Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)
Глава 14
Как она и предполагала изначально, их роман с Рэем Милландом оказался четко привязан к определенному времени и месту. Его желание оказалось не таким безграничным, как он заявлял, что, говоря по совести, вполне устраивало Грейс. Лето подходило к концу, ей предстояло вернуться в Нью-Йорк, чтобы прослушаться на роль Роксаны в «Сирано де Бержераке», а напряжение от необходимости скрывать встречи с коллегой по съемке утомляло чем дальше, тем сильнее. Она дала Рэю возможность мягко расстаться с ней за ужином с шампанским с устрицами («Мюриэль всегда так мила со мной и детьми… Было таким счастьем работать с тобой над фильмом») – потому что наслаждалась видом этого обходительного джентльмена, который явно чувствовал себя весьма неловко. С великодушным пониманием Грейс избавила его от скорбей, и их последняя совместная ночь оказалась достаточно примечательной для того, чтобы пожалеть, что она – последняя.
В завершающие знойные недели лета, во время подготовки к прослушиванию для «Сирано» и съемок в нескольких телепостановках, она пошла на вечеринку и познакомилась там с Олегом Кассини, модельером, платья которого восхищали ее, когда она видела их на страницах журнала «Вог». С тонкими усиками на загорелом лице и с зачесанными назад волосами он выглядел как азартный плейбой и подошел бы на роль какого-нибудь автогонщика, способного отвлечь главную героиню от истинной любви к Тому, Дику или Гарри. Прибавьте к этому непринужденный смех, смутный континентальный акцент (изначально он был русским, но после того, как Олег долго жил в модных столицах Запада, смягчился до общеевропейского) и великолепное чувство юмора – и вы получите полную противоположность Рэю Милланду, который по сравнению с ним выглядел занудой. Он был старше Грейс на шестнадцать лет, но на шесть лет моложе Рэя и в сравнении с последним казался чуть ли не мальчишкой.
Грейс стала привыкать иметь дело с мужчинами постарше. Из-за того, что она так часто оказывалась с ними под прицелами камер, для нее стало естественным испытывать романтические чувства к ним, а не к ровесникам, которые виделись ей совсем юнцами. Меланхоличный, рассудительный Марлон Брандо был особым случаем, потому что казался куда старше своих лет. Но молодые люди вроде очень славного и талантливого Пола Ньюмана, которого она знала по совместной работе над несколькими телеспектаклями? Нет уж, спасибо. Когда в барбизонские времена другие девчонки – всего на несколько лет моложе, чем она сейчас, – рассказывали о свиданиях с этими молодыми актерами, они щебетали о пицце и китайской еде навынос, съеденной сидя на полу, который недурно было бы подмести. Все это совершенно не привлекало Грейс.
Она предпочитала состоявшихся мужчин.
За чаем в «Плазе» старая приятельница Мари Рэмбо не без умысла упомянула при ней о статье в журнале для семейного чтения «Ридерз дайджест», где предполагалось, что девушки, предпочитающие мужчин постарше, испытывают противоестественные чувства к собственным отцам.
– Мое влечение к зрелым мужчинам вовсе не имеет отношения к… эдипову комплексу, Мари, – ответила Грейс. – Во мне нет ничего от Электры.
– Нет, я вовсе не думала, что у тебя такие чувства к отцу, – сказала Мари. – Но твой папа, он, ну… всегда был для тебя важен. Тебе хочется произвести на него впечатление.
– Не понимаю, к чему ты клонишь, – заявила Грейс. Ее кожу пощипывало от раздражения, а еще из-за неуютного воспоминания о том, как польстила ей похвала Хича. Пусть тот и не был никогда ее любовником, его одобрение в каком-то смысле казалось важнее одобрения Рэя Милланда. В случае с Хичкоком важную роль играл авторитет режиссера, но Грейс знала, что, будь они оба ее возраста, их мнение вообще значило бы для нее куда меньше. Однако вслух она запротестовала: – Ну, и Олег не произвел впечатления на отца. Папе противен его «европейский образ жизни», – пародируя отца, она сделала голос на октаву ниже и изобразила пальцами в воздухе кавычки вокруг последних слов. – И это еще не упоминая двух разводов Олега.
Мари хихикнула:
– Я просто так, Грейс. Просто прочла статью и думала, что тебе тоже будет интересно. Не расстраивайся. Если ты счастлива, то я и счастлива за тебя.
– Я счастлива, – сказала Грейс и почувствовала себя еще счастливей, обнаружив, что это действительно так.
Ее жизнь опять наполнилась возможностями, и она чувствовала, что за углом поджидает нечто восхитительное. Однако разговор с подругой заставил Грейс отдалиться от Олега и начать противиться его ухаживаниям. Даже когда он начал присылать цветы, она отказалась с ним поужинать, хоть и в полной мере наслаждалась его попытками привлечь к себе внимание (надо заметить, весьма затратными). Ее квартира напоминала теперь цветочный магазин. Как и Асмир несколько лет назад, Олег питал пристрастие к необычным букетам. Он прислал ярко-розовую орхидею с почти неприлично зеленой сердцевиной – стрелицию – и цветущую ветвь какого-то редкого сорта вишни прямиком из Южной Америки.
Потом, за несколько дней до прослушивания для «Сирано», Грейс проснулась с мерзкой простудой. Она перепробовала все: ежевечерние горячие ванны, какие-то лекарства с металлическим привкусом, обильное горячее питье с лимоном и медом, даже гнусную штуковину под названием «чайник для промывания носа», которую порекомендовал Дон. Пытаясь ею воспользоваться, Грейс неизменно начинала давиться и брызгать слюной, а из ноздрей текла гнусная вязкая жижа. Однако голос так и не пришел в норму к нужному сроку. К тому же с недосыпа она видела хуже, чем обычно. После прослушивания ей даже не перезвонили.
Неужели Бог наказывал ее за беспутное поведение? В ней вдруг взыграло католическое воспитание, заставив ее почувствовать себя безнадежной грешницей. Возможно ли, что Грейс не берут в бродвейские спектакли из-за того, как она распоряжалась собой в личной жизни? Но это же просто нелепо, мысленно возражала себе Грейс. Достаточно посмотреть на звезд Бродвея, половина которых – настоящие моральные банкроты! По сравнению с ними ее немногочисленные интрижки с женатыми мужчинами выглядят совершенно невинно. К тому же, в очередной раз сказала Грейс себе, когда она выйдет замуж, то ни за что не станет изменять. Тогда в чем же проблема? Почему бы просто не дать ей роль, будь она неладна?
Пока она пребывала в таком вот подавленном настроении, Олег – красивый, одинокий (хоть формально и нет), артистичный Олег – прислал ей еще одну тяжелую вазу с ароматными цветами, на этот раз присовокупив к ней забавный стишок: «Красная роза, синий василек, Грейс Келли, пожалуйста, дайте мне намек». Внизу он приписал: «Надеюсь, Вам лучше и вскоре мы сможем вместе поужинать». Грейс, согнувшись пополам, расхохоталась. Она смеялась, пока не закашлялась и ей не пришлось сесть. Честное слово, он ей нравился так сильно, как давно не нравился никто. И возможно, Бог с умыслом посылает ей этого мужчину вместо роли на Бродвее.
Она планировала действовать осторожно, ведь это не какие-нибудь шуры-муры на съемочной площадке. Олег – восходящая звезда в мире моды, и за каждым его движением внимательно следят и светские, и артистические круги Нью-Йорка. Да и она сама тоже набирает популярность, ведь рекламирующие «Могамбо» афиши с ее лицом висят повсюду, куда ни кинь взгляд. Нью-йоркские репортеры менее настырны, чем их голливудские собратья, но роман между модельером и кинозвездой непременно станет для них настоящим праздником души.
Итак, она согласилась отужинать с Олегом, но, наслаждаясь тем, что в кои-то веки у нее на руках все козыри, написала ему, что свидание придется отложить, пока ей не станет получше и не пройдет премьера «Могамбо».
А после этого Грейс оказалась перед самым замечательным выбором за всю свою карьеру, замечательным настолько, что не могла не заподозрить, что Бог не только простил ей все грехи, но и полностью одобряет ее действия.
Пташка Джей позвонил сказать, что ей предложили сразу две роли, между которыми придется выбирать, потому что съемки будут происходить одновременно. Первая – роль Эди Дойл в фильме «В порту», который снимает в Нью-Йорке лично Элиа Казан. На главную мужскую роль он взял Марлона Брандо. Второй вариант – Лиза Фермой (в паре с Джеймсом Стюартом) в триллере Хича под названием «Окно во двор». Хотя действие фильма и происходит в Нью-Йорке, снимать его планировалось на голливудской студии. Хич намеревался собрать самые большие в мире декорации, чтобы в точности воссоздать двор между двумя многоквартирными зданиями.
Предстояло принять непростое решение. Пытаясь определиться, она не могла ни есть, ни спать. Полагаться на сердце в данном случае было нельзя: оно начинало биться быстрее при мысли о каждом фильме.
Она советовалась со всеми – с Доном, Ритой, Сэнди, Жозефиной, Джуди, Джеем, Мари и даже с Пегги, пока та жарила для своей семьи свиные отбивные на другом конце провода. Голоса разделились точнехонько пятьдесят на пятьдесят. Сказать по правде, Джей и Сэнди отказались голосовать, предложив выбрать ту роль, которая сильнее в ней отзывается. Вначале понять это было невозможно, поэтому Грейс принялась читать и перечитывать сценарии, постепенно ощущая все большую близость с Лизой Фермой.
Это ее удивило. Без сомнения, предложи ей Джей такой выбор год назад, она в мгновение ока остановилась бы на «В порту». Даже думать не пришлось бы. В конце концов, ведь сценарий был написан по успешной бродвейской постановке, а съемки давали возможность поучиться у легендарного Элии Казана. К тому же играть предстояло девушку из среды рабочего класса, так непохожую на саму Грейс.
Однако эта роль была куда меньше роли Лизы Фермой. Когда она читала сценарий Хича, то отчетливо слышала собственный голос, произносящий реплики Лизы. Это пришло само по себе. И хотя сыграть Эди было бы непросто и именно поэтому интересно, Грейс толком не видела себя в этой роли, плюс могла предсказать, что герой Марлона полностью затмит ее героиню. Если она собирается выбрать роль, которая пойдет на пользу ее дальнейшей карьере, нужно остановиться на предложении Хичкока. Она уже почти приняла решение, когда режиссер сам позвонил ей, окончательно склонив чашу весов в свою пользу. Низкий голос Хича донесся до нее через всю страну:
– Это твоя роль, Грейс. Никому, кроме тебя, ее не сыграть. Я знаю, у тебя предложение от Элии, слова против него не скажу, потому что не испытываю к его таланту ничего, кроме уважения. Но ты и есть Лиза Фермон.
Все, включая Джея и Сэнди, были довольны, когда она взяла роль в «Окне во двор». Казалось, до сих пор они сидели, затаив дыхание и надеясь, что Грейс сделает правильный выбор. Пташка Джуди и пташка Джей чествовали ее в своей уютной квартире за несколько дней до того, как она улетела обратно в Голливуд, и Джей сказал:
– Хич сделает, из тебя звезду, Грейс. Я рад, что ты не стала рисковать с Казаном.
Джуди взмахом руки отмела замечание мужа:
– Не говори так, Джей. Она и там была бы великолепна.
– Конечно, – согласился Джей, и Грейс видела, что он серьезен. – Но, думаю, зрители были бы сбиты с толку. Они стали бы спрашивать: «Кто такая эта Грейс Келли?» А благодаря Хичу они легко ответят на этот вопрос.
«Не слишком легко», – с надеждой подумала Грейс.
Нечто в радостном возбуждении Джея насчет того, что Альфред Хичкок превратит ее в ту самую Грейс Келли, заставляло ее скрипеть зубами и вызывало желание изменить решение. Но роль Эди Дойл уже взяла Эва Мари Сейнт, и передумывать было поздно.
* * *
На красной ковровой дорожке, расстеленной в честь премьеры «Могамбо», зябким осенним вечером Кларк Гейбл расхваливал Грейс прессе, а Ава крепко обняла ее. В кои-то веки фотографы вели себя сдержанно и любезно, и Грейс чувствовала себя очаровательной и желанной.
– Тебе верится, что мы начали сниматься в этом фильме год назад? – спросила она Аву, когда они не спеша пили шампанское из фужеров с золотым ободком.
– Да, точно. А тебе верится, что мы были в Африке? – отозвалась та.
– Ты из Африки попала прямиком к королю Артуру! – засмеялась Грейс. – Жду не дождусь, когда увижу тебя в роли Гвиневры.
Следующий фильм с участием Авы, «Рыцари Круглого стола», должен был выйти к концу года,
– А ты – в логово Хичкока, – сказала Ава. – Слышала, ты собираешься снова у него сниматься?
Они возбужденно болтали о предстоящих проектах. Ава даже призналась Грейс:
– Знаешь, я немного тебе завидую. У Хичкока Не было музы со времен Ингрид Бергман. И только посмотри, что он сделал для ее карьеры.
Грейс вспыхнула, чувствуя жар в голове и в груди. Она не думала о Бергман, когда делала свой выбор, но Ава была права. Ее слова только подтверждали правильность принятого решения.
Потом подошел Фрэнк, обнял жену и тепло поцеловал ее в щеку. Однако Ава продолжала смотреть в глаза Грейс и, похоже, была недовольна внезапным появлением любвеобильного мужа. Они втроем светски побеседовали, а затем настало время смотреть фильм. Кларк, как заметила Грейс, по-прежнему старался держаться от нее подальше. Вначале он, конечно, поприветствовал ее поцелуем в щеку, но на этом и все. Она мысленно пожала плечами. Теперь ей стало ясно: его отстраненность подтверждала, что тогда между ними проскочила какая-то искра.
Когда свет в кинотеатре стал меркнуть и разговоры публики сменились тишиной, Грейс почувствовала, как в груди растет радостное возбуждение. Она невольно признавала: ей нравится сидеть в зрительном зале и смотреть на результаты собственной работы, что категорически невозможно, если играешь в спектакле. А так она одновременно и актриса, и часть публики. Пока Грейс наблюдала за своей игрой в третьем полнометражном фильме и видела себя на экране вместе с Кларком и Авой, что-то в ней пробудилось. «Вот она – я».
Ее игра была хороша. Она помнила, что происходило в ее голове до и после каждой сцены, но помнила также, как отрешалась от всего остального, когда целлулоидная пленка на камере перематывалась с одной катушки на другую, а сама она становилась на эти минуты Линдой Нордли. И теперь результат этой внутренней самодисциплины был налицо, потому что публика пришла в восторг. На этот раз даже отец вынужден будет признать, что Грейс хорошо справилась. Несомненно.
«Сирано» и сцена, казалось, остались бесконечно далеки от удобного кресла в кинотеатре, откуда она смотрела на себя в тот вечер. Первое свидание с Олегом произойдет всего через несколько дней. А там уже подоспеют и новые съемки у Хича. Что это так трепещет у нее внутри, уж не счастье ли? Бабочки вылупляются из коконов, внутри которых им пришлось слишком долго просидеть взаперти.
Глава 15
В последнее время во всем Голливуде – а может, и во всем мире – Грейс особенно наслаждалась обществом художницы Эдит Хэд, чуть ли не единственного человека, которому Хич доверял готовить костюмы для своих фильмов, и Грейс понимала почему. Темноволосая, с короткой прямой челкой, в очках с толстой черной оправой, Эдит отличалась практичностью, толковостью и безупречным вкусом.
За обедом в ресторане «Муссо и Фрэнк» они обсуждали сцену, которую предстояло снимать: Лиза Фермой сообщает герою Джима Стюарта, Джеффу Джеффрису, что намерена провести ночь в его крохотной квартирке. Речь шла о наряде Лизы, который должен быть соблазнительным, но пристойным, универсальным, но женственным. Найденную Эдит плоскую прямоугольную сумку от «Марк Кросс» Грейс считала гениальным штрихом. Эта вещица демонстрировала практичность героини. Но вместе с тем и ту поверхностность, которой ее бойфренд терпеть не мог и которая заставила его еще более скептично относиться к мысли, что Лиза способна мотаться с ним по свету, пока он делает свои снимки, приносящие ему многочисленные награды. О таких поездках Джефф говорил: «Недосыпаешь. Редко моешься. А иногда пища приготовлена из того… на что ты смотреть не захочешь, даже когда оно еще живо». Грейс и Эдит хорошенько посмеялись над этим за салатом и стейками.
– Что вообще заставило этого бедного паршивца связаться с Лизой? – рассуждала Эдит.
– Похоть, – ответила Грейс, и они расхохотались.
– Может, лучше спросить, почему Лиза хочет быть с Джеффом, – сказала Эдит. – Что он может предложить ей, кроме богемной жизни, которой она на самом-то деле не хочет? И он не похож на человека, сжигаемого похотью, потому что постоянно пресекает ее заигрывания.
– О, это я как раз понимаю, – усмехнулась Грейс. – Тебе не доводилось хотеть кого-то, кто держит тебя на расстоянии вытянутой руки? Это очень эффективный метод соблазнения. – Она подумала о Доне и Джине. И о Кларке.
– Нет! – отрезала Эдит.
– Тогда, наверное, мне есть чему у тебя поучиться не только в плане одежды.
Впрочем, в действительности Эдит приняла от Грейс несколько подсказок относительно образа Лизы Фермой, который Хич полностью отдал им на откуп. Актриса вдохновила художницу сделать платье для первой сцены как можно более воздушным, и та создала потрясающее черно-белое платье с пышной юбкой, которая со сказочным шорохом струилась вокруг ног, как волшебная пыльца. Верх платья плотно охватывал талию и плечи, придавая фигуре стать балерины. Грейс присовокупила к этому собственные жемчужные бусы с серьгами, и Эдит воскликнула:
– Вуаля! Настоящая Лиза Фермой. В этом платье никто даже не заметит, что у тебя плоская грудь.
– Ну, ты ведь просто волшебница, подложила там ровно столько, сколько нужно, – восхитилась Грейс, благодаря усилиям Эдит чувствовавшая себя фигуристой и знойной.
– Тут никакого волшебства, – ответила Эдит. – Я предпочитаю думать о себе как о мастере портновской хирургии.
Грейс поежилась:
– Не люблю скальпели. Лучше буду думать о тебе как о фее-крестной.
– Не смей называть так меня вслух, если тебе дорога карьера, – пригрозила Эдит, направляя на Грейс свои блестящие ножницы из нержавеющей стали.
– Биббиди-боббиди-бу, – поддразнила ее Грейс, напев фрагмент песенки феи-крестной из мультфильма про Золушку.
– Эй! А ведь никто даже не догадывается, какая ты строптивица, Грейс Келли, – изрекла Эдит вроде бы раздраженным тоном, в котором, однако, музыкой звучали нотки уважения и удивления, согревшие душу Грейс.
Они с Ритой сняли квартиру на Свитцер-авеню в Западном Голливуде и подолгу прогуливались среди холмов вокруг близлежащего «Шато Мармон» в промежутках между съемками, пробами и другими делами, с потом выгоняя пропитавшее кожу напряжение трудовых будней киноиндустрии.
В их простой квартире, одной из тысячи подобных, расположенных в кубических зданиях на улице, обсаженной цветущими пурпурным цветом палисан-драми и миниатюрными пальмами, они по очереди готовили нехитрые трапезы и оставляли друг дружке сообщения о телефонных звонках, которые писали красной ручкой в желтом блокноте, хранившемся возле телефона на кухне. Возле имен симпатичных им людей они рисовали довольные рожицы и пляшущие фигурки, авозле несимпатичных – сердитые физиономии. Рита не поднимала эту тему, а Грейс не любопытствовала, но Сидни жил в Нью-Йорке. Грейс редко записывала в блокнот сообщения Ритиного мужа. Зато вестей от Олега Кассини становилось все больше.
Раз или два в неделю он присылал письма, а еще звонил и развлекал Грейс рассказами о «Персидской комнате» и «Копакабане», катках в Центральном парке и рождественских витринах сетевых универмагов. Каждый раз, вешая трубку, она чувствовала в теле напряжение, которое редко ослабевало само по себе, и нужно было что-то делать, например пойти на прогулку, почитать увлекательный роман или поработать. Накрывавшее ее чувство явно было страстным томлением, но Грейс толком не понимала, что ее влечет: Олег или Нью-Йорк.
Подписание договора на аренду квартиры стало для нее своего рода капризом, протестом против жизни в отеле, которой она была сыта по горло. Хотелось иметь такое место, где можно самой варить по утрам кофе и овсянку и хранить кое-какие фотографии и личные вещи, не таская их за собой с побережья одного океана на побережье другого всякий раз, когда появляется новая работа. Но, едва перенеся свои чемоданы в спальню и разложив их содержимое по полочкам шкафа, купленного в одном из антикварных магазинов Калифорнийской долины, Грейс вдруг почувствовала, как у нее перехватило дыхание.
Она осела на кровать, и в ее груди теснились страх и грусть. Грейс говорила себе, что это глупо, что иметь квартиру в Лос-Анджелесе очень практично и это вовсе не значит, что она не вернется в Нью-Йорк. На самом деле она просто счастливица, ведь у нее хватает средств на то, чтобы таким образом сделать жизнь более удобной. Разве важно, сколько времени ей предстоит проводить в этой квартире? Имеет значение лишь то, что время съемок станет для Грейс чуть приятнее, если она будет знать, что у нее есть место, которое немного напоминает дом и где можно принимать друзей.
И ей в самом деле нравилось работать с Хичем. Каждый день съемок подтверждал это: она училась у Хича так же, как в Академии или у Сэнди, и узнавала от него ничуть не меньше. Он учил ее сдержанности, учил молчанию, которое обладало громадной силой и на сцене, и в кадре, учил, как продемонстрировать камере нужное количество эмоций, ни в коем случае не переигрывая. Однако он относился к ней не просто как к ученице; не воспринимая как равную (Хич никого не считал равным себе, что, как ни странно, лишь добавляло ему шарма), он явно полагал ее заслуживающим доверия профессионалом, мнение которого имеет значение. У них даже возник некий утренний ритуал, когда они обменивались шуточками про католиков. Хичкок ужасно радовался, если Грейс рассказывала анекдот, которого он никогда не слышал. Больше всего ему нравился тот, в котором мать-настоятельница идет на рынок и хочет купить для нужд монастыря сто десять бананов. Продавец говорит ей, что выгоднее приобрести сто: двадцать пять штук, а настоятельница отвечает: «Что ж, полагаю, лишние пятнадцать мы сможем съесть». А когда он рассказал ей, как две монахини ехали на велосипедах по булыжной мостовой, Грейс заметила:
– Ох, Хич, я же ходила в католическую школу для девочек. Чтобы меня удивить, тебе придется постараться.
Режиссер так расхохотался, что она даже испугалась, не задохнется ли он.
Грейс заново переживала все это в выходные, с наслаждением пересказывая каждую деталь в гостях у дяди Джорджа. Теперь, когда у нее тоже было чем поделиться, их разговоры больше не напоминали диалоги между наставником и его протеже, приблизившись к беседе двух равных собеседников.
– Ах, Грейс, – сказал Джордж однажды прохладным ноябрьским днем, когда вскоре после Дня благодарения они сидели у него дома в Палм-Спрингсе за остатками праздничного ужина, пока Уильям дремал, – я так рад, что ты нашла наконец-то человека, который ценит твой немалый талант.
– Ты хочешь сказать, нашла кого-то помимо тебя, – отозвалась она.
– Ну да. Мнению членов семьи никогда не доверяют так, как мнению посторонних. Поправка, – быстро добавил он. – Мы никогда не верим, если родные нас хвалят. Зато, если ругают, верим немедленно.
– Гм, – кивнула Грейс, согретая хлебной начинкой индейки и пониманием. «Какая жалость, что ты не мой отец», – чуть не сорвалось у нее с языка, но вместо этого она задумчиво проговорила: – Может, когда они плохо о нас говорят, мы начинаем хотеть стать непохожими на них.
– В моем случае так оно и есть, – кивнул Джордж, – но я всегда думал, что с тобой все по-другому.
– И как же?
– Ты по-прежнему ищешь их одобрения.
– А как же иначе? – спросила она. – Это же мои родители, мои сестры и брат.
– Возможно… иные предпочтения помогли мне заглушить их голоса у себя в голове, – стал рассуждать Джордж. – Видимо, у тебя все не так, потому что ты женщина, которая хочет того, чего приучены хотеть все женщины.
Грейс вздохнула и бросила взгляд на свои руки, на безымянный палец без кольца:
– Иногда мне хочется, чтобы все было по-другому.
– Никогда не отказывайся От своей правды, – сказал дядя. Потом, не дожидаясь ответа, взял со стола бутылку белого вина и вновь наполнил бокалы. – Оно отлично идет с тыквенным пирогом. И я хочу больше услышать о Джимми Стюарте.
Еще одной приятной неожиданностью этих съемок стало то, что их отношения с Джимом, по счастью, не имели ничего общего со служебным романом. С самого начала он вел себя исключительно профессионально, при знакомстве пожал ей руку и похвалил роли в «Ровно в полдень» и «Могамбо».
– Если ты думаешь, что она хорош© там сыграла, подожди, пока не увидишь «…набирайте “М”», – вмешался Хич, потому что этот фильм еще не вышел в прокат.
Грейс точно не знала, в чем тут дело – то ли в поглощенности Джима ролью героя, который держит ее героиню на расстоянии, то ли в его хорошем воспитании, – но он всегда оставался для нее всего лишь коллегой, ни разу не попытавшись стать кем-то иным. С тысяча девятьсот сорок девятого года он был женат на Глории Мак-Лин, но это вряд ли что-то значило – Грейс не нужно было далеко ходить за доказательствами, достаточно вспомнить Дона, Джина или Рэя Мил-ланда. И все же, когда Глория приехала навестить Джима на съемках и тот приветствовал ее нежным поцелуем в щеку, у Грейс возникло чувство, что эта пара обрела друг в друге нечто настоящее, те любовь и сердечную близость, что будут длиться вечно.
А потом ей стало казаться, что она влюбляется в Олега. Они встретились, когда Грейс нагрянула на неделю на Восточное побережье, чтобы навестить семью и проверить, как обстоят дела в Нью-Йорке. После ужина они пошли танцевать, и Олег, крепко прижав ее к себе, промурлыкал прямо в ухо:
– Когда же ты будешь моей, та cherie[20]20
Душенька (фр.).
[Закрыть]? Я истомился по тебе.
И Грейс впервые за невесть какое долгое время почувствовала, как между ней и мужчиной медленно раскручивается длинная бархатная лента романтики. Вдобавок ей нравилось, что Олег не актер. Да, в своей сфере он был-настоящим творцом и потому понимал и честолюбие Грейс, и художественную сторону ее души, но не имел отношения к киноиндустрии, и этот факт делал отношения с ним более желанными и многообещающими.
Однако именно поэтому она и не спешила бросаться в объятия Олега. Ей не хотелось ставить под угрозу прогресс, которого она явно добивалась в «Окне во двор», ради обещавшего стать страстным романа с модельером. Точно так же ей не хотелось рисковать возможным будущим с Олегом, отвлекаясь от него на «Окно во двор». Грейс находила его весьма привлекательным, упивалась его интеллектом и остроумием и даже обнаружила, что думает о нем чуть ли не всегда, когда остается одна, представляя нежные разговоры и поцелуи, которыми надеялась с ним обменяться. «Подожди, – говорила она себе, когда тело начинало вибрировать от желания, – подожди. Веди себя на этот раз по-другому, и тогда, быть может, все выйдет иначе. Окончится иначе. Или, возможно, не окончится вовсе».
Пока что Грейс старалась сосредоточиться на заботе о себе, стремилась как следует организовать свою жизнь, чтобы, когда наступит время полностью переключиться на Олега, та не полетела бы под откос, как бывало прежде. Квартира в Лос-Анджелесе – хороший шаг на этом пути, как и съемки уже второго фильма у любимого режиссера. Еще она наняла человека, который занимался в Нью-Йорке ее финансами и так строил бюджет, чтобы в будущем ей удалось снять на Манхэттене другую квартиру, побольше и получше.
Проведя полдня в книжном магазине в Лос-Фелис, она принесла домой несколько томиков очаровавших ее стихов, а еще – последнее издание «Поваренной книги Бетти Крокер» и «Радость приготовления пищи». И на следующее утро испекла им с Ритой к завтраку черничных кексов.
– Боже, Грейс, они восхитительны! – сказала Рита, протягивая руду за очередным пышным сладким кексом.
– Вкусно, правда? Моя мать никогда не готовила ничего подобного на завтрак, – ответила Грейс, решив наладиться третьим кексом и налить себе еще чашку кофе. – Помню, все мое детство по утрам была овсянка. Ну, кроме Рождества.
Мысль, что можно печь самой, не отправляясь в пекарню на углу и не посылая туда кого-то еще, была сродни откровению.
* * *
Хич закончил съемки в январе 1958 года, и Грейс не могла дождаться, когда увидит готовый фильм. У нее было ощущение, что во время работы над ним произошло нечто совершенно особенное, и причиной этому – не вечеринки с совместной выпивкой, а то, что каждый, кто участвовал в съемках, полностью выкладывался, используя на всю катушку все свои навыки и таланты. Благодаря этому сожаление, которое она мимолетно испытала, отказавшись от роли Эди Дойл в фильме «В порту», давно ушло. Более того, благодаря «Окну во двор» давняя обида на Бродвей начала проходить, ее острота сглаживалась.
В обществе Хичкока, Джима и Эдит Грейс чувствовала, что ее ценят, как никогда не ценили в пору сценических выступлений и даже в первые дни учебы в Академии, ведь у Дона не находилось для нее достаточно добрых слов.
Порой, в редкие драгоценные моменты неподдельного оптимизма, Грейс думала, что «Окно во двор» может просуществовать очень долго. При всей своей любви к театру она знала, что великие фильмы живут куда дольше, чем постановки, даже если те очень надолго оставляют в репертуаре. Правда, некоторые картины переснимают заново, как, например, пересняли «Красную пыль», превратив в «Могамбо», но воссоздать магию других немыслимо. «Волшебник страны Оз», «Унесенные ветром», «Газовый свет» – эти фильмы снова и снова показывают по всему миру, и, следовательно, занятые в них актеры наслаждаются самой долгой карьерой в истории кинематографа.
Возможно, «Окно во двор» станет одним из таких фильмов. Время покажет.
Между тем Джей сказал, что в «Эм Джи Эм» хотят, чтобы Грейс перед возвращением в Нью-Йорк снялась в маленькой роли для «Парамаунт Пикчерс», и она без проволочек согласилась, потому что работа в «Мостах у Токо-Ри» давала ей редкую возможность осчастливить «Эм Джи Эм» маленькой нехлопотной ролью, вдобавок обеспечивавшей афиши, на которых ее имя соседствовало с именем всем известного Уильяма Холдена. Фильмы о войне снимались для ветеранов, которые хотели вспомнить свою славу времен Второй мировой и Корейской войн, это совсем не то, что «Окно во двор», но Грейс постаралась увидеть в этой работе нечто вроде исполнения патриотического долга. А в качестве приятного бонуса оказалось, что фильм понравился отпу.
– Наконец-то кино из тех, которое я смотрю и понимаю, а не вычурная дурацкая поделка этого олуха Хичкока, – сказал он, когда Грейс по телефону рассказала родителям о новой роли.
Такое замечание разбудило в ней ту юную мятежницу, которая в семнадцать лет упаковала всю свою жизнь в чемоданы, чтобы перебраться в Нью-Йорк. Швырнув трубку, она подумала: «Да что ты знаешь об искусстве, нетерпимый обыватель?!» Но спустя несколько дней ярость улеглась, и натянутые нервы начали привычно звенеть, заставляя чувствовать тревогу и растерянность, не давая видеть положительные моменты сложившейся ситуации, хотя Грейс очень этого хотелось.
