Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

_{Иллюстрации художника}

_{Г. Филипповского}

Катарина Сусанна Причард
КРЫЛАТЫЕ СЕМЕНА
_Роман

 
И если будет литься кровь опять,
Незыблемое вы должны избрать.
Нет веры в прошлое,
И правды нет
В испуганном дыханье этих лет.
Лишь будущее живо, присягать
Мы будем лишь ему, и в нем
Свое мы счастье обретем!
Во имя цели дивной – чтоб навек
Стал на земле свободным человек —
Отдайте радостно сердец биенье!
Вам предстоит не гибель, а рожденье!
Тогда вы снова
Покажете, что к смерти вы готовы;
Что право есть у вас на встречу с ней!
Потом на жизнь потребуете права,
И вашим станет все: победа, слава —
Все обещания грядущих дней!
 

«Тем, кого это касается»,

Фернли Морис.

ОТ АВТОРА

Живые рассказы людей, с которыми свела меня ларкинвильская золотая лихорадка, легли в основу книг «Девяностые годы» и «Золотые мили», повествующих о Салли Гауг и Динни Квине. Но и в этой, последней, книге трилогии и в двух предыдущих автор стремился к созданию типических характеров и не ставил себе целью изображение кого-либо из современников, отступая от этого правила лишь в тех случаях, когда упоминание исторических фактов требовало и упоминания общеизвестных имен.

События в «Крылатых семенах» охватывают период с конца 1936 года, когда золотопромышленность Австралии переживала кризис, до 1946 года, когда перспектива ее оживления возникала на горизонте, подобно миражу.

К. С. П.

Глава I

Две тоненькие стройные фигурки показались на дороге, ведущей к Боулдеру.

Миссис Гауг смотрела на них с удивлением – словно два ярких, пестрых попугая спустились на прииски. Салли возилась с цветами в саду, взрыхляла землю вокруг иссиня-алой мальвы, ростки которой Билл принес ей из леса, подрезала шелковистые пунцовые плети бугенвиллеи, перевесившиеся через забор, выдергивала засохшие стебли прошлогодних подсолнухов. Тем временем девушки подошли ближе. Какие они одинаковые, подумала Салли, точно два попугая, обе в зеленых брюках и жакетках и в красных сандалиях, на голове пестрые платочки с красными, зелеными, голубыми, желтыми разводами. Судя по этой нелепой манере одеваться совсем одинаково, они близнецы и им нравится, когда их путают.

Она медленно выпрямилась – боль в пояснице нет» нет да и давала теперь себя знать – и притаилась в зарослях бугенвиллеи, решив посмотреть на девушек, когда они подойдут поближе. Но щебетание и смех внезапно смолкли – девушки остановились.

– Я уверена, что это здесь, Пэм! – воскликнула одна из них.

– Да, пожалуй, – отозвалась другая. – Все приметы налицо: и ветхий домишко, похожий на рассыпающуюся гармонь, и желтый вьюнок, затеняющий веранду! И смотри… смотри, Пэт, – голос ее упал до шепота, – по-моему, это она сама в саду.

– Простите… – Салли увидела две взволнованные физиономии, смотревшие на нее поверх калитки. – Не вы ли миссис Гауг?

– Да, я, – ответила Салли, недоумевая, зачем она могла понадобиться этим модницам.

Но девушки, не дав ей опомниться, распахнули покосившуюся калитку и в мгновение ока очутились перед Салли на садовой дорожке; они говорили наперебой и так бурно выражали свой восторг по поводу того, что нашли ее, и так гордились этим, что Салли не могла удержаться от улыбки, слушая их забавную болтовню.

– Ну скажи, Пэм, разве она не такая, какой мы ее себе представляли?

– Чудесная! Настоящая испанская крестьянка! Как бы я хотела написать ее сейчас в этой старой соломенной шляпе – глаза улыбаются из-под полей, платье желтое, в блеклых красных цветах, а позади – пунцовое зарево бугенвиллеи!

Миссис Гауг была немало смущена тем, что ее застали в этом старом платье и рабочем переднике, да еще обсуждают так бесцеремонно. Как только ей удалось вставить слово, она спросила:

– Но кто же вы, мои дорогие? И зачем я вам понадобилась?

– Я Пэт, а это – Пэм, – пояснила та, что была побойчее. – Мы всего несколько дней назад приехали в Калгурли.

– И нам ужасно хотелось познакомиться с вами, – добавила другая. – Правда, Пэт?

– Мы так много о вас слышали!

– И мы очень хотим видеть Билла!

– Нам непременно нужно видеть Билли!

Девушки продолжали весело болтать, пока Салли вела их к веранде. Она подумала, что это, должно быть, приятельницы Билла, с которыми он познакомился, когда был в Северной Австралии или в Сиднее.

Билл вернулся всего с неделю назад и почти сразу получил работу на Боулдере. Салли гордилась внуком – сколько у него уверенности в своих силах, как настойчиво он добивается своего. Обычно он заходил к ней по пути с работы, но их встречи бывали так коротки, что для душевных излияний или разговора о знакомых, которых он приобрел на Севере, просто не было времени.

Однако из того, что успели нащебетать ей Пэт и Пэм, скоро стало ясно, что девушки не знакомы с Биллом. Они долго жили в Англии, а потом несколько лет путешествовали по Европе. Да, да, конечно, они чистокровные австралийки и в восторге оттого, что вернулись на родину. Впрочем, родились они не на приисках. Вернее, не совсем на приисках. Они уроженки Мельбурна, но Пэм обожает Сидней и намерена там поселиться. Она помолвлена с художником, которого встретила за границей. Отец, конечно, ужас как взбеленился. Ему не нравится Шон, потому что Шон – художник и всегда без денег, у бедного малого частенько нет даже пары приличных брюк. Но Пэм это не смущает. Она тоже художница и по уши влюблена в Шона. Она не позволит отцу распоряжаться ее судьбой. И Пэт тоже. Это у них твердо решено. Они намерены устроить жизнь по-своему, но пока еще вынуждены держаться за отца.

В самом деле, у них глупейшее положение – приходится обращаться к нему за каждым пенни. Правда, они могут выпросить у него все или почти все, что им нужно, но жить должны с ним вместе. Отец стареет, боится одиночества и хочет иметь подле себя кого-нибудь, кто бы за ним ухаживал. Нечего сказать, приятная перспектива посвятить жизнь старому эгоисту, когда хочется так много сделать. Ни за какие богатства в мире не согласятся они на это. Впрочем, Пэт надеялась, что, когда они все расскажут своему мельбурнскому адвокату, тот, возможно, уговорит отца расстаться с несколькими сотнями фунтов, ведь мама так много ему оставила. Они знают, что имеют право на какую-то долю наследства, но сколько это будет, им до сих пор не удалось выяснить, равно как и условия завещания матери, по которому отец является их законным опекуном до совершеннолетия.

От этой бессвязной болтовни у Салли голова пошла кругом. Она начинала сердиться: за всем этим явно что-то крылось, девушки чего-то не договаривали.

– Ничего не поделаешь, Пэм, – сказала Пэт, поймав озадаченный взгляд миссис Гауг. – Придется выложить всю правду.

А Салли подумала, что никогда теперь не спутает Пэт и Пэм, хотя девушки были совсем одинаковые – обе рыжеволосые, с зеленовато-серыми глазами, с веснушками на носу и большим ярким тонкогубым ртом – Пэт отличалась большей экспансивностью и самоуверенностью. В глазах ее светился живой ум, тогда как глаза Пэм всегда были спокойны и лишь слегка поблескивали, точно соленые озера после дождя.

На веранду неторопливой походкой вышел Фриско, а Салли так еще и не успела узнать, что хотела сказать ей Пэт. Салли представила их.

– Пэт и Пэм, – с улыбкой сказала она. – Право, не знаю, как…

– Полковник де Морфэ! – взволнованно воскликнули девушки.

– Хэлло! – Фриско повернулся к ним, и на лице его появилось характерное выражение слепого, который пытается вспомнить, где он раньше слышал этот голос. Вдруг его словно осенило.

– Пэт и Пэм Гэджин! – воскликнул он. – Других Пэт и Пэм, которые бы трещали, как сороки, быть не может.

– Ох, уж этот полковник де Морфэ, – прыснула Пэм.

– Вы это говорили нам много лет назад в Лондоне, – бросила ему Пэт.

– Ну, и что это доказывает? – Фриско осторожно добрался до своего кресла и медленно опустился в него. – Только то, что я не забыл вас…

Салли видела, что он хочет произвести на них впечатление человека любезного и остроумного, но тон у него был чуть снисходительный, точно Пэт и Пэм все еще маленькие девочки.

– Каким же это ветром вас занесло сюда? – спросил он. – Надеюсь, вы не сбежали от Пэдди?

– Нет, какое там, – пробормотала Пэм, а Пэт с опаской посмотрела на миссис Гауг. С лица Салли исчезло оживление, она перестала добродушно улыбаться гостьям, и Пэт догадалась, что это значит: раз они имеют какое-то отношение к Пэдди Кевану, миссис Гауг не может считать их своими друзьями.

– Но мы настояли, чтоб он взял нас с собой в Австралию, – сказала Пэт, словно это могло служить им оправданием в глазах Салли.

– Мы дали слово Эми, что отвезем Биллу письмо, – добавила Пэм.

– Мы слышали, что Эми умерла, – заметил Фриско, почувствовав, что разговор этот неприятен Салли, и решил прийти ей на помощь. – Как это случилось?

– Она поехала с одним знакомым кататься на машине, – с запинкой пояснила Пэт. – И у них произошла авария. Он был убит, а Эми сильно изувечена. Мы надеялись, что она выкарабкается, но она умерла неделю спустя.

– Бедняжка Эми, – пробормотала Пэм, – мы очень любили ее.

– Она была славная женщина, – решительно заявила Пэт. – Если бы не Эми, одному богу известно, что сталось бы с нами. Мы жили, как затворницы, в пансионе для молодых девиц, пока Эми не упросила отца, чтобы он взял нас к себе. А когда она узнала, что Пэм спит и видит быть художницей, она и тут уговорила отца, и Пэм позволили брать уроки живописи, а мне поступить на курсы журналистики. Эми замечательно к нам относилась, все для нас делала, точно мы были ее родные дочки. Она говорила, что никогда не следует жертвовать лучшим, что есть в жизни, ради так называемой «мишуры». С годами она поняла, что ей это не принесло счастья, и ей хотелось, чтобы вы узнали об этом, миссис Гауг.

Пэт просительно взглянула на Салли.

– В самом деле? – сухо заметила Салли. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. – Мы с Эми так давне стали чужими друг другу, что мне это уже безразлично.

– Неправда, мэм! – На веранду вышел Динни и стал позади скамьи, где сидели девушки. – Никому из нас это не безразлично. Конечно, Эми плохо поступила с нами, но мы не можем забыть, что она выросла здесь, на приисках. И какая же она была хорошенькая, какая затейница, когда была девушкой. Но после того как она сбежала с Пэдди Кеваном, она для нас все равно что умерла.

– Вы Динни Квин? – с интересом спросила Пэт.

– Я самый, – ответил Динни.

– Эми часто рассказывала о вас. Вы ведь были лучшим другом ее отца, правда? «Есть один человек, – говорила она, – у которого всегда найдется для меня доброе слово, – это Динни».

– А вы кто такая будете? – спросил Динни.

– Пэт Гэджин, а это – Пэм.

– Дочери Пэдди Кевана, – пояснила Салли.

– Мы вовсе не его дочери, – воскликнула Пэт, – хотя с малых лет принуждены были звать его отцом!

– Однако вы по-прежнему живете с ним?

– Мы могли бы уйти от него и сами зарабатывать, – отвечала Пэт, поняв намек миссис Гауг. – Но у нас есть достаточно серьезная причина не делать этого, да и, по правде говоря, нет никаких оснований с ним ссориться. Он никогда не тиранил нас и не придирался по мелочам, как большинство отцов. И он позволяет нам делать все, что мы хотим, и покупает все, чего бы мы ни пожелали, особенно с тех пор, как умерла Эми.

– После смерти Эми он как-то совсем растерялся, первое время во всяком случае, – подхватила Пэм. – Прямо на себя был не похож. Он очень любил Эми и, видно, чувствует себя одиноко без нее. Ведь любовь – это точно удар грома или землетрясение, своего рода стихийное бедствие, не правда ли? Я этого не понимала, пока не встретила Шона. Но теперь я точно знаю, что отец чувствовал к Эми. И с нами он последнее время очень предупредителен – готов сделать что угодно, только бы удержать нас при себе.

– Можете не рассказывать нам о Пэдди Кеване, нас это не интересует, – сказала Салли.

– Значит, вы не хотите иметь с нами ничего общего? – Голос Пэт дрогнул; что-то неумолимое чувствовалось в тоне миссис Гауг.

– Я никогда не прощу Пэдди Кевану зло, которое он причинил мне и моим близким, – сказала Салли.

– Эми говорила, что вы, возможно, не захотите с нами знаться, и сказала почему, – смущенно проговорила Пэт.

– Но при чем же тут мы, если наша мать вышла за него замуж и оставила нас на его попечении? – жалобно протянула Пэм.

– Пойдем отсюда, – сказала Пэт, вскакивая.

– О да, пойдем, пойдем! – Пэм тоже вскочила в стала рядом с сестрой.

– С нашей стороны было величайшей бесцеремонностью, миссис Гауг, явиться к вам без приглашения. – Салли стоило большого труда не поддаться обаянию молодости Пэт, ее порывистости и искренности. – Будь я на вашем месте, я питала бы точно такие же чувства к Пэдди Кевану. И вы на нашем месте тоже решили бы сначала свести с ним счеты, а уж потом расстаться. Бедная наша мамочка! Она считала его лучшим человеком на свете и, конечно, понятия не имела об Эми. Она поручила Пэдди опеку над нами и до нашего совершеннолетия оставила ему весь свой капитал – все до последнего пенни. Мы не собирались испытывать вашу доброту… мы хотели только выполнить данное Эми слово – повидать вас и Билла. До свидания.

– До свидания, – эхом повторила Пэм.

Они шли по дорожке, немного растерянные, несмотря на все свое умение держаться с небрежным высокомерием, и тут у самой калитки на них налетел Билл.

В рабочей куртке, с взъерошенными волосами, еще не успевшими просохнуть после наспех принятого душа, Билл Гауг все еще казался подростком – в глазах его то и дело вспыхивали задорные искорки. Он забежал к бабушке по пути с работы и был немало удивлен, увидев у нее в саду двух столь экзотических молодых особ. Эта встреча и зажгла искорки в его глазах. Поговаривали, что молодой Гауг далеко не равнодушен к чарам хорошеньких девушек.

– Скажите, вы не Билл? – спросила Пэм, задохнувшись от неожиданности.

– Каюсь, – улыбнулся Билл, – он самый.

– У нас письмо для вас, – отрывисто сказала Пэт, отказываясь замечать его дружески-вопрошающий взгляд, на который еще полчаса назад она ответила бы кокетливой улыбкой.

Теперь Пэт знала, что стоит ей вынуть письмо от матери Билла Гауга, как он сразу поймет, кто она такая, и с лица его сбежит это дружелюбное выражение, уступив место той же непреклонной враждебности, что и у миссис Гауг. А ей не хотелось этого. Во всяком случае не сейчас, когда еще не прошла обида от сознания, что презрение и вражда этих людей к Пэдди Кевану падут и на ее голову. Нет, только не сейчас, когда Билл смотрит на нее с такой милой улыбкой и в глазах у него эти задорные искорки, не сейчас, когда все в ней потянулось к нему под действием его взгляда.

Пэм была немало удивлена, когда Пэт, достав письмо из нагрудного кармашка жакета, подала его Биллу и, ни слова не говоря, пошла прочь. «Откуда у Пэт этот сухой, неестественный тон? – подумала Пэм. – Они ведь совсем не так представляли себе эту встречу».

Внезапно, словно что-то вспомнив, Пэт круто обернулась.

– Нам надо будет как-нибудь еще раз повидаться с вами! – крикнула она Биллу, остановившемуся на дорожке, чтобы прочесть письмо. И добавила: «По очень важному и строго секретному делу. Миссис Гауг не хочет, чтобы мы приходили сюда, – значит, придется встретиться где-нибудь в другом месте».

– Хорошо. – Погруженный в чтение, Билл вряд ли сознавал, что говорит.

– Организацию этой встречи я беру на себя! – крикнула Пэт. Ликующие нотки в ее голосе вывели Билла из задумчивости. Он удивленно посмотрел ей вслед, недоумевая, почему она употребила именно это слово. – И прошу запомнить: мы не дочери Пэдди Кевана!

Девушки повернулись и пошли прочь; до Билла донесся их приглушенный смех. «Ну совсем как два спугнутых попугая», – подумала Салли, глядя им вслед, когда они, вынырнув из-за кустов свинцовки, зашагали по дороге, окутанной предвечерней золотистой дымкой.

Глава II

– Слыхали? Сэр Патрик Кеван пожаловал на прииски, – прогудел Тэсси Риган, лукаво ухмыляясь.

– И девчонок своих привез с собой! – выпалил Тупая Кирка с таким видом, точно речь шла о чем-то очень забавном.

Наступило неловкое молчание. Все знали, что Пэдди Кеван не предмет для разговора в присутствии миссис Гауг. Приятели сконфуженно переглянулись и прикусили язык.

Чтобы рассеять всеобщее замешательство, Билл перевел разговор на ларкинвильскую золотую лихорадку.

– Что тут рассказывать, никто из нас не разбогател в Ларкинвиле, Билл, – сказал Динни.

– Ну, я знаю кое-кого, кто неплохо там поживился, – возразил Дэлли.

– Черт возьми, – глаза Динни заблестели, а глубокие морщины, бороздившие его лицо, собрались в улыбку. – Когда я получил телеграмму от Мика Ларкина: «Совсем скрутило, поторапливайся, вези банки!», – я сразу понял, что он напал на что-то стоящее!

Они сидели на веранде у Гаугов, озаренные мягким отсветом какой-то особенно нежной на приисках вечерней зари, – Динни и его старые приятели – кто на скамейке, кто на ящиках, а Мари Робийяр и миссис Гауг – в ободранных креслах с продавленными сиденьями, стоявших тут с незапамятных времен. Отсвет заката постепенно тускнел, и скоро тьма окутала их сплошною пеленой.

Пресловутая ларкинвильская лихорадка разыгралась семь лет назад в 1930 году, но Динни, любивший поворошить былое, принялся рассказывать все по порядку, точно Билл, который отсутствовал всего какой-нибудь год или два, никогда не слышал об этих событиях.

Для всех, кто знал Билла Гауга еще ребенком, он оставался по-прежнему мальчишкой, хотя это был уже достаточно опытный горный инженер. Билл окончил Калгурлийское горное училище, а потом проходил практику на шахте в Теннентс-Крик на Северной Территории, где ему пришлось сразу окунуться в серьезную работу. Но он страдал от одиночества и тосковал по дому, и вот недавно, после длительного пребывания в Брисбене и Сиднее, он вернулся к себе на Запад.

Присев на ступеньку веранды, Билл смотрел на молодой месяц в золотом ореоле, всходивший на бледно-зеленом вечернем небе близ яркой звезды, и, казалось, всей душой радовался, что снова находится среди своих. Он производил впечатление человека, немало испытавшего и знающего себе цену, но еще сохранившего неугомонную восторженность юношеских лет.

– Эх, и хорошо же дома! – то и дело восклицал он в эти дни.

Молодой инженер жил с дядей Томом Гаугом и его женой Эйли, которые приняли на себя заботу о нем, когда умер его отец и миссис Салли совсем потеряла голову от горя. В этот вечер он зашел к бабушке поболтать с Динни и его приятелями. Поздоровавшись с Динни, Мари, Салли и со всеми остальными, Билл бросился на ступеньку веранды и от всего сердца воскликнул:

– Эх, и хорошо же быть снова дома!

Он сидел окутанный теплыми сумерками, и веселая, довольная улыбка играла на его лице. Видно, он порядком соскучился по родному дому, подумала Салли, соскучился по нескончаемым рассказам преданного Динни и его приятелей, по аромату жимолости и бледно-желтых цветов вьюнка, что темным пологом свисают в дальнем конце веранды, по запаху красной земли, смешанному с едва уловимыми едкими сернистыми испарениями, которые изрыгают трубы, виднеющиеся вдали, возле шахт.

– Я, конечно, понял, что Мик не послал бы такой телеграммы, если бы в самом деле был болен. – Динни негромко рассмеялся прерывистым, булькающим смехом, но, задохнувшись дымом из своей короткой старой трубки, закашлялся и сплюнул.

– М-мы прозвали его т-тогда «Счастливчик Ларкин», – заикаясь, вставил Тупая Кирка.

– Я знавал его дружков: Длинного Билла Мэтьюсона и Пэдди Хэхира, – задумчиво сказал Сэм Маллет, попыхивая трубкой. – Пэдди в то время находился в лесу, миль за сто к югу от Кулгарди – на разработках сандалового дерева. А Билл нанялся погонщиком верблюдов к землемеру Кэннингу – они тогда искали, нет ли дороги к северу, по которой можно было бы перегонять скот.

Тут его перебил Динни – ему не терпелось поделиться своими воспоминаниями:

– На заре мы с Фриско и с миссис Салли уже тряслись по дороге на нашем драндулете. В багажнике у нас лежало все необходимое для разведки: старательский инструмент, решета и провизия.

– Только впереди нас было немало других драндулетов, бричек и велосипедов, которые тоже спешили на всех парах к участку Мика, – сухо заметил Фриско.

– Мик, правда, сообщил еще кое-кому из «стариков», что его «совсем скрутило», – признался Динни. – Он ведь понимал, что стоит ему только заявить о своей находке, как туда бросятся все, кому не лень. Вот он и намекнул, чтобы мы приезжали пораньше застолбить себе по участочку. Но шила в мешке не утаишь – кому же не понятно, что происходит, коли все старичье вдруг начинает складывать пожитки. Так что в ту ночь в Калгурли и Кулгарди было немалое волнение.

– Совсем как в старые времена! – воскликнула Салли. – А что творилось с Динни и Фриско! Они просто себя не помнили, так им хотелось добраться до места, прежде чем начнется столпотворение. А какие ходили слухи о жиле, на которую напал Мик. Уж, мол, и богатая!

– Да, много участков было застолблено, когда мы приехали, – с грустью заметил Динни. – У Мика с приятелями были участки, на которые они с самого начала подали заявку, да еще большая территория, где они вели разведку. И вот они послали за Бобби Клоу, чтобы он нашел им рудную жилу…

– Лучший старатель, какого я только знаю, это Бобби Клоу, – вздохнул Сэм.

– Когда дело касалось золота, настоящий был колдун, – лениво процедил Фриско.

– Пусть меня повесят, если Мик не говорил мне, что они никогда не отыскали бы жилы, кабы не Бобби, – отозвался сиплым голосом Тэсси. – Где только они не искали!

– И худой же он был, как щепка! – пробормотал Дэлли. – Креста положить негде.

Салли вспомнила высокого тощего человека, высохшего, как заросли кустарника, среди которых он провел свыше тридцати лет, но крепкого и выносливого. Мало кто отваживался ходить на разведку без компаньона, но Бобби Клоу частенько нагружал своих верблюдов и в полном одиночестве отправлялся в этот дикий, неизведанный край. Месяцами не было о нем ни слуху ни духу. Однажды его компаньон сбежал от него с десятью тысячами фунтов стерлингов, после того как они продали хороший участок. Говорили, что с тех пор Бобби и стал таким нелюдимым. Не раз впоследствии находил он золото, обычно для какого-нибудь синдиката, – но сколько бы он ни зарабатывал, все куда-то исчезало, никто не знал куда – Бобби не пил и не играл в карты. Ему было около пятидесяти, когда он присоединился к Мику и его приятелям в Ларкинвиле; волосы у него были седые, а глаза светло-карие, почти золотистые, с зрачками, которые становились с булавочную головку на ярком солнце и расширялись с наступлением темноты.

– Нескоро письмо Мика попало тогда в руки к Бобби, – продолжал Динни, возвращаясь к своему рассказу, как собака к оставленной кости. – Бобби был в зарослях. Разве его там найдешь? Но в одно прекрасное утро, глядь, по дороге тащится Бобби. Мик до того обрадовался, что чуть не задушил его! А Бобби еле на ногах держится; после того как получил весть от Мика, три дня и три ночи шел, не останавливаясь. Пэдди поставил котелок на огонь и приготовил чай, но Бобби и слышать не хотел о еде, так ему не терпелось поскорее приняться за дело. Мик показал ему, где он нашел больше всего самородков; Бобби прищурился и принялся изучать склон кряжа. Внизу в долине сохранилось несколько деревьев – видно было, что здесь когда-то протекала река. Мик повел Бобби по долине, тот время от времени нагибался, захватывал пригоршню земли и так и впивался в нее глазами.

«А с северной стороны ты ее не проследил, Мик?» – спросил он.

«Еще бы, каждая проба давала золото, – говорит Мик. – Но нам не нащупать ее здесь, на кряже. Мы забирались на девяносто футов вглубь вон там, около старого пня, и ни черта. А по-моему. Боб, жила где-то совсем близко, иначе откуда бы взяться этим самородкам. Если мы не набредем на нее, так набредет кто-нибудь другой».

«Набредем, можешь быть спокоен», – говорит Бобби.

На другое же утро он взял кожаный мешок с водой, небольшое кайло, ковши для промывки и пустился в путь – нос по ветру, глаза в землю. Сначала Мик тоже пошел с ним, кипятил ему чай, готовил еду. Но Боб любил работать без помехи. Целую неделю он уходил на заре и возвращался на закате с образчиками глины и кусочками породы для опробования. Можно себе представить, сколько миль он обшарил! Если золото переставало попадаться в его ковшах, он начинал поиски сначала. Так он прочесал все вокруг – на милю к северу от участка Мика. А когда он идет по следу, ему ни до чего – не пьет, не ест, не разговаривает.

Но как-то вечером он вдруг и говорит:

«Скоро набредем на нее, Мик! Вот увидишь, все будет в порядке! Она где-то тут, совсем рядом. Я ее носом чую».

Солнце уже клонилось к закату, когда он вынырнул на следующий день из кустов, размахивая руками, – волосы растрепались, глаза горят.

«Нашел!» – кричит.

Мик, Пэдди и Длинный Билл бросились вслед за Бобби к тому месту, где он нашел выход жилы. И что же, глядят – перед ними выступает из земли глыба выветрившегося кварца, а среди осколков породы так и блестит золото.

«Я все шел по следу до самого этого места, – говорит Боб, – здесь камни показались мне что-то подозрительными. Копнул, а жила тут как тут, только разок и пришлось кайлом ударить».

Пэдди с Миком сразу принялись рыть шурф. Где ни ударят кайлом – жила богатая, золото так и блестит. Они уж подумали, что напали на золотое дно, открыли новую Дэрри или Кэрбайн. Решили подать заявку на имя Бобби или Фрэнка Пимли, ведь у Мика с дружками и так уже было пропасть земли. Тотчас застолбили участок и считали, что дело в шляпе: остается только исхлопотать заявку – и у них будет не житье, а малина.

– Ну и суматоха же поднялась тогда, можно было подумать, они напали на вторую Кулгарди, – с иронической усмешкой проронил Фриско.

– Иной раз вечером, – не выдержала тут Салли, – смотрю я, бывало, на все эти участки в долине, окутанные облаками красной пыли, на палатки по склону кряжа, так похожие издали на ракушки, и представляю себе город, который вырастет когда-нибудь вокруг Граундларка – так ведь, кажется, назывался рудник Бобби Клоу? Я очень живо представляла его себе, этот новый город, освещенный заходящим солнцем, его огромные отвалы, копры, устремленные в небо, зияющие устья шахт, его улицы, магазины, пивные и церкви…

– Всем нам одно время виделось такое, мэм!

Огромный живот Тэсси затрясся от беззвучного смеха; рот его растянулся, и все толстое, красное лицо весельчака расплылось в широчайшей улыбке.

– А в конечном счете из Ларкинвиля так ничего и не вышло, – лениво заметил Билл.

– Но россыпи там все же оказались неплохие. – Динни уж очень не хотелось обижать Ларкинвиль. – Это был прииск для бедняков. Многим там посчастливилось найти самородки – от нескольких миллиграммов до двадцати – тридцати унций.

– Ну, а у тебя как шли там дела, Динни?

– Недурно, – признался Динни.

– Уж можете не сомневаться, – просипел Тэсси. – У него собачий нюх, когда речь идет о золоте.

– Мы с приятелями застолбили тогда участочек этак на полмили ниже выхода жилы, – со смаком принялся рассказывать Динни. – Но за целую неделю даже и следов золота не обнаружили. Мы с Фриско копали на самом солнцепеке, а миссис Салли просеивала, и до того ее всю засыпало красной пылью, что твою бабушку, Билл, узнать было нельзя. И вот мы уже совсем было собрались вытащить столбы и бросить участок – да и не мы одни, а многие, – как вдруг я увидел в решете настоящих красавчиков. Представляете, орешек в тридцать унций, а вокруг – прорва мелкоты.

– Зато и почва там – никогда не встречал более твердой! – пробормотал Фриско.

– Ну, продолжайте, продолжайте, Фриско! – Тон у Салли был подтрунивающий, но в голосе звучало столько певучей нежности, что ни у кого не могло быть сомнений – они по-прежнему были близки. – Я помню, первое время вы все ворчали, но признайтесь, приятно было встретиться со старыми друзьями – а ведь они все примчались туда, как только началась золотая лихорадка, – приятно посидеть, посудачить с ними у лагерных костров. Иной раз возьмет наш Фриско гитару и давай петь, как бывало в Хэннане. – Она метнула взгляд в сторону Мари. – Или Пэдди Хэхир вытащит аккордеон и сыграет «Козу Мак-Джинти».

– Вы забыли про «Песню старателя», – не без ехидства сказал Тупая Кирка.

– Нет, не забыла!

И Салли задорно запела:

 
Давай за здоровье старателя выпьем,
Он в небо взлетает, когда умирает,
Песок ослепляет его золотой.
Он с грохотом в райские входит ворота,
Решета свои волоча за собой.
 

Фриско и старики подхватили хриплыми, дрожащими голосами эту песенку Лорне Мак-Дугала, такую популярную во времена золотой лихорадки, стараясь проглотить забористое словцо в припеве, чтобы не оскорблять слуха женщин.

– Да, добрые были времена, ничего не скажешь, – захлебываясь от удовольствия, продолжал Динни, – хоть, правда, некоторые ребята копали, копали, а за целые месяцы ни одного приличного кусочка не нашли. Мы с Тупой Киркой повстречали тогда дружков, которых годами не видели – кое-кого еще с тех пор, когда мы в Мушиной Низинке вместе орудовали решетами. Вроде, например, Джонни Майклджона, Чесси Мак-Клерена…

– И Билла Иегосафата, – напомнила Салли.

– Ну конечно! – Динни брызгал слюной, задыхаясь от кашля и смеха. – Кого только не приносило к нам в лагерь! О некоторых мы и думать забыли. Считали, что их давно уже и на свете нет, а они – поди ж ты! Словно, все старики-золотоискатели повылезали из могил и собрались в Ларкинвиле. А в один прекрасный день – провалиться мне, коли вру – иду я по следу и натыкаюсь прямо на Билла Иегосафата. Билл мне и говорит: не мог, мол, удержаться. Как услышал все эти толки в восточных штатах, так сразу уложил пожитки – и айда в Ларкинвиль.

– Это было еще до того, как начались беспорядки, – заметил Тэсси.

Все помрачнели, вспомнив об этих неприятных событиях. Снова задымили потухшие было трубки.

– Помните, как эта братва ворвалась на участок к Бобби Клоу?.. – Тупая Кирка первым нарушил угрюмое молчание. – Да их за это гнать надо было с прииска!

– Эта подозрительная компания расположилась на том самом склоне, где работал Бобби, – медленно проговорил Динни. – Когда они начали столбить почти что у самой жилы…

– Они имели на то полное право, – буркнул Сэм Маллет.

– Конечно, они имели право, – согласился Динни. – Ведь разрешения на добычу у Бобби еще не было, и он мог и не получить его, если б они сумели доказать, что на участке есть еще россыпное золото. По закону столбить можно не ближе пятидесяти футов от жилы. Но ни один из бывалых старателей не воспользовался бы своим правом против Бобби Клоу – ни один из тех, кто знает, сколько лет Бобби ходил на разведку и жил на пресных лепешках да на мясе попугаев. И когда ему, наконец, пофартило, мы все решили, что он заслужил свое счастье. Ну и, конечно, Мик с приятелями – тоже. Ведь они месяцами ничего найти не могли, пока не напали на первые самородки.