Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц)

Глава XI

Мари с Дафной уехали на побережье, и настроение у Салли упало, она бродила по дому мрачная и встревоженная.

С тех пор как Фриско открыл в городе небольшую контору, они уже не выходили вместе в сад послушать пение птиц и поворковать вдвоем точно молодые влюбленные. Сначала Салли была рада, что Фриско нашел себе какое-то занятие, которое позволит ему не так остро ощущать свою слепоту. Но в последнее время она стала опасаться, не слишком ли он увлекается биржевой игрой.

Тревожилась она и за Дэна. Он сильно сдал за эти годы – постарел и выглядел измученным. Салли знала, что он очень много работает, да и с деньгами у него туго. Когда умерли Фанни и Филлис, старшие сестры Салли потребовали свою долю наследства. Дэн заложил Ворринап, чтобы отдать им причитающуюся сумму, но падение цен на масло и молочные продукты, а также низкие цены на скот поставили его в чрезвычайно затруднительное положение, и ему неоткуда было брать денег.

– Это одни разговоры, что в деревне сладко живется, – полушутя сказал он однажды Динни. – Я и то подумываю, не бросить ли мне эту волынку да не отправиться ли за золотом, авось повезет.

Уже одно то, что Дэну пришло в голову покинуть Ворринап, где, как казалось Салли, жизнь его была застрахована от тех случайностей, которым подвержено существование на приисках, приводило ее в ужас, хотя она и не верила, что он когда-либо отважится на такой шаг.

Во время кризиса в Австралии насчитывалось четыреста тысяч безработных; правда, часть из них была занята на общественных работах, получая за это лишь мизерную подачку в виде единовременного пособия. Двадцать пять тысяч фермеров вконец разорились, а у тех тридцати тысяч, которые еще продолжали обрабатывать свои участки, земля была заложена и перезаложена под убийственные проценты.

С началом кризиса жизнь на рудниках Запада почти замерла, но как только были введены премии за добычу золота, на многих рудниках, дотоле бездействовавших возобновились работы. За четыре года, прошедшие со времени введения премий, число рабочих на рудниках возросло с четырех до тридцати тысяч. Обездоленные фермеры и молодежь, не имеющая профессии, стекались на прииски со всех концов страны, но так и не находили спроса на свой труд. Они жили в ужасающих условиях, оборванные, полуголодные; ночлегом им служили карьеры на Маритане или лачуги из мешковины и валежника в Долине Нищеты. Когда безработные обратились к властям за помощью, ссылаясь на то, что они совсем обносились и им нечего есть, какой-то шутник, корреспондент «Горняка», посоветовал им подбирать мешки из-под соломы – чем не одежда; а за едой обратиться на бойни, к мясникам – те, наверно, согласятся выделить им частицу требухи, которую они обычно жертвуют владельцам гончих. Безработным давали и другие советы: подбирать черенки сельдерея и капустные кочерыжки, которые выбрасывают зеленщики, да корки хлеба и объедки у ресторанов – из этого, мол, можно сварить весьма питательный суп.

Мысль о том, что и Дэну, быть может, придется уехать из Ворринапа и присоединиться к этим вконец отчаявшимся людям, готовым взяться за любую работу, приводила его мать в ужас. Дэн говорил, что владельцы молочных ферм в юго-западной части страны находятся в лучшем положении, чем земледельцы засушливого пшеничного пояса, которых дочиста разорили засухи и проценты по закладным. Но даже и на Юго-Западе сотни мелких фермеров бросают землю и бегут, так как у них нет никакой возможности погашать высокие проценты по закладным и ссудам, установленным правительством на подъем целины.

Безработная молодежь тысячами стекалась на Юг, где в качестве меры борьбы с безработицей были организованы лесоразработки; но платы, которую они там получали, едва хватало на пропитание. Целые семьи с малыми детьми ютились в палатках и лачугах из мешковины и ржавой жести близ какого-нибудь государственного строительства, затеянного, чтобы дать беднякам хотя бы временную работу. Говорили, что кризис пошел на убыль, однако на приисках, да и вообще по всему Западу безработица не уменьшалась; людям по-прежнему не давала покоя мысль о том, что они могут лишиться места и средств к жизни. Стоило человеку оступиться в его повседневной борьбе за существование, и тяжело ему было снова стать на ноги, найти возможность заработать себе на хлеб.

Заслышав утром гудки рудников или увидев ветхие вагончики трамвая, с грохотом и лязгом мчащиеся мимо, унося свой груз – изможденных, плохо одетых людей, Салли неизменно вспоминала о Томе и о Билле, которому частенько приходилось работать под землей. Жуткий протяжный вопль сирены, возвещавшей о приближении кареты скорой помощи, заставлял ее бросать все и опрометью бежать к садовой калитке. Поделившись своими опасениями с соседкой, тоже подбегавшей к забору, она возвращалась к обычным делам или принималась возиться в саду, жалея, что нет Мари, – с какой радостью она сбегала бы к ней через дорогу, чтобы перекинуться словцом.

Вот уже сколько лет они с Мари заходили друг к другу поболтать всякий раз, как им хотелось излить душу. Они обсуждали мельчайшие события своей жизни, словно нечто необычайно важное. Конечно, ей недостает Мари, признавалась себе Салли, хотя главное – это знать, что Дафна в надежных руках.

В эти дни единственной радостью Салли были посещения Билла, и она не могла дождаться, когда он наконец забежит к ней хотя бы на минутку по пути с работы. Самое его появление, веселое: «Здравствуй, бабушка!» и поцелуй в щеку мигом прогоняли у нее дурные мысли, хотя нередко она замечала, что ее любимый мальчик, не успев переступить порог, без сил валится в кресло и вид у него измученный и подавленный. Наконец она решила принять меры, чтобы хоть немного развеселить его.

– Ну, – как-то спросила она его в упор, – когда же ты намерен привести ко мне своих приятельниц?

– Господи, бабушка, – голос Билла зазвенел от удивления и восторга, – да с удовольствием! Как-нибудь вечерком.

Ему так просто угодить, подумала Салли. Отрадно было видеть, как загораются смехом его глаза, а на губах появляется лукавая улыбка, точно они два заговорщика, которых связывает забавная, одним им известная тайна. Она знала, что Билл все еще глубоко переживает смерть Тома. А сколько у него волнений с Эйли, Дафной, с Диком, не говоря уже о работе в разных комитетах и организациях. Он слишком близко принимает к сердцу чужие беды, частенько выговаривала ему Салли, – взвалил себе на плечи всю скорбь мира, как в свое время Том, и тащит. Но почему-то она никогда так не сочувствовала Тому, как теперь Биллу.

Салли надеялась, что вечер в обществе «этих девиц» явится своего рода встряской для внука, и готова была сделать все от нее зависящее, чтобы доставить ему это удовольствие, – пусть даже он влюблен в девушку, которая флиртует с ним так же легко, как дышит.

Салли подозревала, что и Динни будет доволен не меньше Билла, узнав, что она пересмотрела свое отношение к дочкам Пэдди Кевана и сменила гнев на милость. Наконец-то она вняла его доводам, что Пэт и Пэм вовсе не дочери Пэдди и что в будущем году, по достижении совершеннолетия, они намерены порвать с ним.

В тот вечер, когда Пэт и Пэм пришли к ней в гости, Салли надела свое лучшее платье из коричневой тафты с нарядным фигаро, окаймленным розовым кантом. Бабушка совсем забыла, что должна быть солидной, заметил Билл, и что у нее есть внук, который может ей напомнить о ее обязанностях.

– Наша миссис Салли – известная кокетка, – ухмыльнулся Динни. – А еще притворяется, будто и в зеркало никогда не смотрится.

– Так мы ей и поверили! – рассмеялся Билл.

– Ну, какая она сейчас, Динни? – ворчливо спросил Фриско.

– Да все такая же, ничуть не изменилась с тех пор, как вы в последний раз ее видели, – ответил Динни. – Ни на один день не постарела. Может, только волосы чуточку поседели. Она заплетает их в толстую косу и укладывает вокруг головы, а губы немножко подкрашивает.

– А глаза, Динни? – продолжал свой допрос Фриско. – Они все так же горят и смеются, как бывало?

– Еще бы! – воскликнул Динни. – Такие же, как всегда: помните, какие они бывали, когда наша миссис Гауг собиралась выкинуть какой-нибудь номер? У нас сегодня, Фриско, вроде как бы званый вечер. Миссис Салли, если не ошибаюсь, решила удивить Пэт и Пэм.

И она в самом деле «удивила» Пэт и Пэм – так приняла их, что Билл не знал, как и благодарить ее. Никто не мог бы с большим радушием встретить девушек и так мило извиниться за нелюбезность, с какою они были приняты в первый раз. Пэт и Пэм сразу же пленились Салли, как это, впрочем, случалось почти со всеми, кому она старалась понравиться. Выступала ли она в роли очаровательной женщины, умеющей поддержать интересный разговор, или измученной заботами и хлопотами хозяйки меблированных комнат, каждому бросались в глаза ее безыскусственность, врожденный ум и глубокая порядочность. И всегда она была для Билла «его Салли», с особой, ей одной присущей жизнерадостностью и благородством.

Пэт и Пэм слегка побаивались миссис Гауг, опасаясь вызвать ее неодобрение. В надежде произвести на нее впечатление самых обыкновенных девушек, способных оценить ее доброту, а не легкомысленных кокеток, какими их изображали городские сплетники, они надели, отправляясь к ней, простенькие белые платья из какой-то легкой, прозрачной материи.

Взгляд Билла, восхищенный и в то же время критический, подолгу задерживался на Пэт. А в глазах Пэт, когда она встречалась с ним взглядом, вспыхивал радостный блеск. Пэм же в этот вечер была какая-то притихшая, не такая, как всегда. Она играла с котенком – единственным уцелевшим представителем целого выводка, который несколько дней назад принесла Салли ее старая кошка тигровой масти. Котенок этот, казалось, интересовал Пэм больше всего на свете.

Вечер был жаркий. Свет от лампы, горевшей близ двери, падая на веранду, золотил рыжеватые локоны девушек, и они в своих белых платьях казались двумя Лорелеями. Точно вышли из темной пучины ночи и присели на веранде, подумала Салли; неудивительно, что Билл глядит на них как завороженный. Впрочем, тут же отметила она про себя, он не теряет голову, держится настороже и пытается противостоять их чарам. Билл весело болтал и шутил с Пэт, подсмеиваясь над ее интересом к рудникам и местным событиям. И только счастливые взгляды, какими они обменивались, да их звенящие от возбуждения голоса выдавали то извечное, неудержимое влечение между мужчиной и женщиной, которое владело этими двумя существами.

Накануне девушки совершили вместе с лесничим поездку в лес и были в восторге от своих похождений.

По словам Динни, мало кто на приисках так свободно чувствовал себя в зарослях, как Барб Рейди. Он родился и вырос в этих краях и местность на сотни миль вокруг знал, как свою ладонь. Барб многое сделал, чтобы положить конец контрабандному вывозу сандалового дерева и его продаже по демпинговым ценам в Китае. Хищническая вырубка этой ценной породы грозила нанести большой ущерб казенным землям. Немало отваги проявил Барб и в борьбе с порубщиками, уничтожавшими зеленый пояс вокруг Калгурли, который сохранялся и оберегался, чтобы спасти местность от эрозии. Когда Калгурли и Боулдер тонули в клубах пыли, здесь стояла полнейшая тишина. Лесорубам выдавались разрешения только на валку и вывоз сухостоя, рубить же здоровые деревья позволялось лишь на специально отведенных участках в далеких районах. Но так как за австралийскую акацию и редкие породы эвкалиптовых деревьев платили большие деньги, порубщики старались перехитрить лесничего и вывезти награбленное ночью, глухими дорогами, обычно в ночь на воскресенье или понедельник, когда лесничий, по их расчетам, вряд ли станет совершать свой объезд.

Однако Барб работал, не считаясь со временем, если нужно, то и ночь напролет, лишь бы уследить, не валят ли молодняк в заповедниках. Бывало, вылезет из грузовика мили за две, за три до того места, где, по его предположениям, расположились нарушители, и крадется через заросли в войлочных туфлях, чтобы застать их врасплох. Сколько раз он при этом рисковал головой!

– Лихие попадаются среди них ребята, – заметил Динни. – Барб говорит, есть там одна компания югославов – так хуже не придумаешь! Почти все – горцы и даже со своими соплеменниками вечно на ножах. И взбесился же один из них – этакий верзила, настоящий головорез, хоть и старик, – когда Барб ночью явился к нему в лагерь и отобрал весь лес, который он со своими ребятами успел срубить. Барб наложил на поваленные деревья клеймо, и вся недолга. Старик как рявкнет своим дружкам – бейте, мол, его, а у Барба-то было ружье – в любую минуту мог открыть огонь, если понадобится. Только он решил не делать этого, можно же договориться по-хорошему. Ну, и договорились: лес он конфисковал, но от суда старика избавил.

– В другой раз какой-то даго метнул в него нож, Барб присел, и нож пролетел мимо, – напомнил Фриско.

– А Барб вам не рассказывал, как он поймал молодчиков, которые выжигали древесный уголь? – спросил Билл.

– Нет. – Зубы Пэт блеснули в ответной улыбке.

– Барб надвинул на глаза шляпу и ночью отправился к ним в лагерь. Место было глухое, далеко в лесу, и Барб знал, что идет на большой риск, потому что компания эта, вполне возможно, потихоньку занималась обогащением руды.

«А ну, ребята, чем вы тут занимаетесь?» – спросил он.

«А тебе какое дело?» – задиристо ответил один из них.

«Я – лесничий, – сказал Барб. – Вы не имеете права без разрешения выжигать древесный уголь».

«А, черт, только и всего?»

Надо было видеть, как у них повеселели лица, рассказывал потом Барб. Вся братва чуть не плясала от радости, они мигом купили у него разрешение, и он пошел себе дальше. Чем они там занимались – уж не его было дело, лишь бы не выжигали незаконно уголь.

– Мы вчера охотились за порубщиком, – с воодушевлением сообщила Пэт. – По дороге проехал грузовик со свежесрубленными деревьями, и мистер Рейди решил установить по направлению колеи место порубки. Вот мы и принялись колесить по зарослям, стараясь не потерять из виду след от колес грузовика, ну и, конечно, наткнулись на остатки лагеря и множество свежих пней эвкалиптового молодняка.

– Да, это было замечательно, – вставила Пэм. – Мы сделали привал, разожгли костер и сварили в котелке завтрак. Там когда-то был прииск Юбилейный, а теперь куда ни глянь, маргаритки белеют среди отвалов, эвкалипт стоит в полном цвету, а кругом развороченная красная земля.

– Потом мы отправились к Джиму Коксу, – продолжала Пэт. – Он рассказал нам, что представлял собой этот край, когда в долине, по пути в Гиндалби, останавливались караваны верблюдов – сотни по две голов – и на приисках работали три тысячи человек, а сейчас там ни души. Только его верблюд да верблюд его приятеля и ходят еще по этой дороге. А вокруг колышатся заросли, словно серое море. Мистер Рейди сказал нам, что эти старики – Джим Кокс с приятелем – живут там с незапамятных времен, милях в ста друг от друга, и больше никого вокруг.

– Я знаю Джима, – завладел разговором Динни. – Мы с Барбом ездили проведать его месяца два назад. Он по-прежнему любит бродить вокруг прииска. Говорит, опытный старатель никогда не уйдет с такого места, где был найден самородок в шестьдесят унций. «Раз нашел – значит тут и жила», – говорит Джим. Послушать его, так в тех местах еще немало золота. А вы заметили, как он огородился, какой частокол из сучьев и кольев поставил вокруг своей хибары. Что ни попадет под руку, то и тащит, а на калитку повесил два туземных талисмана. Настоящий бирюк, не любит, когда кочевники подходят близко. Одно время их много было в тех местах; вот тогда-то, лет тридцать назад, Джим и нашел в пещере, на горе, эти деревянные штуки. Они были раскрашены в белый и красный цвет. Один старик умолял Джима отдать их ему, но Джим считал, что они помогают ему держать кочевников на почтительном расстоянии, и ни за что не хотел с ними расставаться. Он всегда жил один, не пускал к себе даже своего приятеля Алека Кокберна. В свое время Кокберн был отчаянным волокитой, а сейчас забрался в эту глушь и живет в палатке неподалеку от Джима. Ему уже за семьдесят перевалило, а он возьми недавно да и купи себе велосипед с моторчиком: надо же, мол, когда-никогда съездить к Кэноуну, повидать девочек. И в первый же раз, как сел на него, налетел на дерево и сломал ногу.

«Где уж ему, бедняге, усидеть в седле, – сказал тогда Джим. – Он на заборе и то не усидит. С одной стороны влезет, а на другую свалится!»

Девушки рассмеялись, и Пэт сказала мягко:

– Он самый счастливый человек, какого мне приходилось видеть, этот мистер Кокс. Говорит, что угодно предложите – ни на какие блага мира не променяет свою жизнь в лесу.

– Правильно, – подтвердил Динни. – Он получает пенсию по старости, на жизнь ему хватает, а что еще человеку нужно? Захочется – пойдет, поищет золота. А когда кто-нибудь отправляется на разведку в его края или пострелять дичь, ему всегда приносят в подарок то большенога, то бутылочку пива. Джим любит тишину и покой, любит чувствовать, что он сам себе хозяин. В последний раз, когда я видел его, он сказал мне: «Где я жил, там и умру, Динни. Сорок семь дружков проводил я на тот свет, некоторых на своих руках до могилы нес, сам и рыл ее, сам и хоронил. Ну, а теперь мой друг окажет мне ту же услугу. Ничего мне больше не надо – только бы никуда не двигаться, чтобы, когда придет пора вытащить колышки, надо мной были небо и звезды».

– Пэм сделала с него набросок, – сказала Пэт. – Мы бы с радостью провели у старика весь день, но мистеру Рейди надо было взглянуть на молодняк милях в пятидесяти или в шестидесяти оттуда. И вот, когда уже начали спускаться сумерки, мы чуть не заблудились. Мистер Рейди говорит, что такого с ним еще никогда не было. Мы долго ходили по тропинке: то пойдем в одну сторону, то повернем обратно – никак мистер Рейди не может найти дорогу, до того разрослась акация с тех пор, как он был тут последний раз. Все кругом казалось таким серым и призрачным в сгущающейся темноте. Мы с Пэм были ужасно довольны: подумайте только, как интересно – по-настоящему заблудиться в зарослях! Но, конечно, мистер Рейди все же нашел то место, где надо было свернуть!

– А на обратном пути в Калгурли близ озера Гвин, – воскликнула Пэм, – нам попалась прелюбопытная котловина. Почва там глинистая, красная, и в лучах заходящего солнца она горела, как пламя, а за нею вдаль уходило красновато-коричневое поле морского укропа, и так пахло фиалками! И над всем этим вздымалась могучая грудь поросшей лесом горы – багряно-красной и сумрачной. Небо поблекло, стало оранжевым, потом палевым, лимонно-желтым, наконец, бледно-зеленым. И в нем загорелась первая вечерняя звезда.

Она остановилась, словно не в силах описать эту несравненную красоту.

– Изумительно, – вздохнула она. – Если бы я могла передать это в красках!

Девушкам не стоило большого труда уговорить Динни рассказать о былых временах. Потом Фриско притащил гитару и спел им – давно он не был таким веселым и обаятельным. Присутствие этих забавных девушек расшевелило его, подумала Салли. Они принесли с собой какой-то особый аромат молодости, их смех звенел весельем и задором. Хорошо еще, что он не может видеть Пэт и Пэм – их волосы, отливающие золотом при свете лампы, их тоненькие, гибкие фигурки.

За все эти годы, что они прожили вместе, Фриско ни разу не дал ей повода для ревности, но Салли с болью в душе задумывалась порой о том, что в их чувстве, пожалуй, уже нет былого романтического пыла. Они привыкли друг к другу и стали похожи на обыкновенную добропорядочную супружескую пару. Эта мысль огорчала ее, хотя и казалась нелепой. Салли и на этот раз поспешила отогнать ее прочь и тут с удивлением услышала, как Пэт рассуждает о гибельных последствиях, которые могут иметь для всего мира события в Испании. Интересно, подумала Салли, говорит она это для Билла или и в самом деле сознает, что представляет собой угроза фашизма и войны.

У Пэдди есть капиталовложения в Испании, рассказывала тем временем Пэт. И как-то раз, отправившись туда, он взял с собой Эми и их. Там они познакомились с представителями левых партий, которые уже тогда боролись за республику. Пэдди, конечно, ничего этого не знал. Он был бы вне себя от возмущения, если бы хоть на минуту заподозрил, с кем они водят дружбу.

Потом Пэт принялась рассказывать о Шоне и о колонии художников близ Барселоны – тут у них с Биллом завязался горячий спор о силе и значимости анархистского движения в Испании. Пэм поддержала сестру, и Биллу порядком досталось от обеих. Салли улыбнулась, представив себе, как удивился бы Пэдди, если б узнал, каких крайних взглядов придерживаются его «дочки».

До чего странно складываются и переплетаются человеческие судьбы, размышляла Салли. Кто бы мог подумать, что такой вот Пэдди Кеван, выбившийся в люди на приисках, станет тревожиться за целость своих капиталов где-то в Испании? И что та же Испания сведет вместе Билла и падчериц Пэдди, объединив их в борьбе с ним и ему подобными? Неужели правда, что события в Испании могут как-то затронуть и ее, Салли Гауг, неужели там назревает новая мировая война, как говорит Билл? Салли вздрогнула при одной мысли об этом.

Молодежи, видимо, нравилось спорить. Нет, призналась себе Салли, у нее другие представления о том, как должны вести себя влюбленные; впрочем, если Билл нашел девушку, с которой он может поговорить на интересующие его темы, и они оба получают удовольствие от политических споров – тем лучше. Ей было приятно, что Пэт и Пэм внесли столько оживления в этот устроенный ею вечер и что сама она понравилась им.

После этого девушки часто заходили вечером навестить миссис Гауг – и при Билле и без него. Пэт усаживалась на ступеньки веранды послушать рассказы Динни и его приятелей, а Пэм забиралась куда-нибудь в уголок и делала наброски со стариков и с миссис Салли. Она попросила Салли повесить фонарь на заднюю стенку веранды, у которой обычно сидели гости, чтобы свет падал как раз на них, и, пользуясь тем, что никто не обращает на нее внимания, с головой уходила в работу, Салли не нравились ее рисунки. Зато сама Пэм очень ей нравилась – и даже больше, чем Пэт. Помогая Салли накрывать стол к ужину, Пэм с увлечением рассказывала ей о Шоне: он был ранен, но теперь ему уже лучше, и он собирается в Австралию; они хотят пожениться, как только он приедет, а потом подыщут себе мастерскую, чтобы можно было и жить там и работать. Пэт же, как правило, сидела со стариками, явно предпочитая их рассказы и споры задушевным беседам с миссис Гауг; впрочем, случалось, что и она изъявляла желание помочь собрать на стол. Салли предпочла бы даже, чтобы она этого не делала. В их отношениях была какая-то натянутость, словно привязанность к Биллу заставляла каждую быть настороже.

Как-то вечером, когда Салли и Пэм, расставив чашки и нарезав пирог, ждали, пока закипит вода в большом чайнике, до их слуха донесся голос Пэт, бойко задававшей кому-то вопрос за вопросом, а потом ее звонкий смех.

– Пэт, кажется, счастлива, правда? – задумчиво заметила Пэм. – Жизнь словно переменилась для нас с тех пор, как мы стали бывать в вашем доме, миссис Гауг, – так приятно знать, что можно зайти к вам и что вы встретите нас, как друг.

– А Билл разве не друг ваш? – Салли подняла брови, глаза ее улыбались.

– Конечно, друг, – серьезно сказала Пэм. – Пэт, по-видимому, влюблена в него… но трудно сказать, что и» этого получится. Билл далеко не так сильно увлечен ею, как она им. Он считает Пэт пустоголовой вертушкой – это у нас такое любимое выражение, – говорит, что на нее трудно положиться.

– А вы тоже так считаете? – спросила Салли.

– Нет, – медленно произнесла Пэм. – Но дело в том, что Пэт нуждается в любви куда больше, чем я. У меня ведь есть мое искусство.

– А по-моему, – Салли сняла с угольев кипящий никелированный чайник и стала переливать из него воду в цветастый фарфоровый, который она обычно ставила на стол, – по-моему, нечего за них тревожиться, лишь бы они были счастливы, верно?

Вернувшись на веранду, они обнаружили, что Пэт успела уговорить Динни свозить ее в становище кочевников близ Булонга. Пэт интересовали племена, кочевавшие в этих местах в раннюю пору золотоискательства, но к своему великому возмущению она выяснила, что никто о них ничего толком не знает.

– Калгурла могла бы много чего порассказать, – заметила Салли.

– Вот и я так думаю, мэм, – вставил Динни. – Калгурла живет сейчас с племенем, разбившим лагерь у Риллстейшн. Мне на днях сказал об этом Ральф. Он работает лесорубом у мистера Брауна.

– Это сын Маританы… – Салли спохватилась и метнула взгляд на Фриско. Помнит ли он, кого считали отцом Ральфа?

– Славный малый, – продолжал Динни, совсем забыв об обстоятельствах рождения Ральфа. – Боб Браун говорит, что это один из лучших его работников, хотя Ральф и метис.

Подрагивание мускула на щеке Фриско выдавало его интерес к разговору. Салли поняла, что он не забыл, как назвала Маритана его сына. Да, много было в прошлом Фриско такого, о чем она старалась не думать, чтобы не разрушать своего счастья. Но такие вот случайности вызывали к жизни воспоминания, которые наполняли ее мучительным и жгучим стыдом.