Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Глава XII

Дни летели незаметно в блеске и великолепии жаркого лета. Вскоре белые крыши широко раскинувшихся приисковых городков закурились в знойном мареве. Малейшее дуновение ветерка вздымало с высохшей красной земли клубы пыли. Яркий свет слепил глаза. То тут, то там вырисовывалось одинокое дерево, казавшееся черным на фоне этого сияния, а далекие заросли тонули в грязновато-серой дымке.

Дафна писала с побережья, что они с Мари чудесно проводят время: купаются, гуляют по пляжу. Она чувствует себя настолько хорошо, сообщала она Эйли, что одно время подумывала даже поступить на работу в какое-нибудь кафе, но Мари уговорила ее не делать этого. Мари хочет обучить ее кройке и шитью, с тем чтобы Дафна могла стать портнихой. Что скажет на это Эйли? Пожалуй, это менее утомительно, чем работать официанткой, а зарабатывать она будет даже больше, если Мари возьмет ее к себе в помощницы; со временем можно будет открыть и свою мастерскую.

Эйли ответила, что Дафна безусловно может многому научиться у Мари, надо только постараться. Шитье избавит ее от изнуряющей спешки и вечного напряжения, которых требует работа официантки, в особенности, если она сама сможет распоряжаться своим временем и ни от кого не будет зависеть. Письма Эйли отправлял Билл. Уходя утром из дому, он неизменно спрашивал, не надо ли опустить письмо, и на конвертах, адресованных Дафне, переправлял слово «мисс» на «миссис».

Свадьба Дика состоялась в конце ноября; венчание происходило в католическом соборе, но не перед главным алтарем, а в боковом приделе, и мать невесты рыдала по этому поводу во время всей церемонии. Эта некрасивая женщина, для которой религия была единственной поддержкой в бесконечных испытаниях, какими изобиловала ее жизнь с Эдвардом Дж. Лэнгриджем, считала, что зять опозорил ее, отказавшись «перейти» в их веру. Дик был готов ради женитьбы на Миртл на что угодно – только не на это. Он и так уступил мистеру Лэнгриджу, согласившись на его требование, чтобы дети от их брака с Миртл исповедовали веру матери. Миртл грозила, что пойдет и зарегистрируется с Диком в мэрии, если родители будут и дальше противиться их браку. Какой бы обряд ни совершила церковь, он приобретает законную силу лишь после регистрации, заявила она, а потому она намерена выйти замуж за Дика Гауга все равно – благословит церковь их союз или нет.

Итак, видя, что ничего не поделаешь, мистер и миссис Эдвард Дж. Лэнгридж скрепя сердце разослали приглашения на бракосочетание своей дочери Миртл-Грейс с Ричардом Фитц-Моррис Гаугом, а также на бал, имеющий состояться в «Палас-отеле» по окончании церемонии.

Когда Дик привел Миртл познакомиться со своей матерью, Эйли старалась держаться возможно проще и радушнее, чтобы завоевать симпатию девушки, но холодная улыбка, застывшая на лице Миртл, так и не уступила место другому, более теплому выражению, а ее бледные голубые глаза смотрели, как всегда, настороженно и жестко. Вся она была какая-то слишком уж манерная и чинная, совсем как аккуратный кренделек белокурых волос, который она закручивала низко на затылке. В ней не было ни мягкости, ни отзывчивости. Но, должно быть, думала Эйли, она любит Дика, раз выдержала такую борьбу, чтобы выйти за него замуж.

– Если хочешь знать мое мнение, Миртл – хищница, настоящий паук, – заявила Салли Биллу. – К тому же она на несколько лет старше Дика, неудивительно что она так в него вцепилась.

Билл чувствовал, что для Дика будет большим облегчением, если он не явится на свадьбу, а потому Эйли и Салли сопровождал Фриско. Динни не пригласили, и это сначала так возмутило Салли, что она решила тоже не идти.

– Ну, что ты, мама, – взмолилась Эйли. – А я-то надеялась, что ты будешь там со мной.

– Если тебе так хочется, я пойду, но только ради тебя, дорогая, – ответила Салли. – Всем известно, что Динни – член нашей семьи, и Дик должен был позаботиться о том, чтобы его пригласили.

– Конечно, должен, – вздохнула Эйли.

Но потом Салли была только рада, что Динни не присутствовал на свадьбе.

– Не свадьба была, а настоящие поминки, – рассказывала она, вернувшись домой. – Лэнгриджи держались так, точно их постигла кара небесная. Миссис Лэнгридж в церкви и во время бала то и дело прикладывала платок к глазам и всхлипывала, а папаша Лэнгридж все ходил и охал: тяжело, мол, терять единственное дитя – и что за упрямые девушки пошли нынче! Вы бы, Динни, ни за что этого не выдержали. Я так и кипела от злости, а у бедняжки Эйли был не менее убитый вид, чем у миссис Лэнгридж.

Прошло несколько месяцев прежде чем Эйли смогла наконец прийти в себя. Салли знала, что она лишь усилием воли заставляет себя выполнять обычную работу, что в глубине души она по-прежнему оплакивает Тома и болезненно переживает отступничество Дика.

Но вот накануне рождественских праздников она забежала к Салли, веселая, улыбающаяся, почти такая же оживленная, как прежде. Они с Надей ходили на концерт, который монастырская школа ежегодно устраивала для своих воспитанниц.

– Это Надя упросила меня пойти, – рассказывала Эйли. – Она ужасно волновалась: ведь должна была играть Лючия Россини, а монахиня, которая учит Лючию, говорит, что девочка обещает стать второй Эйлин Джойс.

Салли хорошо знала семью Россини, ближайших соседей Эйли, к которым Надя относилась как к родным. В этом семействе бедняка-рудокопа было столько народу, что и не сосчитаешь. Салли смутно помнила, что там три мальчика, грудной младенец да еще Роза, Лючия и Мария, которых Надя называет своими «лучшими подружками». Розе, старшей девочке, пришлось бросить школу, чтобы помогать матери нянчить малышей, а ведь ей и самой едва исполнилось двенадцать лет. Она куда серьезнее относится к своим обязанностям, чем миссис Россини, говорила Эйли. Посмотреть на нее – настоящая Золушка, всегда в хлопотах и заботах, но Надя в ней души не чает.

Эйлин Джойс была известная пианистка, жившая в Лондоне. Эйли знала ее еще веснушчатой девчушкой, бегавшей по Боулдеру. А сейчас из Лондона часто передавали по радио ее концерты. Лючия, которую сравнивали с нею, выступала вчера впервые, и потому концерт этот был событием для семейства Россини.

– Концерт был прекрасный, – рассказывала Эйли. – Дети очень хорошо исполнили несколько гимнов и хоров. А Лючия!.. У девочки безусловный талант, бабушка. Посмотрела бы ты, как она спокойно сидит на своем табурете за роялем, как серьезно и сосредоточенно играет! Она исполняла сложнейшие вещи – Моцарта, Баха – и все наизусть! Трудно даже представить себе, что это та самая девочка, которая вместе с Надей гоняет по двору консервные жестянки и наравне с другими ребятами визжит, точно ее режут. До выступления Лючии дети в передних рядах вертелись и болтали без умолку. Монахини, все в черном, стояли в проходах и то и дело шикали на них. Но когда Лючия заиграла, все замерли. Дети слушали, не сводя с нее глаз, а когда она встала, слегка поклонилась и чинно сошла с эстрады, захлопали, как сумасшедшие.

– Но во время последнего номера, мама, получился ужасный конфуз. – И Эйли рассмеялась своим серебристым смехом. – На сцену вышел хор, и дети опустились на колени спиной к залу, готовясь исполнить «Ave Maria». Старая монахиня, дирижировавшая хором, стояла лицом к певчим и, естественно, не могла видеть девочек в последнем ряду. А у одной из них задралось платьице, и так она и стояла, повернувшись к слушателям голым задиком – таким невинным, очаровательным ребячьим задиком.

Монахини в зале ужасно смутились и не знали, что делать. Они не могли ни прервать пения, ни окликнуть девочку; наконец они молитвенно закатили глаза, очевидно, надеясь, что и аудитория последует их примеру. Только кое-кто из самых маленьких заахал и захихикал. Девочка, у которой задралось платьице, была Мария Россини, и Надя чуть не умерла со стыда. Я слышала, как Роза с большим достоинством говорила потом: «У Марии, конечно, есть штанишки, только они сейчас в стирке».

Давно Салли не слышала, чтобы Эйли так смеялась. Случай этот, несмотря на всю его горькую иронию, был до того забавен, что глаза Эйли еще лучились смехом, когда она заметила:

– Этот голый задик был таким красноречивым обличением нищеты, царящей у нас на приисках!

Глава XIII

За последние годы Фриско совершил ряд удачных спекуляций. После учреждения премий за добычу золота акции рудника Закат близ Лоулерса, которые он считал ничего не стоящими, но тем не менее продолжал держать, сразу полезли вверх.

Когда финансовая депрессия, охватившая весь мир, поразила и прииски, жизнь на рудниках почти замерла. Многие из них закрылись: Айвенго и Золотая Подкова считались выработанными, Упорный – тоже. На других рудниках время от времени работали только небольшие группы издольщиков. Крупные учредительские компании, которым принадлежали рудники на Золотой Миле, объясняли такое сокращение работ ростом производственных расходов и истощением месторождений. Поселения вокруг старых и малодоходных рудников точно вымерли; в Кулгарди царили тишина и запустение. Теперь уже никто не ходит на разведку, говорили на приисках, это отошло в область предания.

Тысячи акционеров, по мнению Динни, разорились из-за того, что компании выпускали акции на сумму, превышающую основной капитал. Беззастенчивые рвачи – управляющие и всякие приисковые акулы перегружали предприятия механизмами для переработки несуществующей руды. Установленные ими гигантские толчейные станы надо было напитать породой, и вот началась бешеная конкуренция между рудниками, кто выдаст больше руды по самой низкой себестоимости, чтобы угодить правлению компании. Конкуренция эта сгубила не один хороший рудник и лишила акционеров значительной части прибылей.

Многие дельцы считали настоящим проклятием такое завышение основного капитала компаниями, которые росли, словно грибы после дождя. В доходность рудников никто больше не верил; заброшенные выработки затоплялись водой, хотя все знали, что кое-где остались богатые рудные залегания, но из-за хищнических методов ведения дел и мошенничества администрации рудники эти считались убыточными. Вилунской золотодобывающей компании и еще нескольким другим были выданы значительные субсидии, чтобы они могли продолжать работы. Однако магнаты-золотопромышленники настаивали на том, что для настоящего оживления горной промышленности федеральное правительство должно установить премии за добычу золота.

Особенно рьяно ратовал за учреждение таких премий мистер Клод де Берналь. В последние годы он обскакал даже сэра Патрика Кевана: имя его как учредителя новых компаний и инициатора грандиозных предприятий гремело по всей стране. Сэр Патрик – это ни для кого не было тайной – предпочитал оставаться в тени и не слишком афишировать свою деятельность в золотопромышленности. С тех пор как он поселился в Лондоне и у него появились капиталовложения за границей, былая слава Пэдди, считавшегося душой чуть ли не каждого начинания на Золотой Миле, предпринятого в целях укрепления позиций золотопромышленников, померкла. Но с наступлением кризиса на приисках пошли слухи, что Пэдди Кеван поддерживает де Берналя и участвует вместе с ним в компании за учреждение премий.

Австралия нуждается в золоте больше, чем любая из стран, пораженных кризисом, – утверждали магнаты-золотопромышленники. Ее золотой запас, и так уже истощенный войной, продолжает таять, в то время, как рудники бездействуют и золото лежит нетронутым в золотоносных недрах Запада. Цена на золото никогда еще не была такой высокой; о перепроизводстве не могло быть и речи – стоимость золота может измениться только в сторону повышения. Золото, уверяли магнаты, занимает сейчас исключительное положение на рынке, ни у одного товара нет таких блестящих перспектив; и они призывали правительство прийти на помощь владельцам рудников в его добыче. Однако малейшая попытка предложить национализацию золотопромышленности в качестве средства кардинально решить этот вопрос вызывала бешеное сопротивление и угрозы бойкотировать любой законопроект, который мог бы лишить компании их собственности. И это невзирая на то, что сами они были не в состоянии обойтись без помощи и содействия правительства.

Учреждение премий за добычу золота рассматривалось как личная победа мистера Клода де Берналя, которой он вполне мог гордиться. Правда, размер премий, когда о них было наконец объявлено в 1931 году, не оправдал ожиданий: правительство обязалось выплачивать за каждую унцию золота, добытую сверх средней нормы последних трех лет, один фунт стерлингов. Таким образом, если компании и владельцы крупных рудников на Золотой Миле не увеличат во много крат добычу золота на своих предприятиях, они получат лишь какие-то жалкие крохи. Но известную роль премии все же сыграли, стимулировав возобновление работ на многих заброшенных рудниках и разведку месторождений.

Добыча бедных руд становилась выгодным делом, возникло множество новых компаний, готовых заняться эксплуатацией первого подвернувшегося рудника. Казалось, к их услугам был неограниченный капитал, ибо они брались оборудовать и пустить в ход любое предприятие.

Де Берналь вскоре после возвращения в Лондон объявил об учреждении «Англо-австралийского акционерного общества» для расширения добычи золота, и это сразу же повлекло за собой учреждение нескольких новых компаний.

Газеты называли мистера де Берналя «человеком, вдохнувшим жизнь в золотопромышленность Запада» и превозносили его за то, что он сумел привлечь миллионные капиталы для развития этой отрасли хозяйства.

Увлеченный спекулятивным ажиотажем и мнимым деловым оживлением в стране, Фриско покупал и продавал акции. Он говорил Салли, что взялся за это просто, чтобы не потерять интереса к жизни – приятно чувствовать, что еще можешь заниматься делами, хотя бы ради собственного развлечения.

Салли понимала, как бесконечно медленно тянется для него время. Каждому мужчине тяжело остаться без привычной работы, а тем более Фриско, сохранившему в полной мере свои физические силы и ясную голову, тяжело сидеть сложа руки и предаваться горестным размышлениям в окружающем его беспросветном мраке – никогда он не примирится с этим. Одно время он старался бороться с хандрой, но последнее время все чаще впадал в мрачную раздражительность, которую Салли ничем не могла разогнать. Для Фриско – при его характере – было невыносимо сознавать, что он обречен быть «этакой неуклюжей, никому не нужной колодой», как он выражался, влачить однообразное, бессмысленное существование.

Он поговаривал даже о том, чтобы наложить на себя руки. Не к чему тянуть эту лямку, говорил Фриско. Правда, он любит Салли. Быть подле нее – это единственное, что примиряет его с жизнью. Но разве может мужчина вечно сидеть на шее у любимой женщины? Удивительно, что Салли еще терпит его… скоро она, конечно, его возненавидит. Ведь он стал просто невыносим – бесконечные капризы, дурные настроения, ссоры с Динни… Нет, нет! – возражала Салли. Но перебранки и размолвки между ними не прекращались, и казалось, мирной поре их любви настал конец.

В отчаянии Салли сама посоветовала Фриско купить акции рудника, который, по словам Тэсси Ригана, обещал стать весьма прибыльным. Она и Динни тоже купили акции Золотых Крупинок, неуклонно повышавшиеся в цене. Когда они достигли довольно высокой цифры, Фриско продал свой пакет, хотя Тэсси и говорил, что он торопится. Но вскоре они стремительно полетели вниз, и Динни, Тэсси и Салли оказались внакладе, а Фриско торжествовал.

Спекуляция эта возродила в Фриско азарт игрока. Весь год он продавал и покупал бумаги новых рудников, открывавшихся повсеместно на Западе. Его приподнятое настроение и радость, которую ему давало сознание, что он нашел, наконец, чем заняться, немного успокоили Салли, которую тревожили приступы мучившей его хандры. Она каждый день читала ему биржевые бюллетени и тратила столько времени на письма, ведение бухгалтерии и на поездки по его поручениям, что как-то раз сказала в шутку:

– Если дело и дальше так пойдет, придется тебе завести контору и машинистку!

– А ведь это мысль, – обрадовался Фриско.

На следующий день, вернувшись из города, он заявил, что снял комнату в деловом квартале, неподалеку от «Палас-отеля». Это по прямой от дома. И шоссе переходить не надо. Фриско уже все обдумал: как он будет каждое утро отправляться к себе в контору, как откроет собственное небольшое дело – станет маклером по продаже акций и ценных бумаг. Салли не решалась отнять у него эту надежду хоть частично компенсировать свою слепоту и дать выход клокотавшей в нем энергии, чтобы его больше не мучило сознание своей беспомощности.

Она пошла с Фриско осмотреть его будущую контору, купила стол, стулья, полки и машинку и взяла на себя переговоры с машинистками, которые явились по данному Фриско объявлению предложить свои услуги.

Запущенный дом, где находилось снятое Фриско помещение, стоял в ряду других подобных ему неприглядных зданий; комнаты окнами во двор сдавались здесь под жилье. Но стоило Фриско вместе с машинисткой обосноваться в своей конторе, как к нему вернулось что-то от прежней самоуверенности и шумливой жизнерадостности. Правда, у Салли было не совсем спокойно на душе от того, что он вновь попадал в водоворот биржевых сделок и спекуляций, но, узнав о ее опасениях, Фриско только рассмеялся.

– Не беспокойся, дорогая, – заверял он ее, – я не буду слишком зарываться. Ведь это я так, для развлечения, чтобы чем-то занять себя, и чтобы была хоть видимость, будто я работаю. Для меня это уже кое-что.

«Ну как отказать ему в том, что может – пусть хоть на время – заставить беднягу забыть об окружающей его беспросветной тьме?» – спрашивала себя Салли. Она понимала, какую внутреннюю борьбу приходится ему выдерживать, чтобы победить ощущение своей полной никчемности, какие черные мысли овладевают им порой, и ужасно рассердилась, когда Динни сказал что-то насчет «собаки, возвращающейся к своей блевотине». Фриско и Динни до сих пор нет-нет да и схватывались друг с другом, хотя, в общем, жили довольно мирно. Салли считала Динни главным зачинщиком этих ссор. Правда, он заботился о Фриско, как о самом близком друге, чистил ему сапоги, обрезал ногти на ногах и очень тревожился, если Фриско выходил из дому один и долго не возвращался. Но скрытая неприязнь продолжала тлеть, прорываясь в яростных перебранках или заставляя их замыкаться в угрюмом молчании.

Фриско был на седьмом небе, когда водворился наконец в своей конторе. К нему теперь забегали старые знакомые пожелать счастья. Некоторые – в порядке любезности – сообщали кое-какие сведения, которые могли при случае пригодиться новоиспеченному маклеру. Откликаясь на разосланные им проспекты, к нему начали приходить за советом мужчины и женщины, желавшие вложить свои небольшие сбережения в ценные бумаги.

Пока продолжался ажиотаж вокруг акций Хэмптон-Плейнз и Балфинч, в конторе Фриско постоянно толпились клиенты, готовые рискнуть всем своим состоянием, лишь бы нахватать побольше. Фриско советовал быть осторожнее и предлагал этим горе-спекулянтам поместить свои деньги в более верные, хоть и не столь многообещающие ценные бумаги. Когда взвинченные акции внезапно упали в цене, немало клиентов, которые, следуя совету Фриско, спасли свои сбережения, помянули его добрым словом.

Днем, когда бы Салли ни зашла к нему, возвращаясь из магазинов, контора Фриско неизменно тонула в облаках дыма. Мисс Дру, машинистка, стучала на машинке, сидя перед маленьким столиком, а Фриско обычно беседовал с каким-нибудь клиентом. Салли знала: ему приятно, что она видит его за делом.

Вскоре он был уже в приятельских отношениях со всеми, кто жил в этом доме: мужчины окликали его, приглашая вместе выпить, а женщина, снимавшая квартиру рядом с его конторой, приносила ему по утрам и после обеда чай. Это была маленькая круглолицая особа с мощным бюстом, сильно косившая на один глаз; она недавно поселилась в городе и, судя по слухам, была возлюбленной старика Линдсея, который служил управляющим на руднике Желтое Перо. Однажды, когда Салли сидела у Фриско в конторе, миссис Руни принесла ему чаю. Мисс Дру явно не одобряла этих знаков внимания, оказываемых ее патрону. Она нахмурилась и опустила глаза на свою работу, когда миссис Руни появилась в дверях и, быстрыми шажками просеменив через комнату, произнесла с журчащим смехом:

– Ваш чай, полковник де Морфэ, и булочка, которую я только что испекла.

У самой мисс Дру в шкафчике рядом со столиком имелось все необходимое для чая, и она была явно возмущена таким посягательством на ее право заботиться о патроне.

Салли нравилась Нора Дру – некрасивая, нескладная девушка с редкими зубами, очень скромная и толковая; Фриско и не подозревал, в какой мере он обязан ей своим успехом. Она привела в порядок его корреспонденцию и отчетность, находившиеся, несмотря на все усилия Салли, в хаотическом состоянии, завела бухгалтерские книги, картотеку и каталоги, позволявшие Фриско в одну минуту выяснить, в каком положении находятся его личные дела и каковы его обязательства. Нора знала назубок все подробности его биржевых и банковских сделок, весьма круто обходилась с неаккуратными клиентами и тщательно следила за тем, чтобы Фриско не пропускал назначенных встреч.

– Она просто клад! – восторженно восклицал он – и эксплуатировал ее без зазрения совести. Часто он задерживал Нору в конторе до глубокой ночи: она должна была готовить циркулярные письма и отчеты, которые он тут же заставлял ее рассылать, нимало не тревожась тем, что злоупотребляет преданностью девушки и что это ей просто не под силу.

– Вы слишком много работаете, Нора, – сказала ей однажды Салли, заметив, как побледнела девушка и какой у нее утомленный вид. – Не позволяйте полковнику де Морфэ злоупотреблять вашей добротой.

Фриско в конторе не было, и Салли дожидалась его.

– О, нет на свете такой вещи, которую я бы не сделала для полковника де Морфэ. – Нора подняла на собеседницу свои карие глаза, такие кроткие и преданные, что Салли даже смутилась. – Он очень добр ко мне, право. И он удивительный – слепой, а руководит такой конторой! Я просто обязана делать все, что в моих силах, чтобы помочь ему, миссис Гауг.