Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

Глава XIV

Взволнованные и обрадованные перспективой побывать под землей на Большом Боулдере, Пэт и Пэм натянули клеенчатые комбинезоны, надели шлемы, взяли лампы и, войдя в клеть, спустились на глубину тысячи восьмисот футов. Здесь находился рудничный двор – выбеленная известкой камера, – откуда посетители могли наблюдать, как ведутся работы в шахте.

Девушки рассказывали потом, что они прошли не одну милю по темным, извилистым тоннелям, штрекам и квершлагам. Пэм сделала несколько набросков с рабочих, отгребающих породу, с откатчиков, толкающих перед собой тяжело нагруженные вагонетки, с бурильщиков, работающих при свете укрепленных на голове ламп в глубине похожего на пещеру забоя. Жара и тяжелый, удушливый воздух в шахте оказались не под силу Пэт. Пришлось сознаться, что ей плохо и что она вот-вот потеряет сознание. Управляющий, по просьбе сэра Патрика Кевана показывавший барышням Гэджин шахту, поспешил вернуться с ними на рудничный двор, куда попадала струя свежего воздуха. У него было необыкновенно счастливое лицо, когда он наконец погрузил их в клеть и благополучно доставил на поверхность.

Пэт сама себе была противна за свою слабость. Узнав, что ей стало дурно, Пэдди поднял ее на смех.

– Куда же девалась твоя выносливость, а? – потешался он.

Ничто на свете не заставит ее больше спуститься под землю, заявила Пэт. Насмотрелась она на то, как работают в шахте, до конца жизни помнить будет. Какой ужас одно сознание, что ты заключен в огромной темнице, глубоко под землей! А эта удушливая мгла, сырой, затхлый воздух! Воспоминание об этом неотступно преследовало ее – ей все время мерещились лица людей там, в шахте. Дорэ – вот кто мог бы нарисовать их, сказала она. У Пэм это никогда не получится.

– Я бы не сказала, что ты дала мне для этого много времени, – обиженно заявила Пэм.

– Извини, дорогая! – Пэт взглянула на нее с улыбкой, но без малейшего раскаяния. – Пэм не способна ни на какие эмоции, когда ею владеет демон рисования, – заявила она Биллу. – А у меня уж такая натура: если что мне не по душе, рано или поздно наступает такой момент, когда я чувствую, что больше не вынесу. И тогда я уже ничего с собой не могу поделать.

– Так, значит, не одни только испарения и жара подействовали на вас в забой? – поинтересовался с иронической усмешкой Билл.

– Нет, – призналась Пэт. – Мне все время было страшно. Как могут люди всю жизнь работать в этой ужасающей тьме и духоте?

Билл пожал плечами.

– Нужно же как-то добывать средства к существованию – вот и работают. Все, кого я знаю, мечтают уйти из шахты, как только удастся сколотить достаточно денег, чтобы можно было прожить с семьей в более или менее сносных условиях. Но есть и такие, вроде меня, которые родились и выросли на приисках, – для нас работа на руднике обладает какой-то притягательной силой. Горная техника творит чудеса, и какой бы момент в процессе добычи золота ни взять, он говорит о победе человеческих знаний и изобретательности. Пока золото необходимо, наша обязанность, как мне кажется, попытаться облегчить участь тех, чьим трудом оно добывается. И не только под землей, но и на поверхности.

На следующий день Пэдди договорился, чтобы девушкам показали, как ведутся работы в открытом карьере, и сам вызвался сопровождать их на обогатительную фабрику.

Он ковылял рядом с ними под старым навесом над разработками на Большом Боулдере, испытывая острое наслаждение от сознания, что в этих недрах еще таятся несметные богатства. Подобно призраку прошлого, стоял здесь полуразобранный, никому не нужный навес, все еще покрытый золотой пылью, забившейся в трещины и щели высокого деревянного каркаса и осевшей на столбах, стропилах, стеллажах, на крошащемся кирпиче сушильных печей, на чанах из-под цианистого раствора, покрытых пятнами окисляющейся меди, на примитивных механизмах, применяемых при обработке богато оксидированных руд. Все это оборудование было законсервировано до лучших времен. В этой красновато-коричневой земле у них под ногами еще немало золота, горделиво заявил Пэдди. Здесь пролегало русло подземного ручья, обнажившееся при выемке грунта, – из этого розовато-белого щебня было без труда добыто на полмиллиона фунтов стерлингов золота. Позади навеса на фоне ясного голубого неба четко вырисовывалась огромная гора отходов после обогащения. Под действием ветров и непогоды крупинки золота сами собой выпадали из кусочков ржавеющей железной руды.

Над подземными выработками возвышались три копра. Подле обогатительной фабрики виднелись конторы главного инженера и управляющего.

Пэдди мучила подагра, и он решил посидеть в конторе управляющего, пока Пэт и Пэм поведут осматривать обогатительную фабрику. Мистер Эбенезер Уайлд – старик-инженер, которого Пэдди представил девушкам, – принял без особого энтузиазма возложенную на него почетную миссию. Он отдал руднику всю свою жизнь и лишь недавно ушел на покой, что не мешало ему целые дни проводить на руднике, выполняя то одно, то другое мелкое поручение. Сэру Патрику, заявил мистер Уайлд, следовало бы обратиться к кому-нибудь из этих новоиспеченных умников, которые заправляют тут нынче всем, и попросить их рассказать его дочерям о новых методах работы. Нет, нет, это вовсе не значит, что он не одобряет этих новшеств, они экономят рабочую силу и удешевляют стоимость производства – компания правильно делает, применяя их для обогащения бедных руд.

– Но признайтесь, Пэдди, немало золота было получено и старыми методами, – заметил он как бы в свое оправдание.

– И немало потеряно, – проворчал Пэдди.

Они бы еще долго препирались, если бы Пэт не отправилась на свой страх и риск обследовать окрестности. Пэм и мистер Уайлд пошли за ней. И вскоре они уже стояли, склонившись над схемой, которую старик начертил на земле.

– Итак, вот как мы извлекаем золото из породы, куски которой вы видели в шахте, – начал он, внезапно став любезным и разговорчивым; живой интерес, с каким слушали его девушки, льстил ему. – Перед вами колосниковый грохот, с помощью которого отделяют мелочь. Она поступает в дробилку, а затем – измельченная – в бункеры, откуда ее по мере надобности отправляют в толчейные станы для дальнейшего размельчения. На желобах отделяют самородное золото, оно составляет около сорока двух процентов от общего выхода. Измельченная руда загружается в трубчатые мельницы, где превращается в пульпу. Затем пульпа подается в классификатор и с помощью сгустителей освобождается от избытка воды. В смесителях к пульпе добавляется цианистый раствор. Затем золотосодержащий раствор отделяется в вакуум-фильтре от остальной пульпы, которая откачивается насосом. После того как счетчик определил концентрацию золота в растворе, последний накачивается в цинковые ящичные крепи. Благодаря своему сродству к золоту цинк отбирает его из отстоя. Теперь цинк поступает в плавильню, и слиток золота готов. Правда, его надо еще подвергнуть перегонке – тогда только мы получим чистое золото, которое можно отправлять в банк.

– И это все? – удивилась Пэт.

– Что вы! – рассмеялся мистер Уайлд. – Это только один из способов. Он до сих пор довольно распространен, хотя последнее время у нас появилась уйма всякого рода электрической аппаратуры и машин. Правда, нам пришлось порядком помучиться, чтобы освоить новый масляный флотационный процесс, но нововведение это обещает значительные выгоды.

Они прошли в машинный цех, помещавшийся в новом здании из гофрированного железа. Там стоял черный колосс, поднимавший руду из шахты; двумя его моторами управлял один человек, сидевший в кабинке высоко наверху, перед огромным щитом. Прибор этот показывал передвижение бадей на пути к поверхности, от горизонта к горизонту.

Пэт и Пэм наблюдали, как бадьи одна за другой появляются из ствола шахты, автоматически опрокидываются и руда с грохотом падает в бункеры, откуда по ленте конвейера поступает в дробилки. Оглушенные, уже ничего не понимая, несмотря на пояснения, которые мистер Уайлд выкрикивал им изо всех сил, они следили за тем, как измельченная руда промывается, проходит через смесители и центробежные фильтры и попадает в отстойные баки. Они не слышали даже собственного голоса в этом ужасающем грохоте и лязге огромных вцепившихся в землю машин, с неутомимой энергией двигавших взад и вперед шарнирные тяги. Быстро мелькали, отливая серебром, колеса, непрестанно ухали поршни, а диковинное чудище все никак не могло насытить свою утробу золотоносным месивом. В флотационных камерах серая пульпа превращалась в грязную пенистую массу – настоящее ведьмовское варево.

– «Кипи, котел! Шипи! Бурли! – пробормотала про себя Пэт, глядя на эту массу. – Огонь, гори! Вари! Вари!..»[6]6
  Шекспир. Макбет. Действие IV, сцена 1-я.


[Закрыть]

– Пузырьки этой пены покрываются частицами измельченных минералов, – пояснял мистер Уайлд. – А тем временем содержащая золото пульпа прогоняется через фильтр-прессы, которые отжимают из нее жидкость; в результате получаются твердые куски, идущие затем на обжиг.

В обжиговых печах лиловатое пламя вздымалось над плавящейся рудой. В воздухе стоял запах серы, пока не улетучился весь сульфид. Драгоценный металл светился розовато-красным светом, но еще отнюдь не был похож на золото.

– Да это пока что и не золото, – улыбнулся мистер Уайлд, когда Пэт сказала ему об этом. У него был вид колдуна, творящего заклинания. – Нерудное золото сразу же с желобов амальгамируется и отправляется в золотую кладовую. А вот эти куски из обжиговых печей снова погружают в цианистый раствор и образовавшуюся пульпу в течение семидесяти двух часов перемешивают, а потом фильтруют. Затем раствор поступает в отстойные баки, где главную роль в отделении золота играет цинк. Отходы после фильтрования поступают обратно в дробилку и проходят весь процесс сначала. А цинковый шлам переправляется в золотую кладовую, где его подвергают дальнейшей обработке.

В золотой кладовой – этой святая святых, куда посетителей допускают очень редко, – девушки наблюдали, как плавится амальгама и чистое золото выливается в формы. Эта комната, с дверью, забранной решеткой, и мокрым полом, походила на тюремную камеру. В ней не было ничего примечательного или внушающего благоговейный трепет. А между тем здесь, в сейфе и на полках вдоль высоких темных стен, хранились сокровища, составлявшие богатство шахты, – золото в виде увесистых серых брикетов, конусообразных сплавов амальгамы и слитков чистого металла на тысячи фунтов стерлингов.

Выйдя на свежий воздух, где ярко светило солнце, Пэт сняла шляпу и подставила ветерку разгоряченное лицо. Она чувствует себя совсем разбитой, заявила Пэт. Ей не сделалось дурно, как тогда, под землей, но она точно подавлена, пришиблена этим ужасающим дьявольским количеством человеческой энергии, которая потребовалась для того, чтобы изобрести все эти машины и разработать технологический процесс.

– Да, я знаю, – воскликнула она со страстностью, удивившей старого инженера, который никогда не интересовался ничем, кроме техники горного дела, – ученым потребовались годы труда и изысканий, чтобы усовершенствовать эти машины и весь цикл обработки. Они созданы разумом и трудом не одного человека, а тысяч людей, не правда ли? Подумать только, как много энергии и изобретательности идет на то, чтобы выискать и извлечь какие-то крупинки золота! И все чудеса, что здесь происходят, зависят от ловкости и мастерства горстки рабочих, управляющих машинами, и от воли тех, кто, предпочитая оставаться в тени, ревниво следит, чтобы чудеса эти способствовали умножению их могущества и богатства!

– Но почему бы это упорство и этот талант не употребить на то, чтобы раз навсегда покончить со всеми неустройствами и неурядицами, какие существуют в мире! – воскликнула Пэм.

В глазах мистера Уайлда мелькнул лукавый огонек.

– Спросите об этом сэра Патрика, – сказал он.

Совершая обход фабрики, они на минуту заглянули в ремонтно-механическую мастерскую. Пэм захотелось вернуться туда и зарисовать рабочих, мечущихся перед горнами, из которых с ревом вырывается пламя. Ухали механические молоты, обрушиваясь на болванки раскаленной докрасна стали, искры сыпались дождем; но Пэм не замечала этого. Примостившись в углу мастерской, она наспех набрасывала контуры изможденных тел, их напряженные, стремительные движения на фоне пылающих горнов.

Пэт с удивлением увидела здесь Билла. Он стоял в засаленном, перепачканном синем комбинезоне и разговаривал с мастером; потом оба повернулись и направились к выходу.

– Билл! – воскликнула обрадованная Пэт. – Но ведь вы же не здесь работаете, правда?

– Заглянул на минутку узнать, не возьмутся ли они отремонтировать мне одну деталь, – ответил он с застенчивой улыбкой. – К тому же я надеялся хоть краешком глаза посмотреть на важных посетителей.

– Хэлло, Билл! – Быстро перебирая ножками, к ним подошел мистер Уайлд. – Мне говорили, на Малом Боулдере опять обвал.

– Компания наводит экономию, уж сколько времени не дает новых стояков, – сказал Билл, и презрительная гримаса скривила его рот. – Если на Малом дела не улучшатся, буду искать себе работу в другом месте.

– Мы бы взяли тебя сюда хоть завтра, парень, если б это от меня зависело, – заверил его мистер Уайлд. – Но я нынче не в почете. – Он посмотрел вдаль, на высокие трубы, величавые надшахтные постройки и белые здания «Лейк-Вью энд Стар», словно курившиеся в мареве жаркого полдня. – А не податься ли тебе к этим янки? Они за последнее время полмиллиона потратили на переоборудование: электрифицировали шахты, построили печи, работающие на нефти.

– Не выйдет! – усмехнулся Билл. – Я буду работать только в австралийской промышленности.

– Так, значит, еще один западноавстралийский кулик! – По лицу мистера Уайлда расплылась широкая улыбка, ему пришелся по душе этот скрытый комплимент молодого человека. – Не могу сказать, чтобы я порицал тебя за это, Билл. Я сам такой. «Лейк-Вью энд Стар», возможно, располагает самым современным оборудованием и является крупнейшим поставщиком золота на приисках, но янки ввели у себя такую потогонную систему и поставили таких свирепых надсмотрщиков, что их рудники пользуются у австралийских рабочих дурной славой.

– Вот именно, мистер Уайлд, – согласился Билл.

– Что это значит – «кулик»? – спросила Пэт.

– Так называют людей, которые считают Золотую Милю центром вселенной.

– То есть тех, кто родился и вырос в пыли наших приисков.

Поддразнивая друг друга, они смеялись и спорили о значении слова «кулик», когда из-за угла вырулил черный сверкающий роллс-ройс сэра Патрика Кевана. Машина, проехав несколько ярдов, остановилась; из нее неуклюже вылез Пэдди и вперевалку направился к беседовавшим.

Увидев его, Билл бросил: «До свидания, Пэт!» – и скрылся в мастерской.

– С кем это вы тут разговаривали? – спросил Пэдди, кося глазом на Пэт.

– О, это… этот молодой рабочий?..

Пэт колебалась, не зная, сказать Пэдди правду или лучше не нарываться на неприятность. Но тут в разговор вмешался мистер Уайлд.

– Это Билли Гауг. Один из способнейших инженеров на Золотой Миле. Куда это он исчез? Мне хотелось бы познакомить вас с ним, сэр Патрик.

Но, заметив, с какой яростью и с каким подозрением смотрит сэр Патрик на свою названную дочь, Эбенезер Уайлд вспомнил, почему между сэром Патриком Кеваном и молодым Гаугом едва ли могут существовать добрые отношения. Он уловил к тому же, что молодые люди довольно близко знакомы и не вполне равнодушны друг к другу, и теперь проклинал себя за то, что поставил эту хорошенькую девушку в затруднительное положение.

– Разве я не говорил тебе? – шипел Пэдди. Дыхание со свистом вырывалось у него из груди, большие красные желваки перекатывались на скулах, позволяя догадываться о том, каких огромных усилий стоит ему сдержать свой гнев. – Разве я не говорил тебе, что у тебя не должно быть ничего общего ни с этим молодым человеком, ни с его семьей?

Тут из мастерской выбежала Пэм.

– Вы уже здесь, отец? – весело воскликнула она. – Простите, что я заставила вас ждать. Но около этих печей такие великолепные краски и такая игра светотени, что я просто не могла удержаться, чтобы не зарисовать этого.

Смягченный ее ласковым тоном, Пэдди проворчал:

– Не беда, детка. Если ты готова, давайте трогаться.

Очевидно, решила Пэт, сестра видела, как они разговаривали с Биллом, и Билл, проходя через мастерскую, сказал ей о приезде сэра Патрика. Пэт страшно обозлилась на Пэдди – как он смеет распекать ее. Она откинула голову – «точно горячая молодая лошадь под ударом хлыста», подумал старик Уайлд – и устремила на сэра Патрика горящий взгляд, явно намереваясь сказать ему, что она будет вести себя так, как ей заблагорассудится. Но и тут ее выручила Пэм, которая, незаметно для сэра Патрика, увлекла его в машину.

Пэт повернулась к мистеру Уайлду, возмущение ее уже немного улеглось. Девушка понимала, что вспышка Пэдди смутила старика, не говоря уже о том высокомерии, с каким сэр Патрик пропустил его замечание мимо ушей.

– Мы сегодня чудесно провели день, – сказала она и улыбнулась, чтобы хоть немного рассеять ощущение неловкости у старика. – Большое спасибо вам, мистер Уайлд, за то, что вы уделили нам с сестрой столько времени и внимания и открыли нам секрет извлечения золота.

– Да что вы, я с удовольствием! – рассыпался Эбенезер Уайлд, отвешивая девушке старомодный поклон; его серые глазки поблескивали от удовольствия. – Жаль только, что из-за меня у вас вышла неприятность с сэром Патриком.

– Пусть это вас не волнует. – Во взгляде Пэт был насмешливый вызов. – Во всяком случае, на мою дружбу с Гаугами это никак не повлияет.

И она быстро пошла следом за сэром Патриком и Пэм. Уже у самой машины она обернулась, и мистер Уайлд подумал, что прощальный взмах руки и задорный смеющийся взгляд предназначены, конечно, не только ему, а и Биллу, оставшемуся в мастерской.

Глава XV

Салли сама сидела за рулем старенькой Динниной машины, когда, захватив с собой Пэт и Пэм, они с Динни отправились на прогулку к стойбищу кочевников у Рилл-Стейшн.

День был воскресный, но Билл не мог с ними поехать: ему предстояло идти на митинг рудокопов. Фриско тоже отказался, сославшись на важную деловую встречу. Салли подумала, что он, очевидно, не хочет ставить ее в неловкое положение: ведь в лагере будет Ральф. Да и присутствие Калгурлы всегда смущало его.

У сэра Патрика, по словам девушек, начался приступ подагры, и они оставили его в наимрачнейшем расположении духа. Он рассчитывал, что они будут ухаживать за ним, и никак не мог взять в толк, зачем это Пэм понадобилось ехать на Рилл-Стейшн – что за странное желание рисовать «вонючих дикарей»? Девушки, разумеется, утаили от него, с кем они отправляются в поездку.

– Предупреждаю, когда бабушка ведет машину, надо ко всему быть готовым, – предостерег их Билл. – Она сама говорит, что сидит за рулем с таким чувством, будто объезжает норовистого жеребца, и вопрос стоит так: либо она его доконает, либо он ее.

Сидя на заднем сиденье Динниной трясучки, Пэт и Пэм на собственном опыте убедились в справедливости этих слов. Им никогда еще не приходилось испытывать ничего подобного. Миссис Салли бесстрашно вела «Попрыгунью Джейн» по ухабистой дороге – машина ныряла и подпрыгивала на выбоинах, натыкалась на пни и перелетала через них, грозя в любую минуту рассыпаться на куски. Мотор на подъемах ревел, задыхался и чихал, вода в радиаторе грозила закипеть, тормоза отчаянно визжали на спусках.

Время от времени Динни кричала через плечо: «Все в порядке?» или: «Вы живы?» И девушки, с трудом удерживаясь на своих местах от тряски, отвечали: «З-замечательно! Лучше быть не может!»

– Нам было так страшно, что мы даже не решались рта раскрыть, – призналась потом Пэт Биллу. – Как это миссис Салли одолела на этой развалине целых пятьдесят миль да потом обратно – понять не могу!

Очутившись на лесной дороге, вьющейся среди кустарников, вся компания вынуждена была выйти из машины и пешком пробираться к руслу высохшей реки, где, по словам Динни, расположились кочевники. Динни долго всматривался в заросли акации и терновника, среди которых четко вырисовывались на фоне голубого неба высокие стройные стволы черного дерева и ослепительно белые стволы эвкалиптов, испещренные крупными розовыми пятнами.

– Вот они! – воскликнул он, разглядев очертания шалаша и несколько темных человеческих фигур. Бронзовый цвет кожи и линялые грязные лохмотья, в которые были одеты кочевники, не позволяли сразу разглядеть их среди закопченных дымом древесных стволов и серо-зеленого кустарника акации.

– Эй, ты! – окликнул кого-то Динни. Пока он разговаривал с подошедшим к нему человеком, Салли с девушками из предосторожности отошли подальше.

Салли была уверена, что кочевники уже предупреждены об их посещении; стоит им заподозрить, что белые, приехавшие с ней и с Динни, имеют какое-то отношение к полиции или что они намерены расспрашивать про кочующих с ордой девочек-метисок, и страх возьмет в них верх над любопытством – в мгновение ока они сорвутся с места и исчезнут в дикой лесной чаще.

Подошедший к Динни человек оказался Ральфом, и Салли еще раз порадовалась тому, что Фриско, под предлогом делового свидания, отказался с ними ехать. Почти ничто в наружности Ральфа не указывало на его происхождение; он выглядел скорее коренным австралийцем, чем человеком смешанной крови, хотя одет был лучше остальных, кроме, пожалуй, второго гуртовщика, Дунгарди, тоже работавшего на ферме у Брауна, да еще Чарли, следопыта, служившего в полиции. Брюки цвета хаки, застиранные и вытертые до того, что они стали желтыми, как буйволова кожа, чистые рубашки, широкополые фетровые шляпы и сапоги со шпорами придавали гуртовщикам вид настоящих франтов по сравнению с остальными кочевниками, которые следом за Ральфом подошли к Динни и расселись полукругом прямо на красной земле.

Ральф на местном наречии распорядился отыскать Калгурлу и передать ей, что Динни Квин и миссис Салли желают поговорить с нею. Две или три женщины тотчас же исчезли в кустах.

По краю усыпанной гравием круглой поляны, в тени зарослей, было разбросано с десяток вурли – шалашей из сучьев и листьев. Они походили на кучи сухой листвы, кое-где прикрытые кусками мешковины; перед ними чернели горки золы от костров. Из шалашей высыпали собаки, женщины, дети. Кругом царило оживление, женщины звонко смеялись, окликая друг друга, болтали.

Калгурла вышла откуда-то из-за шалашей, по-прежнему в грязных лохмотьях, но уже не такая прямая и стройная, как бывало. Ее седеющие волосы прикрывала мужская шляпа – казалось, она годами не снимала ее с головы, во всяком случае, на памяти Салли очень редко.

Калгурла хмуро покосилась на зеленые брюки девушек, стоявших рядом с Салли. Старуха не в восторге от такого вторжения, подумала та. Калгурла не доверяла белым людям и к каждому новому человеку относилась с опаской.

И все же Динни вызвал ее на разговор, отпустив шутку, которая всех очень развеселила.

– Эге, Калгурла, – сказал он, – ну и живот же у тебя вырос! Решила завести джи-джи?[7]7
  Джи-джи – младенец (местн.).


[Закрыть]

– Джи-джи! Вздор болтаешь, – ответила Калгурла, и улыбка промелькнула на ее хмуром смуглом лице.

Старуха опустилась на землю возле Динни и перевела на Салли взгляд, говоривший о затаенном страдании.

– Нутро болит, – пробормотала она, словно оправдываясь.

– Скажи Ральфу, Чтобы он зашел ко мне, когда будет в Боулдере, я дам ему лекарство, – сказала Салли.

– Угу! – Калгурла оглядела своих соплеменников, стоявших и сидевших на корточках подле нее.

– Вот этот, – движением подбородка она указала на мужчину в грязных синих штанах, кутавшегося в обтрепанное старое пальто, хотя солнце сильно припекало; на макушке у него лихо торчал котелок, из-под которого ниспадали на плечи длинные патлы с засохшими на них комьями грязи. – Это надири.[8]8
  Надири – знахарь (местн.).


[Закрыть] Попрыгает на животе – и человек здоровый.

– Он из спинифексов, – пояснил Ральф. – Пришел к нам далекой дорогой, из Улди.

– Настоящий дикарь – очевидно, откуда-нибудь с гор Мак-Доннелла, – шепнула Пэт Динни. – Мне, по правде сказать, он не нравится – наверно, нарушил закон своего племени, а может, скрывается от полиции.

Сердитый взгляд спинифекса сверкнул из-под длинных грязных волос, и он пронзительно крикнул что-то Ральфу. Спинифекс прохаживался взад и вперед с видом человека, облеченного неограниченной властью, и был явно встревожен появлением непрошеных гостей.

Высокий старик могучего телосложения, весь голый, лишь с повязкой вокруг бедер да красной шерстяной тряпкой, стягивавшей его курчавые темные волосы, открывая высокий лоб, поднялся с земли и пристально поглядел на спинифекса. Старик не произнес ни слова, но спинифекс проворчал что-то и юркнул в толпу женщин.

– Бардок, мой отец, – отрекомендовал его Ральф, явно гордясь стариком, который держался с таким достоинством.

Пэм уже вытащила свой блокнот, и ее карандаш залетал по белой бумаге. Несколько женщин неслышно подошли и стали сзади, громко выражая свое изумление при виде того, как быстро возникает в альбоме фигура Бардока. Заметив, что его рисуют, старик опять уселся на корточки.

– Эти люди не из одного с тобой племени, Калгурла? – спросил Динни.

– Уайа, нет, – ответила Калгурла.

– Вонгаи разбрелись по всей стране и перемешались между собой, – сказал Ральф. – Вот этот из Норсмана, – Ральф указал на сморщенного старика в засаленной пестрой вязаной шапочке, голубой фланелевой куртке, какие носят подростки, и потертых шерстяных штанах. – А тот – с Лейвертоновых холмов.

Уроженец Лейвертона – сильный, рослый парень с широким расплющенным носом и более темной, чем у других, кожей, – поняв, что речь идет о нем, просиял улыбкой.

– Он только один почти совсем черный, – тихонько сказала Пэт. – Все остальные – бронзовые.

– Послушай, Калгурла, – не унимался Динни. – Как назывались те вонгаи, которые давно-давно кочевали вокруг Кулгарди и Калгурли? Еще до того, как пришел белый человек, до того, как нашли золото…

Калгурла покачала головой, словно не желая ни вспоминать те времена, ни говорить о них.

– Ну, расскажи же, – упрашивал ее Динни. – Ведь ты помнишь своего отца, Калгурла. Как звали его народ?

Динни вынул из кармана кисет с табаком – глаза Калгурлы жадно впились в него. Она вытащила трубку из-под своей грязной куртки, и Динни набил ее. Мужчины постарше столпились вокруг, горя желанием получить свою порцию табаку. Динни передал кисет Бардоку, и он пошел по рукам, пока совсем не опустел. Пэт достала из кармана брюк золотой портсигар и высыпала сигареты, которые тут же разобрали Ральф, Дунгарди, а за ними и остальные. Сигарет не хватило на всех, и, видя, что такое угощение раскрывает перед ними сердца, Пэт окликнула Пэм; та тоже вынула золотой портсигар и раздала его содержимое окружившим ее женщинам.

Ральф что-то недовольно сказал Калгурле, взял сухую ветку и, присев на корточки, начертил на песке круг. Внутри его он нарисовал несколько пересекающихся линий – границы расселения племен: ялиндарра, юлбарра, какарра, вилура – север, юг, восток, запад. Затем он разделил круг на секторы: на северо-востоке – кили, на юго-востоке – муррини, дальше на восток – йилбарра, на северо-западе – ваулу, на юго-западе – яберу. Калгурла не соглашалась с Ральфом и начала с ним спорить. Единственно, что мог вывести Динни из их пререканий, это что вонгаи из племени ялиндарра пришли с севера, а вонгаи из племени какарра – с юга.

– Калгурла говорит, что слово «вонгаи» из языка племени эджудина, – пояснил Ральф. – Теперь племена перемешались, разбрелись, и все мы называем себя вонгаи или вонгудда. Это одно и то же, только на разных наречиях.

– Но ведь мы хотим знать, как назывались тогда племена, Ральф, – возразил Динни. – Помнится, один человек из Норсмана говорил, что он из племени мульба.

– Кабул, – пробормотала Калгурла и начала что-то объяснять Ральфу на своем наречии.

– Калгурла говорит, она из племени кабул, ее племя кочевало вокруг Кулгарди и Калгурли, – перевел Ральф. – Дуиди, ее муж, пошел на север с одним из первых старателей, и она тоже пошла с ним. Они долго жили с племенем ялиндарра. Потом там была большая война. Дуиди умер. И Калгурла вернулась к своему племени.

Откуда-то, жужжа, как рассерженный шмель, снова появился спинифекс. Он был явно встревожен приездом белых и их расспросами о названиях племен. Он разогнал женщин, окружавших Пэм, а на остальных прикрикнул, чтобы они не позволяли девушке рисовать себя.

– Усатый Джонни говорит, это плохо, когда белая женщина забирает у тебя тень, – со смехом объявил Ральф.

– У австралийских кочевников существует такое поверье: если кто фотографирует или рисует их – значит он забирает у них тень, и человек после этого умирает, – объяснила Салли, заметив недоумение Пэт. – Молодежь, вроде Ральфа, этим уже не запугаешь, а старики все еще боятся.

– Моя жена Люси, – сказал Ральф, указывая взглядом на молодую женщину, подошедшую и ставшую с ним рядом. Ее распущенные волнистые волосы, очень светлые да еще выгоревшие на солнце, казались неудачно выкрашенными. На солнце они отливали золотом. Однако, по словам Динни, это была чистокровная австралийка. Динни доводилось встречать и других австралиек с такими же волосами, и это были вовсе не метиски.

Люси – очень стройная в своем бледно-голубом ситцевом платье – фыркнула и спряталась за спину Ральфа. Она держала за руку мальчика, совсем голенького, если не считать изодранной рубашонки, едва доходившей ему до пупка.

– Мой сын, – с гордостью и любовью заявил Ральф.

В эту минуту от толпы отделилась худенькая девочка, очень грязная и оборванная.

– А это Вероника, – сказал он. – Она сильно болеет. Вся в болячках.

При взгляде на это заброшенное маленькое создание с большими голодными глазами у Салли заныло сердце. Она догадалась, что у девочки венерическая болезнь. Надо как-то спасти бедного ребенка. Но Салли знала, что кочевники решительно воспротивятся всякой попытке увезти Веронику из лагеря. Девочка, конечно, уже обещана в жены кому-то из мужчин.

Старуха с воспаленным морщинистым лицом и красными глазами подбежала к Веронике и увела ее прочь.

– Надири сказал, что это болезнь белых, – пояснил Ральф. – Старая Гининга боится, что придет полиция и заберет девочку.

Салли оделила детей леденцами, яблоками и апельсинами и дала несколько пачек печенья и две банки джема Калгурле – она знала, что старуха поделится с остальными.

Тем временем Пэм успела познакомиться кое с кем из женщин.

– Это Мэри Хохотушка, – сообщила она и рассмеялась, глядя на дебелую молодую женщину в красном платье, очень чистенькую и круглоглазую. – Она работает на ферме у миссис Браун. А это Канэгира. Бедняга – ее прозвали Сломанный Нос!