Текст книги "Жизнь в белых перчатках"
Автор книги: Керри Махер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)
– Ты ведь знаешь, что права, – подчеркнула Маргарет, прерывая размышления Грейс. – Не дай ему заставить тебя передумать.
– Мама, пожалуйста, давай не будем сейчас говорить об этом.
Но от слов матери и того, что за ними стояло, в животе словно завязался узел. Впрочем, через несколько минут она задремала от усталости прямо на диване, и сказанное забылось.
Следующее, что почувствовала Грейс, были руки Ренье, когда тот, усевшись рядом с ней, приподнял ее ноги и положил себе на колени. От него пахло сеном, морским ветром и чуть-чуть пометом множества животных – и домашних, которых привезли на праздник, и более экзотических, из его зоопарка. В руке он держал стакан с бренди. Грейс хотелось бы, чтобы муж помассировал ей ступни, но с тех пор, как подобное случилось в последний раз, прошло уже много лет.
– Вроде бы все прошло хорошо, как выдумаете? – спросил он жену и тешу.
Сонная Грейс открыла глаза и чуть приподнялась так, что ее ноги соскользнули с коленей Ренье куда-то ему под бедро. Похоже, он был в добром расположении духа.
– Я даже не сомневаюсь, – уверенно ответила Маргарет. – Праздник имел дикий успех.
– Похоже, все хорошо провели время, – задумчиво проговорил Ренье. Потом он похлопал себя по мягкому животу и добавил: – Хотя не уверен, что все эти специи со мной согласятся.
– Я забыла поесть, – сказала Грейс. Стоило ей об этом подумать, как в животе заурчало. – В самом деле, я голодна.
– А вам не кажется, что разные чили – это некоторый перебор? – спросил Ренье.
Грейс услышала, как изменился его тон, и знала, почему это произошло: они с матерью не польстили ему, не выказали достаточного восхищения сыгранной им ролью. Теперь Ренье возжаждал что-нибудь раскритиковать. Пальцы на ногах Грейс поджались. Ей почти захотелось, чтобы муж, как это случалось, проспал часть празднества, и поэтому не мог много о нем сказать. Давным-давно она поняла, что Ренье умышленно засыпает на мероприятиях, и пришла в ужас. Время от времени задремать в опере – это еще ничего, но закрыть глаза во время монолога Гамлета (сидя в государственной ложе, ни больше ни меньше!) – уже верх грубости. Когда Грейс попыталась предложить мужу бодрствовать во время важных событий, чтобы не обижать хозяев, тот безразлично ответил: «Пусть получше стараются не дать мне заснуть».
За прошедшие годы она так привыкла практиковаться во лжи («Мой бедный Ренье так устает от трудов на благо народа Монако, что просто выключается в театре!»), что почти забыла, как все обстоит на самом деле. Верить в собственные слова было гораздо легче.
– Я люблю чили! – воскликнула Маргарет, которая, как было известно Грейс, так и не смогла внушить собственному мужу любви к красному, белому и зеленому чили.
Непонятно, то ли мать нарочно сказала это, чтобы позлить Ренье, то ли ей просто надоело утихомиривать мужей.
– Давайте не будем переживать из-за деталей, ведь в целом все вышло грандиозно, – мягко произнесла Грейс. Меньше всего на свете ей нужна была напряженная обстановка перед следующей частью праздника, поэтому она продолжила: – Сэндвичи со свининой и жареные цыплята пошли на ура, и, думаю, теперь каждый в Монако сможет прилично станцевать кадриль. Ты отлично вел меня по танцполу, милый, – кладя ладонь на руку мужа, проворковала она.
Мать встала, подошла к окну и остановилась там спиной к дочери и зятю.
– Я даже умудрился не отдавить тебе ноги, – сказал Ренье, явно напрашиваясь на следующий комплимент.
– И не только это, ты был великолепен, – с теплой улыбкой проговорила Грейс то, что ей полагалось сказать, и чувствуя, как в памяти стирается вся радость от танца.
– Мороженое собственного приготовления тоже оказалось настоящим хитом, – добавила Маргарет, по-прежнему стоя у окна. – Дети никак не могли им наесться.
Грейс засмеялась, благодарная за поддержку.
– Я так рада, что Ренье велел сделать в два раза больше мороженого, чем сперва планировалось!
Это распоряжение дала поварам она, но что значит истина по сравнению с миром, воцарившимся во дворце?
Князь улыбнулся, будто вспомнив, как отличился, сообразив про мороженое, и отсутствующе похлопал жену по ноге. Несколько секунд все трое молчали, а потом Ренье спросил:
– Маргарет, как дела с борьбой Келла за пост мэра?
Мать Грейс резко втянула в себя воздух, повернулась к сидящим на диване и напряженным голосом ответила:
– Она пока что на самых ранних стадиях.
Грейс адресовала мужу взгляд, означавший: «Я расскажу тебе об этом, когда мы будем наедине», и тот, вняв, оставил эту тему, а она снова порадовалась, что так удачно потешила его эго. Иначе разговор с матерью мог принять кошмарный оборот.
Гораздо позже, после оглушительного, но зрелищного фейерверка и нескольких обязательных кругов по танцполу – сплошь в вальсах, гораздо менее выразительных, чем кадриль, Ренье спросил:
– Почему твоя мать так сердита на Келла?
Любимые серьги в виде перышек, украшенные жемчугом и бриллиантами, звякнули о тонкое фарфоровое блюдечко, где хранились самые любезные сердцу Грейс украшения. Она ответила:
– Ну, знаешь, с тех пор как Келл разъехался с женой, он носится по всей Филадельфии кругами, будто сумасшедший.
Жена Келла, Мэри, вполне закономерно дала ему отставку уже добрых пять лет назад, и все надеялись, что он подустанет распутничать. Но Пегги, выпив слишком много коктейлей на крестинах, как-то сказала Грейс по телефону, что все стало только хуже. «А еще все эти слухи, что его последняя пассия – на самом деле мужчина, переодетый женщиной». Однако посвящать сегодня Ренье в это Грейс не намеревалась, поэтому сказала:
– И мать вне себя от того, что он никак не одумается, хотя на кону стоит его политическая карьера. Она полагала, что он спохватится ради сохранения доброго имени Келли, но этого не произошло, и теперь она надеется на повышение ставок. Мол, ради большой должности он опомнится. Но он не опомнился. Пока что.
Грейс всем сердцем сочувствовала брату. Если Келл – гей, то ему сейчас приходится очень непросто: ведь он уже женат, у него шестеро детей и несчастная, вымотанная жена. Лучше, как дядя Джордж, сразу выбрать свой путь в жизни, чем запутывать дело, притворяясь кем-то, кем на самом деле не являешься. Однако даже в Голливуде, где народ совсем не такой нетерпимый, как в Филадельфии, очень многие мужчины считали, что должны жениться и делать то, чего от них ожидают.
Келл всю жизнь делал все, чтобы соответствовать отцовским ожиданиям, – Хенли, Олимпиада, менеджмент фирмы «Келли. Кирпичные работы», – но Джону Б. Келли-старшему все было мало. Две победы в Хенли для него недостаточно хороши, что уж говорить о бронзовой олимпийской медали. До поры до времени Грейс завидовала похвалам, которые отец расточал в адрес Келла, но потом осознала, какую цену платит за это брат, – ему приходилось постоянно добиваться чего-то большего, большего, большего. Ей стало ясно, что они с Келлом не слишком-то отличаются, с одинаковой свирепой настойчивостью преследуя свои цели в надежде заслужить отцовское восхищение. Грейс гадала, почему же тогда жизнь Келла разваливается на части так, что это очевидно всякому, а ее собственные кризисы никому не видны. Откуда взялось подобное различие?
Когда она втирала в кисти рук густой крем на основе масла ши, сзади подошел Ренье и поставил перед ней черную бархатную коробочку. Грейс, сидевшая перед зеркалом, стоящим на туалетном столике, подняла взгляд на его отражение и произнесла:
– Это было необязательно.
– Нет, обязательно, – улыбнулся он.
Дыхание перехватило, горло сжал спазм. А ее-то весь день одолевали злые мысли про мужа! Она открыла рот, намереваясь что-нибудь сказать, но Ренье не дал ей такой возможности. Он склонился к столику и побарабанил пальцем по коробочке:
– Открой.
Крышка открылась с мягким хлопком, и под ней обнаружился тонкий серебряный браслет с двумя подвесками: ковбойским сапожком и числом двадцать пять. Обернувшись к мужу, Грейс воскликнула:
– Ренье, он прекрасен! Спасибо!
– Понятно, что ты в любой момент можешь пойти в «Картье», – сказал Ренье, – но там врядли найдется что-нибудь из настоящего техасского серебра.
Грейс покачала головой и сглотнула, чтобы справиться с подступающими эмоциями. Подобные ситуации сбивали с толку: просто радоваться подарку не удавалось, ведь моменты вроде этого можно было пересчитать по пальцам, и они не имели никакого отношения к ее повседневной жизни. Потом в ней поднялось чувство вины за то, что про себя она постоянно критиковала мужа. А еще этот неизменный, приводящий в отчаяние вопрос: кто он, настоящий Ренье? Тот, кто осыпает ее комплиментами и подарками? Или тот, кто постоянно чем-то недоволен? Казалось невероятным, что это один и тот же человек.
Она вытащила браслет из коробочки и надела на руку. Подвески весело звякнули. Грейс коснулась щеки мужа и поцеловала его:
– Спасибо. Лучшего подарка и вообразить нельзя.
Он тоже поцеловал ее, тепло, но сухо, и вернулся в их широкую кровать, с каждой стороны от которой на тумбочках лежали стопки книг, журналов и стояли полупустые стаканы с водой. Грейс задумалась, действительно ли она собирается прожить всю оставшуюся жизнь в этом браке, с мужчиной, который, похоже, считает, что браслет может заменить любовь, истинную любовь. Она жаждала того понимания, на которое Ренье вроде бы был способен… увы, много лет назад. Ей хотелось, чтобы он сказал по-настоящему искренне: «Я люблю тебя, моя милая Грейс. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Что сделает тебя счастливой?»
Ей было сорок четыре года, и она чувствовала себя молодой. Встречая на улице интересного мужчину, она ловила себя на том, что внутри шевелится вожделение, – но и только, без всяких попыток что-то предпринять по этому поводу. А когда Грейс смотрела фильмы, особенно снятые Хичкоком или с Одри Хепбёрн, которая где-то на полгода старше ее, в груди вздымалась такая зависть, что, казалось, ребра вот-вот в буквальном смысле треснут под ее давлением.
Грейс легла в постель. Ренье расположился там с журналом о спортивных автомобилях, а она обозревала распростершуюся между ними белую простынь. Способна ли страсть исцелить все недуги их брака? Что будет, если нарушить границу и, переместившись на его сторону постели, сорвать через голову хлопчатобумажную ночную рубашку и поцеловать мужа – сперва в щеку, чтобы оценить, насколько его интересует все происходящее? Грейс вздохнула, вспоминая, что произошло, когда она проделала нечто подобное где-то около года тому назад. «Не сегодня», – сказал Ренье, не отрывая глаз от своего журнала. Кто-то мог бы тут же позабыть о подобном отказе, но она помнила и снова пережила этой ночью чувство, будто ее изо всех сил ударили под дых. Пусть это был всего один миг, но ему предшествовало столько других, похожих моментов, что Грейс словно нанесли последний, решающий удар, от которого она почти задохнулась.
Так что она тоже взяла журнал из стопки с ее стороны и невидящим взглядом уставилась на слова и иллюстрации, составляя в голове список дел на следующий день. По крайней мере, поочередное вычеркивание пунктов такого списка принесет ей успокоение, и это лучшее, на что она, похоже, может сейчас рассчитывать.
Глава 11
Первое, что сделала Грейс в их «дамский уик-энд» в Париже, – повела Каролину и Стефи в кино.
– Только мы должны пойти инкогнито! – объявила она.
И, к изумлению дочерей, открыла сундук, набитый джемперами, юбками и брючками, оставшимися от тех дней, когда фотографы увековечивали каждый ее шаг за стенами дома. Друзья всегда подшучивали над ней за нежелание избавляться от старья и любовь к старомодной одежде.
– Сегодня мы будем ретробарышнями, – сказала Грейс.
Несмотря на восьмилетнюю разницу в возрасте (Каролине было семнадцать, а Стефи – девять), обеих девочек, похоже, одинаково взволновала игра, которую так решительно затеяла их мать, и они принялись наряжаться с тем же азартом, с каким малышками играли в переодевание. Грейс накинула на голову платок, от которого слегка пахло ее старыми духами, и завязала его под подбородком, а потом надела тонкое шерстяное пальто, которое, помнилось, купила в «Саксе» после того, как закончила Академию. От слабого запаха и ощущения легкого пальто на плечах ее захлестнули воспоминания – поцелуи Дона, Карнеги-холл промозглым нью-йоркским утром, дымящийся кофе из ближайшей сетевой кофейни… Тряхнув головой, Грейс попыталась освободиться от этих образов и вернуться в настоящее, к своим дочкам.
– Ну как? – спросила она, крутнувшись перед ними в надежде на одобрение.
– Мам, надень еще их, – попросила Стефания, пристраивая на нос Грейс собственные солнцезащитные очки в розовой пластмассовой оправе.
– Идеально! – взвизгнула Каролина, которая сейчас на все сто процентов была самой собой, для довершения образа собирая свои темные волосы в хвостик.
Дочери выглядели великолепно, хотя совсем не так, как обычно. Каролина надела розовый кашемировый джемпер, из-под которого торчал воротник рубашки поло. С круглыми солнечными очками Грейс она казалась воплощением американской опрятности. Грейс никогда бы не сказала ей этого, но дочь немного напоминала туристку, девушку из Калифорнии в Городе огней[15]15
Имеется в виду Париж.
[Закрыть]. Стефи выбрала залихватский берет и черную юбку, добавив джинсовую куртку сестры, которая была великовата для ее детской фигурки, но отлично служила для маскировки.
– Отлично, первая фаза операции «Великий Гэтсби» завершена, – заключила Грейс.
Потом они хихикали в лифте, пока Стефи возбужденно болтала с лифтером мсье Дюбуа, объясняя, что они затеяли.
– Bonne chance[16]16
Удачи (фр).
[Закрыть], — сказал он, коснувшись шляпы, когда мать и дочери вышли из лифта, стараясь держаться спинами к мраморному вестибюлю и двум дежурившим прямо за дверью папарацци – те напоминали бессменных часовых.
Затем они служебными коридорами направились к черному ходу.
Оказавшись на широком тротуаре под свежим весенним ветерком, Стефи и Каролина дали пять вначале друг дружке, а потом и Грейс, сердце которой отчаянно трепыхалось в груди. Она радовалась, если удавалось организовать нечто подобное. Такие редкие мгновения, когда княгиня Монако могла устроить какую-нибудь веселую проделку вместе с обеими своими дочерьми. Грейс хотелось наслаждаться каждой секундой. Когда она протянула девочкам руки и почувствовала, как их пальцы сплелись, на глаза навернулись слезы. «Не дури», – велела она себе, стараясь совладать с эмоциями.
Стефи принялась насвистывать песенку из фильма «Волшебник страны Оз»: «Мы идем встретиться с волшебником…»
В кинотеатре им удалось пробраться в самый центр ряда красных бархатных кресел, где были их места. У каждой имелось по кулечку с конфетами. Только тогда Грейс сняла платок и воскликнула:
– Мы сделали это!
– А завтра можно опять так же? – спросила Стефания, которая, судя по голосу, уже сожалела, что часть их приключения осталась позади.
Грейс понимала ее чувства, но была полна решимости выжать из этого замечательного дня каждое мгновение счастья до последнего.
– Возможно, – ответила она, – но давайте не переживать насчет завтра. Будем наслаждаться этим днем.
Так они и поступили. Роберт Редфорд и Миа Фэрроу великолепно сыграли Джея Гэтсби и Дейзи Бьюкенен. Каролина недавно проходила роман Фицджеральда на уроках американской литературы в школе Святой Марии, и хотя многое из того, что происходило, было недоступно пониманию Стефи, Грейс не сомневалась, что младшая дочь получает удовольствие от атмосферы вечеринок и костюмов эпохи сухого закона, так удачно воспроизведенного в фильме.
– Это было та-ак здорово!.. – выдохнула Стефи, когда на экране замелькали титры.
– Да, просто замечательная экранизация книги, – рассудительно согласилась Каролина.
– Действительно, гораздо лучше той, которая вышла, когда я была в твоем возрасте, – отметила Грейс, вспоминая игру Алана Лэдда и Бетти Филд.
Она считала тот фильм сносным, но не более того. С кем же они ходили его смотреть? С Доном? С Мари? С Пруди? Просто не верилось, что она могла такое забыть. Сегодняшний поход с дочками она точно не забудет.
Как только пришло время обсудить учебу Каролины, чары разрушились. Грейс не поднимала эту тему до следующего дня, и приступила к ней с величайшей осторожностью.
– Правда, будет здорово, – начала она, – если мы втроем сможем чаще устраивать такие приключения?
Каролина помедлила с ответом. Они расположились в гостиной, где антикварная мебель удачно сочеталась с удобными широкими диванами. Каролина лежала на одном из них, спустив одну ногу на персидский ковер и листая «Мари Клэр». Заговорив, она даже не взглянула на Грейс:
– Мама, мы с тобой обе отлично знаем, что вчера было исключение, а не правило.
– Не понимаю, почему бы не сделать это правилом, – не смутилась Грейс.
– Я знаю, к чему ты клонишь. Осенью, когда я начну учиться в лицее, ты хочешь жить со мной. Но мне семнадцать. Столько же, сколько было тебе, когда ты уехала в Нью-Йорк.
– Когда я уехала в Нью-Йорк, то была никем, – сказала Грейс. – И фотографы не поджидали у «Бар-бизона», когда я совершу промах.
– Везло же тебе!
Страницы мелькали. Дочь просто не могла читать так быстро. Она хоть картинки-то успевает разглядеть?
– Везло, ты права. Мне очень не по себе от того, какой жизнью тебе приходится жить, Каролина. Правда. Позволь мне помочь тебе, защитив тебя.
– Мам, мне не нужна защита.
«Еще как нужна!» – подумала Грейс.
– Мне была нужна в твоем возрасте, – сказала она, надеясь помочь делу, переведя разговор на себя. – Родители постоянно присылали мне в компаньонки Пегги или Лизанну, и мне это нравилось.
Это было правдой, во всяком случае отчасти. Ей действительно нравилось общество сестер. Но ей не нравилась убежденность родителей в том, что ей нужна помощь, и поэтому занимать теперь такую же позицию по отношению к собственной дочери было особенно трудно. Она прекрасно понимала, каково это – хотеть свободы, не сомневаясь в собственной способности с этой свободой справиться. Проблема заключалась в том, что родители продолжали относиться к Грейс как к несмышленышу, когда она уже доказала, что может жить самостоятельно – зарабатывать себе на жизнь, платить за квартиру, покупать одежду и все остальное. Повторять эту ошибку со своими девочками она не собиралась, но Каролина отнюдь не была такой же самостоятельной. Глядя на нее, Грейс видела малышку, которая до сих пор сутулится за столом, хнычет, добиваясь своего, и тратит слишком много денег на Елисейских Полях. Может, это ее вина в том, что дочь стала такой избалованной, во всяком случае по отношению к деньгам, – небеса ведают, что она не была таким прижимистым родителем, как Маргарет и Джон Келли, а все потому, что шопинг был одним из немногих способов смягчить сердце дочери. Суть, однако, заключалась в том, что Грейс просто не могла допустить, чтобы Каролина жила одна, как она сама в этом возрасте.
О, как бы ей хотелось, чтобы в Париже все было как в «Барбизоне»: строгие правила относительно визитов джентльменов и комендантский час! В школе Святой Марии идеальными козлами отпущения были монахини и строгие учителя. Грейс трусливо пряталась от возмущения дочери за школьными правилами, втайне им радуясь. Когда она предложила Ренье найти в Париже пансион вроде «Барбизона», тот фыркнул:
– Каролина не какая-нибудь девица из семьи среднего класса, которая учится на секретаршу, Грейс.
– Как и я! – огрызнулась в ответ Грейс.
Во время этой ссоры, особенно неприятной, забылось все их единение, возникшее во время серебряного юбилея.
– Я предупреждал тебя снова и снова, – сказал тогда Ренье, – но ты никогда ко мне не прислушивалась, Если Каролина сорвется с цепи, тебе будет некого винить, кроме себя. Ты должна вести себя с ней так же, как я с Альбером. Оставайся твердой и последовательной, и все будет хорошо.
Грейс почувствовала, как в груди вспыхнул гнев, горячий и мятежный, не смогла сдержаться и ляпнула:
– Спасибо, доктор Спок!
– Ну вот, как всегда, – буркнул Ренье, тон которого стал резким и раздраженным. – Ты вообще не способна переносить критику и бросаешься на каждого, чье мнение не совпадает с твоим.
Она едва не закатила глаза. Ей всю жизнь приходилось выслушивать наставления и критику: от учителей актерского мастерства, режиссеров, даже от коллег по цеху. Ей даже нравилась обратная связь – в тех случаях, когда она бывала полезной. А не нравилось ей, когда муж, который должен быть равноправным партнером, обращается с ней, словно… с кем-то менее значительным. Хотя, конечно, в сравнении с ним она таковой и была. Ей не довелось родиться принцессой, герцогиней или графиней. Она была дочерью каменщика из Филадельфии. «Лучше подумать об этом в другой раз, – сказала себе Грейс. – Сейчас перед тобой твоя дочь».
– Я готова, мама, – заявила Каролина, роняя журнал на пол и садясь прямо. Она подалась вперед, уперлась локтями в колени и добавила: – Папа считает, что я уже достаточно взрослая. Он в меня верит.
У Грейс перехватило дыхание. Это было очень похоже на Ренье – подбадривать Каролину словами о том, как он ее любит и верит в нее. Он всегда использовал при этом первое лицо единственного числа. Слишком много времени ушло у Грейс на то, чтобы осознать разницу и оценить эффект одного-единственного малюсенького местоимения. J’adore, je te fais confiance[17]17
Я люблю тебя, я в тебя верю (фр.).
[Закрыть], и никогда Nous adorons, on te fais confiance[18]18
Мы любим тебя, мы в тебя верим (фр.).
[Закрыть]. Как будто только он любит детей! Грейс же всегда старалась выступать с мужем единым фронтом и говорить «мы», «нам», «наш». Она пришла в ярость оттого, что Ренье переложил на нее этот неприятный разговор, потому что, как он сказал: «Это ты этого хочешь».
– Мы с твоим отцом довольно долго обсуждали данный вопрос и сошлись на том, что совсем одна жить ты не можешь, – ровным тоном сказала Грейс Каролине, потому что так оно и было. – Вопрос в том, с кем тебе жить. Со мной и Стефи, тут, в этом доме, или… в другом месте.
С «другим местом» все обстояло непросто. Что это за место? Ренье предложил, чтобы Каролина жила с друзьями семьи – Корветтами, у которых был славный дом совсем неподалеку от лицея. Грейс подозревала, что Ренье не хочет, чтобы его жена вместе с дочерями жила в Париже, в первую очередь из-за жены, а не из-за Каролины.
– Как это будет выглядеть? – спросил он. – Моя супруга удирает от своих подданных и мужа в Париж?
Грейс заверила, что они с девочками будут приезжать во дворец каждые выходные. Ренье сказал, что подумает, а она все никак не могла поверить, что ждет разрешения мужа на то, чтобы что-то сделать. Сразу всколыхнулись удушающие воспоминания юности обо всех ситуациях, когда ей нужно было разрешение сделать что-то для себя важное. Например, начать работу в ресторане «Чаттербокс» в Оушен-Сити, поехать учиться в Академию, вернуться в Нью-Йорк после расставания с Доном. А когда разрешений от родителей уже не требовалось, их место заняла компания «Эм Джи Эм». Да наступит ли хоть когда-нибудь время, когда ей не нужно будет ни у кого просить разрешения на то, что ей нравится?! Этот вопрос ошеломил ее.
– Только больше никаких монастырей! – взмолилась Каролина.
– Хорошо, – кивнула Грейс. В голосе дочери ей слышалось собственное отчаяние, и на миг она даже позавидовала подростку-Каролине, которой разрешено выражать свою досаду способами, недозволенными взрослой женщине вроде нее самой. – Хотя тебе, похоже, нравилось в школе Святой Марии, пусть она и при монастыре, – с ободряющей улыбкой рискнула сказать она. – У тебя появились там хорошие подруги, ты стала отличной наездницей. И кто бы мог подумать, что Лондон сделает из тебя такую модницу!
Грейс понадеялась, что напоминание о беззаботном соперничестве с дочерью на почве парижских и лондонских нарядов поможет разрядить обстановку.
Каролина печально улыбнулась, будто вспоминала о событиях, произошедших годы, а не от силы несколько месяцев назад.
– Пожалуйста, мама, я просто хочу ощущать себя свободной.
Грейс преодолела короткое расстояние между их диванами, села рядом с дочерью и накрыла ее руку своей.
– Я знаю, дорогая. Я прекрасно знаю, что именно ты чувствуешь. И обещаю помочь.
Ей нужно было всего лишь придумать, как помочь Каролине, чтобы стать к ней ближе, при этом не вызвав враждебности Ренье. Непростая задача. Но Грейс чувствовала себя способной решить ее и пойти еще дальше. В конце концов, была весна, а когда-то прежде весной в ее жизни часто происходили перемены к лучшему.
