Текст книги "Крылатые семена"

Автор книги: Катарина Причард

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

Глава XXXVI

Подвижное, выразительное лицо Эйли, в котором, как в зеркале, отражались все ее чувства, сразу же выдало, что она пришла с дурными вестями. Да, вести были дурные. Войдя утром на кухню к свекрови, Эйли в первую минуту не нашла даже в себе силы заговорить.

– Что случилось? – спросила Салли, хотя она уже поняла, что ей предстоит услышать, и невольно вся напряглась, готовясь принять удар. – Билл?

– Ох, мама, он пропал без вести! – воскликнула Эйли. – Предполагают, что убит.

– Предполагают, что убит? – медленно повторила Салли. – Что это значит? Как можно что-то предполагать, если ничего не известно наверняка? Может, он заблудился в джунглях, как это было с другими. Может… его просто не сумели найти. Где телеграмма?

Эйли протянула ей телеграмму. Салли надела очки, но руки у нее дрожали. Ничего не видя, смотрела она на узенькую полоску бумаги. Эйли поняла, что Салли не может прочесть телеграмму – буквы расплываются у нее перед глазами.

Тогда Эйли взяла у Салли телеграмму и прочла ее вслух; слезы струились по ее лицу.

«С прискорбием извещаем, что командир саперного батальона 28866 капитан Уилбар Гауг с 10 ноября с. г. числится пропавшим без вести; есть основания предполагать, что он убит».

– Я не верю им, – сказала Салли глухо. – Я бы почувствовала, если бы он был убит. С чего это они взяли? Может быть, его ранили, он уполз в чащу и спасся. Как другие. Еще вчера я читала о том, как одного летчика полгода считали пропавшим без вести, а потом нашли – голодного, оборванного. Он был невменяем и потому не мог добраться до своих.

– Да, да, я знаю, – сказала Эйли, но в голосе ее звучало отчаяние. Эйли видела, что Салли хватается за соломинку, и у нее недостало духу лишить ее последней надежды, но про себя она подумала: если бы оставалась хоть малейшая надежда, военное командование не прислало бы такого извещения.

Ей припомнилось, что во время прошлой войны были случаи, когда люди, которых считали убитыми или пропавшими без вести, возвращались домой после очень долгого отсутствия. Так могло случиться на любом другом фронте—всегда можно ведь предположить, что пропавший без вести находится в плену. Но японцы не брали пленных на Новой Гвинее – это было хорошо известно всем. Когда в сыром, тяжелом мраке джунглей австралийские солдаты шли в бой с японцами, они знали, что перед ними только два пути – убить или быть убитым. Зверское уничтожение пленных в Толле открыло им глаза на то, что ждет их в японском плену.

Во время отступления от Какоды изможденные, больные тропической лихорадкой люди, в течение месяца державшие проход в горах против превосходящих сил противника, помнили об этом. И они стояли насмерть, бесстрашные, исполненные решимости так отплатить за свою гибель врагу, чтобы ни один патрон не пропал даром. Эйли бросало в дрожь, когда она думала об этом. Она понимала, что попасть живым в руки японцев страшнее смерти, и знала, что Салли тоже это понимает.

Но Салли сидела перед ней неподвижно, словно каменная, уставясь сухими глазами в одну точку; она не могла поверить, что Билла нет в живых. Быть может, она нарочно обманывает себя, чувствуя, что ей не под силу перенести этот удар? – думала Эйли. Или она и вправду верит и – как знать – верит недаром?

– Возможно, ты и права, мама, дорогая, – сказала Эйли, стыдясь, что она плачет перед этой старой женщиной, на окаменевшем лице которой застыло такое странное выражение. – Мы не должны терять надежды.

– Да, не должны, – сказала Салли.

– Может быть, написать Пэт? – спросила Эйли.

– Напиши.

Эйли провела у Салли все утро, хлопоча по хозяйству, а Салли продолжала все так же молча и неподвижно сидеть на стуле, глядя перед собой в одну точку. Динни не было дома – он уехал в город за покупками, и Эйли дождалась его возвращения, чтобы сообщить ему о случившемся. Она знала, что никто не может помочь Салли так, как Динни.

– Я все время боялся, что с ним что-то неладно, – охнул Динни. – Мы так давно не имеем от него вестей… Бедная миссис Салли. Где ей взять сил, чтобы это перенести!

– Не знаю, – сказала Эйли.

– Слишком много горя выпало на ее долю, – пробормотал Динни.

– Пойдите к ней, Динни, – попросила Эйли. – Через полчаса мне уже надо быть в госпитале. А вечером по дороге домой я опять загляну к вам проведать бабушку.

Уходя, Эйли видела, что Динни пододвинул свой стул к Салли и держит ее за руки, и оба они плачут и что-то говорят друг другу тихо и жалобно.

На другой день пришло письмо от одного офицера из части Билла. Эйли прочла его Салли и Динни.

В письме говорилось:

«Капитан Гауг участвовал в десантной операции в тылу врага. Установлено, что в ночь на 10 ноября он вместе с двумя саперами направился к туземному селению с целью взорвать склад боеприпасов противника. Возвращаясь с боевого задания, отряд попал в засаду. Наши разъезды прочесали всю окрестность, селение это занято теперь нашими войсками, но отряд исчез бесследно. Жители деревушки говорят, что они оказывали помощь всем раненым, которых подбирали в джунглях, и потом переправляли их к своим и что неподалеку от взорванного склада какой-то офицер, похожий по описанию на капитана Гауга, был застрелен японским снайпером.

Капитан Гауг пользовался большой любовью своих товарищей. Его отвага и умение стойко переносить любые испытания всегда поддерживали нас в самые опасные минуты. Все солдаты и офицеры нашей части скорбят вместе со мной о гибели этого храброго воина и выражают глубокое соболезнование его семье, понесшей такую тяжелую утрату».

И все-таки Салли не отказалась от надежды, что Билл еще вернется. Она жила теперь словно во сне, ей все чудилось, что она видит перед собой высокие темные стволы деревьев, зеленый сумрак, царящий в их чаще, вдыхает влажный, удушливый воздух джунглей, живительный и вместе с тем тлетворный. Порой из слов ее можно было заключить, что она как бы бродит по темным извилистым тропам в поисках Билла. И снова и снова напоминала она Динни всевозможные истории, вычитанные в газетах, – о солдатах и летчиках, спасенных туземцами и возвратившихся к своим семьям после многих недель и даже месяцев скитаний в самой глухой части острова.

Глава XXXVII

Пэт приехала из Джералдтона в старой тарахтящей машине. Она сидела за рулем целые сутки, и вид у нее был совсем измученный; в полном отчаянии она бросилась в объятия Салли.

– Нет, этого не может быть! – воскликнула она. – Скажите, что это неправда, миссис Салли, не то я сойду с ума. Нет у меня ни выдержки, ни мужества. Разве можно это пережить?

Салли прижала ее к себе, проговорила что-то ласковым, срывающимся от скорби голосом и увела Пэт в дом. Они сели на старую кушетку в гостиной, и Пэт безудержно разрыдалась, припав к груди Салли. Бурное отчаяние Пэт вывело Салли из состояния тяжелой немой скорби, в которое она была погружена. Когда Пэт припала к ее груди, горе Салли слилось с горем этой девушки, тело которой сотрясалось от неудержимых рыданий. Потом силы оставили Пэт, она притихла и, лежа на кушетке, только всхлипывала и жалобно повторяла снова и снова:

– О мой любимый, мой любимый… ненаглядный мой…

Салли сказала тихо:

– Я рада, что вы приехали ко мне, Пэт.

– Я даже не помню, как добралась сюда! – воскликнула Пэт. – Достала где-то автомобиль и все ехала, ехала… Я ничего не помню. У меня вся душа истерзана. Я ни о чем не могу думать, только о Билле, Билле… Он умер… умер… – Голос ее зазвенел и сорвался. – Я чувствую, что сойду с ума. Что мне делать, миссис Салли? Что мне делать?

– Мы должны найти в себе силы перенести это. Так бы сказал Билл.

– Я знаю! – воскликнула Пэт. – Но к чему? Я не понимаю, зачем это нужно!

– Билл сказал бы, что сотни и тысячи женщин переживают то же, что и мы, – решилась напомнить ей Салли, хотя ей самой мысль эта не приносила утешения. Наоборот, когда она думала о том, сколько загублено жизней, сколько женщин страдают так же, как она, понесенная ею страшная утрата казалась еще страшней. Этого не стоило говорить Пэт. Но что еще могла она ей сказать?

– Они не потеряли Билла! – воскликнула Пэт, которая не способна была думать ни о чем, кроме своего горя.

– Я потеряла! – Лицо у Салли напряглось. Она стиснула руки, боясь, что еще немного – и она разрыдается так же отчаянно, как Пэт.

– Какая я эгоистка! – Пэт протянула к ней руки. Это молчаливое признание их симпатии и сочувствия друг к другу помогло Салли побороть охватившее ее волнение. – Я знаю, как это ужасно для вас, миссис Салли.

– В прошлую войну, Пэт, – сказала Салли, чтобы отвлечь мысли Пэт от Билла, – был убит Лал. Потом умер Дик – отец Билла. Мне казалось, что я никогда никого не буду так любить. Он был мой первенец. Но потом Билл стал мне так же дорог, как его отец.

– Да, он такой, Билл, – сказала Пэт устало. – Его просто нельзя было не любить. Я ведь очень противилась этому вначале. Но потом почувствовала, что ничего не могу с собой поделать… Тогда я поняла, что должна заставить его полюбить меня. И как же я старалась, миссис Салли, если бы вы только знали! А он не хотел… боролся со своим чувством, а потом все-таки полюбил. А теперь… неужели он никогда не обнимет меня больше… неужели я никогда его больше не увижу!

Салли была понятна эта потребность Пэт говорить о Билле, излить кому-то свою любовь к нему, свою скорбь. Вот почему Пэт и приехала к ней. Она знала, что найдет здесь сочувствие, хотя было время, когда враждебная отчужденность Салли стеной стояла между ними. Салли в ту пору боялась, что Пэт всего-навсего пустая кокетка и Билл для нее не больше как очередное развлечение среди унылых приисковых будней. А Пэт боялась, что Салли сумеет убедить в этом Билла.

– Я жалею, что мы с Биллом не были женаты, – неуверенно сказала Пэт, не зная, как отнесется к ее словам миссис Салли. – Я хотела, чтобы мы поженились перед его отправкой на фронт. Он все боялся, что я, взбалмошная девчонка, еще не проверила себя и мое увлечение скоро пройдет, но это неправда, миссис Салли. Мне был нужен Билл, только он один, и чтобы он был только мой. И я решила: если я сумею доказать ему, что никто, кроме него, мне не нужен, быть может, в конце концов я его добьюсь.

– Вы добились, – сказала Салли.

– Да… – В заплаканных глазах Пэт блеснул вызов. – И у нас был медовый месяц в Сиднее перед его отъездом в Египет. Разве иначе я могла бы расстаться с ним? Я хотела, чтобы он знал, что мы принадлежим друг другу, чтобы ни случилось.

– Я рада это слышать, – сказала Салли. – В жизни мальчика было не так-то много счастливых часов. И вы, Пэт, дали ему большую радость. Он всегда был так поглощен рабочим движением, так занят делами своей организации, собраниями, что для себя у него не оставалось свободной минуты.

– Вот, вот, поэтому мне и пришлось самой перейти в наступление, не дожидаясь, пока он найдет время поухаживать за мной. – Слабая улыбка тронула губы Пэт; казалось, внезапное воспоминание согрело на миг ее омертвевшую душу. – Но я и за это любила его, все в нем было мне дорого. А в то же время я ведь ревновала Билла ко всему, что отнимало его у меня… Это было так глупо – притащить сюда Дэккера, когда Билл приехал в отпуск, но разве я знала, что больше никогда его не увижу… что мы последний раз вместе…

– Билл приехал совсем больной, – сказала Салли. – Измученный и душой и телом. Казалось, он ни о чем не мог думать, кроме войны, кроме того, что было в Греции и на Крите.

– Я поняла это, как только его увидела, – с грустью сказала Пэт. – Когда мы с Биллом бывали вместе, каждый из нас мгновенно понимал, что творилось у другого в душе. Стоило мне оказаться рядом с Биллом, миссис Салли, как я вся горела и словно растворялась в нем… А когда началась эта проклятая война и Билл уехал, я пыталась казаться бодрой и веселой. Нужно ведь как-то жить. И я делала что положено, и заводила друзей, и ходила с мужчинами в кафе – все только для того, чтобы не терзаться мыслями о Билле и не пасть духом. А теперь… я больше не могу. Все кончилось для меня… и тут уж ничего не поделаешь.

Она сидела на кушетке, сжавшись в комочек; ее юное лицо помертвело, взгляд был пуст. Вошел Динни с подносом в руках, на котором стояли чашки, чайник, масленка с маслом и тарелка с толсто нарезанными ломтями хлеба. Салли налила чаю Пэт и себе. Пэт жадно отхлебнула чай, но тут же поперхнулась – в горле у нее стоял комок.

– Не могу… тошнит, – сказала она смущенно. – Все у меня разладилось, как видно.

Салли колебалась – сказать ли Пэт, что для нее самой в этих словах «пропал без вести» и «предполагают убитым» еще таится какая-то надежда. Однако ведь и она была не так уж тверда в своей уверенности, как прежде.

Дафна получила письмо от Стива, в котором тот сообщил ей все, что ему было известно о смерти ее названого брата. Стив, по-видимому, не сомневался, что Билл погиб. Солдаты из отряда Билла, знавшие, что он был ранен, обшарили все вокруг, писал Стив. Они нашли тело убитого японца, на котором были башмаки Билла и его ручные часы. И все же, несмотря ни на что, какая-то надежда еще теплилась в груди Салли: Билл мог зайти слишком далеко в глубь леса; его могли подобрать туземцы, спасавшиеся от японцев, и отнести в какое-нибудь глухое селение.

Когда она призналась в этом Пэт, та выслушала ее, не проронив ни слова.

– И я так думала, – сказала она, помолчав. – Если б только вы были правы, миссис Салли! Ошибки случаются, я знаю. Мой командир наводит справки. Но я чувствую, что все во мне умерло. Я уже не могу надеяться.

Пэт была совсем измучена после тяжелого переезда в машине по скверным проселочным дорогам; она не спала ночь, ничего не ела, и душевное напряжение начинало сказываться. У нее был отпуск на неделю. Салли уложила ее в постель и дала ей легкое снотворное.

Заботы о Пэт отвлекали бедную женщину от ее горя. Она, как наседка, хлопотала вокруг Пэт, окружая ее материнской лаской, стряпала для нее вкусные блюда, уговаривала поесть, сидела у ее постели, когда Пэт не спалось, беседуя с ней о Билле. И Пэт, с которой никто и никогда так не нянчился, находила для себя утешение в том, что она дорога кому-то – ради Билла.

Эйли и Дафна тоже навещали Пэт и всячески давали ей понять, что считают ее членом своей семьи. Салли показала ей письма Билла. Даже старики, приятели Динни, собираясь по вечерам на веранде, чтобы обменяться вестями с фронта, относились к ней с сочувственным вниманием. Но только Лалу и Наде, с детской непосредственностью выразившим Пэт свою симпатию, удалось вывести ее из состояния тупой молчаливой тоски, в которую она была погружена.

Как-то днем, вскоре после приезда Пэт, Надя и Лал, громко смеясь и болтая, вбежали в гостиную: по дороге из школы они решили заглянуть к бабушке Салли. Темно-синий мундир, который продолжала носить Пэт, и ее полные скорби глаза заставили их замереть в благоговейном испуге.

Эйли отвела детей в сторону и объяснила им, что Пэт – невеста Билла и очень горюет о нем. Дети ушли домой притихшие: им было стыдно, что они могли так скоро позабыть о смерти Билла.

Вернулись они через час. В руках у Нади был небольшой букетик: несколько белоснежных маргариток, синие дампьеры, что растут у дороги в окрестностях Соленого озера, и две-три веточки дикой кассии – любимого цветка Салли. Дети поехали на велосипедах за город и нарвали цветов для Пэт.

– Нам очень, очень жалко вас, Пэт, – прошептала Надя.

– Мама говорит, что вы невеста Билла и сильно горюете о нем, – с мальчишеской прямотой пояснил Лал. – И нам захотелось привезти вам цветов.

Надя метнула на него испуганный и гневный взгляд. «Конечно, он не мог не сболтнуть лишнего», – пожаловалась она вечером матери.

Но Пэт посмотрела на цветы, потом на Лала и Надю, и на глазах у нее выступили слезы.

– Дорогие мои, не знаю даже, как вас благодарить, – сказала она, с трудом подавляя волнение. – Да, это верно, я невеста Билла и очень горюю о нем.

К концу недели Пэт немного оправилась. Она уже была спокойнее, и хотя круги все еще лежали у нее под глазами, но взгляд опять стал ясен. Салли знала, что Пат мучает бессонница. Первый, острый приступ горя прошел, но оно придавило ее своей тяжестью. Наконец Пат решила, что ей надо вернуться в свой лагерь в Джералдтоне и снова взяться за дело.

– Я знаю, что Билл именно этого ждал бы от меня, – сказала она.

– Дорогая моя, – проговорила Салли, сжимая руки девушки в своих ладонях, – не слишком ли это будет для вас трудно?

– Нет. Я уже в полной боевой готовности. – Едва заметная улыбка, промелькнувшая на губах Пэт, так живо напомнила Салли Билла, словно частица его души воплотилась в этой девушке, которой он был дорог, – так улыбался Билл, когда ему предстояло какое-нибудь трудное дело. – Это вы, миссис Салли, дали мне силы выдержать… Я была так одинока и совсем пала духом.

– Теперь вы никогда не должны чувствовать себя одинокой, – отвечала Салли.

– Когда-то мы с Пэм делились всеми нашими горестями, – сказала Пэт, хмуро сдвинув брови, точно оправдываясь в той жажде сочувствия, которая привела ее к Салли. – Но теперь у нее есть Шон и малыш, и я не хочу ее тревожить. А кроме того, она ведь не знает, что случилось с Биллом, так что вы единственный человек, к которому я могла прийти со своим горем.

– Приходите ко мне всегда, когда вам захочется, – сказала Салли. – Но не нужно быть слишком суровой к себе, Пэт. Вы молоды… Не поддавайтесь горю.

Пэт уехала в Джералдтон, и после короткого письмеца, извещавшего, что она прибыла туда благополучно, Салли долгое время не имела от нее никаких вестей. Потом пришло еще одно письмо: Пэт писала, что ее перевели в восточные штаты и, к сожалению, она не могла приехать попрощаться с Салли. О судьбе Билла больше не было никаких вестей.

Год пришел к концу. Миновал еще один, а война все тянулась, хотя после победы советских войск под Сталинградом на фронте произошел крутой поворот: начался разгром немецких армий, завязших в снегах и ростепелях разоренной ими страны. Красная армия гнала разбитые остатки когда-то непобедимых гитлеровских полчищ на их исходные рубежи, где захватчиков ждало окончательное поражение и капитуляция. Английские и американские войска заняли Северную Африку и Сицилию. Крушение Италии и бомбардировки Берлина уже предвещали разгром фашизма. Войска союзников еще не высадились во Франции, но этого события, которое должно было приблизить конец войны, ожидали с часу на час.

Победа близка, говорили все и жили надеждой, что скоро, скоро придет конец годам страданий и страха.

Глава XXXVIII

Улицы Калгурли выглядели пустынно и голо в эти последние дни войны. По словам владельцев магазинов, торговля совсем замерла. Рудники по-прежнему обходились минимальным количеством рабочих рук, и население покупало только нормированные товары – самые необходимые продукты питания и одежду. Временами и в этом ощущался недостаток, но до голода еще не доходило.

Теперь уже каждый понимал, как близка была опасность вторжения японцев в Австралию, и все тяготы, порожденные войной, трудовое население приисков переносило со спокойным стоицизмом людей, привыкших к трудностям и лишениям в своей повседневной жизни. Да и можно ли было сравнить их невзгоды с теми страданиями, которые выпали на долю населения разоренных войной стран Европы? Как только появилась возможность отправлять посылки, все мужчины и женщины на приисках стали посылать продовольствие и одежду своим друзьям и родственникам в Англии. Эйли и Динни собирали средства для организации помощи жертвам войны в Европе.

Когда в Реймсе было подписано перемирие, на Тихом океане еще шли бои, и потому первые мирные празднества на приисках прошли без особого воодушевления и были к тому же омрачены пьяными скандалами и потасовками. Но когда американцы сбросили на Хиросиму атомную бомбу и безоговорочная капитуляция Японии положила конец военным действиям, в которых принимали участие австралийские войска, неудержимое ликование охватило прииски; неистово заливались рудничные гудки, народ толпой валил в пивные, на улицах пели и плясали.

Глядя на флаги, свисавшие с каждого здания, слушая перезвон колоколов и веселое буйство толпы на улицах, Салли думала о том, что все это она уже видела и слышала однажды – после первой мировой войны. Уже и тогда нелегко было принимать участие в этом исступленном ликовании, а теперь стало и того труднее. Только те, кто ждет домой своих близких, могут смеяться и веселиться вместе с этой бесшабашной толпой, думала Салли. Измученные, изнуренные узники военных лагерей скоро возвратятся к своим семьям и очагам; солдаты, моряки и летчики будут избавлены от неисчислимых опасностей, поминутно подстерегающих их уже не один год. И все же многие были сдержанны в проявлении своей радости. Салли казалось, что они испытывают те же чувства, что и она, – радуются концу этой страшной бойни и скорбят о сыновьях, мужьях, братьях, женихах и возлюбленных, утонувших в океане, погибших в морских сражениях, в воздушных боях над Средиземным или Северным морями, – о всех, кто нашел могилу среди песков Северной Африки, на снежных вершинах Греции, в джунглях Новой Гвинеи и других тихоокеанских островов. Те, кто понес тяжелую утрату в этой войне, печально отворачивались от веселой толпы, и сердце их сжималось от боли. Для них это была грубая буффонада на тему величайшей трагедии.

Однако фашизм, прославлявший войну, был побежден.

– Это самая большая в истории победа мира над войной, – говорил Динни.

Через шесть месяцев после того, как умолкли праздничные клики в честь окончания войны, Стив вернулся домой с фронта, худой и желтый как лимон.

Дафна знала, что на фронте Стив был несколько раз ранен, болел малярией и тропической лихорадкой, лежал в госпитале. Однако в письмах он только посмеивался над своими «царапинами», сообщал, что его превосходно «залатали» и он будет делать свое дело, пока всех япошек до единого не выкурят из нор, которые они себе понарыли слишком близко к австралийским берегам.

Узнав, что Стив прибывает в Сидней, Дафна поспешила туда. Но Стиву еще предстояло перенести довольно тяжелую операцию; лишь после этого мог он пуститься в далекий путь на Запад. По его словам, из него нужно было «выковырять куски шрапнели». Стива оперировали шесть раз, прежде чем Дафна получила возможность увезти его домой. Но вот уже все было кончено, Стив демобилизовался, облекся в дешевый штатский костюм и бодро ковылял по дому. Он был счастлив, что вернулся на родину и снова соединился с Дафной и с этим маленьким крепышом, которого называл своим сыном. Разговоры о войне и о страшных боях в джунглях были ему не по душе.

– Но через это нужно было пройти, Дэф, – говорил он. – Нужно. И пусть никто не забывает о том, что приходилось переносить нашим солдатам там, на фронте. Это был ад – бои в сырых, непролазных джунглях среди проклятых зловонных болот… Голод, боль, усталость – все приходилось терпеть и со всем мириться. Я никогда и не думал, что выберусь оттуда живым. Да и мало кто на это надеялся. Вот почему ребята дрались так, словно у них была одна цель в жизни – убивать японцев. И когда наш товарищ падал, сраженный японским снайпером или спрятанным в чаще пулеметом, все думали только об одном – найти мерзавца, который его убил, и разделаться с ним. Такие ребята, как Джони Френч, да и десятки других показали, как надо воевать. Когда погиб Билл, меня произвели в сержанты, и я получил вот это.

На старом изношенном мундире, который снял с себя Стив, висела на ленточке военная медаль.

– Да только я ни черта не сделал, – уверял он. – Мне даже совестно ее носить. Чуть ли не каждый солдат, который участвовал в боях на Какодской тропе или у Темплтонской переправы, у Эора-Крик, у Оиви или Горари, не говоря уже о нашем большом наступлении на Гону, заслуживает такой медали.

– Не верьте ему, миссис Миллер! – воскликнул Шорти Лей.

Шорти был рабочий с приисков, который ушел на фронт вместе со Стивом, а вернулся годом раньше, на костылях. По вечерам, когда Стива, подверженного приступам малярии, начинал пробирать озноб, Шорти заходил иной раз его проведать. Его обычное приветствие: «Здорово, друг! Как дела?» – всегда звучало весело, а его рассказы о том о сем развлекали Стива.

Беседуя с Шорти, Дафна более или менее уразумела, почему ее мужа наградили медалью, – из немногословных же сообщений Стива понять что-либо было невозможно.

– Подразделение Стива считалось у нас самым смелым и надежным, – говорил Шорти. – И Стив всегда сам ходил в разведку. А иной раз набьет карманы гранатами, возьмет снайперскую винтовку, парочку патронташей, заткнет нож за пояс и уйдет один. Десять шкур надо иметь, чтобы выкрутиться из тех переделок, в каких он побывал, вот что я вам скажу. Я сам был очевидцем, как он однажды полз мили две через заросли и топи, пока не подобрался почти вплотную к японской огневой позиции, швырнул гранаты и давай звать ребят, чтобы они забирали «хозяйство». Японцы орут и визжат, пулеметы стрекочут, а несколько длиннозубых наседают на наших ребят с ножами. Понять невозможно, как это Стиву удавалось выбираться живым из этих передряг.

– Ты проделывал все это ничуть не хуже меня, Шорти, – заметил Стив. – Помнишь, как ты под Эфоги разведал местечко, где они зарылись, словно лисы в нору, и сразу уложил пять японцев?

– Ну, это было легче легкого, – осклабился Шорти. – Они развели костер и все сидели вокруг него на корточках, уплетали что-то. Двух-трех гранат оказалось достаточно. А вот на другой день, когда я забрался к ним в тыл, мне не повезло. Я напоролся на одного из этих ублюдков, и мне пришлось просто-напросто придушить его, не то он поднял бы такой вой, что их сбежалась бы тьма-тьмущая. Я думал, что прикончил его, а он пустил мне вдогонку из автомата, когда я уходил. Чуть не отправил на тот свет. Я вернулся и пристукнул его, но думал, что и мне конец пришел. А потом смотрю: один мой дружок – и откуда он только взялся – тащит меня. Подобрал и вынес. И знаешь, Стив, ей-богу, не то чтобы я очень боялся смерти, но как подумаешь, что эти свиньи будут свежевать тебя, как других наших ребят… вот что тошно! Помнишь, как в одном селении в горах нашли в санитарной палатке восемь трупов, разрезанных на куски, – это все были наши солдаты, из Западной Австралии.

– Ладно, будет тебе, – пробормотал Стив, бросив взгляд на помертвевшее лицо Дафны.

– Ну что ж, после этого случая я очень здорово навострился чистить картошку для нашей походной кухни, и на том мои подвиги и кончились, – заключил Шорти.

Салли, конечно, попросила Стива рассказать ей все, что ему известно про Билла. Мягко, осторожно Стив снова пересказал ей то, о чем писал в письме. Ему почти нечего было к этому добавить. Он разговаривал с двумя солдатами – участниками операции, из которой не вернулся Билл, и с теми, кто прочесывал потом эту местность. Они не могли сообщить Стиву ничего утешительного. Японцы, отступая, сжигали все туземные селения, а если бы беженцы унесли с собой раненого офицера в горы, Билл, будь он жив, теперь давно уже добрался бы до побережья. Какие-нибудь вести пришли бы от него.

Салли закрыла лицо руками. До сих пор она упорно отказывалась верить в смерть Билла, но слова Стива отняли у нее всякую надежду. Страшное ощущение пустоты охватило ее. Сраженная, онемевшая в своем горе, она не сразу заметила, что Дафна стоит подле нее на коленях.

– Бабушка, – прошептала Дафна. – Мы со Стивом постараемся заменить тебе Билла.

Салли ласково провела рукой по золотистой головке Дафны, но не проронила ни слова.

Неделя проходила за неделей, а душа Салли по-прежнему была погружена в беспросветный мрак. Казалось, она оплакивала не только Билла, но и всех своих сыновей, покинувших ее. Глаза ее совсем потускнели, взгляд стал рассеян и задумчив; нередко она смотрела перед собой, ничего не видя. Она не заботилась больше о своей внешности. Волосы, кое-как заколотые на затылке, выбивались из пучка и свисали патлами, придавая ей неопрятный вид. Она не пудрилась теперь, не подкрашивала губ – ничто не смягчало мрачного и скорбного выражения ее лица. Покончив с дневными трудами, она не снимала своего рабочего платья, чтобы надеть свежее, как делала это неизменно много лет. Каждое движение – встать со стула, подойти к двери – стоило ей труда… Она еще готовила обед для Динни, если не забывала, но сама не притрагивалась к еде – сидела, апатично глядя в тарелку, и, по-видимому, не слышала даже, когда Динни принимался бранить ее за то, что она морит себя голодом. Динни был очень встревожен: что бы он ни делал, что бы ни говорил, чтобы ни говорили Дафна и Эйли – ничто не могло вывести Салли из этого состояния глубокой апатии.

В один из зимних вечеров миссис Айк Поттер забрела проведать Салли и была потрясена ее видом. Трудно было в этой молчаливой, угрюмой женщине узнать ту миссис Салли, которой Вайолет привыкла восхищаться с юных лет.

Стив и Дафна тоже зашли к Салли в тот день, и Лал с Надей забежали, как обычно, после школы проведать бабушку. Но Салли, казалось, не замечала ни их, ни Стива, ни Дафны, да и с самой миссис Поттер едва обмолвилась двумя-тремя словами.

Когда гости ушли, Динни решил, что миссис Салли необходимо вывести из этого ужасного состояния – нельзя допустить, чтобы она так замыкалась в своем горе. Динни видел, что это становится опасным, он начинал страшиться за ее рассудок.

– Стыд и позор, мэм! На что вы были похожи сегодня вечером! – сказал он с необычным для него жаром. – Вот уж никак не думал, что доживу до такого дня, когда мне придется стыдиться вас – вашего вида, ваших манер! Я знаю, сердце у вас разбито, вы сокрушаетесь по Биллу. Но разве это причина, чтобы обижать людей? Разве это причина, чтобы обращаться со Стивом так, словно ему здесь не место, после того, как не стало Билла?

– О нет, Динни! – огорченно воскликнула Салли. – Я вовсе не хотела обидеть Стива. У меня этого и в мыслях не было. Видит бог, я рада, что он и Дафна опять вместе, что они счастливы. Но порой на меня находит такая ужасная тоска…

– Ну да, и вы поддаетесь ей, а на других вам наплевать! – не унимался Динни, нарочно стараясь задеть ее за живое.

– Зачем только я родилась на свет! – в отчаянии воскликнула Салли. – Зачем я рожала детей, если всем им суждено было погибнуть!

– Не одна вы потеряли сыновей, – сказал Динни.

– Да, но у меня ничего не осталось, – возразила Салли. – Не на что надеяться, нечем жить. Всех, кого я любила, отняли у меня.

– Вы слишком много выстрадали, чтобы теперь дать себя сломить, – безжалостно продолжал Динни. – Помните, как говорил Том: «Лучше умереть, сражаясь за великую идею, чем влачить бесцельное существование».