Текст книги "Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

– Ты сказал об убийцах. Приказываю тебе сказать, кого ты имеешь в виду!

– Ты ничего не можешь мне приказать, тем более что, говоря об убийцах, я имел в виду вас!

– Это мы-то убийцы? Докажи это, ты, собака!

– За собаку я накажу тебя, и это так же верно, как то, что я стою здесь, а наказание настигнет тебя еще прежде, чем будет произнесена вечерняя молитва. Запомни это! Разве не вы убили старика, останки которого лежат вот тут перед нами?

– Но это не было убийством, это всего лишь кровная месть.

– А потом вы закопали в землю вот эту слабую женщину. Старик и женщина не могли защищаться, поэтому вы и осмелились трусливо напасть на них; но на нас вашей храбрости не хватит.

Новый и куда более сильный взрыв смеха был мне ответом. Потом шейх возобновил насмешки:

– Подойдите же сюда и покажите свое мужество, вы, шакалы, сыновья шакалов и внуки шакалов! Вы не осмелитесь сделать это; вы останетесь на местах, потому что знаете: мы вас разнесем в клочья. А когда мы захотим приблизиться, вы побежите и завоете от страха, словно собаки, которых хлещут кнутом!

– Подходите вы первые! Вас впятеро больше, стало быть, вы не должны бояться атаки. Ты сказал о бегстве, но я обещаю тебе, что это вам вздумается отступить, только это ни одному из вас не удастся. Запомни, что я тебе говорю! Вы совершили на этом месте преступление, за которое будете нами наказаны. Вы будете нашими пленниками, а кто захочет убежать, тех мы перестреляем. Итак, спешивайтесь и сдавайте нам свое оружие!

Теперь они разразились гомерическим хохотом [44]44
  Гомерический хохот – выражение, относящееся к древнегреческой поэме «Илиада», авторство которой приписывается легендарному певцу Гомеру; в 1-й песне поэмы рассказывается о ссоре верховного бога Зевса со своей божественной супругой Герой, повергшей в глубокую печаль всех обитателей Олимпа; бог огня и покровитель кузнечного ремесла Гефест развеселил их своим рассказом, после чего «смех несказанный воздвигли блаженные жители неба» (пер. Н. И. Гнедича). Этот громкий, заразительный, неудержимый смех и называют в переносном смысле «гомерическим».


[Закрыть], и я охотно допускал, что они могли считать меня сумасшедшим. Так думал и шейх, когда сказал мне:

– Твой разум весь испарился; твой череп пуст. Надо ли мне вскрыть его, чтобы доказать это?

– Ты напрасно смеешься! Посмотри, как спокойно и уверенно мы стоим перед вами! Можем ли мы сомневаться в своих силах? Повторяю: не пытайтесь бежать, потому что наши пули вас догонят!

При этих словах чернобородый повернулся к своим:

– Этот пес, кажется, говорит вполне серьезно; он вспомнил о своих пулях. Но и в наших стволах кое-что есть. Дайте-ка им свинца, а потом бросимся в атаку.

Он направил свое ружье на нас; его люди последовали примеру вождя. Прогремело двенадцать выстрелов, но ни одна пуля не попала в цель. Ба! – ни одна пуля даже не задела наших одежд, хотя мы стояли неподвижно; никто из нас даже не пошевельнулся. Теперь они намеревались броситься на нас, но на какое-то время застыли от удивления, увидев нас невредимыми. Тогда Эмери вышел на несколько шагов вперед и закричал своим зычным голосом:

– Ну, теперь-то хоть вы поняли, что не умеете стрелять? Мы оставались совершенно спокойно стоять, потому что знали: попасть в нас вы можете только по ошибке. Теперь мы вам покажем, как стреляем мы. Вот стоят двое с пиками; пусть один из них поднимет свою, а я в нее попаду!

Всадник повиновался этому требованию, но когда увидел, что Эмери изготовился к выстрелу, опустил пику и закричал:

– О Аллах! Что пришло на ум этому человеку! Он хочет стрелять по моей пике, а попадет в меня!

– А, испугался, – рассмеялся англичанин. – Тогда слезь с коня и воткни свою пику в землю! Потом ты отойдешь от нее, и я не смогу в тебя попасть.

Бедуин так и сделал. Эмери вскинул ружье и нажал на спуск, потратив на прицеливание не больше мгновения. Пуля попала точно под основание железного наконечника. Это был мастерский выстрел.

Улед аюн столпились, чтобы рассмотреть пораженную мишень. Никто даже не ахнул и не сказал ни одного громкого слова; они лишь тихонько перешептывались между собой – такое сильное впечатление произвел на них этот выстрел. В этот момент Виннету спросил меня:

– Может быть, мой брат тоже захочет показать, как он умеет стрелять?

– Да, – ответил я. – Я хотел бы взять их в плен без кровопролития, а поэтому должен доказать им несколькими выстрелами, что им не удастся от нас убежать.

– Значит, Виннету может позволить своему Серебряному ружью промолчать. А томагавки у этих людей есть?

– Нет, и они очень удивятся, если ты захочешь им показать свое искусство.

– Хорошо! Я не понимаю их речи, тогда мой брат может им сказать, что я перерублю своим томагавком ровно посередине вон ту пику, которая все еще торчит в земле.

Бедуины еще не оправились от изумления, когда я крикнул им:

– Отойдите от пики! У моего спутника есть такое оружие, какого вы еще не видели. Это – боевой топор, которым можно рассечь голову или настигнуть бегущего врага. Он покажет, как действует его оружие.

Бедуины расчистили место. Виннету сбросил свой длинный плащ, взял томагавк в руки, покрутил его несколько раз над головой и бросил в воздух. Томагавк сначала летел низко над землей, все еще по инерции вращаясь вокруг своей оси; на некотором расстоянии от бросавшего он даже коснулся земли, но тут же резко взвился вверх, описал широкую дугу и снова стал снижаться, попав точно в середину древка и перерубив его как соломинку.

Уже одно то обстоятельство, что цель была поражена на таком расстоянии и точно в указанном месте, вызвало удивление аюнов, которое только усилилось от того, что оружием был простой топор; при этом самым непонятным для них оказалось вращение томагавка и траектория его полета. Они почти онемели от изумления.

И тут случилось кое-что, еще более удивительное для них: Виннету положил свое Серебряное ружье на землю и пошел забрать свой топор. Он прошел посреди кучки кочевников до того самого места, где лежал топор, поднял его и тем же путем вернулся назад, не удостоив ни одного из противников даже взглядом. А те вытаращили глаза, разинули рты и молча уставились на нас.

– Это было очень смело! – заметил я апачу.

– Хо! – презрительно бросил он. – Эти люди – не воины. Они даже не успели бы перезарядить свои ружья.

– А если бы они на тебя набросились?

– Тогда я бы положился на свои кулаки и нож, да и ты бы со своим штуцером не дал меня в обиду.

Таков был наш Виннету – хладнокровный, отважный, убежденный в том, что в опасную минуту его не оставят без поддержки. Не давая бедуинам возможности оправиться от оцепенения, я крикнул:

– Ну а теперь – внимание! Я хочу показать вам действие своего волшебного ружья. Воткните в землю вторую пику!

Когда бедуины сделали это, я взял в руки штуцер и продолжал:

– Это ружье стреляет постоянно и совсем не требует перезарядки. Я пошлю в древко десяток пуль, каждую – ровно на два пальца над предыдущей. Смотрите!

Я вскинул ружье и начал стрельбу и после каждого выстрела незаметно подкручивал пальцами барабан штуцера. Бедуины смотрели на меня во все глаза, желая убедиться, что я действительно обойдусь без перезарядки; но когда после десятого выстрела я опустил штуцер, все бросились к древку. Не обращая внимания на слышавшиеся оттуда возгласы восхищения, я поспешил незаметно наполнить магазин десятью новыми патронами, чтобы позднее, в случае необходимости, располагать полным боезапасом на двадцать пять выстрелов.

Пули прошили древко в точно указанных мною местах; я показался бедуинам волшебником, однако мне хотелось еще больше поразить их воображение, и я крикнул:

– Выньте пику и отойдите еще на сто пятьдесят шагов, а там воткните ее опять в землю! Несмотря на такое большое расстояние, я двумя пулями расщеплю древко на три равные части!

Это показалось им совершенной фантастикой. Владелец второй пики, которая уже получила десять пробоин, не собирался выполнять мое указание, но шейх кивком головы вынудил его к повиновению, поскольку считал мою удачу случайной. Они уже видели, что я могу сделать несколько выстрелов за очень короткий промежуток времени; теперь я хотел продемонстрировать, как далеко бьет мое оружие. Тогда они убедятся, что я не был безумцем, когда обещал им, что ни на победу, ни на бегство они надеяться не смогут, несмотря на свое численное преимущество. Маленькие пули штуцера пробивали древко пики; крупный калибр «медвежебоя» должен был его расщепить.

Когда пику снова воткнули в землю, она показалась мне тонкой тростинкой. Попасть было трудно, но я знал достоинства своего ружья и вполне мог на него положиться. Подняв тяжелую махину, я прицелился. Два выстрела отдались громом; две трети древка свалились, оставшаяся треть была воткнута в землю. Аюны побежали к ней. Я же положил «медвежебой» наземь, схватил штуцер и крикнул Эмери и Виннету:

– А ну-ка быстро за ними, чтобы они не скрылись от нас. Виннету все равно не сможет с ними разговаривать, поэтому он мог бы позаботиться о лошадях бедуинов и об их оружии.

Мы оставили свою позицию и боязливо присевшую женщину с ребенком, поспешив за аюнами, потому что нам необходимо было оставаться так близко к ним, чтобы они не переставали бояться наших пуль. Мы сблизились с ними шагов до пятидесяти, стараясь, однако, не привлекать к себе внимания.

Тем временем куски древка переходили из рук в руки и удивлению не было конца. Шейх в неописуемом восхищении обернулся к нам и закричал:

– Вы стреляете, не заряжая ружей, а ваши пули летят раз в десять дальше, чем наши. Видно, дьявол вам помогает.

– Притом ты забыл самое главное, – ответил я, – ни одна из ваших пуль в цель не попала, а нам всегда везло. При этом вы стреляли в здоровых мужчин, в которых не попасть просто невозможно, а мы – в тоненькое древко. Уверяю тебя, что никогда ни одна из наших пуль не пройдет мимо цели. Ты помнишь, за какое время я сделал десять выстрелов?

– Столько же нужно для десяти ударов сердца.

– Тогда за какое же время я выстрелю четырнадцать раз?

– За время, равнозначное четырнадцати сердечным ударам.

– Верно! И каждый выстрел поразит одного из вас!

– Йа-Аллах, йа-рабб! [45]45
  О Аллах, о Господи! (араб.).


[Закрыть]Ты действительно собираешься стрелять по нас?

– Только в том случае, если вы меня заставите это сделать. Я уже сказал вам, что считаю вас своими пленниками. Так оно и будет! А теперь ответьте мне, что вы решили, сдадитесь вы без сопротивления или мне придется стрелять?

– Сдаться в плен? Я не сдамся. Какой позор – сдаться чужеземным псам, таким, как вы…

– Замолчи! – прикрикнул я на него. – Однажды ты уже назвал меня собакой, и я пообещал тебе, что ты будешь наказан еще до вечерней молитвы. Если ты еще хотя бы раз произнесешь это слово, наказание будет удвоено! Итак, спрашиваю в последний раз: «Вы сдаетесь?»

– Нет. Я пристрелю тебя!

Он навел на меня свое кремневое ружье; я рассмеялся:

– Стреляй скорей! Оно же у тебя не заряжено! Вы позволили провести себя. Я обратился сначала к тебе, чтобы твои люди последовали твоему примеру. Спускайся с коня…

Меня прервали. Эмери молниеносно поднял ружье и выстрелил, потому что один из аюнов, прятавшийся за двумя своими соплеменниками, посчитал, что никто его не видит, вынул пороховницу и патронташ и попытался зарядить свое оружие. Пуля англичанина попала ему в предплечье. Он громко вскрикнул и выпустил ружье из рук.

– Так тебе и надо! – крикнул я бедуину. – То же самое случится с каждым, кто вздумает сопротивляться. Я вас уже предупреждал и еще раз предостерегаю. Пуля свалит с лошади и тех, кто захочет убежать. Всем немедленно спешиться! Ружья сложить к ногам воина из Билад-ул-Америк! Ему же сдать ножи и любое другое оружие, а потом сесть на землю рядом.

Шейх медлил, ждал и раненый, у которого кровоточила рука. Я навел на последнего штуцер и пригрозил:

– Считаю до трех. Не послушаешься – размозжу тебе и другую руку. Ну, раз… два…

– О Аллах, что ты захочешь, то и случится, что не захочешь, того никогда не произойдет, – запричитал он, сполз с лошади, поднял ружье и отнес его Виннету, который принял это оружие и стал поджидать других.

Я подозвал женщину, дал ей в руки свой нож и сказал:

– Вспомни, что сделали эти негодяи с тобой и твоим ребенком, и помоги нам. Отрежь от плаща этого человека широкую полосу и свяжи ему руки за спиной так крепко, как только сможешь, чтобы ему не удалось развязаться. И то же проделай со всеми остальными!

– О господин, я восхищаюсь вашим мужеством! – воскликнула она. – Вы совершили чудо из чудес, и для вас все-все возможно!

Она выполнила мое указание, а я снова повернулся к шейху:

– Теперь ты видел, что происходит, когда нам сопротивляются. Немедленно повинуйся! Слезай с лошади!

Вместо того чтобы повиноваться моему приказу, он хотел было быстро повернуть лошадь и умчаться прочь, однако животное неверно поняло резкое движение повода и встало на дыбы. Я уже поднял штуцер, собравшись стрелять, но Эмери подскочил к шейху и закричал:

– Негодяй! На тебя и пули-то жалко. Мы сделаем иначе. А ну спускайся!

Он схватил шейха за ногу и сильно рванул на себя; всадник по широкой дуге полетел на землю, где Эмери оглушил его сильным ударом, в то время как мы с Виннету, наставив ружья, удерживали остальных. Шейх был разоружен и связан по рукам и ногам.

Я же обратился к бедуину, иссеченное шрамами лицо которого внушало наибольшее доверие:

– Теперь ты! Оставь седло и отдай ружье и нож! Раз… два…

Он не стал ждать до трех, а покорно, хотя и с мрачным выражением на лице, спустился с лошади, отдал Виннету свое оружие, позволил себя связать, а потом сел наземь.

Теперь, подумал я, пойдет быстрее и спокойнее. Я не ошибся. К нам повернулась мусульманская судьба: такова была воля Аллаха; так было записано в Книге жизни. Они все повиновались, и только двое решили выразить неодобрение нашим действиям. Один крикнул мне: «Да будет проклята твоя борода!» Я, разумеется, ничего ему не ответил. Другой же набросился на меня, мрачно пробормотав: «Пусть Аллах наденет на тебя шляпу!» Смысл его слов состоял в том, что правоверный ни за что не наденет шляпу; стало быть, он хотел пожелать, чтобы Аллах отнес меня к неверным, а поскольку я и так к ним принадлежал (в исламском понимании, конечно), то это ужасное проклятие не смогло ни вызвать мой гнев, ни довести до горьких слез. К тому же я немало дней в своей жизни носил и фетровые, и соломенные шляпы, а в милую пору экзаменов – так даже цилиндр, прозванный «трубой страха», дополнявший обязательный фрак; не говорю уж о лайковых шляпках за марку двадцать пфенниге»!

Итак, мы выполнили невозможное, точнее – то, что кажется невозможным каждому, кто не побывал в шкуре охотника в прерии Дикого Запада: втроем мы взяли в плен четырнадцать вооруженных врагов, к тому же сидевших на превосходных лошадях, однако практически не оказавших сопротивления. Могу с полной ответственностью утверждать, что проделать такое с четырнадцатью индейцами нам ни за что бы не удалось. Правда, хвалиться нам особенно-то было нечем, потому что легкую победу принесло заметное превосходство в вооружении. Чтобы убежать от нас, аюнам надо было бы взбунтоваться неожиданно и всем разом. Но, к нашему счастью, они были так поражены меткостью нашего оружия, так ошеломлены и так одурачены нами, что просто не смогли успеть принять нужное решение. Что уж говорить о его выполнении! Когда всех пленников связали и усадили на землю, Эмери спросил меня:

– Как же увезти бедуинов? Это будет, пожалуй, потруднее, чем взять их в плен.

– Ну, нет! Сначала я собирался послать тебя за солдатами, а Виннету со мной будет охранять пленных…

– Я поеду сейчас же!

– Подожди, дай мне сказать! Но теперь я полагаю, что это не нужно. Мы сами займемся их транспортировкой.

– Значит, они должны будут ехать верхом? Тогда один-другой могут удрать от нас, несмотря даже на то, что они связаны. Ты же не хотел никого убивать, а если кто-нибудь поскачет от нас, мы не сможем одновременно пуститься преследовать беглеца и охранять других!

– Они не ускачут! Каждый улед аюн поведет свою лошадь. Мы прицепим поводья к связанным за спиной рукам, так что пленник пойдет впереди, а его лошадь – за ним.

– Неплохо придумано. А если лошадь чего-нибудь испугается? Человек со связанными за спиной руками не сможет успокоить лошадь или усмирить ее.

– Этого ему совсем не надо будет делать. Мы-то втроем на что? Нам ведь в дороге делать будет нечего, вот и будем присматривать за лошадьми.

– Значит, вперед? До вечера осталось часа полтора. К счастью, мы за это время сможем достичь уорра, даже если эти парни пойдут пешком.

– Уорра? Какого уорра?

– Незадолго до того, как мы поехали тебя искать, проводник сказал, что сегодня мы должны добраться до уорра, пересекать который будем уже утром, и Крюгер-бей решил устроить лагерь в самом начале этого уорра.

– Ты знаешь туда дорогу?

– Мы обязательно попадем в это место, если отправимся отсюда прямо вперед.

Уорр – это усеянная скальными блоками пустыня. Песчаную пустыню бедуины обозначают словом «сахар», каменистую – «серир», пустынные горы – «джебель». Обитаемая пустыня получает название «фьяфи», тогда как ненаселенная местность называется «хала». Если пустыня поросла кустарником, то это «хайтья», а если там даже деревья растут, то это уже «хела».

Когда Эмери говорил о проводнике, он имел в виду солдата, пробравшегося через оцепление воинов улед аяр и доставившего послание в город Тунис. За это храбрец получил унтер-офицерский чин. А для того чтобы отыскать врагов, никакого проводника нам и не надо было; если же требовались какие-то пояснения о той или иной местности, то вполне достаточен был человек, знакомый с проходимыми местами, в которых он только недавно побывал.

Пленные были привязаны к своим лошадям так, как я сказал, и мы отправились в путь. Раненому перевязали руку, а шейх уже давно пришел в себя и хотя скрипел от возмущения зубами, но должен был покориться судьбе…

Глава пятая
В ГОРАХ ДЖЕБЕЛЬ-МАГРАХАМ

Глате – спасенная мною женщина – сказала, что она уже достаточно окрепла и может вместе со своим ребенком держаться в седле. Она поехала на одной из аюнских лошадей. Казалось, она больше не опасается за свою безопасность, поскольку с ее смертельными врагами, аюнами, мы обошлись далеко не по-дружески.

Мы трое, разумеется, ехали верхом, а нашим пленникам приходилось бежать рядом со своими лошадьми. Лошади аюнов не доставляли нам много хлопот. Эти послушные животные бедуинов ведут себя подобно собакам, которые покорно и с охотой следуют за своими хозяевами.

Солнце еще не достигло горизонта, как нам стали попадаться разбросанные повсюду большие и маленькие камни. Начался уорр, и чем дальше мы продвигались, тем крупнее и многочисленнее становились камни. Наконец мы увидели к югу от себя целый каменный массив; ночной переезд по подобной местности крайне неприятен, и мы смогли по достоинству оценить решение Крюгер-бея сделать остановку где-то в начале уорра.

Вскоре показался и сам лагерь, в котором царило большое оживление. Нас заметили; увидели также, что мы не одни, и множество любопытных высыпало навстречу; они были очень удивлены, когда услышали о случившемся; весть об этом быстро распространилась но лагерю.

Естественно, я обо всем доложил Крюгер-бею. Казалось, мое сообщение его не очень обрадовало, потому что он сказал:

– Вы трое совершили геройский поступок, да к тому же взяли в плен четырнадцать человек, но другой поворот событий был бы для меня куда приятнее.

– Другой поворот? Что вы имеете в виду?

– Теперь мы будем вынуждены таскать за собой этих пленных, а это может привести к большим неприятностям.

– Я так не думаю.

– Что вы имеете в виду?

– Они могут оказаться очень полезными при наших переговорах с аярами.

– Тогда, будьте добры, разъясните мне эту пользу, потому что я, честно говоря, этого не вижу!

– Улед аяр отказались платить подушную подать. Каким образом вы надеетесь вытребовать ее?

– Мы узнаем количество людей в племени: определим общее количество лошадей, коров, верблюдов, овец и коз.

– Значит, подушная подать будет выплачиваться скотом. Но весной было мало дождей, а в результате засухи неизвестно сколько животных пало. Стада уменьшились, и многие состоятельные кочевники превратились в бедных людей, бедняки же и вовсе стали нищими. Люди живут только тем, что дают им животные, иначе они пойдут грабить; сейчас они бедствуют. Они питали надежду, что Мохаммед эс-Садок-паша простит им в этом году налог или, по меньшей мере, снизит его; с этой просьбой они даже выслали послов к нему, но паша ничего не сделал. Со своих уменьшившихся стад кочевники будут вынуждены заплатить полный налог, отчего впадут в еще большую нужду. Это-то и ожесточило их; поэтому они и взбунтовались. И вот приходим мы, чтобы силой взыскать с них долг. Я Убежден, что они заплатили бы налог, если бы не понесли столь ощутимые потери. Вы не придерживаетесь такого же мнения?

– Пока что я согласен с вами! – кивнул он.

– Они просто не могут заплатить налог, иначе попадут в еще большую нужду и поэтому станут воевать не на жизнь, а на смерть. Численно аяры превосходят наших воинов. Если они победят, мы будем посрамлены и вынуждены будем возвращаться с позором. Этого мы не должны допустить!

– Такой позор перенести невозможно – лучше уж погибнуть с оружием в руках.

– Совершенно верно: лучше умереть! Ну а теперь возьмем другой вариант – мы побеждаем. Тогда все племя аяров погружается в глубочайшую нищету; оно почти все вымрет от голода, а оставшихся добьют болезни, всегда приходящие вслед за голодом. Нужно ли нам это?

– Вряд ли. Но почему же племя не может перекочевать в те края, где на новых пастбищах скот может откормиться, нагулять мясо да жир?

– Вы полагаете, что аяры должны сменить места кочевий, отыскать свежие луга, чтобы их стада достигли прежнего обилия? Тогда они уйдут в Алжир или Триполитанию [46]46
  Триполитания – область на побережье Средиземного моря вокруг города Триполи; в описываемое К. Маем время входила в состав Турецкой империи; ныне – провинция Ливии.


[Закрыть], а стало быть, будут потеряны для паши, который уже не сможет получать с них налог – все из-за того, что он не согласился подождать один годик. Вы этого хотите?

– Нет, ни в коем случае!

– Итак, вы не желаете ни нашей победы, ни успеха аяров!

Он ответил не сразу; изумленный, он уставился на меня, задумался и, разумеется, понял мою правоту, потому что сказал смущенно:

– Не знаю, как и поступить. Может быть, вы со свойственной вам прозорливостью при объяснении причин происходящего поможете мне?

– Да, могу дать вам совет; я знаю средство, которое поможет аярам заплатить налог, не причинив им большого ущерба. Вы соберете его с аюнов.

– С аюнов? Каким образом?

– Мне известно, что аюны намного богаче аяров; они перенесут сбор налога куда легче. Когда я взял в плен их предводителя и тринадцать его спутников, я преследовал двойную цель; во-первых, я хотел наказать их за убийство, а во-вторых, я получил в руки козыри, которые мы сможем разыграть против аяров. Теперь мы сможем снизить величину причитающегося с аяров налога, а значит, примирить их с пашой, не сделав ни единого выстрела.

– Это бы все посчитали за чудо.

– Подумайте о том, что между аярами и аюнами действуют законы кровной мести. Нетрудно установить, сколько убийств совершили аюны; за это они должны заплатить цену крови. В наших силах заставить их сделать это, потому что шейх племени находится у нас в плену.

При этих словах Крюгер-бей подпрыгнул, несмотря на свой возраст и высокое положение.

– Да вознаградит вас Аллах за такую ценную мысль и за тот несравненный ум, который был нужен для того, чтобы до нее додуматься! А вы, оказывается, можете быть очень полезным человеком! Дарю вам свою дружбу! Она еще пригодится когда-нибудь.

Он пожал мне руку, а я спросил его:

– Теперь вы не будете осуждать меня за то, что я взял в плен шейха?

– Ни за что!

– Тогда прошу показать его вашим людям. Надо допросить его по поводу убийства старика, жестокости, проявленной к женщине и ребенку. А у меня к нему одно личное дельце.

– Что за дельце?

– Он несколько раз оскорбил меня, назвав собакой, а я пообещал наказать его за это. Ему полагается порка.

– Порка? А знаете ли вы, что свободный бедуин смывает побои кровью? Вас будет ждать его месть, чудовищная месть!

– Конечно, знаю; я знаю все, что вы хотите сказать. Но наказан он должен быть не только за оскорбления, но еще и за злость, за бесчувственность, проявившиеся в дьявольски ужасном обхождении с беззащитной женщиной и ее бедным ребенком. Кровная месть меня не касается; он убил старика, но я не призван быть его судьей; зато я видел слепого ребенка, лежавшего возле головы своей матери, торчавшей из земли и взывавшей о помощи; я видел грифов, слетевшихся к этому месту и готовых растерзать мать и ребенка. Это проявление жестокости изымается из обычая кровной мести, и шейх именно за нее должен получить наказание.

– И тем не менее я не могу не выразить сомнений в ваших полномочиях!

– Скажите, чего вы хотите? Мои христианские чувства возмущены подобной бесчеловечностью. Вы тоже были христианином, и я знаю, что в душе остаетесь им, хотя, к сожалению, носите мусульманский наряд. Вы только предупредили меня о последствиях, которые мне не страшны, а в глубине своего сердца считаете меня правым. Повторяю свою просьбу: позовите своих солдат! Я пообещал, что он будет наказан еще до вечерней молитвы, а свои обещания я привык исполнять. Если вы не согласитесь, я сам отлуплю его!

– Если вы твердо решили выполнить свое обещание, перед моими глазами или за моей спиной, то пусть уж, вам в угоду, наказание совершится здесь.

Дав свое согласие в такой исключительно ясной форме, Крюгер-бей распорядился привести к нему пленных. Он уселся перед отведенной для него палаткой; я должен был занять место по одну сторону от него, Виннету и Эмери – по другую.

Судя по способу, каким он пользовался своим родным языком, точнее, использовал его, чиновник вовсе не мог вершить суд; все его поведение определяли сложившиеся обстоятельства.

Когда солдаты услышали, что господин ратей желает поговорить с пленниками, они сошлись поглазеть. Офицеры образовали вокруг нас широкий полукруг. Привели шейха аюнов с его людьми. Он знал Крюгер-бея и поприветствовал его, но – только легким кивком головы. Свободный бедуин смотрит свысока на чиновника, выполняющего приказы своего начальства или солдата паши. Но здесь он ошибся; Крюгер-бей заорал на пленника по-арабски:

– Кто ты такой?

– Ты же меня знаешь! – дерзко ответил шейх.

– Мне тоже показалось, что я тебя знаю, но твое высокомерное приветствие дало мне повод усомниться, не ошибся ли я. Возможно, ты его светлость великий султан из Стамбула, нынешний предводитель всех правоверных?

– Нет, – ответил шейх, который никак не мог понять, куда клонит военачальник.

– Тогда почему же ты приветствуешь меня словно сам султан, на светлый лик которого не смеет пасть взгляд моих глаз? Вот я и хочу услышать, кто ты такой!

– Перед тобой Фарид аль-Асвад, верховный шейх племени улед аюн.

– Ах, вот оно что! Аллах снова открыл мне глаза, чтобы я смог узнать тебя. Итак, ты бедуин из племени аюнов, никто другой, как аюн, – и не больше, и все-таки твой затылок настолько одеревенел, что ты не удостаиваешь должным приветствием господина ратей, пашу – да ниспошлет ему Аллах тысячу лет благоденствия! Я научу тебя сгибать свою толстую шею!

– Господин, я – свободный аюн!

– Убийца ты!

– Я не убийца, я только осуществил кровную месть, но никого из присутствующих это не должно интересовать. Мы – свободные люди, и у нас есть свои законы, по которым мы и живем; мы платим паше подушный налог, а большего он от нас требовать не вправе, и никакого дела до наших обычаев ему нет.

– Ты ведешь себя так, словно главное для тебя – права, которые ты хорошо изучил, но ты, кажется, плохо знаешь свои обязанности. Я не оспариваю твои права, но и ты вспомни об обязанностях. Ты видишь во мне представителя паши и должен уважать и почитать меня как самого пашу. Ну-ка отойдите на двадцать шагов! А потом подойдете снова и поприветствуете меня, как положено моему положению! Иначе я мгновенно прикажу высечь вас!

– На это ты не осмелишься! – вспылил чернобородый. – Мы – свободные люди, как я уже говорил.

– Вы свободны в пустыне; когда же вы находитесь перед пашой или передо мной, то становитесь подчиненными, потому что платите нам налог. А там, куда я ставлю свою ногу, действуют законы паши. Кто им не подчиняется, тот заслуживает наказания. Ну, двадцать шагов назад, а потом – приветствовать, как следует! Шевелитесь!

Они увидели, что дело серьезно, да и я полагал, что Крюгер-бей приведет свою угрозу в исполнение, если пленники откажутся повиноваться ему. Они отступили на двадцать шагов, потом приблизились снова, низко склонившись до земли и прикладывая правую руку поочередно ко лбу, устам и груди. А Крюгер-бей опять заорал:

– А где же слово «салам»? Вы что, онемели?

– Салам алейкум! [47]47
  Мир вам! (традиционное арабское приветствие).


[Закрыть]– приветствовал его шейх. – Аллах да продлит твои дни и подарит тебе все радости рая!

– Салам алейкум! Аллах да продлит твои дни и подарит тебе радости рая! – дружно повторили все тринадцать его спутников.

– Алейкум-ус-салам! [48]48
  И вам мир! (ответное приветствие).


[Закрыть]– коротко ответил Крюгер-бей. – Что привело вас сюда?

– Нас заставили сюда прийти, – ответил шейх. – За то, что мы наказали одну женщину из племени улед аяр, с которыми нас разделяют обычаи кровной мести.

– Кто вас заставил?

– Те трое людей, что сидят рядом с тобой.

– Но вас-то было четырнадцать! Как же ты можешь, не краснея, сознаваться в том, что вас взяли в плен всего три человека?

– Нам не надо краснеть, потому что эти люди связались с шайтаном [49]49
  Шайтан (араб.) – дьявол, черт.


[Закрыть]; он дал им ружья, с которыми не справятся несколько сотен воинов.

– Это богобоязненные люди, и они с дьяволом не знаются. А вы-то ведь все храбрые воины, побеждавшие уже во многих сражениях, не знающие ни колебаний, ни страха.

– Ты же их еще не знаешь, а нам-то они уже сказали, кто они такие.

– Ну и кто же?

– Один из них немси, другой – инглези, третий – американи. Все трое неверные, место которым в аду. Что они тут делают, в нашей стране? Кто дал им право вмешиваться в наши взаимоотношения? Нам эти собаки…

– Стой! – с угрозой в голосе оборвал его полковник. – Не смей их оскорблять, потому что они – мои гости и друзья; вместе с ними вы оскорбляете меня. Не произноси больше таких слов!

И он продолжал совсем другим, гораздо более дружественным тоном:

– Между вами и улед аяр пролегла кровь? Давно ли?

– Почти два года назад.

– Я выступил в поход против них. Стало быть, теперь они мои враги, как и ваши.

– Мы знаем об этом и надеемся, что ты отнесешься к нам как к друзьям.

– А в чью же пользу закончилось то старое кровавое дело?

– В нашу.

– Сколько ваших людей убили враги?

– Ни одного.

– А вы у них?

– Четырнадцать мужчин.

Я знал, что внезапность дружеского тона полковника должна была иметь какую-то причину. И вот теперь он, резко изменив тон, строго сказал:

– Это вам дорого обойдется! Я выдам вас аярам.

– Этого ты не сделаешь! – испуганно воскликнул шейх. – Они же твои враги!

– Но когда я вас выдам, они станут моими друзьями!

– О Аллах! Они будут мстить и всех нас убьют! Но у тебя нет права выдавать нас. Мы же не твои рабы, которых ты можешь дарить по собственному желанию!