Текст книги "Сатана и Искариот. Части вторая (окончание) и третья"

Автор книги: Карл Фридрих Май

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Слова эти произвели потрясающее впечатление. Мрачные и злые до того лица стали дружескими; все задвигались, заговорили… И вдруг раздался крик:

– Тихо! На это я не могу согласиться! Гяур был нашим пленником и сбежал от нас. Кто тут может дать ему свободу! Я требую, чтобы его связали и опять уложили на место!

Говоривший проталкивался вперед. Это был коларази Томас Мелтон. На его распухшее красно-сине-зеленое лицо было неприятно смотреть. Опухоль осталась после вчерашнего пинка Эмери. Он пробрался ко мне и продолжал, обращаясь к шейху:

– Я уже говорил тебе, что этот человек принадлежит мне!

– Что ты там говорил, меня не касается, – ответил шейх. – Эфенди находится под моей защитой.

Я был готов к какому-нибудь быстрому выпаду коларази и держал наготове Серебряное ружье Виннету.

– Под твоей защитой? – спросил злобно коларази. – Как это ты можешь брать под защиту моего смертельного врага?

– Он принес нам счастье и почет. Мы заключим с пашой мир.

– Мир? А как же я? Что будет с нашими договоренностями?

– Они больше недействительны. Ты видишь, что мы со всех сторон окружены. Мы можем выбирать только между миром и смертью.

– A-а! И тогда вы, трусы, ухватились за мир! А немецкий пес не должен отвечать передо мной?

– Нет, не должен. Он под защитой.

– Тогда сбереги его, если сможешь!

Молниеносно коларази выхватил нож и попытался пырнуть меня, но прежде чем нож достиг груди, я ткнул его ружейным прикладом под подбородок, так что голова его дернулась назад, а сам Мелтон, описав широкую дугу, полетел на землю. Он так и остался лежать, а из уголка его рта потекла струйка крови.

– Эфенди, благодарю тебя за этот удар! – сказал шейх. – Им ты отвел от себя смертельный нож. Если бы ты был задет, моя клятва, которой я обещал тебе неприкосновенность, оказалась нарушенной и тем самым стала бы ложной, а моя седая голова покрылась бы вечным, несмываемым позором. Он мертв?

Последний вопрос относился к одному из аяров, который склонился над Мелтоном.

– Он не двигается, но вроде бы живой, – раздалось в ответ.

– Тогда свяжите ему руки и ноги, чтобы он, очнувшись, не наделал тут вреда! А ты, эфенди, будь добр и ступай в мою палатку, где найдешь господина ратей!

Я последовал приглашению и увидел Крюгер-бея привязанным к столбу.

– Вы здесь, вы! – радостно встретил он меня. – Я думал, что вас, как и меня, надежно связали!

– Как видите, я свободен, а сейчас развяжу и вас.

– Слава Богу! Значит, вас не посчитали нужным связать?

– Что вы! Я был связан точно так же, но убежал.

И я рассказал ему вкратце, как освободился. Он слушал меня с большим напряжением, и оно еще усилилось, когда я сообщил ему о предложениях, сделанных мною шейху, и обосновал их. Когда я закончил, полковник воскликнул:

– Машалла! Что вы за человек!

– Как вы к этому относитесь? Вы одобряете их или нет?

– Разумеется, одобряю!

– Это меня радует. Я убежден, что действовал по-вашему. Вы бы потребовали от аяров не больше, чем это сделал я, и пообещали бы им все то, что предложил я?

– Именно так.

– Хорошо. Тогда идемте! Снаружи уже собрались старейшины. Они ждут меня. Или, может быть, с ними поговорите вы?

– Я предпочел бы говорить сам, поскольку я здесь представляю пашу.

– Согласен с вами. Здесь вы являетесь полномочным представителем паши Туниса, и если вы сами обратитесь к собранию старейшин, это подействует сильнее. Если вы что-нибудь упустите, я напомню.

Мы вышли из палатки, перед которой кружком расселись старейшины. Они не выказали никаких признаков удивления, увидев, что я развязал господина ратей. Когда тот захотел пройти в середину их круга, они посторонились. Коларази Мелтона видно не было; его куда-то унесли.

Естественно, все аяры с нетерпением ожидали результата собрания, от которого зависели судьбы войны и мира, жизни и смерти. Они с любопытством толпились поблизости, хотя из почтения к старейшинам не приближались вплотную. Джам у бедуинов пользуется величайшим авторитетом, и многим цивилизованным хлыщам стоило бы поучиться у этих необразованных людей, как надо почитать стариков.

Речь господина ратей была, как всегда, когда он не пользовался родным немецким языком, образцом ораторского искусства. Он подтвердил все мои обещания и, окончив говорить, был намерен удалиться, чтобы дать джаму время на обсуждение, но тут поднялся шейх и сказал:

– Твои слова, о господин, были подобны розам, запах которых молодит сердце. Ты хочешь уйти, чтобы дать нам время посовещаться? Это не нужно. Надо ли обсуждать условия, которые мы не сможем ни улучшить, ни смягчить? Я согласен с каждым твоим словом и призываю моих соплеменников сделать то же. У кого есть хоть слово возражения, может говорить!

Никто не ответил на этот призыв, и шейх продолжил:

– А кто согласен с тем, что сказал господин ратей, пусть встанет!

Встали все.

Тогда шейх взобрался на высокий камень, откуда его могли видеть все воины аяров, и звучным голосом, разносившимся далеко окрест, объявил о достигнутой договоренности, которую надо было теперь отпраздновать. Его голос перекрыли крики ликующей толпы. Шейх подошел ко мне, пожал руку и сказал, что удачный исход этой ссоры, казавшейся такой опасной, достигнут только благодаря моему участию, на что все участники совета старейшин, в свою очередь, потрясли мою руку, а за ними подходили еще и еще люди, исполняя тот же ритуал. Я пожал не одну сотню рук, и совсем еще недавно враждебные лица и глаза приняли совсем иное выражение.

Прежде всего я, естественно, кинулся освобождать Эмери. Он слышал шум, громкие голоса и понял, что произошло что-то важное, но ему и в голову не пришло, что был заключен мирный договор, следствием которого и было его немедленное освобождение. Тем больше были его удивление и радость, когда я вошел в палатку, где находился он.

Это было первое следствие нашего договора; а вторым стало возвращение нам оружия и всего, что у нас забрали; не пропало ни одной, даже самой незначительной вещицы.

После этого я справился, где мне найти коларази. Его отнесли в собственную палатку и там связали точно так же, как накануне нас. Когда я вошел, глаза у него были открыты; но он зажмурил их, притворившись, что все еще без сознания, чтобы избежать моих насмешек. Он сплевывал кровь, а два рядом лежащих зуба доказывали, что удар прикладом был далеко не ласковым. Убедившись, что он не сможет освободиться, я ушел.

Было решено, что аяры выйдут из ущелья и расположатся лагерем перед ним. Однако прежде надо было оформить договор, что и было сделано под пение священной фатихи и других молитв. На этой церемонии достаточно было присутствия Крюгер-бея и Эмери. Я предпочел уклониться от этого скучного действия и отправился к своим солдатам, чтобы сообщить им о договоренности.

После этого я поскакал, но не в объезд горы, а напрямик, через ущелье, через толпу наших недавних врагов, на северную сторону массива, где расположился первый эскадрон. Люди очень удивились, когда увидели меня скачущим этой дорогой, прямо со стороны врага.

Естественно, они восприняли мое сообщение о мире с радостью. Правда, они были убеждены в нашей победе, но если бы дело дошло до сражения, раненые и убитые были бы и с нашей стороны, а поэтому всегда лучше уклониться от боя.

Как уже было сказано, я предполагал, что Виннету присоединится именно к этому эскадрону – так оно и случилось. Не успел я раскрыть рот, как он вышел мне навстречу и спросил:

– Мой брат заключил мир с воинами аяров?

– Да, и дела пошли – лучше не надо. Соглашение не стоило ни капли крови, и этим я обязан одному тебе, моему лучшему другу и брату. Ты очень помог мне, оставшись вместо меня в плену.

– Виннету не заслуживает благодарности, потому что мой брат Чарли сделал бы для меня то же самое. Да и никакой опасности не было; связан я был некрепко, а значит, в любой момент мог уйти. Что же стало с Томасом Мелтоном, изменником и убийцей?

– Он лежит связанный в своей палатке. Улед аяр покинули ущелье и стали лагерем близ входа в него. Мы расположились поблизости от них и намерены собрать все наши войска.

Коларази этого эскадрона выслал гонцов, и полчаса спустя вся наша кавалерия собралась с северной стороны ущелья. Бывший в плену эскадрон Мелтона получил позднее от бедуинов своих лошадей и оружие.

По арабскому времени было четыре часа, а по европейскому – около десяти часов утра, когда закончились все церемонии заключения мирного договора. Аяры во главе со своим шейхом, Крюгер-беем и Эмери выехали из ущелья и были встречены троекратным салютом одного из отрядов нашей кавалерии; в ответ они тоже разрядили свои ружья, беспорядочно, каждый по-своему, – таков уж был их обычай. Эмери присмотрел за тем, чтобы прихватили коларази Мелтона. Теперь тот не мог уже притвориться потерявшим сознание, и он начал новую игру. Выглядел он ужасно. Еще после пинка Эмери лицо его пострадало, а теперь к этому добавились и последствия удара прикладом. Подбородок, правда, остался цел – коларази отделался потерей нескольких зубов, но нижняя половина лица теперь тоже опухла, и больше, чем верхняя. Его подвели ко мне и формально передали в мое распоряжение, как того и требовали условия нашего договора. Кажется, пострадал и его язык, потому что говорил он с большим трудом. Шейх изложил это в нескольких словах. Когда Мелтон услышал их, он грубо набросился на шейха:

– Что? Ты выдаешь меня этим людям?

– Я вынужден, – ответил бедуин. – Это было одним из условий мирного договора.

– Но разве не ты обещал мне свободу, когда я сдался тебе вместе с эскадроном? Я поставил условие: не обходиться со мной как с пленником. Я должен был остаться свободным. Так-то ты держишь свое слово? Учти, если ты не выполнишь нашей договоренности, ты окажешься бесстыдным лжецом, бесчестным предателем, который платит своему союзнику черной неблагодарностью!

Вообще-то он был прав; видимо, и шейх понимал это, чем я объяснил себе спокойствие, с которым он принял последнее оскорбление. Позднее, однако, я убедился, что причина здесь была иной. Но если бы шейх сейчас же захотел ответить, он бы не смог, потому что, едва Мелтон высказал последние слова, как его гневно оборвал Крюгер-бей:

– И ты осмеливаешься так говорить, негодяй? Ты отважился рассуждать о бесстыдной лжи и бессовестной измене? Кто же здесь лжец и кто изменник? Ты упрекаешь шейха, что он как союзник плохо поступил с тобой. Но кто же для тебя я сам? Может быть, какой-нибудь союзник? Нет, я был твоим покровителем, защитником, другом; я относился к тебе как отец. И как же ты за все это мне отплатил! Ты заманил меня сюда из Туниса, чтобы взять в плен.

– Ложь! – заорал Мелтон.

– Собака, ты же еще и лжецом меня хочешь выставить!

– Не тебя, а тех, кто внушил тебе такие мысли.

– Значит, моего друга Кара бен Немси? Это его ты называешь лжецом? Слушай, ты, сын, внук и правнук предков, обитающих в аду, точно так же, как и они, будешь там торчать и жариться на вечном огне! Я просто не могу понять такой бессовестности. Вся твоя душа состоит из лжи! Как мог Аллах допустить, чтобы я покровительствовал этому человеку! Я прикажу повесить тебя. Уберите этого Иуду!

– Постой! – вмешался я. – Если ты считаешь его своим пленником, я должен предупредить, что раньше предъявил права на коларази.

– Но мои-то права законнее!

– Может быть, но он мне нужен для выяснения важных обстоятельств.

– Тогда я не буду тебе мешать.

– Хорошо! Но только прошу тебя, пусть он остается крепко связанным и пусть его хорошо охраняют. Тогда он будет совершенно неопасен для нас.

– Не беспокойся! Этот пес от меня не уйдет – можешь не беспокоиться! Скрутите его как следует да еще привяжите к столбу!

Приказ этот был отдан старому Салламу, и тот поспешил его исполнить. А шейх Мубир бен Сафи добавил, глядя на Крюгер-бея:

– Господин, ты был прав, назвав этого пса Искариотом; я сделал такое же сравнение немного раньше.

– У тебя был для этого повод? Неужели и с тобой он вел себя бесчестно?

– Меня он не смог обмануть, хотя не решусь сказать, что ему бы не удалось это. Но он предал тебя, выдал мне прямо в руки. Ты был моим врагом; ты пришел, чтобы победить нас, поэтому я согласился на его предложение, которое он мне сделал. А вознамерился он пленить тебя. Сделка была для меня очень полезной, однако это не помешало мне сравнить его с Иудой Искариотом и всем сердцем презирать его. Но с другим он поступил точно так же, и даже хуже.

– С кем?

– Со своим спутником.

При этих словах я быстро вмешался:

– Как раз об этом человеке я и хотел справиться. Я знаю его и теперь очень боюсь, что путешествие в эти края стало для него роковым. Где он сейчас?

– Там, в ущелье.

– В ущелье? Боже! Да там же не осталось ни одного человека, по меньшей мере – живого! Значит, он мертв?

– Да.

– Его убили?

– Я так считаю.

– Коларази?

– Конечно!

– Как звали этого человека?

– Настоящего имени я не знаю. Коларази называл его своим другом. Он постоянно обращался к нему: «друг мой».

– Но вы-то должны были как-то его звать!

– Разумеется. Как тебе известно, у нас есть обычай называть чужих людей, имени которых мы не знаем или оно труднопроизносимо, по какому-нибудь характерному признаку, выделяющему их из толпы. Этому юноше мы дали именно такое прозвище: Отец двенадцати пальцев.

– Это еще почему? Не потому ли, что у него было двенадцать пальцев на ногах, и это многие заметили?

– Именно так. Возле развалин мы окружили солдат. Там, невдалеке, был источник. Солдат, конечно, мы посчитали пленниками, но коларази и его друг остались свободными. Последний пил из источника, потом мыл лицо, руки и ноги. Один из наших людей заметил, что на каждой ноге у него было по шесть пальцев.

– Это чрезвычайно интересно и может оказаться очень важным! Теперь я открою вам то, чего не знает еще даже мой друг господин ратей: я приехал сюда, чтобы спасти от смерти Отца двенадцати пальцев.

– Как? – спросил Крюгер-бей. – Ты знал, что его должны были убить?

– Я догадывался об этом. Речь идет о преступном плане, чрезвычайно хитроумном и весьма своеобразно приводимом в исполнение. Слушайте!

Я рассказал господину ратей и шейху то, что им следовало узнать. Когда я закончил, Крюгер-бей воскликнул:

– Что за действия! Что за расчет! Какая неимоверная подлость! Если бы ты заговорил раньше, мы бы поторопились и прибыли бы сюда не вчера. Тогда бы Отец двенадцати пальцев не умер!

– Я этому не поверю! Мы торопились и просто не могли двигаться быстрее. А если бы нам даже удалось прибыть сюда на денек пораньше, не уверен, что это спасло бы жизнь бедному Малышу Хантеру.

– Тем не менее я считаю, что ты должен был рассказать!

– Я не мог. Если бы я решил посвятить тебя в дело, то мне пришлось бы сказать тебе о том, что коларази преступник, сбежавший из тюрьмы убийца. Не так ли?

– Разумеется.

– А он был твоим любимчиком. Помнишь один наш разговор в Бардо? Я было начал говорить о нем, я нащупывал почву, но при первом же слове, каким я попытался расшатать твое доверие к коларази, ты разгневался, прервал меня, да так, что я надолго вынужден был замолчать.

– И тем не менее ты не должен был молчать. Ты – мой друг, и я, может быть, прислушался бы к тебе!

– Нет, тогдашнее твое возбуждение было слишком велико. Да и прислушайся ты, мне бы все равно не удалось поколебать твоего доверия к этому человеку. Я даже думаю, что все сорвалось бы, если бы я посвятил тебя в тайну коларази.

Он опустил голову, помолчал немного, а потом сказал:

– Вынужден сказать откровенно, что я на самом деле кое в чем тебе помешал. Согласен, я был расположен к этому негодяю.

– Стало быть, ты готов успокоить мою совесть?

– Да. Ты ничего не упустил, ты не сделал ничего такого, что изменило бы ход событий.

– Благодарю тебя! А теперь, о шейх, расскажи нам, что тебе известно о смерти Отца двенадцати пальцев. Хорошие ли у них были отношения с коларази?

– А как же! Коларази был очень приветлив с этим молодым человеком. Видимо, это входило в его план; он хотел усыпить бдительность Отца двенадцати пальцев. Мы поставили лагерь в ущелье. Позавчера после вечерней молитвы они вдвоем вышли из лагеря и направились к месту, расположенному между пленными солдатами и лошадьми. Потом мы услышали выстрел, негромкий, скорее даже слабый. Такой звук издают крохотные чужеземные пистолеты с вращающимся барабаном; они заряжены шестью пулями, но у них только один ствол. Потом коларази вернулся в лагерь и рассказал мне, что его друг только что застрелился.

– Он привел какую-нибудь причину?

– Да. Он сказал, что его друг сделал это от тоски, уныния, пресыщенности.

– А вы замечали у него тоску?

– Нет. В те немногие дни, что он у нас провел, у него было постоянно веселое лицо, и он часто вызывал у нас смех своими шуточками.

– Но ведь это совсем не подходит тоскующему человеку!

– Коларази сказал нам, что его другу уже очень давно наскучила жизнь и он не раз пытался покончить с собой. Именно по этой причине коларази старался не спускать с него глаз.

– Дальше! Что вы сделали, услышав о мнимом самоубийстве?

– Я приказал зажечь факел из пальмовых волокон; потом мы отправились на то место, где лежал труп.

– А молодой человек был в самом деле мертв? Ты в этом убедился?

– Нет, потому что наша вера учит: прикоснувшийся к трупу становится нечистым. Если бы умерший был одним из наших, это было бы совсем другое дело; но он был чужестранцем. Так почему же мы должны были марать руки, прикасаясь к нему?

– Хм! Его похоронили?

– Да, это сделал коларази.

– И никто ему не помогал?

– Никто, и по той же причине. Да коларази никого и не просил об этом.

– Когда это случилось?

– Вчера. Когда вас привели ко мне, коларази как раз подошел. Он явился прямо от могилы; он не успел закопать ее и потом отправился доканчивать свое дело, когда мы развели вас по палаткам.

– Ты видел отверстие от пули?

– Да, смертельный металл вошел прямо в сердце. Ты что, считаешь подобные вещи важными, расспрашивая меня о них?

– Исключительно важными. Я должен немедленно отыскать могилу; прошу тебя пойти со мной.

Конечно, он согласился, но перед уходом сделал несколько необходимых распоряжений по лагерю. Крюгер-бей, Виннету и Эмери тоже пошли с нами. По пути я все расспрашивал шейха:

– Разве из твоих слов не вытекает, что ты не веришь в самоубийство?

– Конечно, не верю, потому что такой жизнерадостный человек, как Отец двенадцати пальцев, не мог убить себя. И потом, коларази – это такой человек, который способен на все. Он буквально охранял чужеземца, казалось, что юноша – его пленник.

Разговаривая, мы прошли почти все ущелье, пока наконец шейх не показал нам место, где находилась могила. Собственно говоря, о могиле как таковой не могло быть и речи: это была кучка камней, прикрывавшая труп. Мелтон выполнил свою работу спустя рукава. Мы разобрали кучку за несколько минут.

– Heavens! [64]64
  Боже (англ.).


[Закрыть]– вырвалось у Эмери, когда он увидел убитого. – Какое сходство!

– Уфф! – выпустил воздух Виннету, не добавив к этому восклицанию ни слова.

– Машалла! – ужаснулся господин ратей. – Да ведь это же тот человек, которого ты привез из Туниса!

– Ты находишь сходство между ними?

– Да, и очень большое, я сам бы в это не поверил, если бы не видел собственными глазами.

– И тем не менее именно сходство позволило этому человеку выполнить свой план! Надо внимательно осмотреть его одежду!

На своем веку я повидал многих мертвецов, но этот производил на меня особое впечатление, и не только вследствие обстоятельств, оборвавших его жизнь, но прежде всего – выражением мертвого лица. На нем застыла улыбка, такая мирная, такая, я бы сказал, блаженная, словно он спал, а счастливое сновидение ублажало его душу. В какой-то момент мне даже показалось, что он жив, я потрогал его руками, чтобы убедиться, что он действительно мертв.

В его карманах я ничего не обнаружил. Но, осматривая тело, я заметил повязку на левой руке.

– Что это такое? – спросил я шейха.

– У него было пулевое ранение. Мы окружили ваших кавалеристов очень быстро, коларази практически не сопротивлялся, и мы обошлись всего одним выстрелом. А пуля, как известно, дура – попала в чужеземца, который здесь вообще ни при чем, его просто заманили сюда. Пуля почти срезала ему первую фалангу большого пальца на левой руке, так что пришлось ее откромсать ножом.

– Ах, так! Я должен на это взглянуть.

Я размотал повязку, на которую пошел кусок головной накидки, и убедился, что кончика пальца нет. Ко мне приблизился Виннету, осмотрел рану и сказал:

– Теперь мой брат мог бы обнажить сердце!

Я так и сделал. Да, как раз там, где расположено сердце, виднелся след револьверной пули; она быстро и чисто сделала свою работу, потому что и рана и кожа вокруг нее были такими чистыми, будто тело отмывали. И на одежде не было заметно пятен крови.

Виннету приложил палец к тому месту, куда вошла пуля, несколько раз нажал на него, а потом сказал:

– Мой брат Чарли позволит мне изучить след пули?

– Конечно!

Я подвинулся. Он вытащил нож. Я, по правде говоря, побаиваюсь подобных операций, но все же вынужден был ему помочь. Я понял, о чем подумал Виннету; у меня промелькнула та же мысль. Вот мы столкнулись с самоубийством, но его можно было совершить только правой рукой, потому что раненой и перевязанной левой рукой юноша не мог бы выстрелить. Значит, надо было определить путь пули, чтобы выяснить, действительно ли выстрел был сделан правой рукой.

Виннету действовал как опытный и очень умелый хирург. Он орудовал своим длинным, прочным и с виду неуклюжим охотничьим ножом так осторожно и легко, как не удалось бы и дипломированному врачу с его тончайшим инструментарием. Конечно, работа шла медленно; только через полчаса мы узнали, какой путь прошла пуля в теле покойника. Она вошла сзади, в районе верхнего левого ребра. Следовательно, направленный несколько вниз выстрел невозможно было произвести правой рукой. Апач выпрямился и протянул нам пулю, сказав при этом:

– Убийство!

– Well! – согласился Эмери. – Этот парень – не самоубийца. Такое направление было бы у пули только в том случае, если бы стреляли левой рукой, а ею-то Малыш Хантер как раз и не мог воспользоваться.

– Значит, Мелтон – убийца! – заключил я. – У меня сразу возникло такое подозрение, а теперь появились и доказательства. Теперь надо непременно установить, кем был убитый. Давайте разуем его. Нам надо пересчитать пальцы у него на ногах!

Так и сделали. В самом деле, на каждой ноге у него было по шесть пальцев: вместо мизинца по два маленьких, но полностью сформированных пальчика, только на втором отсутствовал ноготь. Больше на теле мы ничего особенного не обнаружили – ни родимых пятен, ни каких-либо других отметин, которые могли бы пригодиться при определении личности.

Потом мы похоронили погибшего, сложив камни в форме креста, и тихо помолились за упокой души несчастного, расставшегося с миром без причастия.

Как только мы закончили похоронную церемонию, шейх настоял на очищении. Церемония эта состояла в том, что мы обтерли руки и лицо песком, а шейх вполголоса пробормотал какую-то короткую молитву. Потом сказал:

– Ну вот, теперь вы снова чисты, и никто не будет бояться прикоснуться к вам. Можно возвращаться в лагерь!

– Подожди немного! – попросил я. – Могила расположена на территории, принадлежащей аярам, верховным шейхом которых ты являешься. Можешь ли ты обещать, что это место будет почитаться вами и твои люди не обесчестят его?

– Клянусь Аллахом и Пророком его! Но почему ты так заботишься о могиле чужого тебе человека?

– Я предполагаю, что через некоторое время она еще раз может быть вскрыта. Вы же представляете себе, что здесь произошло?

– Да.

– Мы должны составить документ, который имел бы законную силу по ту сторону океана, в Америке. Ты, как шейх племени, которому принадлежат эти земли, должен будешь подписать его, мы – тоже, но как свидетели, а если свою подпись поставит господин ратей, то это все, что мы можем сделать в данных обстоятельствах. А теперь, Мубир бен Сафи, я прошу тебя ответить мне на один очень важный вопрос: где сейчас находятся вещи убитого?

– Его лошадь мы пустили в свой табун. Оружие взял себе коларази, но, когда сам он лежал связанным в палатке, я приказал принести это оружие мне. Я покажу его тебе, если захочешь – забирай его.

– А другие вещи? У убитого наверняка были при себе часы, может быть, кольцо и, уж точно, всякие мелочи, которые люди берут в дорогу. Ничего такого мы не обнаружили. Может быть, коларази присвоил и эти вещи?

– Об этом я ничего не знаю!

– Как это ничего? Ты же снял с него все, что на нем было.

– Оружие я взял себе, потому что пленнику его иметь не положено, но в его карманах я не рылся и всем строго-настрого запретил что-нибудь отбирать у коларази.

– Почему?

– Я выполнял соглашение, которое мы заключили, когда он сдался в плен. Я вынужден был пообещать, что его собственность никто не тронет.

– Значит, все, что он взял у убитого, должно еще оставаться у него?

– Разумеется, потому что я убежден: ни один из моих воинов не посягнул на эти вещи.

– Хорошо! Посмотрим, так ли это! Пошли!

– Да, пошли! Меня не волнует, что будет с коларази и его собственностью. Свое обещание я сдержал, а защищать его имущество от вас я не обязан. С тех пор, как я выдал его вам, вы можете делать с ним все, что хотите, а мне больше нет дела до него.

Как только мы вышли из ущелья и добрались до лагеря, шейх расстался с нами. Нам не показалось странным, что ему не хотелось показываться на глаза человеку, еще совсем недавно бывшему его союзником в борьбе с нами. Крюгер-бея отвлекли командирские обязанности, а мы, остальные трое, отыскали Мелтона. Он был крепко связан, да еще и прикручен к врытому в землю столбу. Возле пленника мы увидели двух часовых. Заметив нас, он отвернул голову, давая понять, что знать о нас не желает.

– Мастер Мелтон, – обратился я к нему, – мы пришли выяснить у вас кое-что. Думаю, что у вас хватит благоразумия, чтобы ответить нам.

Он ничего не сказал, даже не посмотрел в нашу сторону. Тогда я продолжил:

– Итак, кто был этот чужестранец, что приехал сюда с вами из Туниса?

Он не ответил. Тогда я приказал одному из солдат:

– А ну-ка позови бастоннаджи! Пусть он вернет этому человеку способность говорить.

Мелтон вскинул голову и выкрикнул:

– Ты не посмеешь меня высечь! Я не так беспомощен, как ты думаешь! Сегодня не повезло мне, а завтра фортуна может изменить тебе! Запомни это!

– Не смешите людей! Вам, пожалуй, будет слишком трудно развернуть те силы, которыми вы мне грозите. Взгляните-ка на человека, стоящего рядом со мной. Припомните: разве вы не встречали его раньше?

Он чертыхнулся.

– Неужели вы никогда ничего не слышали о Виннету, верховном вожде апачей? – продолжил я.

Он повторил свое проклятие.

– Можете ругаться сколько угодно, но в Штатах вы должны заплатить по счету, и мы сделаем все, чтобы это произошло. Но об этом мы поговорим после, а теперь я с Виннету заставлю вас ответить на наши вопросы. Смотрите, бастоннаджи со своими помощниками уже здесь! Даю вам слово, что каждый ваш отказ говорить будет стоить вам десяти ударов по пяткам. Итак, кем был тот чужеземец, о котором я только что спрашивал?

Он долго смотрел мне прямо в лицо, словно пытаясь угадать мои мысли, а потом ответил:

– Что это вам взбрело в голову спрашивать об этом человеке?

– Он меня заинтересовал.

– Поймать вы меня хотите, поймать! Знаю я вас! От вас всего можно ждать!

– А я и не скрываю своих планов. Я твердо намерен приказать высечь вас, если вы наконец не ответите мне. Итак, кто этот чужеземец?

Бастоннаджи стоял в позе, по которой можно было понять, что он ожидает только моего знака, поэтому Мелтон сквозь зубы ответил:

– Это мой сын.

– Ваш сын? Ага! Однако это странно! Разве вы не выдавали его аярам за своего друга?

– А разве сын не может быть другом? И я что, обязан отчитываться перед этими дикарями?

– Хм! Ладно, в конце концов, это ваше дело, как называть своего сына. Но он почему-то исчез. Где он скрывается?

– Не прикидывайтесь! Вы же знаете, что он умер. Бедуины рассказали вам об этом.

– Но как это вашему сыну пришла в голову несчастная мысль лишить себя жизни?

– Меланхолия, пресыщение жизнью!

– И ваш сын приехал из Штатов в Тунис только затем, чтобы застрелиться? Он хотел доставить вам удовольствие лицезреть это? Кажется, он питал к вам необычайно нежные чувства!

– Бросьте шутить! Откуда мне знать, что меланхолику может прийти в голову такая дурь!

– Но вас это вроде бы и не очень обеспокоило. Во всяком случае, печальным вы не выглядите. Но тем не менее примите мои соболезнования. Я слышал, что он застрелился в вашем присутствии? Это правда?

– Да, он застрелился из своего револьвера.

– А не из вашего?

– Прекратите глупые шутки! У меня нет револьвера. Тунисскому коларази такое оружие не положено.

– Но как же смог ваш сын управиться с револьвером? Он же был ранен в руку!

– Но в левую!

– Ах, вот оно что! Надеюсь, вы наследовали самоубийце?

Он снова испытующе поглядел на меня, чтобы догадаться, куда я гну, и, когда я повторил вопрос, ответил:

– Само собой разумеется, если вы имеете в виду, что я взял себе все, что было у сына в момент смерти.

– Я охотно взглянул бы на это наследство. Вам трудновато засунуть руку в карман, поэтому я возьму на себя труд сделать это вместо вас.

– Валяйте!

Это слово он произнес с гневом, и все-таки мне показалось, что Мелтон вложил в него также добрую толику насмешки и злорадства. Я опустошил его карманы и скрупулезно изучил их содержимое. Но я нашел только такие вещицы, которые принадлежали, как оказалось, самому пленнику; там не было ничего, что могло бы быть собственностью Малыша Хантера.

– Что это стало с вашим лицом, дорогой сэр? – рассмеялся он мне в глаза. – Если бы вы сейчас взглянули на себя в зеркало, то смогли бы, без сомнения, утверждать, что вы самый остроумный человек в мире. А я был ослом, всегда считая вас величайшим дураком! Видите, как можно заблуждаться!

Он почувствовал, как я разочарован; я собрал всю свою волю и заговорил, стараясь, чтобы в моих интонациях не угадывалось досады:

– Итак, это все, что у вас есть и чем владел ваш сын?

– Да, – кивнул он, приветливо усмехаясь.

– Удивляюсь я вам и ему! Тунисский коларази не может быть таким бедняком, да и сын ваш, кажется, не больно-то экономил.

– Экономил? Где? На ком?

– На Малыше Хантере.

– All devils! – взорвался он. – Малыш Хантер! Что вы знаете о Малыше Хантере!

– Что это очень приятный молодой человек, который путешествовал по Востоку ради собственного удовольствия.

– По Востоку?

– Да. И не один. Его сопровождал также очень приятный молодой человек. Если не ошибаюсь, его звали Джонатан Мелтон.