Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)
– Я так понимаю, ты думаешь, что рассказала бы лучше?! – рявкнул Ренье.
– Конечно, нет, – ответила Грейс – чересчур быстро, чересчур раздраженно.
Что-то менять теперь было поздно, ее укрепления рухнули. Ей хотелось всего лишь прекратить разговор, но она слишком устала – и слишком злилась, да, – чтобы включить свою обычную улыбку и успокаивающий тон.
– Такое впечатление, – процедил ее муж, – что ты специально меня подставила, когда попросила рассказать эту историю, а потом даже не засмеялась, когда я добрался до кульминационного момента.
– Потому что я вообще не считаю, что у этой истории есть кульминационный момент. Это ведь не анекдот, Ренье. – Эти слова вырвались прежде, чем Грейс успела остановить себя, – Я думала, ты отлично это понял, когда я рассказала тебе ее в первый раз. – Она не сомневалась, что так и есть. Разве он не назвал Кеннеди беднягой?
Ренье покачал головой.
– А мне всегда казалось, что это смешно, – заявил он. – Жаль, что ты не можешь этого увидеть.
«Верно, потому что я ледяная королева, лишенная чувства юмора».
– Я не хочу об этом говорить.
Все тело будто окоченело, и все же она вспотела, даже кожа на ладонях стала липкой.
– Конечно, не хочешь. Ты вообще больше не хочешь разговаривать ни о чем и никогда.
Неужели это правда? Возможно, Ренье так казалось, потому что у нее не было желания беседовать о том, что занимало его, – о его зоопарке, о казино, о строительстве в Монако, об этой его проклятой коллекции автомобилей. Но в той же степени верно, что и он не хотел обсуждать то, что важно для нее, – больницу, сад, открытие в Монако культурного центра, ориентированного на исполнительское искусство.
– Потому что каждый раз, когда я высказываю свое мнение неважно по какому вопросу, – ответила Грейс, – ты заявляешь, что оно неправильное.
– Это неправда. Ты несправедлива! – возмутился Ренье. – Тебе просто не нравится, когда я с тобой не соглашаюсь.
«Ну вот, это снова произошло», – подумала Грейс. Но вместо того чтобы разозлиться, она почувствовала, что задыхается, словно внутри у нее течет какой-то поток, становясь все полноводнее и грозя совершенно поглотить, утопить ее в себе. Она лихорадочно прикидывала, как быстрее всего завершить этот разговор, и в конце концов сказала, изо всех сил стараясь понять его позицию:
– Ты наверняка прав.
Грейс действительно не любила, когда возникали разногласия. Она избегала их всю свою жизнь. Возможно, ей следует быть более… какой? Открытой? Но это так сложно, когда тебя словно толкают под воду. Она постарается поработать и над этим тоже. Все что угодно, лишь бы закончить этот разговор.
Ренье не отвечал, ожидая, что она скажет еще.
Грейс положила свою прохладную влажную руку на его теплый сухой кулак, который покоился между ними на кожаном сиденье:
– Я постараюсь.
Ренье не ответил, и разговор, к счастью, наконец-то прекратился.
«Молчание, – сказала себе Грейс. – Вспомни уроки прошлого. Молчание гораздо лучше всего этого».
Глава 33
Едва заметив конверт, Грейс сразу поняла, что в нем. Сценарий. Он запросто валялся на ее письменном столе в кипе другой почты, среди прошений и поздравлений, но, казалось, обыкновенная оберточная бумага переливается неоновыми огнями. «Ее светлости», – было нацарапано на нем чернильной ручкой знакомым почерком Хича. Как мог он воспринять всерьез ее слова? Когда неделю назад они разговаривали по телефону – это был один из их периодических спонтанных созвонов, – она сказала: «Я скучаю по тому трепету, который чувствовала, когда получала от тебя сценарий, Хич. Я отдала бы что угодно за еще один». Грейс говорила всерьез, но это не было просьбой. Она просто сетовала на судьбу.
Разрезав тяжелый конверт с верхнего края, она вдохнула запах бумаги, запах возможности, которая в нем содержалась, а потом извлекла оттуда стопку листов.
На титульном листе было напечатано: «МАРНИ». Пять букв. И целый мир.
Грейс надела очки и принялась читать.
Это был чистой воды Хич: воровство, отвергнутая любовь, когда все идет наперекосяк, шантаж, персонажи, доведенные до жесточайшего безумия своими фобиями. Главная героиня не имела ничего общего ни с Лизой Фермой, ни с Марго Уэндис, не была она похожа и на Джорджи Элджин. Марии была сексапильной и помешанной, Грейс никогда не играла подобных героинь, и, возможно, эта роль совершенно ей не подходила.
И ни разу в жизни ей не хотелось заполучить роль так сильно.
Мысль сыграть Марии – произносить эти реплики перед камерой, работать с Эдит и Хичем, пожить в «Шато Мармон», чувствовать себя свободно – завладела ею, как ни одно желание за долгие годы. По правде сказать, она вообще никогда не чувствовала ничего подобного, за исключением, может быть, стремления покинуть Ист-Фоллс и поступить в Академию в Нью-Йорке.
Но стоило ей подумать о том, чтобы заикнуться о чем-то подобном Ренье, как все ее внутренности словно превратились в желе. В голове закрутились вопросы, которые он наверняка стал бы ей задавать: «Кто будет играть главную мужскую роль? Кто станет заботиться о детях? Кто будет выполнять твои княжеские обязанности? Как мы объясним это нашим подданным? Это одноразовая история или ты собираешься еще сниматься? Как ты смеешь быть настолько эгоистичной?»
Грейс заставила себя сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. Пока еще никто ничего не знает. Немного времени у нее есть. А все эти вопросы нуждаются в как следует обдуманных ответах.
Она вытащила из ящика стола большой блокнот вместе с любимой авторучкой, подаренной дядей Джорджем, и начала записывать все возможные вопросы и возражения Ренье. А потом принялась сочинять ответы.
Когда она закончила, день уже почти миновал и подошла пора забирать Каролину из школы. Грейс впервые за долгие годы чувствовала себя цельной и целеустремленной. Когда она встала из-за стола, надела куртку и вытащила волосы из-под воротника, ей казалось, будто в ней прибавилось росту, а ноги стали сильнее. Она сможет это сделать. Она должна это сделать.
* * *
Ренье как будто знал, о чем она собирается попросить. Грейс обставила все как могла идеально, уложила детей, лично приготовила любимые блюда мужа, включая пирог, и охладила американское пиво в надежде напомнить ему дежурную шутку из их переписки – в общем, изо всех сил постаралась всколыхнуть в его сознании образ женщины, в которую он влюбился семь лет назад. Ведь это была любовь, правда? Впрочем, неважно, что это было, лишь бы вспомнил.
Кажется, Ренье удивился пиву и был благодарен за стейк с картофельным гратеном, ведь после рождения двоих детей Грейс редко готовила красное мясо и жирные блюда. Когда он почти доел первую порцию, она произнесла заготовленную речь, стараясь говорить максимально уверенным и ровным тоном.
– На днях меня удивил Хич, прислал мне сценарий своего нового фильма, – начала она, и, к ее изумлению, муж не перестал есть и не уставился на нее с подозрением. Почему-то это заставило ее еще сильнее разволноваться, но все-таки она продолжила: – Этот сценарий захватил меня с самого начала. Я не могла от него оторваться и все думала, что это для меня возможность себя проявить. Совсем новая роль, таких я никогда не играла.
Ренье продолжал есть, и Грейс заторопилась, не понимая, слушает ли он ее вообще.
– Каролина и Альби уже подросли, пошли в школу, и я подумала, может, мне сейчас самое время вернуться к работе. А еще вспомнила о туристах, которые повалили в Монако после нашей свадьбы. Может, если я опять начну сниматься – конечно, в хороших фильмах, как те, что делает Хичкок, – это поможет Монако, привлечет к нему внимание. И, – она сделала паузу, надеясь, что муж усвоил услышанное, – я не буду ради съемок пренебрегать своими обязанностями. Я всегда ездила в отпуск весной, вместе с детьми. В этом году я – или мы, если ты захочешь составить нам компанию, – могла бы отвезти их в Калифорнию. Я бы пригласила мать и, наверное, даже Пегги или Лизаину, чтобы дети поиграли с бабушкой и кузенами. А на съемки у меня уходило бы всего несколько часов в день.
Через пару секунд после того, как она замолчала, Ренье отложил нож и вилку, промокнул губы салфеткой и посмотрел на нее. Грейс искала в его лице эмоции – злость, страх, озабоченность, хоть что-нибудь, – но оно оставалось странно… пустым. Сердце отчаянно колотилось в груди Грейс, в ее ушах, в мозгу. Из всего списка вопросов, который она составила, Ренье задал всего один:
– Кого возьмут на вторую главную роль? Она, вероятно, мужская?
– Одного шотландского актера, Шона Коннери. В Америке его пока мало знают, хотя я слышала, что он будет сниматься в серии фильмов по книгам о Джеймсе Бонде.
– Не уверен, что согласен с тобой в том, какой эффект твое участие в съемках окажет на Монако, – сказал Ренье, впрочем без всякой злобы. – Однако я давно ждал, что ты о чем-то таком попросишь. Даже удивлен, что этого не произошло раньше.
«Ах вот почему, – осенило Грейс, – он не удивился и даже дал мне договорить. Он репетировал этот разговор дольше, чем я».
– Если бы ты заговорила об этом три года назад или даже в прошлом году, я сказал бы «нет», – продолжил Ренье, и сердце Грейс, вдохновленное надеждой, помчалось бешеным галопом. – Но в последнее время ты была такой несчастной, такой несговорчивой, такой непохожей на женщину, которую я брал в жены, что я начал задумываться, не пора ли тебе снова сняться в кино.
Ее сердце застучало еще быстрее, теперь не из-за надежды, а от обиды. Она «несчастная»? «Несговорчивая»? Но не все ли равно, если он не станет возражать против съемок? Грейс молчала, ожидая, что он скажет еще.
– Если ты придумаешь, как устроить, чтобы у Монако не было возражений против княгини-киноактрисы, я тоже не буду возражать.
– Разве это не напоминает вопрос о курице и яйце? – ответила Грейс. Эту проблему она предвидела. – Монако охотнее поддержит то, что уже поддержал ты.
– Набросай пресс-релиз и дай мне его посмотреть.
– В нем будет сказано, что ты рад моему возвращению на экран, – сказала она, неожиданно почувствовав себя в точности так же, как когда десять лет назад обговаривала условия своего контракта с Джеем и Дором. Неисполненный контракт – еще одно осложнение, с которым придется столкнуться, ведь фильм «Марии» делает не «Эм Джи Эм». Но это казалось пустяком в сравнении с тихой битвой, которую она прямо сейчас вела за обеденным столом со своим собственным мужем.
– Я рад твоему возвращению на экран или я рад, что ты собираешься сняться в своей последней кинороли?
Вопрос, без которого Грейс надеялась обойтись, все-таки прозвучал. Но она была готова к ответу и мягко сказала:
– Незачем забегать вперед. Ты рад, что я играю еще одну роль.
– Я не рад, – ответил Ренье. – Но ты можешь так написать, если это означает, что ты снова станешь собой.
– Я на самом деле думаю, что мне не хватает в жизни именно этого! – воскликнула она, чувствуя облегчение и благодарность оттого, что разговор принял такой оборот. – Спасибо тебе, Ренье.
– Пожалуйста, Грейс.
* * *
В тот день, когда Грейс позвонила Хичкоку, она испытывала настоящую эйфорию. После обеда, когда они вместе с Альби и Каролиной сидели на полу, строя город из деревянного конструктора, ее радовал каждый щелчок прилегающих друг к другу летал с к, каждое идиотское предложение относительно дизайна домиков, которое вносили дети, а когда Алиби вытащил пластмассовый грузовик и посносил все постройки, она хохотала так, что на глазах выступили слезы. Неделю назад она бы выбранила сына за то, что он уничтожил результат их упорного труда.
Может быть, она действительно кошмарно себя вела. Может быть, Ренье сказал правду. Тонкий внутренний голосок твердил, что такая точка зрения несправедлива и не вполне объективна, но она шикнула на этот голосок, попыталась придумать, как отблагодарить мужа, и быстро поняла, что они давным-давно не устраивали романтических вылазок. Вдруг это как раз то, что им нужно.
Они с помощницей составили безупречный пресс-релиз, и, пока он не был опубликован, Грейс попросила Хича не давать никаких анонсов. Удивительно, но все шло по плану. Рита, Мари, Кэролайн и пташка Джуди ужасно обрадовались, когда она сообщила им новости. Пэгги сказала, что немедленно начинает собирать чемоданы.
– Мне нужен отпуск, – заявила она, – а ты и твоя карьера всегда служили прекрасным поводом для того, чтобы его устроить. Помнишь, как весело нам было на Ямайке?
Одна лишь мать увидела в происходящем собравшуюся над головой тучу.
– Ты уверена, Грейс? Ты так старалась, чтобы добиться своего нынешнего положения. Зачем тебе сдавать назад?
– Сдавать назад? – в искреннем удивлении повторила Грейс. Она думала, что после смерти отца они с матерью наконец достигли глубокого взаимопонимания, которого прежде у них не было. Грейс даже получила удовольствие от недавнего визита овдовевшей матери в Монако; похоже, в отсутствие отца Маргарет разрешила себе баловать лишь себя саму, дочь и внуков. – Я никогда не собиралась прекращать сниматься.
– Ну, Ренье совершенно точно дал понять, чего он от тебя хочет. Я удивлена, что он согласился с тобой, разве что… – Она вдруг прервалась.
– Что «разве что», мама?
– Неважно. Ничего.
– Нет, мама, что ты имеешь в виду?
– Я просто надеюсь, что он не пытается тебя подставить.
«Ты специально меня подставила». Именно эти слова Ренье произнес в машине после вечеринки у Онассиса. Обвинил ее в этом. Хотя она, конечно, и не думала его подставлять. Зачем бы ему так с ней поступать?
– Это просто нелепость какая-то, мама.
Некоторое время та ничего не отвечала и наконец проговорила:
– Ну, если ты уверена…
Грейс показалось, что Маргарет говорит серьезно, но международная связь в тот день была не очень надежной, поэтому она не поручилась бы, что права.
– Так или иначе, ты сможешь приехать летом в Калифорнию? Вроде бы ты говорила, что хочешь сводить детей в Диснейленд.
– Наверняка смогу, – заявила мать, но, даже несмотря на помехи, Грейс показалось, что ее голос звучит уклончиво.
«Если будет нужно, я справлюсь со всем сама, – сказала она себе. – Причем далеко не в первый раз».
Глава 34
Релиз просочился в прессу до того, как Ренье одобрил его окончательный вариант, и до того, как они обсудили ответы на неизбежные вопросы репортеров.
– Как это произошло?! – требовательно вопрошала она, швырнув на стол помощницы три разные газеты с крупными броскими заголовками: «Грейс Келли возвращается в кино», «Грейс и Хичкок воссоединяются» и «При нцесса покидает свою башню».
Ее помощница Марта, кажется, готова была расплакаться, уже когда Грейс ворвалась в комнату. По всему кабинету звонили телефоны.
– Я не знаю, что случилось, – прошептала она. – Мне очень жаль, Грейс.
– Ренье ненавидит, когда газетчики используют мою девичью фамилию, – кипела та.
Ее сердце отчаянно колотилось, а лицо покраснело. Она уже видела, что будет дальше: гнев Ренье, крики, обвинения – мол, ей не хватило осторожности, следовало понимать, что к чему, она же не первый день княгиня, нельзя быть настолько беспечной.
И он будет прав. Она не справилась. Фатально. И теперь заплатит за единственную попытку вернуть себе свою карьеру – и свою свободу.
Грейс в буквальном смысле затошнило, она даже провисела несколько минут над унитазом, но желудок был пуст: она еще не успела проглотить свой обычный утренний кофе или овсянку и вообще в последние дни мало что ела, так возбуждало ее будущее объявление о возобновлении карьеры и сами предстоящие съемки.
Кто так с ней поступил? На ум пришла сестра Ренье, Антуанетта, которая никогда ее не любила. Но как она узнала о съемках? Грейс была осторожна и доверила тайну лишь очень ограниченному кругу. С другой стороны, она знала, какими вероломными бывают порой родственники, и могла не заметить какого-нибудь шпиона, которого Антуанетта ввела в ее окружение.
Но кто этот шпион? Не Марта – кажется, статьи расстроили ее не меньше, чем саму Грейс. Вернувшись в свой кабинет, Грейс увидела, что стопка, в которую помощница складывала послания от журналистов, требующих комментариев, все растет.
– Один из них, – сказала Марта, – сказал, что эта новость удивила даже самого Хичока. Он обрадовался, но и удивился.
Грейс застонала. Ренье должен вернуться из Парижа ближе к вечеру. Нужно постараться к тому времени как-то решить эту загадку. Чем больше она думала, тем сильнее убеждала себя, что виной всему Антуанетта.
– Кто-нибудь говорил с Ренье? – спросила Грейс.
Марта покачала головой:
– Он с самого утра на встрече с де Голлем.
Значит, Грейс получила отсрочку.
– Хорошо, – сказала она. – Вы разговаривали с секретарем Ренье?
– Он тоже не делает никаких комментариев, пока мы не получим официального сообщения от вас с князем.
Грейс кивнула.
– А он знает, как это произошло?
Помощница снова мрачно покачала головой.
– Кто-нибудь беседовал с людьми Антуанетты? – прошептала Грейс.
Глаза Марты округлились.
– Нет, – сказала она, сразу уловив намек.
– Может быть, вы с Пьером найдете способ… добыть информацию? Вместе? – спросила Грейс.
Явно обрадовавшись новому заданию, которое избавит ее от ответов на телефонные звонки, помощница кивнула.
– Сейчас и займемся, – сказала она, поднимаясь из-за стола и косясь на телефон, который снова зазвонил.
– Пусть себе звонит, – велела Грейс.
Через насколько часов Марта доложила, что они с Пьером расспросили людей Антуанетты, но никто не знал ни о каких утечках информации.
– Вы им верите? – спросила Грейс.
Марта пожала плечами:
– Разве их поймешь?
Грейс в отчаянии гадала, нужны ли вообще доказательства. Антуанетта годами совершала попытки свергнуть и дискредитировать брата. Грейс собралась объявить ее виновной в том, что случилось, неважно, с доказательствами или без, потому что не сомневалась в своей правоте.
Она целый день нервно расхаживала по кабинету, размышляя вслух вместе с Мартой, потом ушла на долгую прогулку в сад, чтобы скрыться от адских телефонных звонков, за ужином с детьми едва запихнула в себя крошечную порцию спагетти и попыталась в ожидании Ренье посмотреть телешоу.
Когда он наконец явился, уже стемнело, и в их крыле дворца стояла тишина. Ренье не казался рассерженным. Виду него был несколько удивленный, вот и все.
– Не ожидал, что ты не спишь, – сказал он, пересекая комнату, чтобы налить себе бокал виски из хрустального графина.
– Я… – Во рту у нее пересохло. – Я хотела увидеть тебя перед сном. Можно и мне немного? – кивнула она на его бокал.
Ренье с легкой улыбкой налил ей тоже и протянул бокал, спросив:
– Тяжелый день?
Жидкость с дымным привкусом обожгла язык, горло, живот.
– Уверена, ты знаешь из-за чего, – ответила она и подумала: «Почему он не злится?»
– Я читал газеты, – сказал Ренье, а потом пожал плечами. – Чего ты ожидала? Ты должна была знать, что это произойдет.
Грейс совсем растерялась, ведь муж вел себя так, будто все в полном порядке.
– Я не позволяла публиковать релиз, потому что ты его пока не одобрил.
– Грейс, мы оба знаем, что мои слова не имели бы никакого значения. Ты твердо решила это сделать. Я передал все в твои руки.
– Но ты попросил релиз на одобрение, и я собиралась выполнит», твою просьбу, – отозвалась она, снова растерявшись, как порой случалось с ней во время разговоров с Ренье.
– Это не имеет значения, – сказал он.
«Не имеет значения?»
В прежние времена Грейс возблагодарила бы мужа за принятие ситуации, гибкость и готовность прощать. Но сейчас ей было известно, что он наверняка ожидает чего-то взамен. Мысли вернулись к тем месяцам, когда он ухаживал за нею, сделав так, чтобы она почувствовала себя понятой и любимой, лишь для того, чтобы заявить перед репортерами, что у княгини Монако есть более важные обязанности, чем сниматься в кино. А потом единолично запретил в княжестве, где они предположительно правят вместе, все фильмы с ее участием.
– Какой ответ ты хочешь дать? – спросила она, собираясь впредь поступать в точности как он скажет, чтобы его гнев, который неизбежно разгорится в будущем, не полыхал слишком сильно.
– Я просил тебя только об одном: чтобы ты снова стала собой, – сказал Ренье. – Пока что этого не случилось. Пока что все происходящее превращает тебя в нервную рохлю. Решать тебе. Ты сможешь сняться в кино и найти себя? Или это окажется таким стрессом, что окончательно выбьет тебя из колеи? Мне бы очень не хотелось, чтобы пострадала твоя актерская игра и ты получила плохие отзывы, и в той же мере я не желаю, чтобы Монако пришлось заскучать по своей княгине.
– И я тоже, – тихо промолвила Грейс, удивляясь, почему после его слов вновь чувствует себя утопающей. Муж заботился о ней. Он желал ей успеха, хотел защитить от неудачи. Отчего же тогда у нее появилось ощущение, что успех невозможен?
* * *
Несмотря на все старания Марты, Грейс так и не выяснила, кто слил релиз, и пока пресса бурлила сплетнями о «Марии», никого не удовлетворяло то, что говорили она сама, Хичкок или Ренье. Некоторые газеты зашли так далеко, что публиковали заведомую ложь вроде того, что Монако разорено и Грейс вынуждена сниматься, чтобы добыть денег для княжества. Чтобы доказать нелепость этих домыслов, она заявила, что намерена отдать весь свой гонорар на благотворительность. Масла в огонь подлили на студии. «Эм Джи Эм», заявив, что там, конечно, рады возвращению Грейс на экраны, но Хичкок не просил и не получал разрешения снимать ее на студии «Парамаунт».
Расстроенную и нервную Грейс днем почти все время мучила тошнота, а по ночам вместо того, чтобы спать, она репетировала ответы на вопросы журналистов и придумывала себе оправдания. Она теряла вес и чувствовала себя в таком напряжении, какого не испытывала с дней, предшествовавших ее свадьбе. И пребывала в таком состоянии уже почти месяц, когда позвонил Джей:
– Как ты там держишься, пташка Грейс?
– Не слишком хорошо, – призналась она. – Кажется, мне с этим не справиться.
– А что говорит Ренье?
«Хороший вопрос», – подумала Грейс. Ренье не говорил ничего. Пусть это было невероятно, но он молчал. Если он не пропадал на переговорах с французскими официальными лицами о будущем Монако, то просто заявлял ей: «Это твое решение».
– Он заявляет, что все зависит от меня, – ответила она, думая про одобренное им высказывание, где говорилось, как абсурдно, что в наше время некоторые мужья пытаются мешать карьере жен. «Но ведь ты это сделал, – кричало что-то внутри нее, – пусть не сейчас, а когда мы только собирались пожениться!»
– Молодец какой, – отозвался Джей.
Услышав комплимент, который ее агент сделал ее же мужу, Грейс почувствовала, как в голове что-то со щелчком встало на свои места. Не нужно было больше задаваться вопросом, какой Ренье прок от происходящего, потому что это стало совершенно ясно: сейчас он выглядит мужем, которые поддерживает свою жену, хотя в действительности бросил ее на произвол судьбы среди бушующих волн. Как ей объяснить, что на самом деле между ними происходит? Как рассказать, что он разрешил ей делать что угодно, но не помогает ни поддержкой, ни любовью, вообще ничем? Он просто бездействует.
Или это хуже, чем бездействие? Уж не подставляет ли он ее, как предположила мать, не пытается ли устроить ее провал?
– Да, – согласилась Грейс, понимая, что должна создавать хорошее впечатление, если хочет добиться своего. Теперь, когда она поняла, что за игру ведет муж, у нее появился шанс победить. – Бедный Ренье, – проворковала она, – у него забот полон рот и без этих дурацких шпилек насчет моего возвращения в кино.
– Я тут подумал, – начал Джей, и Грейс услышала предостережение в его тоне, – знаешь, ведь это не единственная возможность, которая тебе представится. Сейчас возникает куча ненужных осложнений. К примеру, я мог бы добыть для тебя великолепный сценарий от «Эм Джи Эм», и тогда проблем с их стороны не будет.
– Пташка Джей, я не собираюсь снова читать сценарии пачками. Хич – особенный режиссер. И этот его фильм особенный.
«Это мой единственный шанс, – думала она. – Если я его упущу, с кинематографом для меня будет покончено». Она всем своим нутром ощущала, что так и есть, а еще знала, что объяснить это кому бы то ни было невозможно. Особенно сейчас, когда ставки так высоки и все происходит на глазах у публики. Если она не снимется в «Марии», то не снимется больше нигде.
– Не согласен, – сказал Джей. – Подумай об этом, Грейс. Может быть, сейчас неподходящее время.
– Я подумаю, – пообещала она.
Но подумать ей предстояло о другом. О том, как повернуть вспять течение. Она однажды уже проделала это при помощи фотосессии на Ямайке, когда отстояла перед Дором свою точку зрения и добилась от «Эм Джи Эм» того, что ей было нужно. Она сможет это сделать снова.
* * *
Однако тогда, в то время, она не была матерью. Не была женой, да и подданных, дай Бог им счастья-здоровья, у нее тоже не было. Граждан Монако уже интервьюировали и опрашивали, и подавляющее большинство считали, что Грейс – не одна из них, никогда не была одной из них и то, что она собирается сниматься в Калифорнии, только лишний раз подтверждает их предчувствие: рано или поздно она их покинет. Она до сих пор оставалась prineesse americaine[30]30
Американская княгиня (фр.).
[Закрыть] , так и не став notre Princesse bien-aimee[31]31
Наша возлюбленная княгиня (фр.).
[Закрыть]. Каждый раз, когда ее посещала какая-нибудь идея – а все ее идеи сводились к тому, чтобы игнорировать прессу, а потом без дальнейших комментариев приступить к съемкам, – она думала и думала, как эта идея повлияет на ее жизнь.
Рано или поздно она неизменно возвращалась к мыслям о детях. Возможность оставить их Ренье и уехать сниматься в этом фильме, а потом и в других даже не рассматривалась – она точно знала, что в этом и состоит подвох ее брачного контракта: в таком случае ей никогда больше не увидеть Каролину и Альби. Да, ей по душе пришлась мысль больше никогда не видеть Монако, а судьба шекспировских изгнанников казалась романтичной и привлекательной, но она не могла даже представить, что никогда не увидит своих детей.
Если Грейс не покинет Ренье, но огорчит его, отправившись сниматься в кино вопреки его чаяниям, что помешает ему оперативно забрать у нее Каролину и Альби? Он и так почти лишил ее общества сына, с горечью думала она. Если не считать выходных и каникул, она редко видела Альби, ведь в его ежедневном расписании было множество занятий, подобающих юному наследнику короны. Ренье мог проделать то же самое и в отношении Каролины.
Грейс припомнила их переписку допомолвочных времен, где они обсуждали, как хотели бы растить своих детей. Сейчас она понимала, что из всех проверок, которые ей пришлось пройти до свадьбы, эта была самой важной. Она писала тогда, что больше всего на свете хочет для своих детей свободной жизни, которую описывал сам Ренье. Первый из мужчин, кто помог ей представить себе такую жизнь и дал прочувствовать силу подобного детства, которого, увы, не было ни у одного из них. И вот теперь, когда у нее было двое замечательных детей, маленьких людей, не знавших пока эгоистичности и жестокости окружающего мира, ей еще больше верилось в эту мечту. Она ощущала огромное желание как можно дольше оберегать своих детей. Дать им возможность оставаться детьми.
Действительно ли Ренье верил в те картины детства, которые когда-то нарисовал перед ней? Она думала, что да. Это не было ложью. Наверняка.
А его обожание, его вожделение – были ли они настоящими? Вероятно, были, ведь он, в отличие от самой Грейс, не учился актерскому мастерству.
Впрочем, он учился быть князем, что, наверное, почти то же самое.
Грейс никогда не входила в число тех, кто пытается залить горе вином, но раньше ей не доводилось чувствовать себя заключенной в такую вот ловушку собственного тела и разума. Единственная возможность побега, которую она придумала, – выпить чего-нибудь покрепче. Смешав джин с тоником, она быстро опустошила бокал, и на пустой желудок ее тут же повело.
Теперь ей стало ясно, что, как бы Ренье ни относился на самом деле к ней, к отцовству и так далее, важнее всего для него было ее отношение к таким вещам. То, что она готова была даже заплатить за них деньгами, оставить карьеру и родину. Он увидел в ней эту готовность, это отчаянное желание жизни, которую он собирался ей предложить, и это было для него главным.
Она выпила еще порцию джина с тоником и почувствовала себя совсем пьяной.
Ей очень хотелось поговорить с кем-нибудь, излить душу и получить утешение, но кому она могла позвонить? Признаться во всем этом она не могла. Никому на свете.
Грейс позвонила Марте, решив, что ее подвыпивший голос сойдет за нездоровый, а потому можно сказаться больной, отменить все дела и поручить детей няне. Еще один бокал джина с тоником – и она уснула прямо на диване в своем кабинете.
Проснулась Грейс в темноте, хотя часы показывали только девять вечера. К счастью, дети спали, а Ренье отсутствовал. Выпив большой стакан воды и съев кусок намазанного маслом багета, она налила себе бокал вина и вышла с ним из дворца. Не направляясь никуда конкретно, даже не думая о том, куда несут ее ноги, Грейс в какой-то момент оказалась в саду. Но даже запах жимолости и легкий бриз, шелестящий в листве деревьев, кустов и плетистых роз не утешали ее. Она прислушалась к отдаленному звуку волн Средиземного моря, набегавших на песчаный берег. Удар и откат, удар и откат…
Грейс остановилась на том же самом месте, где они с Ренье беседовали семь лет назад, когда она забыла о фотографах «Пари Матч», забыла, какое уродливое на ней платье, почувствовала себя просто девушкой, встретившей весенним деньком привлекательного, загадочного мужчину.
Облокотившись на каменную стену и держа широкий изящный бокал над обрывом большим и средним пальцем, Грейс попыталась вспомнить, каково это – быть той девушкой. Тогда она только что выиграла «Оскара»; обставляла прекрасную квартиру на Манхэттене; предвкушала вечернюю встречу с тайным любовником. Но все это казалось незначительным по сравнению с тем, чего у нее тогда не было. С тем, что у нее есть сейчас. Та девушка не ощущала себя более свободной, чем женщина, в которую она превратилась.
Инстинктивно она крепче вцепилась в бокал и отдернула руку, пролив вино на джинсы и джемпер. А потом изо всех сил швырнула бокал, наблюдая, как он исчезает, поглощенный вечерними тенями.
Звон донесся до ее ушей, когда стекло разбилось о камень и где-то далеко внизу разлетелись осколки.
Этого оказалось недостаточно.
Согнувшись пополам, сжав руки в кулаки, Грейс выла в ночи проклятия, которые проглатывал водоворот, пока не обнаружила, что, запыхавшись, стоит на коленях, кажется расцарапанных о грубые камни дорожки.
Пошатываясь, она вернулась во дворец и заперлась у себя в комнате.
