Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Глава XXVIII

С этого дня мрачное уныние овладело Салли и не оставляло ее в течение долгих месяцев. Динни уговаривал Салли поехать в Ворринап, навестить Дэна, но она не могла заставить себя сдвинуться с места. Несчастная и одинокая, бродила она по дому и по саду. Она тосковала без Мари и без Билла, которого так жестоко оторвали от нее.

– Зачем понадобилось посылать войска в Европу, когда они позарез нужны здесь, для обороны страны? – ворчала она.

Интерес к войне заметно упал. Зря нас пугали, говорили люди, это «дутая война». И все смутно надеялись, что она скоро придет к концу. Рудники продолжали работать, и жизнь города текла, как обычно: кино и дансинги были переполнены, в ресторанах пили и шумели, затевали драки.

И каждому представлялось, что война, застрявшая где-то там, в снегах и туманах европейской зимы, может оказать не больше влияния на жизнь здесь, в Австралии, чем самые эти снега и туманы. На приисках люди изнемогали от зноя и духоты пылевых ураганов. Но когда открылись военные действия между Россией и Финляндией, вокруг этого разгорелись такие яростные споры, словно теперь война сразу захлестнула всех. Салли и Динни никогда не ссорились, если не считать тех небольших размолвок, которые возникали у них главным образом из-за ее отношений с Фриско; однако теперь они повздорили всерьез.

– Бедная маленькая Финляндия! – возмущенно восклицала Салли в один голос с некоторыми своими соседками.

Ей было даже отчасти приятно, что она в кои-то веки нашла с ними общий язык. Однако Динни с пеной у рта доказывал, что Финляндия – фашизированное государство и Гитлер мог в любой момент использовать ее как плацдарм для нападения на Советский Союз. Советское же правительство предлагало ей большую территорию и очень щедрую компенсацию за те стратегические пункты, которые были необходимы ему для обороны Ленинграда. Но Салли упрямо стояла на своем до тех пор, пока не стало известно, что Англия и Франция посылают в помощь финнам свои войска, самолеты и вооружение.

– Ну, теперь вы видите, что у этих интриганов на уме? – накинулся на нее Динни. – Они хотят перебросить войну на восток. Они все время сидели притаясь, в надежде, что между русскими и немецкими войсками в Польше начнется драка. А теперь довольны, что получили, наконец, возможность подложить русским свинью.

Да, Салли все это понимала. И снова она оказалась на перепутье, снова не знала, что ей думать о войне. Все эти подводные течения, политические козни, мошенничества, интриги, царившие в стане союзников, были слишком сложны для ее понимания; она чувствовала, что совсем запуталась. Она шила или вязала что-нибудь для солдат, но в душе у нее была безнадежность. Всякий раз, когда она принималась за работу, перед взором ее возникали руки Мари – как они быстро и легко порхали над разложенными на столе кусками материи… И как изувечила их потом болезнь! Да, жизнь обошлась сурово с дорогими ей людьми. А сколько честнейших и достойнейших мужчин и женщин погубила, искалечила война! Самоуправство, жажда наживы, двурушничество и массовый террор под флагом патриотизма – все это приводило ее в ужас.

В Джералдтоне произошел чудовищный случай. Ветеран прошлой мировой войны и его жена были приговорены к шести месяцам тюрьмы за то, что хранили у себя «запрещенную литературу». Это были газеты и листовки, выпущенные задолго до того, как издания такого рода попали под запрет. У миссис и мистера Оуэн было двое детей – девятилетний и полуторагодовалый, – но это не помешало местным властям бросить в тюрьму и отца и мать и продержать их там полгода.

Чаще всего подвергались преследованиям коммунисты да еще те лица, у которых находили крамольные листовки вроде: «Не допустим войны против Советской России!» Но были случаи и комические, вроде пресловутой истории с матросом, который, в числе немногих счастливцев, спасся с потопленного немецкой подводной лодкой корабля. Месяца два-три спустя его приговорили к штрафу в 60 фунтов, поскольку он «не явился отбыть месячное тюремное заключение» за то, что хранил у себя брошюру «Будущая война на Тихом океане» и другие ныне запрещенные издания.

Не зная, куда деваться от тоски, Салли уныло и нехотя работала у себя в саду. Но мало-помалу эти бессмысленные старания сохранить жизнь цветам, в то время как на фронте ежедневно убивали людей, стали вызывать в ней глухое раздражение. Не все ли равно, будут эти розы цвести или нет, когда кругом гибнут люди? – спрашивала она себя. Какая радость ей от того, что ее дикие мальвы расцвели пышными букетами лиловато-розовых цветов с прозрачными лепестками или что кусты «райских птичек» так весело пестреют своими желтыми крылышками и киноварными хвостиками? Как может она наслаждаться их красотой, когда смерть и разрушение опустошают целые страны?

Салли перестала ходить на собрания Красного Креста и Комитета по оказанию помощи фронту. Если бы Динни не присматривал за садом, ее цветник пришел бы в полное запустение. Но Динни наряду с различными домашними делами, которыми Салли стала теперь пренебрегать, умудрялся находить время и для цветов.

– Возьмите себя в руки, мэм, – сказал он ей однажды с упреком. – Если нам живется не сладко, это еще не причина, чтобы не поливать цветы. Я знаю, каково вам сейчас, – война да еще эти проклятые репрессии… Но это переменится… Вот увидите. Не долго уж им издеваться над народом.

– Вероятно, вы правы, Динни, – отвечала Салли апатично, не находя в себе сил превозмочь оцепенение. – Думы о Билле, о том, что его жизнь пропадает зря, совсем меня доконали.

Эйли обижалась, что Дик, встречая ее на улице, ограничивается небрежным: «Хэлло, мама!»

Сын ни разу не навестил ее с тех пор как женился. Он щеголял теперь в военной форме и совсем недавно, выступая на одном патриотическом митинге, потребовал, чтобы против красных были приняты самые решительные меры. Они-де распространяют на приисках нелегальную литературу и тем подрывают обороноспособность страны.

– А ведь он прекрасно знает, что нам нужно только одно – разгромить фашизм, – жаловалась Эйли. – Как же может он так выступать!

– Плюнь на него, – уговаривала ее Салли. – Всем ясно, чего он добивается. Билл уже несколько месяцев воюет в Ливии, а Дик только-только записался в армию и уже подлизывается к начальству, чтобы его поскорее произвели в офицеры.

Внезапно Гитлер нанес новый молниеносный удар, на этот раз целя в Норвегию. Его войска заняли Данию, Голландию, Бельгию, пала Франция. Английские войска оставили Дюнкерк. Союзные армии оказались на краю катастрофы.

Эти события заставили Салли очнуться, и она испытала острое отвращение к себе. Теперь она снова принялась шить для комитета, ходить на собрания. Она горела желанием включиться в борьбу; ею владело сострадание к населению оккупированных стран и ненависть к торжествующему врагу. О, если бы обрушить на него всю ярость войны и всю горечь поражения! Как бы ей хотелось делать что-то реальное для обороны Англии и Австралии.

Динни и Эйли утверждали, что только союз с Россией может принести победу, так как это заставило бы Гитлера воевать на два фронта. Они твердили об этом везде и всюду и распространяли листовки, которые должны были открыть людям глаза на истинное положение вещей и заставить их потребовать от правительства заключения военного, политического и экономического договора с Советским Союзом для достижения победы.

Как-то под вечер отворилась калитка, и, к немалому удивлению Салли, на дорожке, ведущей к дому, показался Фриско.

После того как он закрыл свою контору и поселился с миссис Руни в Боулдере, Салли видела его раза два, не больше. Она знала от Норы, что они поженились и у них родился ребенок. Когда Салли встретила его как-то после их разрыва, вид у Фриско был довольно жалкий и потрепанный, но сейчас на нем была военная форма, он выглядел опрятно и держался бодро.

Динни вышел к нему навстречу, и Салли слышала, как они разговаривали, сидя на веранде в старых ободранных креслах.

– А я опять впрягся, Динни, – сказал Фриско с плохо скрытым волнением. – От такой старой развалины, как я, пользы, конечно, мало, но они взяли меня на службу в секретное отделение. Я, понимаешь ли, должен следить за нелегальной деятельностью всякого рода. Ну, а я, как видишь, решил нарушить присягу и всякое такое прочее и пришел предостеречь тебя. Скоро издадут новый указ. Это будет серьезный удар по коммунистам. Вот я и предупреждаю тебя, а ты скажи Эйли: пусть уничтожит все книги и все бумаги, которые имеют хоть какое-то отношение к коммунистической партии или к какой-либо другой организации, с нею связанной, – все до последнего клочка. Если она этого не сделает, то, надо думать, угодит в тюрьму.

– Черт подери! – прорычал Динни. – Чего они добиваются? Ведь коммунисты в конце концов хотят только одного – чтобы правительство не обманывало нас и честно вело войну, если мы действительно воюем для того, чтобы победить фашизм.

– Я знаю, – сказал Фриско. – Иначе я бы и не пришел сюда.

– Вот дьявольщина! – возмущался Динни. – Лучше бы они пересажали всех фашистов и профашистов в городе, это еще было бы похоже на дело.

– То же самое говорю и я, – язвительно рассмеялся Фриско. – А у нас установили охрану на почте и на радиостанции на случай, если коммунисты вздумают что-нибудь предпринять.

Он поднялся, собираясь уходить, поправил ремень и повернулся в сторону отворенной двери, ведущей в дом. По-видимому, он слышал шаги Салли в гостиной и ждал, что она выйдет на веранду поговорить с ним. Но она все еще не могла простить ему удар, который он ей нанес, не могла забыть боль и унижение их разрыва, свои разбитые иллюзии.

Фриско, как видно, понял, что она хоть и слышала их разговор с Динни, но не намерена выйти к нему.

– Ну что ж! – воскликнул он с веселой издевкой, которая была так знакома Салли. – Передай мэм, что я сделал это ради нее. Ради ее благополучия я готов продать душу дьяволу.

Когда Фриско ушел, Салли поспешила вместе с Динни предупредить Эйли. Они помогли ей сжечь целую кучу газет и брошюр. Некоторые книги Эйли отказалась уничтожить. Она тщательно их запаковала, и Динни взялся спрятать их в одном укромном местечке в зарослях. Салли заявила, что о книгах и газетах Билла позаботится сама.

– Пока я жива, они их не получат, – сказала она.

Но Динни все же уговорил ее отдать ему эти книги, чтобы он их тоже мог укрыть в своем тайнике.

Вскоре коммунистическая партия. Лига борьбы за мир и демократию и еще некоторые организации были объявлены вне закона. Держать у себя газеты или брошюры, изданные этими организациями, даже если они были опубликованы задолго до нового указа, считалось преступлением. Уже производились обыски, и людей бросали в тюрьмы, если сыскная полиция находила у них хотя бы одну из этих брошюр или старую газету.

У Эйли во время обыска не нашли ничего предосудительного – впрочем, только благодаря Наде. Едва был опубликован новый закон, как на другой же день, на рассвете, к Эйли явились с обыском, и тут она внезапно вспомнила, что на кухне под сиденьем ее стула лежат две старые газеты, которые она забыла уничтожить. Сыщики начали обыск с гостиной и спальни; они шарили по шкафам и комодам, рылись в белье, читали письма и не спускали с Эйли глаз. Ей оставалось только позвать Надю и попросить ее присмотреть за маленьким Томми, покормить его завтраком. Как можно быть такой беспечной! – корила себя Эйли. Она ни секунды не сомневалась в том, что полиция найдет эти газеты и ей придется отправиться в тюрьму.

Когда сыщики перешли на кухню, Надя и маленький Томми играли там на полу. Сыщики не преминули заглянуть под сиденье стула, но ничего там не обнаружили.

– Ты так часто суешь все под сиденье, мама, – спокойно сказала Надя, когда полиция ушла. – Вот я и подумала, что надо посмотреть – не забыла ли ты там чего-нибудь.

– Солнышко мое! – воскликнула Эйли, прижимая ее к себе. – Ты сожгла эти газеты?

– Разумеется, – невозмутимо отвечала Надя, делая вид, что ничего особенного не произошло, хотя глаза ее за круглыми стеклами очков сияли простодушной радостью.

Лал, которому приказано было оставаться у себя в комнате, прибежал на кухню, горя негодованием. Полицейские унесли его записки по истории – все материалы о восстании Уота Тайлера и о крестьянской войне, по которым он готовился к докладу в школе.

– Ничего, не огорчайся, – рассмеялась Эйли. – Они унесли папины книжки тоже – и Коран, и «Историю французской революции» Карлейля. Ну что ж, этим полицейским полезно узнать, что народ и в прежние времена умел бороться за свои права.

Динни был в бешенстве от новых репрессий. А Эйли по-прежнему считала своим долгом распространять среди населения листовки и брошюры, протестующие против ограничения гражданских свобод, клеймящие действия правительства, которые расчищают путь фашизму и подрывают обороноспособность страны. Эйли объяснила своим детям, почему она считает нужным распространять эти листовки, и попросила Салли присмотреть за ребятишками, если ее арестуют. Динни до глубокой ночи сопровождал ее, помогая распространять запрещенную литературу.

Когда Сэм Маллет, Тэсси Риган, Тупая Кирка, Эли Нанкэрроу и Дэлли собирались, как обычно, поболтать на веранде у миссис Гауг, Салли слышала, как Динни разносил новые законы и правительство. Она знала, что он высказывает такие же мысли и в кабачках и на улице – в разговорах с незнакомыми людьми. Немало мужчин и женщин было уже брошено в тюрьму за речи, далеко не столь крамольные, или за то, что у них была обнаружена какая-нибудь нелегальная листовка вроде тех, что Динни изо дня в день распространял среди рудокопов и их семей.

Динни часто повторял слова Мориса Блэкборна, депутата лейбористской партии, сказанные им в парламенте: «Эти указы издаются для того, чтобы задушить всякую критику действий правительства и его методов ведения войны… Теперь уже нельзя произнести ни слова неодобрения без того, чтобы вас тут же не обвинили, что вы сеете недовольство среди гражданского населения, подрываете его моральные устои и боевой дух».

– Иными словами, Блэкборн говорит, – гневно пояснял Динни, – что «при таких законах всякий, кто отваживается критиковать правительство, рискует головой».

– Берегись, Динни, тебя в конце концов упрячут за решетку, – предостерег его Дэлли.

– Лучше уж оказаться за решеткой, чем сидеть, воды в рот набрав, когда в стране творится такое безобразие, – отвечал Динни. – Разве мы не для того вступили в войну, чтобы разгромить фашизм? Разве Билл Гауг и Перт Моллой, два наших самых популярных коммуниста, не сражаются в первых рядах австралийского экспедиционного корпуса? Так на кой же черт эти указы? У нас хотят создать полицейское государство – вот чего у нас добиваются. Это гитлеровские штучки.

– Да, они уже до того обнаглели, что засадили в тюрьму такого дряхлого старика, как Джон Колмен, и только за то, что у него нашли какую-то старую газету, изданную бог весть когда, – задумчиво проговорил Сэм Маллет.

– Да и ордер-то на арест был выписан на сына, а в тюрьму на четыре месяца запрятали отца, – вмешалась в разговор Салли. – Я давно знаю стариков Колменов. Они вырастили и воспитали хороших детей, и другую такую порядочную, честную, дружную семью, пожалуй, не скоро сыщешь. Один из сыновей – коммунист. Подумать, до чего у нас дело дошло! Старика отца сажают в тюрьму только за то, что кому-то неугодны мысли его сына!

– Теперь уже стало преступлением сказать или написать что-нибудь хорошее о Советском Союзе, – пробормотал Тупая Кирка.

– Или «дать повод предположить», что ты недоволен новыми указами, – буркнул Динни.

– Черчилль заявил, – заметил Сэм Маллет, – что английское правительство отменило чрезвычайные законы, как «противные духу английского народа, его чувству чести и справедливости».

– Что верно, то верно, – подтвердил Динни. – В Англии правительство пошло на попятный. Теперь только «распространение ложных слухов с целью содействия врагу или подрыва обороны страны» наказуется там законом. А у нас форменный террор. Если кто-нибудь мешает нам успешно вести войну, так это само правительство. Чемберлену не удалось одурачить английский народ, как он ни старался, и господа мензисы и компания тоже, я думаю, не долго будут втирать нам очки.

Салли была возмущена и взволнована всем этим не меньше других, и все же ей хотелось, чтобы Динни, Эйли и еще кое-кто из товарищей перестали распространять запрещенные листовки и газеты.

– Лбом стену не прошибешь, – говорила она сварливо. – Толку от этого все равно не будет.

– Но это наш долг, мама, – убеждала ее Эйли. – Билл ждет от нас, что мы будем бороться. Когда творится такое зло и несправедливость, мало сидеть и возмущаться, нужно действовать, сопротивляться. Если бы с репрессиями не велась борьба, люди никогда ничего бы не достигли.

И все же ей не удалось убедить свекровь. Салли брюзжала и злилась на всех: на правительства союзных держав – за то, что их войска терпели поражения вследствие ошибок и непригодности своих руководителей; на Эйли с Динни – за то, что их отношение к войне так резко менялось… Она окончательно запуталась и не знала, что и думать.

Билл по-прежнему сражался в Северной Африке. В пустыне шли бои. Санитарный транспорт доставил а Австралию сотни раненых. Салли жалела, что не может стать медицинской сестрой, – она была слишком стара, чтобы поступить на курсы. Однако, не долго думая, она отправилась к большому и довольно ветхому бревенчатому, крытому гофрированным железом зданию, которое стояло в Калгурли с незапамятных времен, а сейчас служило военным госпиталем, и предложила свои услуги: мыть полы, выполнять любую работу, в какой может встретиться нужда.

Теперь два раза в неделю по утрам Салли терла и скребла полы в госпитале. Порой она, кроме того, помогала стряпать обед для воинских частей, проходивших через Калгурли и направлявшихся в военные лагеря на востоке или на побережье. И все же это не помогало ей заглушить в себе чувство беспокойства и неудовлетворенности. Все время у нее было ощущение, словно она увиливает от чего-то важного. Но она не могла разобраться в своих чувствах, пока Динни не сказал ей однажды не без некоторого раздражения:

– Нога у меня забастовала. Не смогу пойти ночью с Эйли. А пустить ее одну расклеивать листовки не хочется. Вам бы следовало помочь ей, мэм.

– Мне? Я не коммунистка, – неуверенно пробормотала Салли.

– И я не больше коммунист, чем вы, – возразил Динни. – Старый лейборист, и только. Но это не значит, что можно сидеть сложа руки и смотреть, как народ лишают прав.

– Хорошо. Я пойду с Эйли, – с запинкой проговорила Салли.

Но Эйли стала отговаривать ее.

– Нет, нет, это не годится, ты не должна подвергать себя опасности, мама, дорогая, – сказала она. – Я и одна управлюсь.

– Если бы Том или Билл были сейчас здесь, они бы пошли с гобой, – сказала Салли упрямо. – Их нет – значит, пойду я.

И она побрела следом за Эйли по пустынным улицам. В сумке, с которой она обычно ходила на базар, на этот раз была спрятана банка с клейстером и большая кисть, а Эйли несла листовки, изобличавшие беззаконные попытки правительства лишить австралийский народ его исконных демократических прав. Салли стояла на страже, пока Эйли лепила листовки на заборы, на телеграфные столбы, на спинки скамеек на бульварах, на глухие стены зданий вблизи рудников. Когда вдали появлялся какой-нибудь запоздалый прохожий, они прятали листовки и банку с клеем и спешили прочь.

– Если кто-нибудь остановит нас и спросит, что мы делаем на улице в такой поздний час, имей в виду, что мы ходили навещать больную приятельницу, – сказала Эйли.

– Кого же именно?

– Миссис Миллер, мать Стива. Она смекнет, в чем дело.

Хотя все это было очень неприятно и даже мучительно для Салли и каждую минуту ей казалось, что сейчас их схватят с поличным, она твердила себе, что глупо так трусить. В ней заговорило естественное чувство протеста против всякого насилия в вопросах совести и присущее ей упрямое стремление добиваться своего, невзирая на все преграды и опасности. Она бодро шагала рядом с Невесткой и так непринужденно смеялась и шутила, что Эйли тоже стало казаться, будто они участвуют в каком-то забавном приключении.

Едва успели они налепить листовку на фонарный столб, как мимо них прокатил какой-то человек на велосипеде, и Эйли тотчас решила, что это шпион и что он помчался доносить на них полиции. Однако Салли подняла ее на смех. А когда двое гуляк увязались за ними следом, Салли предложила невестке размалевать им лица клеем, чтобы заставить убраться восвояси.

Но когда все было кончено и Эйли вместе со свекровью спокойно пила чай у нее на кухне, Салли вдруг страшно разгорячилась и расстроилась из-за того, что Эйли поручают расклеивать запрещенные листовки – ведь с ней каждую минуту могут обойтись как с преступницей.

– Нам уже приходилось заниматься этим во время кампании против воинской повинности, – напомнила ей Эйли. – Кто-то должен бороться за права народа. Так больше продолжаться не может. Мы добьемся смены правительства, добьемся, чтобы война велась честно.

– Надеюсь, ты окажешься права, – устало ответила Салли. – От меня пока что было не много помощи, но теперь я обещаю помогать всем, чем сумею.

– Мама, дорогая, ты и так для меня самая крепкая опора в жизни, – нежно сказала Эйли, поднимаясь со стула. – Спасибо тебе за то, что ты пошла со мной… Билл всегда повторял: «Бабушка у нас закаленный старый воин!». И я в этом убедилась сегодня. Старый воин не складывает оружия, он всегда готов пустить его в дело.

Когда Германия напала на Россию и между СССР, Англией и Францией был заключен союз, война вступила в новую фазу, и это сразу нашло свое отражение в Австралии. И на приисках и повсюду те, кто преследовал красных, попали теперь в глупое положение; впрочем, это не мешало им по-прежнему коситься на местных коммунистов. Если Красная Армия, говорили они, оказывает гитлеровским полчищам, победоносно прошедшим через всю Европу, стойкое сопротивление, то идеи коммунизма тут решительно ни при чем.

На Эйли скоро стали смотреть чуть ли не как на героиню. Ее называли «отважной маленькой женщиной», которая твердо отстаивала права народа и, невзирая ни на что, призывала продолжать войну до полного разгрома фашизма. Этот призыв все чаще находил отклик в сердцах. Те, кто прежде молча отворачивался от Эйли Гауг, когда она при встрече говорила с улыбкой: «Доброе утро», теперь спешили поклониться ей, бормоча пристыженно: «А вы все-таки были правы, миссис Гауг!»

– Все реакционеры в городе лопаются от злости, – ликовал Динни. – Но даже они не могут не признать, что Красная Армия спасла Англию от величайшей опасности.

С чувством огромного удовлетворения старался он разъяснить Тэсси и Эли и вообще всякому, кто утверждал когда-то, будто русские «плохие вояки», – что такое Красная Армия и почему именно она может устоять против натиска немецкой военной машины. Но особенное удовольствие доставляло Динни дразнить Дика.

– А ведь ты, выходит, просчитался, Дик? – с невинным видом восклицал он.

Пришло письмо от Дафны: она собиралась вернуться домой. Стив решил идти добровольцем на фронт и уговорил ее бросить работу в Вилуне.

Эйли с улыбкой сообщила Салли эту новость. Обе они чувствовали, что Дафна чего-то недоговаривает. Салли окончательно убедилась в этом, когда Стив пришел проведать ее за несколько дней до приезда Дафны.

– Вилуна – самое что ни на есть проклятущее место на всех приисках, – рассказывал Стив. – Дафна там совсем извелась. Правда, рядом с рудником вырос уже целый город, но вокруг мертвая пустыня. От белой пыли с мышьячного завода гибнет все живое – и трава, и кустарники; никуда от нее не скроешься. Даже кошек и собак держать нельзя – мышьяк убивает их в два счета. А этим летом жарища была просто нестерпимая. Солнце так слепит и жжет – ну прямо прожигает до костей, словно тебя все время сваривают автогенной сваркой.

Не приходится удивляться, что народ в Вилуне пьет запоем, говорил Стив. Что им еще остается делать долгими, тоскливыми вечерами в такую жару и духоту? Пьют, чтобы продержаться. А тем, кто работает на мышьячном заводе, и подавно туго приходится. Они должны носить маски на лице и шелковое белье, чтобы ядовитая пыль не так сильно разъедала кожу. Но мало кто остается там надолго; все знают, что мышьячная пыль, проникая сквозь кожу, разрушает носовые перегородки и половые органы. На этот завод рабочие нанимаются обычно в погоне за более высоким заработком, но, проработав несколько месяцев, удирают.

Стив не скрывал, что поехал в Вилуну, чтобы быть поближе к Дафне. Устроиться на работу в шахту ему не удалось, и он поступил на мышьячный завод.

И хорошо, что поехал, рассказывал Стив. Нужно было позаботиться о Дафне, чтобы кто-нибудь ее не обидел. Женщины в этом городе наперечет, и большинство из них – жены шахтеров или лавочников. Ну, словом, когда на улицах сотни пьяных мужчин, одинокой хорошенькой женщине лучше им не попадаться. Стив никогда не отпускал Дафну одну, охранял и оберегал ее, давая всем понять, что это его зазноба. Да ведь так оно и есть, признался он Салли. Только Дафна никак не может решиться выйти за него замуж. А все-таки она попросила его уйти с завода и пообещала, что тогда она тоже бросит работу в трактире и вернется домой.

– Ну, вот я и здесь, – заключил Стив свой рассказ. – Хочу уговорить Дафну выйти за меня замуж, пока я не ушел в армию. Даже если я не так ей нужен, как она мне, все-таки ей будет полегче, да и малышу тоже. А уж я так люблю ее, миссис Гауг! Вы сами знаете, что я всегда ее любил.

– Знаю, Стив, знаю, – сказала Салли. – Лучшего мужа, чем вы, я для Дафны и пожелать не могу. Но ее так жестоко обидели однажды, что теперь она боится слишком сильно привязаться к кому-нибудь.

– Да что ж, я ведь самый простой парень, – смущенно пробормотал Стив. – Я понимаю, что Дафне не такой, как я, нужен.

– Вы такой славный, Стив, лучше всех, – горячо возразила Салли. – Поухаживайте-ка за нею хорошенько, когда она приедет. Вот увидите – она живо согласится.

– Да уж постараюсь, – заверил ее Стив. Глаза его сияли, доброе широкоскулое лицо расплылось в улыбке.

– Он и ко мне заходил, – радостно сказала Эйли, заглянув к Салли на другой день. – И от Дафны вчера пришло письмо. Она пишет, что Стив необычайно внимателен к ней и что она очень к нему привязалась. Боюсь, что на нас с тобой, мама, скоро свалится очень много хлопот… с этой свадьбой.