355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Катарина Причард » Крылатые семена » Текст книги (страница 15)
Крылатые семена
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 20:58

Текст книги "Крылатые семена"


Автор книги: Катарина Причард



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

Глава XIX

В конце лета Салли отправилась на побережье: она говорила всем, что давно обещала Мари отдохнуть когда-нибудь с ней вместе. Мари писала, что они с Дафной скоро вернутся домой, и если Салли сейчас не приедет к ним, их мечта – пожить недельку вместе у моря – так, верно, никогда и не осуществится.

– Поезжайте, поезжайте, мама, – уговаривала ее Эйли. – Я с ребятами переселюсь на это время к вам, так что вы можете не беспокоиться ни о ваших постояльцах, ни о Динни с Фриско.

– Было бы еще лучше, если бы ты сама поехала, детка, – сказала Салли, чувствуя угрызения совести при мысли о том, что истинная причина, побуждавшая ее отправиться в Котсло, неизвестна Эйли.

Об этом не может быть и речи, заявила Эйли. Ла кончает школу, и ему надо помочь заниматься, а Надя так пристрастилась к чтению, что ее приходится насильно выпроваживать на улицу. Но у Эйли было немало и других забот: она вела большую работу по оказанию помощи безработным, выступала на собраниях домашних хозяек по частным квартирам, делала все, что было в ее силах, чтобы оживить работу в Лиге борьбы за мир и демократию, и помогала членам союза официанток вести борьбу за лучшие условия труда.

Салли понимала, какое место занимает в жизни ее невестки эта работа, но не могла не думать о том, что Эйли бросила бы все и поспешила бы к Дафне, знай она, что ее дочь через две-три недели ждет ребенка.

Уезжая на побережье, Салли предполагала провести там несколько дней, а пробыла целый месяц. Вернувшись домой, она рассказала, что Дафна устроилась на работу в одном из курортных кафе и решила еще на некоторое время задержаться в Котсло. По правде говоря, призналась Салли внуку, Дафна наотрез отказалась расстаться с малюткой. Сначала она даже смотреть на него не хотела, все плакала и сокрушалась, почему у нее мальчик, а не девочка, – боялась, что сын будет похож на отца. Но мало-помалу в ней пробудилась нежность и жалость к малышу, и теперь она необычайно ласковая и заботливая молодая мать. И слышать не хочет о том, чтобы отдать ребенка на воспитание – хотя бы даже Салли или Мари. Словом, Мари разыскала какую-то славную старушку, которая будет жить с Дафной и нянчить малыша, пока та на работе.

– Единственное, что тревожит теперь Дафну, – говорила Салли с довольной улыбкой, – это что Эйли ничего не знает. «Мне кажется, мы плохо поступили с ней, бабушка, – призналась она мне. – Ведь мама такая добрая, она все понимает. Не стоило, конечно, говорить ей, пока она была убита горем после смерти папы. Но теперь уже нехорошо таиться от нее». И я, разумеется, согласна с Дафной, – заключила Салли. – Нужно все сказать Эйли.

– У Эйли и сейчас немало забот и огорчений, – задумчиво сказал Билл. – Один Дик чего стоит.

– Дик?

– Он никогда не заходит к ней. Совсем с нами порвал. Живет со своей женой у тестя – на даче в Лемингтоне. Как-то на днях Эйли поехала туда повидаться с Диком и вернулась страшно расстроенная – я ее такой никогда не видал. Она говорит… это даже трудно объяснить… Примерно неделю назад с рудника Голдн Стар уволили рабочих, а между тем до сих пор никто не знал, что они коммунисты. У Эйли возникли какие-то подозрения насчет Дика, насчет его участия в этом деле. Должно быть, она бросила ему в лицо это обвинение, а он стал все отрицать, но Эйли поняла, что он лжет и совесть у него нечиста. Потом он сам признался, что сказал Лэнгриджу, кто, по его мнению, «мутит народ» на руднике. И даже заявил, что будет и впредь так поступать. Он, видите ли, «обязан охранять интересы компании».

Салли ахнула. Этому трудно было поверить.

– Ты представляешь, что это значит для Эйли, – продолжал Билл. – Она сочла своим долгом сообщить все комитету, обвиняла себя в неосторожности. Ведь Дик, конечно, видел этих ребят на собраниях, у нас дома. Ты знаешь, как Эйли требовательна и беспощадна к себе. Я старался ее успокоить, но она считает себя виновной в том, что наших товарищей вышвырнули на улицу и занесли в черные списки; их теперь не возьмут ни на один рудник.

– Это просто ужасно! – вознегодовала Салли. – До чего же мне жаль Эйли!

– Какой же владелец рудника возьмет к себе рудокопа, который показал, что он умеет бороться за лучшие условия труда? – продолжал Билл. – В работе нашей коммунистической партии – и на приисках, да и в любом другом месте – нет ничего противозаконного, ничего, что нужно было бы скрывать. Единственное, что приходится держать в тайне – это кто у нас члены партии, иначе их сживут со света. Эйли и считает, что она должна работать еще упорнее, чтобы заставить людей понять это.

– У меня сердце разрывается, когда я смотрю на нее, – сказала Салли. – Ведь иной раз она делает по нескольку миль в день, разнося газеты и расклеивая листовки; прежде они это делали вместе с Томом, а она хочет, чтобы все было, как при нем, вот и взвалила на себя такую работу. Ты посмотри на нее – лицо пасмурное, глаза больные. Хорошо бы ей поехать к морю и пожить там немного с Дафной.

– Правильно! – подхватил Билл. – Пусть Дафна напишет ей о малыше. Это будет полезно для них обеих. Мы устроим это, бабушка, и спровадим Эйли туда в два счета!

Эйли уехала в конце месяца. Дафна прислала ей письмо – у нее будто бы неприятности, и она нуждается в ее помощи и совете. Салли сказала, что она будет очень рада, если Ла, Надя и Билл поживут у нее, а Билл пообещал Эйли заняться на это время ее общественными делами. Итак, Эйли уложила свой чемоданчик и дня через два пустилась в путь; теперь мысли ее были целиком заняты Дафной и той неведомой бедой, которая над ней стряслась.

А еще через несколько дней пришло письмо от Дафны, и Салли вздохнула с облегчением: теперь совесть уже не будет мучить ее из-за того, что ей приходится обманывать Эйли.

«Мама удивительная, необыкновенная! – писала Дафна. – Я встретила ее на вокзале и тут же ей все рассказала, и мы поплакали вместе, а потом пошли домой. Остальное сделал Томми. Сейчас мама влюблена в него не меньше, чем я. Она была очень растрогана, узнав, что я назвала его Томом, в честь папы. Он стал такой толстенький и веселый и все время пускает пузыри, совсем меня заплевал. Я ни за что не расстанусь с ним, и мама говорит, что она очень этому рада».

Эйли так посвежела и поправилась у моря, что, когда она вернулась домой, Салли и Билл поздравили друг друга с успехом своей затеи. Прежняя мягкая улыбка играла на ее губах, к ней снова вернулась способность радостно и светло смотреть на жизнь.

– Я хотела увезти Дафну с собой, – сказала Эйли. – Я бы нянчила малыша, пока она на работе. Но Дафна решила, что лучше подождать. Впрочем, она скоро приедет. Пусть никто не думает, что мы стыдимся нашего малютки.

– Да уж, пусть не думают! – фыркнула Салли, ощетинившись при одной мысли, что кто-то может вообразить себе такое. – Но ей, пожалуй, будет нелегко, когда все начнут пялить на нее глаза и судачить.

– Дафна очень изменилась, – сказала Эйли. – Она стала гораздо серьезней, у нее появилось чувство ответственности. Я знаю, что должна благодарить за это вас, мама, и Мари, и Билла. Это вы помогли ей с достоинством выйти из всех испытаний.

– Дафна хорошая девушка, – горячо отозвалась Салли. – Том мог бы гордиться ею.

– Верно? Верно, мама? – подхватила Эйли, и глаза ее засияли. – Я очень сердилась на Дафну временами. Но Том всегда говорил мне: «Наша Дафна еще выправится. У нее хорошая закваска».

Зимой Дафна с ребенком приехала домой; малыш был нездоров, и она очень беспокоилась за него.

Ла и Надя были поражены, когда им сообщили, что они теперь стали дядей и тетей. Как и ожидала Эйли, они немедленно принялись задавать вопросы. Совсем просто она объяснила им, что отец этого мальчика был ему не рад, и тогда Дафна не захотела с ним жить, и он уехал. Нет, они не были женаты, а некоторые люди считают, что это очень позорно, если незамужняя женщина родит ребенка.

– Но я думаю, – сказала Эйли, – и ваша бабушка того же мнения, что материнство всегда и во всех случаях – вещь священная. Что бы ни говорили другие, а мы будем любить этого малыша и заботиться о нем, верно?

Ла был уже достаточно взрослым мальчиком – он понял ее слова лучше, чем Надя.

– Будь покойна! – горячо сказал он.

А Надя воскликнула в полном восторге:

– Ты же знаешь, я всю жизнь просила тебя, мама, чтобы ты родила ребеночка! А ты даже и не подумала! Ну вот, теперь у нас будет ребенок Дафны, так что все в порядке.

Конечно, досужие языки заработали вовсю, когда Дафна вернулась домой с ребенком на руках. Это была хорошая пожива для сплетниц. Но Уолли О'Брайен уже покинул Калгурли, и хотя любителей посудачить нашлось немало, это не изменило отношения к Дафне. Народ на приисках всегда сочувствует девушке, «попавшей в беду из-за какого-то негодяя», как говорят в таких случаях.

А Дафна появлялась на улицах, счастливая и гордая, как всякая молодая мать, когда она выходит на прогулку с пухлым, розовым, курносым созданием, уложенным в коляску. Их были сотни – этих молодых матерей, везущих свои коляски и тележки по асфальтовой мостовой Боулдера или по пешеходным тропинкам в его окрестностях. Сын Дафны возлежал в коляске, такой же нарядный, как и другие малыши, под голубым пуховым одеяльцем с вышитым пододеяльником, на подушке с вышитой наволочкой. Он был не менее нарядно одет и не менее чисто вымыт, чем самый избалованный из своих сверстников, – словом, был такой же душка, как и все остальные.

Друзья и соседи кивали и улыбались Дафне, когда она проходила мимо. Если порой она и замечала постное выражение лица или ловила на себе осуждающий взгляд, это не задевало ее. Ведь она слышала на своем пути так много веселых, добродушных приветствий.

«Здравствуй, Дафна!» – говорили ей мужчины, а женщины останавливались поболтать.

«Поздравляю с возвращением! Ну, как твой малыш? Да он у тебя молодец, парень хоть куда! Скажи маме, что я загляну к ней на днях».

– Какие они все добрые! – воскликнула Дафна, рассказывая об этих встречах матери. – Я всегда так мало обращала внимания на этих людей, а они задерживаются со мной, переходят с другой стороны улицы, чтобы сказать что-нибудь приятное.

– Такой уж у нас народ на приисках, – сказала Эйли. – Это все рабочий люд, они много пережили сами и стараются поддержать человека в беде.

– Они еще потому так добры ко мне, что я твоя дочь, – задумчиво сказала Дафна. – Ведь все идут к тебе со своими тревогами и заботами, мама. Кому ты только не помогала!

– Вовсе не потому, – возразила Эйли. – Ты одна из них, и они всегда будут стоять за тебя горой.

– Я и не замечала раньше, как много горя и страданий вокруг. – Дафна задумалась, и нежное лицо ее омрачилось. – Эта несчастная миссис Янг ухаживает за мужем, который умирает от туберкулеза, а у самой, по ее словам, порок сердца и рак желудка. А старуха Колхун – ведь ей уже, верно, за восемьдесят – полуслепая, всю скрючило от ревматизма, а еще растит четверых детей, оставшихся после Мейбл. Вчера она сказала мне, что Джека бросила жена и он привел к ней своего сынишку, чтобы она за ним присматривала. «Но это же ужасно, миссис Колхун, – говорю я. – Можно ли так работать в вашем возрасте?» – «Какая разница, моя милая, – отвечает она. – Мне уж так мало осталось жить, что больше работы, меньше работы – не все ли равно».

Эйли нахмурилась.

– Надо зайти поглядеть – нельзя ли чем-нибудь помочь.

– А миссис Тюдор… – Эйли видела, что Дафне хочется поделиться тем, что вдруг открылось ей в жизни окружающих ее людей. – Ее единственный сын потерял рассудок, когда был на фронте, и теперь смеется идиотским смехом день и ночь! Она боится оставить его одного хотя бы на минуту. Уже невесть сколько лет почти не выходит из дому, все ухаживает за своим Полем, и сама стала как безумная – худая, страшная, словно привидение. А миссис Стаббс поехала на прошлой неделе в Кулгарди хоронить свою мать; вернулась домой и узнает, что муж лежит в больнице. Ему отрезало обе ноги – несчастный случай на руднике.

Эйли начинала опасаться, что горе и страдание, которые Дафна увидела вокруг себя, подействовали на нее слишком угнетающе.

– А про миссис Мак-Нэб ты забыла? – спросила она шутливо. – Она приходила сегодня утром жаловаться на неслыханное поведение коз миссис Колхун: они вечно залезают к ней в сад! А ее сыночек Фрэнки – это ее младший, она живет теперь с ним вдвоем – спутался, по ее словам, с какой-то жирной ленивой бабищей, у которой четверо детей! Муж этой особы того и гляди нагрянет домой из Вилуны, устроит скандал и посадит свою супругу и всех своих четырех сорванцов Фрэнки на шею! Миссис Мак-Нэб нисколько не сомневается, что именно так и будет.

– Вот беда! – Дафна рассмеялась, но взгляд ее был задумчив. – Как ты только можешь так держаться, мама, и быть веселой, я просто не понимаю!

– А что же еще остается делать? – смеясь, отвечала Эйли. – Надо ведь и пошутить порой, а главное – не терять надежды, иначе все эти страдания, которые видишь вокруг, придавят тебя к земле. Твой отец говорил, что он не может надивиться героизму простых людей. И потому, что кругом так много горя и мук и мы так мало можем сделать, чтобы облегчить их, я стараюсь смотреть вперед и призываю людей сплотиться, чтобы построить новую, лучшую жизнь.

– Ах, мамочка! – воскликнула Дафна. Взгляд ее светился любовью и тем особым чувством доверия, которое так окрепло между ними за последнее время. – Если бы я могла быть такой, как ты!

Глава XX

Белоствольные эвкалипты, куррайонги с большими пучками шелковистых, словно атлас, зеленых листьев, перечные деревья, осыпанные розоватыми плодами на длинных черенках, живой стеной окружали сад – оазис города Калгурли. Сад был полон птиц – голубей, колибри, маленьких певчих пташек, – и ранним летом в полуденном, пронизанном солнечными лучами воздухе стояли заливистые птичьи трели, щебет, чириканье и воркование.

Салли любила этот сад и пользовалась каждой свободной минутой, чтобы посидеть здесь, послушать пение птиц, полюбоваться на яркие клумбы желтофиолей, роз, маргариток и ноготков, похожие на букеты, разбросанные по зеленым лужайкам, над которыми деревья простирали свои раскидистые ветви, полные неумолчного шелеста. Особенно любила она приходить сюда, когда была озабочена или расстроена. Она знала, что непременно встретит здесь кого-нибудь из приисковых старожилов, с кем можно перекинуться словом. На лужайках резвились дети. Салли улыбалась их проказам, ей нравилось следить за их играми. Рядом был старый бассейн, где учились плавать тысячи приисковых юношей, в том числе и ее сыновья когда-то. Деревянный навес над эстрадой для оркестра, сделанный в виде чалмы и увитый зловеще-красными цветами бугенвиллеи, напоминал ей о тех днях, когда она и Фриско приходили сюда словно молодые влюбленные. Как часто они смеялись над нелепой деревянной чалмой, особенно после того, как ее наново покрасили серебряной краской.

Салли понимала, что ее сейчас тревожит. Теперь у Фриско никогда не находилось времени, чтобы погулять с ней в саду. Он все больше и больше погружался в свои дела, вечно пропадал в конторе. С тех пор как Салли вернулась с побережья, она чувствовала, что между ними не все ладно. Фриско пил больше обычного. Это беспокоило ее – так же как и состояние его дел. Фриско был не из тех, кто пьет ради того, чтобы напиться. Салли догадывалась, что его что-то гложет и он пьет, чтобы забыться. Динни был того же мнения.

– Если Фриско прогорел на своих акциях, вам следует об этом знать, мэм, – говорил ей Динни. – Я просто видеть не могу, как он, накачавшись виски, является домой, а вы сходите с ума от беспокойства.

Нужно взяться за Фриско и разузнать, что у него там стряслось, решила в конце концов Салли; она уже довольно долго сидела в саду, раздумывая, что ей предпринять. Чем скорее она узнает, в каком положении у него дела, тем лучше. Если он действительно запутался, быть может, еще не поздно вызволить его из беды.

Салли встала, отряхнула юбку и быстро зашагала к выходу. Калитка с шумом захлопнулась за ней, и такая пустая, голая, опаленная зноем улица предстала ее взору, что, казалось, прекрасный сад, его мирная тень и прохлада могли ей только привидеться.

Когда Салли пришла в контору, она не застала там Фриско. Куда он ушел и когда вернется. Нора не знала. У нее, как показалось Салли, был какой-то растерянный вид. Она явно не хотела, чтобы Салли ждала Фриско в конторе. Но Салли твердо решила, что должна поговорить с Фриско и поговорить немедля. Да, нужно сделать это сейчас, пока не поздно. Кстати, она надеялась узнать у Норы, действительно ли его дела так плохи, как она опасалась.

– Я бы не советовала вам ждать его, миссис Гауг, – повторила Нора, явно желая отделаться от посетительницы.

Этого было достаточно, чтобы Салли еще глубже уселась в кресло. Глаза у Норы были заплаканы, и она подозрительно шмыгала носом. Она нарочно громко шуршала бумагами, как бы давая понять, что очень занята и присутствие миссис Гауг ей мешает. Но та решила, что не сдвинется с места, пока не выяснит, в чем дело. Это случалось с Норой уже не раз – стоило Салли неожиданно зайти в контору в отсутствие Фриско, как его секретарша начинала нервничать, словно появление Салли было ей неприятно.

– Вам не стоит ждать, миссис Гауг, – раздраженно повторила Нора. – Полковник де Морфэ может вернуться очень не скоро. Я сейчас вспомнила, что у него важное деловое свидание, и…

– Что с вами, Нора? – спросила Салли. – Я вижу, вы плакали.

– Ах нет, пустяки, – досадливо отвечала девушка. – Я, должно быть, схватила насморок. Но вам не стоит ждать, миссис Гауг, право, не стоит.

– То же самое вы говорили и в прошлый раз, – напомнила ей Салли. – Что случилось. Нора? Я знаю, что в последнее время у вас здесь не все идет гладко. Дела пошатнулись, и это беспокоит вас. Но и меня тоже. Если бы я знала более точно, что у вас произошло, я, возможно, могла бы вам помочь.

– О нет, вы не можете, – воскликнула Нора, чуть не плача.

Казалось, она уже готова была довериться Салли, открыть ей причину своей тревоги. Однако она тут же взяла себя в руки, выпрямилась на стуле и упрямо сжала губы.

– Мне очень жаль, миссис Гауг, – сказала она твердо, – но я, право, не могу обсуждать дела полковника де Морфэ… ни с вами, ни с кем бы то ни было. Вы меня извините, но я занята, у меня срочная работа. Если вы зайдете через час, полковник де Морфэ, может быть, и вернется к тому времени.

– Чепуха, Нора, – сказала Салли. – Ничем вы не заняты. И нет у вас никакой срочной работы. Я заметила это, как только вошла. Я уже не раз замечала, что вы чем-то встревожены и даже расстроены и только притворяетесь, будто у вас много дел. Что вас беспокоит? То, что дела в конторе идут не совсем гладко? Это и меня огорчает. Господи ты боже мой, я же не могу допустить, чтобы полковник де Морфэ попал в беду, если у меня есть еще возможность повлиять на него! Неужели вы этого не понимаете, глупая вы девочка? Или уже слишком поздно, и ему ничем нельзя помочь?

– Я прекрасно понимаю, что вы хотите помочь ему, миссис Гауг! – вне себя воскликнула Нора. – Неужели я не понимаю! А вот вы не понимаете, что я беспокоюсь о вас не меньше, чем о нем. Ну прошу вас, уходите, а я узнаю у полковника де Морфэ, когда он вас примет. Тогда вы и спросите у него все, что вас интересует… и, быть может, посоветуете ему закрыть контору.

– Я буду ждать его до тех пор, пока он не придет, даже если бы мне пришлось просидеть здесь весь день и всю ночь, – спокойно отвечала Салли.

Теперь она уже взволновалась не на шутку. Если Нора думает, что контору нужно закрывать, значит, дела из рук вон плохи.

– Я бы очень просила вас уйти, – в полном отчаянии сказала Нора. Она вставила в пишущую машинку несколько листов писчей и копировальной бумаги и яростно заколотила по клавишам.

Салли продолжала сидеть у окна, возмущенная и расстроенная поведением Норы. Масляная краска на деревянных рамах потрескалась и облупилась, по мутному, запыленному стеклу с тоскливым жужжанием ползали мухи. Нестерпимо горячее солнце било в окно, выходящее во двор, заваленный каким-то ржавым железом и мусором; в мусорной куче рылась грязная белая кошка. Салли очень хотелось распахнуть окно, но это было бы неслыханным нарушением установленного Норой порядка. «Еще, чего доброго, подует ветер и все ее бумаги разлетятся! И она вообразит, пожалуй, что я в какой-то мере хочу посягнуть на ее право безраздельно распоряжаться в этой конторе», – подумала Салли. Девушка нравилась ей. Салли была ей благодарна за ее преданность Фриско, за то, что она так умело ведет дела и соблюдает его интересы.

Нора, по мнению Салли, не могла не знать, что она дружески к ней расположена. Поэтому Салли было обидно, что теперь между ними появилась какая-то неприязнь. «Может быть, Нора влюблена в Фриско и ревнует его ко мне? – думала Салли. – Вероятно, в какой-то мере это так. Во всяком случае, она очень оберегает свое положение в конторе и свое участие в делах Фриско». Салли была готова признать ее права и отдать должное ее преданности. Однако в последнее время Фриско, мертвецки пьяный, не раз возвращался домой поздно ночью в сопровождении Норы. Объяснялось это всякий раз, конечно, тем, что он был на деловом совещании. Но, как-никак, а это уж, пожалуй, чересчур, думала Салли. На что это похоже, чтобы молодая девушка до глубокой ночи таскалась с пьяным мужчиной.

И все же Салли чувствовала, что она не может ревновать Фриско к Норе. Какое-то удивительное бескорыстие, какая-то самоотверженность чувствовались в ее заботах о нем. Салли не верила, чтобы эта привязанность Норы к Фриско могла пошатнуть их многолетнюю дружбу. Отношения между ними стали уже чем-то непреложным, чем-то настолько прочным и постоянным, как если бы Салли была его женой. И Нора вместе со всеми принимала это как нечто не подлежащее сомнению. Салли надеялась, что Нора не испытывает к ней вражды, – скорее ей казалось даже, что между ними существует своеобразная симпатия, в основе которой лежит их привязанность к полковнику де Морфэ. Но почему Нора так взволнована сегодня, даже груба? Почему она так старается выпроводить ее из конторы и не хочет, чтобы она подождала здесь Фриско?

Пишущая машинка деловито стучала. Но время от времени, когда пальцы Норы застывали на клавишах, Салли казалось, что из соседнего помещения до нее доносятся чьи-то голоса. Один раз она даже уловила взрыв смеха, однако он тотчас потонул в треске пишущей машинки. Но вот до Салли снова долетел приглушенный смех. За перегородкой смеялись женщина и мужчина. Пишущая машинка застрекотала с неслыханной яростью, но смех все же долетал в контору, несмотря на весь шум, который с таким усердием производила Нора. Густой, отрывистый смех, так хорошо знакомый Салли. Конечно, это смеялся Фриско – сдержанно, глухо. Так, значит, он где-то здесь, в доме? Салли заметила, что Нора украдкой метнула на нее взгляд. Она, как одержимая, колотила по клавишам, стараясь заглушить все прочие звуки. Но Салли уже слышала голос Фриско, слышала его восклицание, от которого у нее похолодело сердце. И тотчас же до ее напряженного слуха долетел женский возглас и сдавленное хихиканье.

Тонкие перегородки из оклеенной обоями дерюги, натянутой на легкие деревянные рамы, разделяли здание внутри на конторские помещения и квартиры. Несмотря на отчаянный треск пишущей машинки, Салли не сомневалась больше, что голоса раздаются в квартире миссис Руни, помещавшейся рядом с конторой.

Она встала и направилась к двери.

– Миссис Гауг! – Нора выскочила из-за стола; в возгласе ее прозвучала мольба.

Она поняла, что Салли слышала голоса за перегородкой, и выражение ее лица испугало девушку.

– Почему вы не сказали мне, что полковник де Морфэ пьет чай у миссис Руни? – возмущенно спросила Салли.

Она стремительно распахнула дверь в коридор. Нора бросилась за ней.

– Не ходите туда, миссис Гауг! – взмолилась девушка. – Подождите, пока он вернется в контору.

– Занимайтесь своим делом, Нора, – оборвала ее Салли. – А в мои дела не суйтесь.

Она постучала в квартиру миссис Руни, и секретарша – словно заяц в нору – юркнула в контору. Никто не ответил на стук, и за дверью воцарилась тишина. Салли снова сердито и настойчиво постучала в тонкую филенку двери. Из квартиры миссис Руни по-прежнему не доносилось ни звука.

Ярость закипела в сердце Салли, ревность и подозрение мутили ее рассудок.

– Отворите дверь – или я сломаю замок! – крикнула она.

Послышались приглушенные голоса, скрип пружинного матраца, торопливые шаги по комнате, звучащие не менее подозрительно, чем мертвая тишина секунду назад. Салли не могла больше ждать; не помня себя от бешенства, она налегла плечом на дверь. Гнилое дерево не выдержало, и замок отскочил. Когда Салли переступила порог, она увидела голую жирную женщину, шмыгнувшую за стеклярусную занавеску, и Фриско, который, сидя на низкой широкой кушетке у стены, натягивал брюки.

Салли замерла на месте, глядя на него во все глаза. Она не могла произнести ни слова. Гнев ее внезапно утих. Бешеная ревность, владевшая ею до этой минуты, отхлынула от сердца, когда она увидела воочию, как надругался Фриско над ее верой в него. Она словно окаменела, пораженная ужасом; что бы она ни сделала, что бы ни сказала, не имело, казалось, после этого никакого значения.

– Ну вот, моя дорогая, – развязно пробормотал Фриско. – Вам захотелось устроить сцену, и вы ее устроили.

Миссис Руни, накинув на себя кимоно, бочком проскользнула обратно в комнату; на губах ее играла улыбка – самодовольная и наглая.

– Есть из-за чего подымать шум, – хихикнула она. – Мужчины любят немного позабавиться… Или вы думаете, что на вас свет клином сошелся?

– Замолчите! – рявкнул Фриско. – Ты только не вздумай принимать это всерьез, Салли. Я признаю, конечно, что этого не должно было случиться. Но ты ведь знаешь, каким идиотом я был всю жизнь, когда дело касалось женщин. Ты не можешь прогнать меня теперь, не можешь, потому что… потому что…

– Не могу? – повторила Салли. – Почему же? Потому, что я всегда, вопреки всему, вам верила? Нет, друг мой, вот именно поэтому я и могу.

Она рассмеялась; ее разбитая вера в него, страстный гнев и боль – все вылилось в этом горьком смехе.

– Теперь все кончено. Вы просто нелепый и жалкий человек!

Да, Фриско был нелеп и жалок в эту минуту: он испуганно тянулся к ней, придавленный, растерянный. Тщетно пытался он иронической улыбкой замаскировать свое замешательство. Жесткие седые волосы на его голой груди заставили Салли подумать о том, как он стар, этот закоренелый Дон-Жуан.

– Я люблю тебя, Салли, – угрюмо сказал Фриско. – Ты знаешь, что я люблю тебя. На черта мне нужна эта женщина.

– Нет, как вам это нравится! – миссис Руни затряслась от негодования. – Кажется, еще час назад я была для вас и «сдобной булочкой» и «самой сладкой утехой» на Золотой Миле.

Салли шагнула к двери.

– Очень сожалею, что потревожила вас. Но мне нужно было знать.

Теперь ей хотелось одного – выбраться отсюда как можно скорее. Однако миссис Руни отнюдь не собиралась выпустить ее так легко.

– А вам не мешало бы извиниться! – закричала она, воинственно наступая на Салли. – Врывается в квартиру, беспокоит меня и полковника де Морфэ! Тоже мне выискалась – фря какая! Да у тебя не больше на него прав, чем у меня. Он получил от тебя все, что ему было нужно, и если теперь ему захотелось кого-то помоложе и погорячей, нечего его за это винить.

– Я и не виню, – сказала Салли.

– Я люблю его, а вот что ты его любишь, нипочем не поверю! Любила б, так не бросила б! – не унималась миссис Руни, злобно тараща свои раскосые глаза и запахивая грязное кимоно, раскрывавшееся на жирной дряблой груди.

– Все ясно, – решительно сказала Салли.

– Салли! Салли! – Натыкаясь на стулья, Фриско устремился за ней. Полураздетый, с всклокоченными волосами, он пытался выбежать в коридор. Миссис Руни втащила его назад в комнату.

– Куда вы в таком виде! – завопила она. – Хотите осрамить меня? Уже и так все в доме знают, что миссис Гауг взломала у меня дверь. А что я буду делать, если это дойдет до мистера Линдсея?

Салли быстро шла по коридору. Дверь в помещение конторы Фриско была полуоткрыта, и она мельком увидела миссис Дру, которая сидела за столом, уронив голову на руки. Но Салли не могла сейчас думать о Норе. Она не могла думать ни о чем: перед глазами у нее стояла квартира миссис Руни – розовый фламинго, непристойно подмигивающий с грубо намалеванной картины на стене, голая женщина, торопливо метнувшаяся за стеклярусную занавеску, и Фриско – на кушетке среди разбросанных в беспорядке плюшевых подушек с пестрыми аляповатыми аппликациями!

Мучительная ревность, затуманившая ее рассудок, заставившая ее взломать дверь в квартиру миссис Руни, улеглась. Мысль о том, что Фриско убил ее веру в него ради этой глупой нечистоплотной женщины, которая была любовницей другого, не причиняла ей больше боли. Салли была оглушена, раздавлена и не столько возмущена поступком Фриско, сколько пристыжена тем, что могла так обманываться на его счет. В конце концов, как сказал сам Фриско, она ведь знала его нрав. И все же, несмотря на это, она связала себя с ним и создала в своем воображении вымышленный образ этого человека, чтобы оправдаться в собственных глазах. А теперь ей были ненавистны и эти ее иллюзии и он сам.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю