Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

Глава XXV

В конце лета в долине у подножия Боулдерского кряжа свирепствовали пылевые ураганы, и разбросанные тут и там поселки стояли окутанные плотным красным туманом, в котором, словно потерянные души в аду, двигались люди. Когда ветер стихал, густая мгла мрачной зловещей пеленою повисала между небом и землей; мелкие колючие пылинки слепили глаза и мешали дышать. Солнце тускло светило сквозь эту завесу, словно груда раскаленного шлака. И казалось, что облака красной пыли, подымающиеся от земли, притягиваются, словно магнитом, расплавленной массой солнца.

Женщины задыхались от зноя, обливались потом в душном полумраке своих жилищ. Они закрывали окна и двери, чтобы спастись от пыли, но она проникала сквозь все трещины и щели ветхих домишек и красноватым налетом лежала повсюду. Полы, постели, столы, пища – все было покрыто красной пылью.

Обычно пылевой ураган проносился без дождя, и только глухо погромыхивало где-то в отдалении. И снова один за другим тянулись пылающие зноем дни, иссушая все живое, отнимая вместе с последней влагой и последние силы у людей и у животных. Душными ночами люди беспокойно метались в своих постелях, вдыхая пыль, глотая пыль, мечтая о дожде. Когда же внезапный удар грома сотрясал дом или бешеный порыв ветра срывал с пожухшей от солнца кровли лист железа, все, кроме тех, чью крышу повредил ураган, испускали вздох облегчения. Каждый раскат грома, каждая вспышка молнии в хмуром небе приближали к ним дождь. Но вот громады рваных грязно-серых облаков изливались, наконец, дождем на твердую, как камень, спекшуюся землю. Мужчины, женщины и дети ликовали. Во всех канавах и по высохшим руслам ручьев катились пенистые потоки. Изнемогшая от жажды земля не успевала поглотить всю влагу. И когда вода серебристыми струями растекалась по равнине, внезапно, как по мановению волшебника, на месте суши образовывалось большое светлое озеро.

Динни жалел, что Пэм этого не видит. Два года прошло с тех пор, как Пэт и Пэм приезжали в Калгурли. Динни время от времени получал от них весточку и знал, что их тяжба с Пэдди Кеваном все еще длится, переходя из одной судебной инстанции в другую. Но Билл, по словам Эйли, все реже и реже получал теперь голубые конвертики. Как видно, его роман с Пэт подходил к концу.

В начале осени, вскоре после разрушительного пылевого урагана, снова целую ночь лил дождь. Наутро Лал и Надя, захлебываясь от восторга, сообщили, что речка вышла из берегов и затопила все соседние улицы. Они побежали в школу босиком, шлепая голыми пятками по мутной воде. А Эйли пришлось снимать с насеста своих кур, так как курятник залило водой.

Билл, вернувшись с работы, рассказал, что дорогу размыло и трамваи застряли на пути к рудникам. Некоторые шахты залило водой. На Боулдер-Рифе и на Железном Герцоге дневная смена не могла спуститься под землю. На Северном Калгурли работы приостановлены до особого распоряжения.

А у бабушки повалился забор! Зайдя к Салли, Билл обнаружил ее и Динни на крыше: под ветром и дождем они пытались укрепить оторвавшийся лист железа. Крыша уже протекла, и обои в гостиной были испорчены. Но Салли и Динни, как и подобало таким закаленным в битвах ветеранам, шутили над этой бедой и над прочими неприятностями, причиненными ливнем. Тот, кто помнит старые времена, когда люди погибали из-за недостатка воды, ни за что не позволит себе непочтительно отзываться о дожде, ибо он настоящее благодеяние для этого засушливого края, заявили они Биллу. А Билл посмеялся над ними и сказал, что они – два старых суеверных чудака. Он прогнал Салли с крыши и помог Динни сделать все, что требовалось.

Как только дождь прошел и снова ярко засияло солнце и стало припекать, ребятишки высыпали на улицу и зашлепали босиком по лужам. Из листов старой жести и пустых ящиков они соорудили себе кораблики, и когда их утлые суденышки переворачивались, приветствовали это событие веселым визгом.

Но жены и матери шахтеров не особенно радовались ливню, по милости которого их мужья и сыновья уже несколько дней не выходили на работу. Мало того, что они теряют заработок, им еще придется работать в шахтах, залитых водой, с тревогой думали женщины. После наводнений бывало особенно много несчастных случаев.

– И подумать только, что в Ворринапе за все лето не выпало ни капли дождя! – сетовала Салли, когда Эйли заглянула к ней.

Лесные районы и плодородные долины Юго-Запада обычно пышно зеленели благодаря обильным дождям, но в этом году лето там стояло сухое и жаркое.

Салли только что получила письмо от жены Дэна и спешила поделиться с Эйли новостями.

– Чарли пишет, что вокруг них бушуют лесные пожары. Жарища нестерпимая. Они с Дэном несколько дней подряд боролись с огнем. Вся окрестность окутана дымом, и у них выгорела вся трава на выгоне. Они были на ферме у ее отца, тушили там пожар; а тут ветер переменился, и огонь перекинулся на широкую лесную полосу позади Ворринапа. Прежде чем они успели вернуться домой, запылали амбары и коровники. Погибли почти все доильные машины и новый сепаратор. Дэн просто в отчаянии, пишет Чарли. Потребуется не менее тысячи фунтов, чтобы все это восстановить.

– Бедняга Дэн! Как ему не везет последнее время! – сказала Эйли, по обыкновению горячо принимая к сердцу чужую беду.

Салли была очень обеспокоена. Как Дэн покроет убытки, причиненные опустошительным лесным пожаром? Ей хотелось поехать к сыну, хоть чем-нибудь помочь ему в беде. Она схоронила трех сыновей, один только Дэн остался, и она обещала провести рождественские праздники с ним. Но Мари была тяжело больна – артрит, которым она страдала уже много лет, приковал ее к постели. Сердце у нее ослабело, и врач предупредил Салли, что дни ее сочтены. Мари долго не поддавалась болезни, долго не хотели смириться и работала из последних сил, пока наконец не слегла; теперь она уже не могла ни одеться, ни умыться без посторонней помощи.

Стив Миллер устроился на работу в Вилуне, и Салли попросила его мать пожить с Мари и присмотреть за ней, но и сама часок-другой ежедневно проводила с подругой, болтая о том о сем, вспоминая по обыкновению былое. Мари много читала и, как всегда, живо интересовалась всем; ум ее был все так же светел и остер, и эти часы, которые она проводила с Салли, стали ее единственной отрадой. Трудно им было смириться с мыслью, что их долгой и крепкой дружбе приходит конец. В эти печальные дни, предшествовавшие вечной разлуке, обеим им были необходимы сердечное тепло и ласковая шутка, которыми они привыкли дарить друг друга. Салли чувствовала, что не может покинуть Мари даже ради Дэна. Взгляд подруги был всегда с таким ожиданием устремлен на дверь, а голос звучал так радостно, когда, приветствуя ее, Мари говорила:

– Cherie, как хорошо, что ты пришла!

Но не только тревога за Мари мучила Салли – ее преследовал страх перед новой войной. Дэну в Ворринапе ничто не угрожает, думала она. Он должен будет заниматься своими коровами и производить как можно больше масла. Но одна мысль о том, что Билл может быть втянут в новую кровавую оргию разрушения, приводила ее в ужас. Последняя война отняла у нее двух сыновей. Лал был убит, а жизнь Дика непоправимо загублена. Как могут люди мириться с этим страшным бедствием, как могут они спокойно думать о том, что им придется снова пережить такие страдания, такой ужас? Но Билл утверждал, что фашистской агрессии должен быть положен конец. Фашизм стремится навязать миру систему жестокой тирании и ввергнуть его в нескончаемые войны. Только объединенные усилия демократических стран могут сломить его мощь.

Самый воздух, казалось, был насыщен слухами о новой войне, страхом, предчувствием надвигающихся событий. Можно было подумать, что пылевой ураган, который свирепствовал недавно над приисками, бушует теперь над всей землей. Обрывки злых, колючих вестей, разносимые по всему миру продажными политиками и обнаглевшими спекулянтами, смертоносной отравой въедались в мозг. Густой туман окутывал дипломатические махинации. Повсюду люди тщетно пытались разглядеть что-нибудь сквозь ядовитую пыль, слепившую их взоры. Они задыхались в удушливой атмосфере злокозненных интриг, целью которых было одурачить их и предать. Вот и все, что удавалось Салли разглядеть в хаосе международных событий.

Билл, очевидно, знает, о чем говорит, думала она. Он всегда готов засыпать тебя ошеломляющими фактами и цитатами из прочитанных книг и газет. А вот что касается Динни и его друзей, то тут Салли позволяла себе сомневаться – едва ли они так уж хорошо во всем разбираются, как им это кажется. Откуда им знать правду, понимать истинное значение того, что происходит за океаном? Но они любили пережевывать газетные новости и делать свои заключения.

Из некоторых событий, впрочем, каждый может сделать кое-какие выводы, думала Салли, – каждый, кому дороги интересы родины и трудового народа. Если денежные тузы и управляющие рудниками начинают особенно рьяно о чем-нибудь кричать, – значит рабочим следует насторожиться и задать себе вопрос: а зачем им это понадобилось? Какие корыстные цели преследует эта политика, которая якобы должна получить всенародную поддержку? Те самые лица, которые проповедовали политику уступок по отношению к фашистским государствам и с льстивой похвалой отзывались о порядках, царящих в гитлеровской Германии и в Италии Муссолини, уже не первый год милостиво взирали и на растущую военную и экономическую мощь Японии.

Посягательства Японии на Австралию давно перестали быть тайной. Множество событий после войны 1914 года заставляло насторожиться. Некий японский государственный деятель объявил во всеуслышание о «неукротимом стремлении Японии к гегемонии на Тихом океане». Японские сампаны шныряли у северных берегов Австралии. Японские товары – продукт дешевой рабочей силы и безжалостной эксплуатации – выбрасывались на австралийский рынок по демпинговым ценам, препятствуя развитию национальной промышленности и порождая безработицу. Однако несмотря на то, что черный смерч, свирепствовавший в Европе, неотвратимо увлекал ее к новой войне и роль Японии в этой войне служила предметом самых мрачных предположений, экспорт железной руды и металлического лома из Австралии в Японию не прекращался.

Рабочие на приисках давно уже знали, что железный лом с рудников продается Японии. Они видели, как его отгружали на сортировочных станциях, видели, как горы лома валялись у причалов во Фримантле, ожидая погрузки на суда. Но особое внимание к этой торговле привлек старый калгурлийский паровой каток. Когда разнесся слух, что городское управление решило продать эту отслужившую свой век рухлядь, бывшую ровесницей самому городу, скупщику железного лома, население заволновалось.

– Пусть меня повесят, если этот каток не свалится потом нам на голову в виде снарядов и бомб! – воскликнул Тэсси.

И все же протесты, вызванные продажей катка, были сущим пустяком по сравнению с тем возмущением, которое вспыхнуло в стране, когда правительство Западной Австралии начало переговоры с представителями японского концерна о разработке богатых месторождений железной руды в бухте Ямпи Саунд. За этим последовало сообщение о том, что одна из крупнейших промышленных компаний Австралии заключила с японским концерном сделку – речь шла о вывозе в Японию полумиллиона тонн железной руды.

Премьер-министр Лайонс заявил, что вопрос о разработке ямпинских месторождений подлежит компетенции правительства штата Западная Австралия и что федеральное правительство так же не вправе наложить запрет на вывоз в Японию железной руды, как и на вывоз шерсти. Но население Австралии и слышать не хотело об этих переговорах, отдававших природные богатства страны в распоряжение Японии. Голос народа прозвучал с такой силой, что от проекта пришлось отказаться. Более мелкие предприятия, однако, продолжали вывозить в Японию железную руду и железный лом.

Билл рассказал Динни и его друзьям, что в Лондоне состоялся грандиозный митинг под лозунгом бойкота японских товаров и оказания активной поддержки Китаю.

– Всемирная федерация профсоюзов, которая насчитывает уже шестьдесят миллионов членов, – рассказывал он, – стоит за бойкот. Марсельские грузчики отказались разгружать пароходы с японскими товарами; норвежские и английские портовые рабочие последовали их примеру. В Америке прошли демонстрации студентов; в одном американском городе на площади жгли костры из японских шелковых чулок и других изделий; в Нью-Йорке многие крупные магазины прекратили продажу японских товаров.

Эйли и Билл выступали на митингах, агитируя за бойкот. Они описывали резню и бесчеловечные зверства, учиненные японцами в Китае, рассказывали о страшных бедствиях, которые японская агрессия принесла миллионам мирных китайцев.

У Билла была вырезка с пресловутым меморандумом Танаки, где говорилось о японских планах экспансии в Азии и о захвате Австралии, которая якобы вполне созрела для присоединения к Японской империи. Он приводил цифры статистических отчетов, подтверждавшие, что Япония получает необходимые ей военные материалы из-за границы, в первую очередь из Великобритании и Америки. Бойкот японских товаров, рассказывал Билл, затруднит японскому правительству получение иностранных займов и приобретение военных материалов, необходимых для продолжения захватнической войны в Китае и для нападения на другие страны.

Возмущенная этими известиями о преступлениях японских захватчиков в Китае и о посягательстве японского империализма на Австралию, Салли принялась весьма энергично помогать Биллу и Эйли бороться за бойкот японских товаров на приисках.

Вместе с Эйли она распространяла листовки и расклеивала плакаты: «Не покупайте японских товаров – они обагрены кровью!»

Магазины на приисках были завалены дешевой дребеденью – чайной посудой, игрушками, чулками, одеждой, домашней утварью; большинство этих изделий не имело даже клейма: «Изготовлено в Японии». Динни и Салли заходили в магазины, рассматривали эти товары, вертели их в руках и презрительно фыркали.

– Торгуете японской дрянью? – спрашивали они продавцов. – Рабочие этого не потерпят. Вы разве не слышали, что объявлен бойкот? Советуем вам предупредить хозяина.

Купить по дешевке – большой соблазн для хозяек, жен рудокопов. Но Салли убедила кое-кого из своих соседок походить вместе с ней по квартирам рабочих и поагитировать рудокопов и их жен не покупать у торговцев, отказавшихся присоединиться к бойкоту. Доходы торговцев зависели не только от состояния кошелька рабочих, но и от их настроений, и вскоре все магазины в городе, кроме одного, прекратили торговлю японскими изделиями. А после того как в течение двух дней в этот магазин не заглянул ни один покупатель, с его витрин тоже исчезли все японские товары.

Портовые грузчики во Фримантле отказались обслуживать японские китобойные суда и уступили только под большим нажимом. Но с особенной гордостью говорили на приисках о грузчиках Порт-Кембла, о том, как они дали отпор агрессивным планам Японии.

– Ребята в Порт-Кембле сделали большое дело для обороны Австралии, отказавшись грузить чугун на «Дэлфрем», – любил повторять Динни. – Как-никак семь тысяч тонн чугуна проехало у японцев мимо носа. Докеров заставить грузить этот чугун не имели права, и они отказались наотрез.

Порывшись в карманах, Динни вытаскивал брошюрку, которой он дорожил превыше всего, и, оседлав нос очками, углублялся в чтение.

– Это написано достопочтенным сэром Айзеком Айзексом, кавалером ордена Бани, а также ордена святого Михаила и святого Георгия, – горделиво возвещал он. – В свое время сэр Айзекс был верховным судьей, а потом генерал-губернатором Австралии. Вот послушайте, что он пишет о событиях в Порт-Кембле:

«Я преклоняюсь перед людьми, которые сумели выстоять до конца, и перед теми, кто их поддерживал. Они действовали отважно и, руководимые чистым сердцем и благородными побуждениями, пожертвовали многим, дабы защитить перед лицом всего австралийского народа принципы человечности и свободу совести в рамках существующих законов».

В этом же духе сэр Айзек Айзекс высказывался и дальше, порицая меры насилия, к которым прибегло австралийское правительство по отношению к грузчикам Порт-Кембла, и рассматривая международное значение этих событий в свете тех обязательств, которые приняло на себя правительство, подписав устав Лиги наций. Динни заканчивал чтение брошюры следующим заявлением сэра Айзекса:

«Вмешавшись активно в этот конфликт и принудив рабочих грузить чугун, австралийское правительство тем самым нарушило нейтралитет и то, что принято называть международными обязательствами».

– Если верить английским политическим деятелям, в январе тридцать девятого года, когда произошел этот случай с «Дэлфремом», мы были на волосок от войны, – не уставал повторять Динни. – Мистер Антони Иден заявил тогда: «Пора положить конец одностороннему движению по дороге умиротворения». А между тем с Японией заключали все новые и новые договоры, и япошки, с благословения нашего правительства, продолжали получать из Австралии чугун и железный лом для производства высококачественной стали.

Глава XXVI

Тучи, нависшие над Европой, отбрасывали свою зловещую тень на золотые прииски. Столбцы газет были полны самых мрачных предсказаний. Гнетущая атмосфера напоминала удушливый предгрозовой час.

Только и разговору было, что о войне. Будет война или нет? Установит фашизм свое господство над всем миром или демократические страны, существованию которых он угрожает, поднимутся на борьбу с ним?

Этот вопрос вызывал яростные споры. Друзья становились врагами, в пивных завязывались потасовки. Даже в тесном кругу приятелей Динни возникли расхождения во взглядах, едва не разрушившие многолетнего товарищества – давних и дорогих для каждого из них уз, окрепших еще в те далекие годы золотой лихорадки, когда людей сближали общие трудности и испытания. Салли нередко была свидетельницей ссор, которые возникали всякий раз, как Динни и его дружки принимались обсуждать фантасмагорические события последнего года и толковать их вкривь и вкось: поражение в Испании, Австрия под пятой нацизма. Иден принесен в жертву Муссолини… Вторжение Гитлера в Чехословакию, фашистская агрессия в Греции, на Балканах, в Прибалтике, Германия требует колоний… Создание оси Берлин – Рим – Токио, нападение Японии на Китай, Ллойд Джордж призывает к заключению союза с СССР…

– «Если Россия нам не поможет, мы попадем в западню», – цитировал Динни слова Ллойд Джорджа. – Он сказал это, когда Чемберлен объявил, что Англия поддержит Польшу.

– Мистер Монтэгю Норман, – напомнил Сэм Маллет, – председатель Английского банка, в начале этого года потребовал, чтобы Германии был предоставлен заем в пятьдесят миллионов фунтов стерлингов: «Весьма возможно, что мы больше не увидим этих денег, но это все же меньшая потеря, чем крушение нацизма».

– Ну как прикажете обыкновенному порядочному человеку понимать все это! – ворчал Тэсси Риган. – Один говорит, что нам придется объединиться с большевиками, если мы вступим в войну, а другой дрожит от страха, как бы этим проклятущим немцам не пришлось худо.

Отношение Тэсси к большевикам было общеизвестно. Он с самого начала войны в Испании возглавил оппозицию в парламенте Динни.

Тэсси говорил про себя, что он «честный католик», хотя и «нерадивый». По его мнению, власть в Испании захватили красные; они только и делали, что «жгли церкви и насиловали монахинь». Тэсси решительно порицал Эдуарда VIII, который, для того чтобы жениться на разведенной женщине, отрекся от трона, поскольку церковь не поощряет развода. Эли Нанкэрроу тоже был в оппозиции, хотя и из других соображений, но в вопросе об испанских событиях и о праве короля распоряжаться своим сердцем они оба резко расходились с Динни, Сэмом Маллетом и Тупой Киркой.

Тупая Кирка, когда речь заходила о любовных делах короля, обзывал Эли «тупоголовым фанатиком и ханжой» и добавлял, что он «скупердяй и так боится жены, что не пожертвовал ни шиллинга для испанских детей».

– В наши времена каждый «обыкновенный порядочный человек» должен прежде всего решить, на чьей он стороне – за фашизм или против, – сердито говорил Тупая Кирка.

– Ты сам не хуже нас знаешь, Тэсси, – убеждал Динни приятеля, – что именно французские и английские военные промышленники содействовали перевооружению Германии, вопреки условиям Версальского договора. Гитлер выехал на английских и американских займах. Какого же черта ты притворяешься, будто тебе неизвестно, на чьей ты должен быть стороне? В Англии и во Франции, да и в Австралии тоже, найдется немало людей, готовых поддержать Гитлера в его походе на профсоюзное движение и рабочие организации, лишь бы не дать своему народу добиться лучшей доли.

– Пусть меня повесят! Что я, не знаю этого, что ли? – орал Тэсси. – Но с большевиками я не желаю иметь ничего общего, вот и все!

– Фашизм, коммунизм… не вижу я между ними никакой разницы, – проворчал Эли, попыхивая трубкой.

– Значит, ты просто слепой дурак! – крикнул Тупая Кирка.

– Разница между ними примерно такая, как между ночью и днем, – отчеканил Динни. – Фашисты плюют на права рабочих – по-ихнему, рабочий знай только гни спину да умирай за них на войне. А коммунисты считают, что вся земля со всем, что на ней есть, должна принадлежать трудящимся, и борются за мир.

– Ну да, рассказывай, – упрямо пробормотал Тэсси.

– Безбожие и беззаконие – вот что у них, – стоял на своем Эли. – Все равно как и у фашистов.

– Подумаешь, святоша нашелся! Знаю я, какой тебе закон нужен! Шкурник, вот ты кто. О себе только думаешь, а на других наплевать, – взорвался Тупая Кирка.

– Видишь ты, какое дело, Эли, – вмешался в разговор Сэм Маллет, стремясь утихомирить приятелей. – Ведь для тебя бог и закон одно, а для Тэсси – другое; сколько людей, столько и мнений. Не по словам, а по делам нужно судить о людях и о разных там «измах». Ты погляди, что натворил в мире фашизм и что принес людям коммунизм.

– Что-то не вижу я, чтобы в России рабочим намного лучше жилось, чем в других странах, – проворчал Эли.

– Не видишь, потому что не желаешь видеть, – набросился на него Тупая Кирка. – Ты просто сволочь, фашист в душе, вот что ты такое!

Эли в гневе вскочил со стула – на удивление легко и проворно для своих семидесяти с лишним лет.

– Можешь называть меня старым ханжой и святошей, Тупая Кирка, – сказал он, – но предупреждаю, если ты еще раз назовешь меня фашистом, я тебе морду набью!

– Ну что ж, выходи! – крикнул Тупая Кирка. Но тут раздался общий смех, и к спорщикам вернулось их обычное благодушие.

В дни получки Динни и Сэм Маллет отправлялись на рудники и продавали там номера ежемесячного журнала, выпускаемого Лигой борьбы за мир и демократию. Журнал назывался «За мир между народами», но он не ратовал за мир любой ценой. Он призывал силы демократии сплотиться для защиты принципа коллективной безопасности и дать отпор фашистской агрессии. Он разоблачал интриги могущественных финансовых клик и военных магнатов, которые скрывались за политикой умиротворения, и старался пролить свет на современную политическую обстановку, чрезвычайно запутанную и сложную, которая заставила мужчин и женщин – противников войны – прийти к выводу, что нельзя говорить об установлении прочного мира на земле, пока в международных делах хозяйничает фашизм.

Эйли продавала «За мир между народами» и другие рабочие издания на уличных перекрестках, и Салли, к своему удивлению, обнаружила, что и ее невестка разделяет эту точку зрения – нужно воевать и победить, чтобы покончить с фашизмом.

«В каком сумасшедшем мире мы живем, – с отчаянием думала Салли. – Все перевернулось вверх ногами. Сторонники мира требуют войны, а поджигатели войны обрядились в овечьи шкуры и лицемерно блеют о мире. Не о таком мире, который положил бы конец войнам, а о мире, который, как говорит Эйли, обеспечил бы им возможность вести все новые и новые нескончаемые войны».

В эти удушливо-знойные дни, когда в Европе назревала война, все страдания и горести, пережитые Салли в прошлую войну, нахлынули на нее снова. С ужасом слушала она, как Билл и Динни, всегдашние противники войны, говорили, что теперь вопрос стоит ребром – либо фашизм, либо демократия, и если начнется война, эту войну надо поддержать.

Ведь это будет война, которая положит конец фашизму – этому порождению оголтелой капиталистической агрессии, говорили они. Она будет вестись в защиту демократии и расчистит дорогу социальному прогрессу.

Но Салли старалась их не слушать: страх перед новой массовой бойней делал ее глухой к их доводам. Не могло быть сомнений в том, что эта война будет еще ужаснее, еще губительнее, чем прошлая. В Испании применяли отравляющие газы, новые виды оружия, бомбили города, истребляли мирное население – вот он, чудовищный хаос, который несет с собой новая война!

– О, Мари! – воскликнула Салли, забежав к подруге. – Невозможно поверить, что мы должны поддержать эту войну, если она все-таки начнется!

– А что же нам еще остается делать? – На поблекших щеках Мари вспыхнул румянец, глаза ее засверкали. – Не можем же мы допустить, чтобы Гитлер и Муссолини торжествовали победу. «Бешеные псы» – вот как их называют. Так что же, позволить им безнаказанно мучить и истреблять людей? Нет, их нужно посадить на цепь, их нужно уничтожить! Разве не так?

– Конечно! – Салли не могла себе простить, что взбудоражила подругу. Малейшая тревога вызывала мучительное сердцебиение у Мари. – Тебе вредно волноваться, дорогая. Поговорим о другом.

– Нет, нет, – покачала головой Мари. – Я должна высказать то, что у меня на сердце. – Помолчав, она добавила: – Другого пути нет. Приходится уничтожать, если не хочешь быть уничтоженным. Вот трагический тупик, в который мы зашли!

– Да ведь прежде всего пострадают безвинные люди, – с горечью промолвила Салли. – Погибнут миллионы честных юношей, а виновные выйдут сухими из воды.

– Ты рассуждаешь как мать, у которой отняли детей, – сказала Мари. – Но и я рассуждаю как мать, только я чувствую себя матерью всех юношей и девушек на земле, вскормленных и выпестованных другими женщинами. Что породило весь этот ужас и горе? Можем ли мы надеяться и верить, что для наших детей настанет когда-нибудь спокойная мирная жизнь? Можем! Но для этого мы должны смотреть фактам в лицо, мы должны быть сильнее, смелее, решительнее наших врагов и покончить со злом, которое мешает нам наладить мирную жизнь.

– В ту войну тоже говорили, что это будет война, которая положит конец войнам, – жалобно возразила Салли.

– Есть только один способ положить конец войнам, – сказала Мари. – И ты сама это знаешь, cherie! Помнишь, что говорил Динни? «Войны прекратятся, как только они перестанут быть источником наживы».

– Так будет при социализме, – сказала Салли. – Но золотопромышленники и крупные дельцы уже сейчас говорят о том, что в случае победы над Гитлером придется воевать с Россией, чтобы не дать распространиться социализму.

По губам Мари скользнула улыбка.

– Все может случиться, – сказала она со вздохом. – Но отец моего Жака всегда говорил, что процесс социального развития нельзя повернуть вспять. Он совершается медленно, но верно.

– Не мешало бы ему поторопиться, – с комическим нетерпением воскликнула Салли, улыбаясь Мари и стараясь ее подбодрить.

– Отрадно все же думать, что есть тут и наша лепта, – сказала Мари устало. – Меня уже не будет здесь, я этого не увижу… Быть может, и тебе, cherie, не доведется, но…

– О, Мари! – снова воскликнула Салли, впервые давая волю своей скорби. – Я не могу и подумать об этом… о разлуке…

Открытый, ясный взгляд Мари проник ей в душу.

– Не грусти обо мне, дорогая, когда меня не станет, – сказала она. – Вспоминай, как мы любили друг друга, как много радостного пережили вместе. Обещаешь?

Глаза Салли были полны слез; она молча поцеловала подругу.

Миссис Миллер принесла Мари ужин, и Салли ушла. Но она снова заглянула к подруге в тот вечер, боясь, что их беседа днем слишком ее утомила. У мадам Робийяр был тяжелый сердечный припадок, сказала миссис Миллер, но теперь ей лучше. Салли прошла к Мари в комнату и села у ее постели. Мари спала, но при слабом свете ночника, горевшего на столике у кровати, Салли увидела, что в изможденных чертах ее лица произошла перемена. Казалось, жизнь капля за каплей уходит из нее. Мари открыла глаза и, увидев Салли, сделала слабую попытку улыбнуться.

– Ты здесь, cherie! А я думала, мне это снится, – чуть слышно прошептала она.

Салли, не зажигая огня, всю ночь просидела у постели подруги. Лишь под утро, когда Мари еще спала, решилась она пойти домой принять ванну и накормить завтраком постояльцев. Уходя, она сказала миссис Миллер, что постарается поскорее вернуться. Но через час миссис Миллер сама прибежала за ней.

– Она скончалась, – в великом смятении и горе сообщила мать Стива. – Я приподняла ее, чтобы напоить кофе, а она вдруг вскрикнула и откинулась на подушки. Я старалась привести ее в чувство, миссис Гауг, но все было напрасно.

– Моя дорогая Мари! – горестно воскликнула Салли. – Дорогая моя, дорогая!