джей задал ей непростую задачу. Она призадумалась: уж не отказала ли Циннеману основная кандидатка на главную роль, вынудив его обратиться к запасному варианту? Но разве это имеет значение? Карьера как раз и строится на таких возможностях. Однако разве карьера в кинематографе – то, чего она хотела? Нет. Но все же…
– Звучит интригующе, – сказала Грейс.
– Я получу сценарий по авиапочте и перешлю тебе, – сообщил Джей. – И, боюсь, твой ответ будет нужен мне не позднее среды.
Да-да, какая-то актриса явно отказалась от роли. Интересно, кто она.
– Жду не дождусь, когда смогу его прочесть, – проговорила Грейс.
– Шикарно, шикарно, – с явным облегчением сказал он. – Думаю, он тебе понравится. Заметь, я действительно так думаю.
Грейс засмеялась: откуда этому молодому человеку знать что-то о ее вкусах? Но она постаралась, чтобы в ее смехе прозвучало одобрение, как будто он только что отпустил весьма удачную шутку посреди вечеринки.
Выяснилось, что сценарий ей нравится. Очень. Она прочла его целиком за один присест, выпив кувшин чая со льдом и закинув ноги на диван. Грейс видела себя в роли Эми Кейн и не могла не признать, что при мысли об афишах с собственным именем, развешенных повсюду в метро и на каждом кинотеатре, у нее слегка захватило дух. Гэри Купер и Грейс Келли. «Мы им покажем».
Джей был прав, говоря о некоторой театральности сценария и погружении в темные глубины души. Мужской. Женской, как выяснилось, тоже, хотя женщину никто не упоминал. Ее героиня, Эми Кейн, после тяжелой внутренней борьбы с демонами собственного прошлого в конце фильма спасала персонажа Гэри Купера. Это импонировало Грейс. Уже в процессе чтения она стала прикидывать, как по-разному можно сыграть Эми. Когда она позвонила Джею сообщить, что сценарий ей понравился, и спросить о графике съемок, его голос навел на мысли о туго сжатой пружине, готовой вот-вот распрямиться:
– Я так рад, что тебе понравилось! Я это предчувствовал. Спасибо, что так быстро отозвалась. Ты великолепно справишься с ролью, Грейс. Идеальный следующий шаг твоей карьеры, который позволит тебе впредь работать только с лучшими режиссерами и актерами. Встречу тебя в аэропорту в последние выходные июля. Познакомишься с Фредом, костюмы подберем, всякое такое.
– Так скоро? – Ее вдруг обуяли сомнения. Почему она вообще согласилась на это предложение?
– Это всего на пару дней.
– Да, хорошо, но… когда начнутся съемки? Сколько времени они займут?
Теперь она думала о курсе Сэнфорда Мейснера, который собиралась пройти осенью. И о Джине. Всю прошлую неделю они обсуждали совместное будущее. Он упомянул возможный переезд в Нью-Йорк. А теперь выясняется, что она сама окажется в Калифорнии.
– Максимум несколько недель, а начнутся сразу после Дня труда[9]9
День труда отмечается в США в первый понедельник сентября.
[Закрыть], – ответил Джей.
«Конечно, это же не навсегда. Не о чем и беспокоиться», – подумала Грейс.
– К концу сентября мне нужно быть в Нью-Йорке, чтобы начать занятия с Сэнфордом Мейснером, – сообщила она.
– Уверен, с этим проблем не возникнет, – проговорил Джей, хотя ей показалось, что он сказал бы все что угодно, лишь бы убедить ее сесть в самолет. Получалось, что теперьу нее появились обязательства, пусть они и существовали пока только в ее душе.
На следующий день Грейс явилась к Джину с черничными кексами, кофе и пивом вдобавок.
– Это на опохмелку, – сказала она, выставляя перед ним свои дары.
Накануне вечером перед спектаклем Грейс не успела поделиться с ним новостями, затем все опять загуляли, и стало не до того. К тому же Джин опять напился, чем разозлил ее.
– Ты лучше всех, Грейс, – зевнул он, открывая пивную бутылку.
Пробка щелкнула, раздалось шипение. Джин быстро ожил и, прежде чем Грейс успела начать разговор, уже принялся целовать ее, а потом завалил в постель. Она не сопротивлялась, радуясь отсрочке. «Нужно ему сказать», – твердила она себе, когда ее голова покоилась у него на груди, а их ноги сплелись. По утрам, когда Джин не набирался до бесчувствия, ей нравилось быть с ним больше всего.
– Мне позвонили насчет съемок, – полуутвердительно сказала она.
– И?
– Ну, я делала кинопробы… давным-давно, для фильма «Такси». По ним Генри Хэтэуэй и вышел на меня, когда снимал «Четырнадцать часов», и Фред Циннеман тоже, кажется, их видел. Он хочет в сентябре снимать меня в вестерне с Гэри Купером.
– Ну, это просто отличные новости, чтоб их черти драли… – с глумливыми ковбойскими интонациями протянул Джин.
Грейс хихикнула. Он порой бывал очень славным.
– Думаешь, надо соглашаться?
Она даже не знала, зачем задает этот вопрос, раз предложение о съемках уже принято. Но ей нужно было… что? Его одобрение? Разрешение? Подтверждение?
– Не понимаю, кобылка, при чем тут я-то, – сказал он, не выходя из образа ковбоя.
Грейс села и рассмеялась, легонько подтолкнув его ногой:
– Я серьезно, Джин.
– И я, – уже нормальным голосом ответил он. – Это твой шанс. Я никогда не стану мешать тебе.
Ей почему-то отчасти захотелось, чтобы он попытался помешать, хоть это и было безумием.
– Это хороший шанс, – кивнула она.
– Тогда что ты сидишь с такой вытянувшейся физиономией?
Он улыбнулся ей открытой и доброй улыбкой, и Грейс подумала, как же любит это лицо. Ей не хотелось расставаться с Джином.
– Просто мне очень скоро придется лететь в Калифорнию, – сказала она, – и я слышала, что павильонные съемки обычно тянутся целую вечность. А еще я переживаю, не опоздаю ли вернуться в Нью-Йорк к началу занятий с Сэнфордом Мейснером.
Все это было чистой правдой, но Грейс вдобавок надеялась, что упоминание Нью-Йорка напомнит ему о совместных планах, пусть и не окончательных.
– На твоем месте я бы пропустил занятия ради фильма с Гэри Купером. Это же сам Гэри Купер! Куп.
Он сказал это с невероятной уверенностью, словно тут не могло быть никаких вопросов. И Грейс позавидовала ему. А еще почувствовала разочарование. Неужели он даже не спросит, когда они увидятся в следующий раз?
– Хорошо, – кивнула она, соглашаясь с его словами. – Тогда…
Как бы это сформулировать? Или лучше просто спросить?
– Ты, наверное, не захочешь ненадолго поехать в Калифорнию?
Глаза Джина широко раскрылись, потом он крепко зажмурил их и потер, будто бы только что проснулся, а потом посмотрел на Грейс:
– Мне нравится здесь, на Западе. Мне тут свободнее, я люблю это чувство.
«Так вот что ты любишь?» – мелькнуло у нее в голове.
– Но, – многозначительно продолжил он, – мне нужно с браком разобраться и еще всякие дела сделать. Так что посмотрим.
Похоже, по ее виду стало ясно, что она пала духом – по ощущениям, вполне в буквальном смысле, внутри словно что-то оборвалось и с размаху ухнуло вниз, – потому что, подняв на нее глаза, Джин сказал;
– Эй, ну не грусти! Ты будешь сниматься в одном фильме с живой легендой, а у меня начнется хождение по мукам.
Невольно рассмеявшись, она проговорила:
– Ну, если смотреть с такой точки зрения…
Тогда Джин поглядел на нее внимательнее и взял ее руку в обе свои:
– Если удастся, я вырвусь в Калифорнию. Обещаю. Всю жизнь мечтал сесть на шею самой хорошенькой девушке на свете.
– Прекрати! – велела она, хотя на самом деле хотела, чтобы он вечно продолжал в том же духе. Это замедляло ощущение падения.
– И еще самой талантливой, – добавил он. – Как ковбой произнес бы слово «талантливая»?
Грейс снова сползла в постели вниз, чтобы пальцы ее ног встретились с пальцами Джина, потом потянулась и взъерошила его спутанные светлые волосы.
– Мне все равно, как он произнес бы это, – шепнула она и поцеловала Дина, упиваясь мгновенной реакцией его тела на прикосновения, тем, с какой страстью он ответил на поцелуй и посадил ее сверху, впившись пальцами в нежную плоть ее бедер. В такие моменты она всегда знала, как сильно он ее хочет, и находила огромное удовольствие в своей власти над ним.
